Текст книги "Невидимое оружие"

Автор книги: Дежё Кемень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Опять спутали осветительный на двести двадцать с аварийным. – Он сердито стукнул кулаком по деревянной обшивке. – Будто из мрамора, ее и сталью не поцарапаешь. Из чего она, черт побери, сделана? Из красного дерева, что ли? – Взгляд его упал на Сакача. – Добрый день. Вы кого-нибудь ищете?

Сакач представился, монтер спустился вниз. В первый момент он держался настороженно, но вскоре оттаял и разговорился. Сакач мысленно поздравил себя с удачей: он напал на дежурного монтера, в чьи обязанности входит быть готовым к любым непредвиденным случайностям во время концертов.

– …Строго говоря, открывать двери до антракта запрещается, но зрители словно с ума посходили – аплодировали, даже ногами топали, и мне захотелось взглянуть на певца. Я приоткрыл первую от сцены дверь и осторожно встал вон там… Видите? Он тогда исполнял последнюю песню на бис. К концу он, вероятно, почувствовал сквозняк – эти певцы такие чувствительные, – потому что повернулся в мою сторону. Ну, думаю, теперь жди нагоняя – нажалуется итальянец начальству. И тут вдруг слева раздался какой-то хрип. Смотрю, пожилой мужчина голову вперед наклонил и соскользнул со стула на пол. Певец кончил петь, люди хлопают, кричат, а я побежал помочь вынести этого господина из зала. Отнесли мы его в репетиционную, вызвали скорую помощь. Потом у нас говорили, будто это был американский делец, о котором так много писали в газетах. Вот и все, что я знаю. Пригодится?

– Что касается смерти американца, вряд ли. Но в любом случае спасибо.

С полудня и до вечера Сакач пролежал на пляже «Палатинус», а сидящий у него в голове стрелочник пускал вагоны с сортировочной горки в таком порядке, в каком ему хотелось. Вечером он передал Гере краткое донесение по телефону и по телефону же простился с Петером и Шари. Его сон не нарушили даже таинственные намеки Петера.

Скорый поезд был набит людьми, отправляющимися на Сегедские игры. Сакач намеренно решил воспользоваться железной дорогой – он хотел прибыть в город как можно незаметнее. Его сотрудники еще на рассвете сели в машину, он договорился встретиться с ними после полудня.

Вагон мягко покачивался. Сакач прислонил голову к стенке и задремал. Его разбудили громкие голоса, стук, музыка. В углу пристроилась компания молодежи. Транзистор гремел на полную мощность.

«…актриса. Никто бы не подумал, что рыболов с берега Дуная окажется на эстраде в Канне среди призеров…» Голос диктора заглушили треск, шум, громкая музыка, выкрики.

– А ну, поверни обратно на станцию Кошшута!

– Думаешь, если принес паршивый транзистор, можешь командовать?

– А тебе информация нужна? Больно грамотный!

«…мы отыскали его в маленьком будайском ресторанчике. Он сидел за столиком перед бутылкой вина. Заметив нас, он дружески показал рукой на место рядом с ним. И тогда в соответствии с обстановкой я рассказал ему один из анекдотов о Дюле Круди: знаю, что такое сто граммов, знаю двести, знаю – пол-литра, но что такое…»

– Сделай потише!

– Бразилец уверяет, будто в этой программе будет югославская певичка…

– Я кому сказал, переведи на Кошшута!

– Больно силен, да? Сейчас поговорю с тобой по-другому…

«…Дино Раджио я застал в „Геллерте“. На мой вопрос, чем он увлекается, певец ответил: „Mio favoritto trattenimento“». Итальянская речь куда-то уплыла, и репортер продолжал по-венгерски: «Мое любимое времяпрепровождение – бильярд. К сожалению, здесь, в Будапеште, у меня не хватает времени им заниматься, хотя я до безумия люблю эту игру. У себя дома, в Нью-Йорке, я каждое утро провожу за шарами…» – «Благодарю вас, маэстро, mille grazie, maestro».

Бильярд…

Стрелка щелкнула, последний вагон покатился на место. Сакач откинул голову назад и мирно проспал до самого Сегеда.

Забросив свой чемоданчик в гостиницу, он пешком отправился к собору. В Сегеде он был впервые.

Огромный лиловый автобус развернулся рядом с ним и остановился возле церкви Обета. На боку автобуса сверкали белые буквы: «Society for the prevention of cruelty to animals, Glasgow», что в переводе означает: «Общество покровительства животным, Глазго». Дверца автобуса открылась, из нее торопливо начали выходить шотландские туристы, вслед за ними показалась знакомая фигура. Сакач не поверил своим глазам. Он шагнул ближе – сомнений нет! Теперь он понял, на что намекал вчера вечером Петер. Будучи музыкантом, он кое о чем догадался и тоже поспешил в Сегед. Чтобы быть под рукой? Чтобы помочь? Очень мило с его стороны, но за каким чертом его потянуло к шотландским защитникам животных и что ему нужно в соборе?

Сакач незаметно пристроился к группе туристов, и ему удалось насладиться следующей сценой.

Петер Гонда присоединился к шотландцу, который вышел из автобуса последним, – вероятно, в надежде проникнуть в собор вместе с группой. Шотландец же счел его помощником гида, и поэтому охотно пустился в разговор. Он явно обрадовался, найдя в Петере единомышленника. Петеру пришлось выслушать горячую речь о том, что мышей следует считать домашними животными (Общество занималось защитой только домашних животных); это не значит, что их нельзя истреблять, напротив, они вредны, но надо избавить бедняжек от мучений, предшествующих смерти в том случае, если они встречают ее в лапах кошки.

Сакач чуть не лопался от нетерпения, однако покорно следовал за ними до ворот собора. Петер довольно бегло болтал по-английски.

– I'm afraid I'm not yet able to like mice enough (боюсь, я пока не в состоянии в достаточной мере любить мышей). Но у меня есть тоже зверек, ежик, a hedgehog named Оттокар. What is your opinion?

Он говорил об Оттокаре так, словно тот здесь присутствовал. Возможно, он распространялся бы на эту тему и дальше, но шотландец неожиданно застыл на месте, смерил своего провожатого с головы до ног разочарованным взглядом и холодно заявил:

– About hedgehogs there can be no opinion at all (что касается ежей, то по этому поводу у меня нет никакого мнения). Hedgehogs are not domestik animals (ежи не принадлежат к домашним животным).

И он поспешил вперед.

Петер негодующе посмотрел ему вслед. Это еж-то не домашнее животное! Он пожал плечами, отошел от туристов, осматривающих церковь, и, ускользнув от очей гида, поспешил к ведущей на хоры лестнице.

Сакач двинулся за ним.

Петер подошел к перилам, наклонился над ними, порылся в кармане, вытащил длинный блестящий предмет, сделал глубокий вдох и прицелился в боковой алтарь… В то же мгновенье стоявший внизу турист, с которым он ранее беседовал о мышах, повернулся и взглянул на хоры. Петер молниеносно вытолкнул свисток, засунул два пальца в рот и оглушительно засвистел. «Словно Чонакош из „Мальчишек с улицы Пал“», – мелькнуло в голове у Сакача, но он не стал вмешиваться, просто стоял в сторонке и наблюдал.

Стены церкви Обета, многократно усилив, отразили свист, туристы негодующе задрали головы вверх, гид поспешил к выходу и почти тут же вернулся в сопровождении полицейского в белом мундире и с резиновой дубинкой в руках. Полицейский бросил успокоительный взгляд на толпившихся в замешательстве шотландцев, затем с непроницаемым выражением лица двинулся на хоры.

Однако Петера там не было. Его эксперимент по милости друга мышей провалился – ему ничего не оставалось делать, как свистнуть на манер уличного мальчишки, не мог же он выставить себя дураком, выпучившим от напряжения глаза и дующим в беззвучный свисток. А теперь ему придется держать ответ за содеянное.

Полицейский ожидал Петера внизу.

– Пройдемте со мной.

Петер повиновался. Шотландцы делали вид, будто ничего не произошло. Когда они вышли за дверь, полицейский сказал:

– Предъявите документы. Это вы свистели?

– Товарищ старший сержант, мой свисток не свистит. Я просто…

– Дайте сюда! – Полицейский отобрал у него вещественное доказательство и покачал головой. – Бросовая игрушка! Попробуем-ка! – и подул в свисток.

Два молодых человека, стоящих на лестнице, громко захохотали. С головы каменного льва испуганно вспорхнула стайка голубей. Петер ждал.

Вдруг за его спиной раздался хорошо знакомый голос.

– Отставить, сержант! Поручите мне этого хулигана. Я старший лейтенант Сакач.

Полицейский проверил удостоверение Сакача, скороговоркой доложил о происшествии, откозырял и исчез. Ему было стыдно: прослужив пятнадцать лет в полиции, он не мог выдавить ни звука из какого-то паршивого свистка.

– Что это за безобразие? – хмуро спросил Сакач.

– Работаю под частного детектива, – ухмыльнулся Петер.

– Значит, и ты догадался?

– Кое-что предполагаю. И мне было любопытно, окажется ли картина в алтаре «музыкальнее» Оттокара? А саму картину не жаль. Ценности не представляет. Ну, поговорим?

– Я и так слишком много сказал в прошлый раз. Есть такая штука: служебная тайна. И бдительность. Так-то, дружище. Игра идет не на жизнь, а на смерть.

Оба помолчали. Первым заговорил Петер.

– Ты начнешь или бросим монетку?

– Этого только недоставало! Ты понимаешь, что сегодня вечером может быть совершена новая попытка убийства?

– Сегодня?

– Раджио выступает сегодня.

– Знаю, – сказал Петер. – Поэтому сюда и приехал. Но, разумеется, прежде всего потому, что сюда отправился ты. И, честно говоря, чтобы опровергнуть обвинения Шарики по поводу портрета бабушки Агаты.

– Значит, судьба Хрдлички тебя не волнует?

– Кто такой Хрдличка?

– По нашим предположениям, намеченная жертва. Охранять прежде всего нужно его.

– Мыслимо ли охранять человека, которого хотят убить невидимым оружием? Послушай, Имре, может быть, присядем? Сидя говорить удобнее.

Сакач молча пересек площадь в направлении кафе, Петер последовал за ним. Они сели за столик на террасе.

– Итак?

– Итак, – торжественно заявил Петер, – проще всего удалить этого типа из зала.

– Ты так считаешь? – насмешливо улыбнулся Сакач. – Предположим. И тогда пронырливый секретарь побежит к прославленному любимцу публики и шепнет ему на ушко: «Отложим, старик, дело не чисто, сыщики увели нашего парня из зала, подождем дальнейших указаний».

Петер молчал. А Сакач продолжал:

– Послушай! Надо сделать так, чтобы Хрдличка сидел не на своем месте. Понял?

– А что это даст? Все равно не поможет.

– Черта с два! Сначала он сядет на свое место, а в последний момент исчезнет. Подумай-ка, ведь Картер…

– …умер после окончания программы. Во время бисирования. «Прощанье Туридду». – Петер вздохнул. – Какой голос! Но оставим это. Что ты предлагаешь?

– К концу концерта Хрдличка должен исчезнуть. К самому концу. Кресло его окажется пустым. Но до тех пор… Надо работать с полной уверенностью. Хрдличку следует усадить на место заранее. Через несколько минут… Ладно, посмотрим. – Сакач встал. – Я должен идти. Надеюсь встретиться с тобой вечером.

Вместо ответа Петер вынул билет и с оскорбленным видом посмотрел на друга.

– Ты мне не доверяешь?

– Глупец! Мне надо договориться с ребятами.

Оставшись один, Петер заказал еще чашечку кофе и углубился в размышления. Итак: если жертвой должен стать Хрдличка, то как следует поступить? До начала концерта Имре покажет Хрдличку Раджио и его секретарю. Хрдличка, как ни в чем не бывало, будет сидеть на своем месте. Послужит приманкой. Затем после бударварского «Te deum» – auftact тра-та-там… Хрдличку тихонько уведут. Нет, наверное, не сразу. После антракта. Уведут, а на его место посадят сыщика, похожего на Хрдличку. Со сцены виден зрительный зал, хотя и неясно. Лица кажутся размытыми пятнами. А когда Раджио начнет исполнять на бис, исчезнет и лже-Хрдличка. И тогда… Но тогда Раджио заметит, что намеченной жертвы на месте нет. Интересно, что он сделает? Конечно, удивится. И мы это заметим. Право же, Имре неглупый парень. Только… пожалуй, это еще не доказательство.

Петер расплатился, встал из-за столика и зашагал к берегу Тисы. До вечера он почти не вылезал из воды.

Ондра Хрдличка сидел в четвертом ряду и, повернувшись боком, беседовал с хорошенькой загорелой женщиной. Профессор холост, вероятно, это его секретарша. Имре нигде не видно, Раджио еще не прибыл.

Петер Гонда опустил бинокль.

Скоро Раджио будет здесь. Приличия ради он прослушает первое отделение концерта – ему это ничего не стоит, его программа не требует особого напряжения, по крайней мере от него. Для Раджио такое выступление – своего рода отдых: две-три арии из опер, несколько старинных итальянских песен, потом народные песни – итальянские, испанские, французские. Ну, и в конце, как обычно, – исполнение на бис.

По тихо гудящему залу пробежали сдержанные аплодисменты. Раджио…

Коренастый, чуть полнеющий тенор со скромной улыбкой шел между рядами кресел, за ним следовал очень стройный мужчина. Его светлые волосы слегка посеребрила седина. «Словно эсэсовец на пенсии в штатском», – подумал Петер, но тут же одернул себя. Просто диву даешься, как влияют на человека обстоятельства! Ведь если бы, скажем, выяснилось, что секретарь не имеет ничего общего с этим грязным делом, а какой-нибудь журнал поместил бы его фотографию между портретом голландской королевы и резвящимися в воде дельфинами и подпись под снимком гласила бы, что на нем изображен датский рыбак Олаф Харальдсен, Петер нашел бы его симпатичным.

У шестого ряда Раджио остановился, прижал правую руку к груди и слегка поклонился публике. Затем опустился в кресло. Светловолосый секретарь сел рядом. Петер перевел бинокль на Хрдличку. Тот обернулся, посмотрел на Раджио и несколько раз негромко хлопнул в ладоши. Наступила тишина.

Оркестр занял свои места, вышел хор. Неожиданно из-за сцены появился Имре Сакач и, пройдя с края вдоль рядов партера, растворился в темноте. Дирижер встал за пульт, раздались аплодисменты и тут же смолкли. Вступили трубы и тромбоны, затем оркестр, и подхваченная хором грянула торжественная музыка Кодая.

Хрдличка сидел неподвижно, Раджио тоже. Петер опустил бинокль, закрыл глаза и отдался музыке.

В антракте снова показался Сакач. Его сопровождал сотрудник Управления иностранным туризмом. Они подошли к Хрдличке, и Сакач принялся что-то горячо доказывать ему и хорошенькой секретарше. Раджио с секретарем в зале не было.

Петер выбрался из кресла и прошел вперед. Ему удалось поймать обрывок фразы:

– …more better and we should be pleased if the professor…

Ну и горазд заливать этот Имре! Будет лучше… Что лучше? Более удобное место или акустика Соборной площади? Во всяком случае ему, Петеру, следует вернуться на место, антракт кончился.

На сцене в свете прожекторов появились Раджио и аккомпаниатор. Маленький театральный бинокль вновь сослужил Петеру службу. Ага, на месте Хрдлички уже сидит детектив, рядом с ним женщина. Волосы мужчины серебристо отсвечивают в полумраке. На женщине белое платье, как и на секретарше. Тоже, наверное, из сотрудников Сакача. Но где же подлинные герои? Порядок – Имре не лишен чувства юмора: Хрдличку и его секретаршу усадили на места, где ранее сидели Раджио и сопровождающий его блондин.

Раджио поет одну за другой арии из опер Верди – «Риголетто», «Трубадур», «Травиата», «Дон Карлос»… Затем наступила очередь Пуччини «Тоска», «Чио-Чио-сан». «Tre giorni» Перголези публика требует повторить. Сколько это будет продолжаться?! Наконец-то перешел к народным песням. Раджио, стоя у рояля, что-то негромко говорил аккомпаниатору. Слушатели нетерпеливо заерзали, зашевелились. Но вот певец повернулся к залу, наступила тишина. Только детектив, сидевший в кресле Хрдлички, встал и тихонько зашагал в темноте в конец зала. Да, Имре точен, как часовой механизм!

Пока ничего не произошло.

Певец сам объявляет названия песен; взор его устремлен вдаль, а зал наполняют светлые, солнечные неаполитанские песни. Раджио перешел к испанским песням, потом к французским.

«Petit bossu»… «Маленький горбун, перестань бить свою жену…» Петер про себя подпевает певцу. Когда-то эту песню исполняла несравненная Иветт Джильбер. Нет, тебе больше не удастся убивать, Раджио!.. Но теперь, молю, подай какой-нибудь знак, что ты хотелубить! Заметь, наконец, что место Хрдлички пусто!

Но певец по-прежнему ничего не замечает. Он поет «Ga ira». И вслед затем бисирует. Ну конечно! «Прощанье Туридду»!

Ну же, Раджио!

Вот он шутовски разводит руками:

– Un altro bacio…

Но какой артист, какой артист!..

– Mamma…

Сейчас он похож на, лягушку, которую рисуют в школьных учебниках. Шея раздулась…

– Addio…

Вот так обычно он… Но почему он уверен, что и сейчас его старания увенчались успехом и злодейство удалось совершить? Почему кланяется с такой широкой улыбкой? А может, он все-таки убил?.. Но ведь место Хрдлички… Или он все же настиг свою жертву, перехитрил Сакача? Нет, Хрдличка на месте, вот он встал, аплодирует. Но тогда… Взгляд Раджио падает на пробирающегося вперед Хрдличку, он меняется в лице, бледнеет, потом склоняется в низком поклоне. А когда выпрямляется, уже полностью владеет собой.

Петер поспешил к креслу, где раньше сидел Хрдличка. Все места заняты. А с кресла Хрдлички тяжело поднимается атлетически сложенный молодой человек. Прижимая руку к животу, он неуверенной походкой идет к выходу. На какое-то мгновение на груди его блеснул значок, и Петер узнал Буги, боксера среднего веса. Как этот несчастный сюда попал? Может, выживет?.. Кому и выжить, как не ему, с таким-то здоровьем… И тогда… настанет очередь Петера Гонды, и Раджио попадется!..

Петер бросается за ковыляющим к выходу Буги: может, ему нужна помощь? На бегу Петер оборачивается: на сцене кланяется усталый певец, а публика неистовствует. У края сцены аплодирует Хрдличка. Однако не упустить бы Буги!

Петер догнал боксера в туалете. Он стоял, сгорбившись над умывальником, по-прежнему прижимая руку к животу.

– Не нужна ли вам моя помощь? – Не ожидая ответа, Петер приложил руку ко лбу молодого человека. В свое время так делала мама, когда маленький Петер объедался сладким до того, что заболевал. Он подбодрил Буги:

– Ну, ну, спокойнее, это не страшно! Обопритесь о мою руку! Не бойтесь, вы не на ринге! Ну-ка еще разок! Вот так!

Боксер выпрямился, тяжело дыша, бросил признательный взгляд на сердобольного помощника, открыл кран и подставил под него голову, затем вытерся носовым платком и лишь после этого обрушил на Петера поток благодарностей.

– Не стоит, не стоит, – отмахнулся тот. – Надо же помогать ближним. Вам что, ужин пришелся не по вкусу? Или перебрали немного?

– А! – Буги презрительно махнул рукой. – Я сейчас тренируюсь, так что вина ни-ни. Только ужин. Я спешил, наскоро что-то проглотил и помчался сюда. Даже билета не достал, пришлось пройти так, понимаете?

– Как не понять!

– Чувствовал я себя нормально, когда стоял там, сбоку. Вдруг я заметил, как кто-то вышел, и место освободилось. Я подумал, когда вернется, я встану, а пока посижу в его кресле, оттуда лучше видно. Понимаете?

– Разумеется, понимаю.

– Много вы понимаете! Я и сам ничего не понимаю. А вообще-то – спасибо за помощь!

– Не стоит, приятель. Вам и в самом деле не нужен врач?

– Врач? – возмутился боксер. – За кого вы меня принимаете, папаша? Знаете, кто я?

– А как же: нажми, Буги-Вуги!.. Куда же вы?

– Могли бы догадаться, коли такой всезнайка! Ужинать! Главное – быть в форме!

Когда Петер сидел за столиком, в кафе вошел Сакач.

– Что скажешь? – Имре опустился на стул подле Петера. – Он совсем выдохся. Не пойму только, почему он такой невнимательный. Как он не заметил…

– Он и не мог заметить.

– Почему?

– Место Хрдлички, вернее, твоего человека, было занято другим.

– Брось свои скверные шутки, Пети!

– Я не шучу. Пять минут назад я оказывал ему помощь в туалете.

– Кому именно?

– Тому, кто сел на место Хрдлички, Буги-Вуги. Тебе это имя о чем-нибудь говорит?

– Это боксер, не так ли?

– Ему крепко повезло, что он боксер. Выдержал. Такой Вуги выдержит! Пошатался немного, голова покружилась и все.

Сакач встал.

– Где он сейчас?

– Ужинает. Сядь! – Петер потянул друга за рукав. – Поверь, я знаю более верный путь. История с Буги ничего не доказывает. Проведи меня в гостиницу к Раджио, и я раздобуду тебе доказательство, причем решающее!

– Для чего тебе гостиница?

– Хочу попросить у него автограф. Как поклонник его редкого таланта.

– Сумасшедший!

– Никогда в жизни не был нормальнее. Повторяю: Буги не доказательство.

– Я и сам понимаю. Он лишь косвенная улика. Но другой у нас нет.

– Вот я и раздобуду прямую улику. Помоги мне попасть к Раджио. Разумеется, я пойду к нему вместе с Оттокаром.

– Петер, ты привез с собой ежа?

– Разве я мог доверить его Шари? Прошлый раз у него два дня был понос из-за горохового супа. Его желудок не выносит сметаны.

– Бедняжка Оттокар!

– Так ты поможешь мне пройти в гостиницу?

– Да, черт побери! Но если ты сделаешь какую-нибудь глупость…

– Не беспокойся. Я только попрошу у него автограф. Предоставлю ему возможность действовать.

– Ну нет, Пети, так не пойдет. Нет и нет! Я категорически возражаю.

– Тебе известно только об автографе. Остальное мое дело.

– Если с тобой приключится беда или будет скандал…

– Можешь быть совершенно спокойным. Никакого скандала не произойдет. И за свое место не бойся – в отставку подавать тебе не придется!

– Ну и глупец же ты! Я за тебя боюсь, а не за свое место!

– Во всяком случае неплохо, если ты будешь неподалеку.

– Понять это и у меня ума хватит, – проворчал Сакач, но не выдержал, ухмыльнулся и согласно кивнул головой.

Оттокару в гостинице было пусто и одиноко. Петер протащил его в номер в портфеле и забаррикадировал в углу. Оскорбленный еж кружил, постукивая, в узком загончике, тревожно принюхивался, с упреком поводил носом. Петер сочувственно склонился к нему и попытался утешить:

– Сожалею, старик, но придется тебе немного попоститься. Разгрузочный день! Я не намерен платить из-за тебя штраф. Поголодай немножко. Будешь умницей, тетя Шари дома приготовит тебе фаршированный перец.

После того как хозяин ушел, обиженный Оттокар некоторое время потоптался на месте, а затем отправился на разведку. Перелез через загородку, отдышался, взвизгнул и, сердито покачиваясь, доковылял до радиатора. Там он нашел двух засохших мух, но этого было мало даже на закуску. Майский жук, случайно залетевший в окно, лишь раздразнил его аппетит. Продолжая поиски, Оттокар стянул со стола скатерть и опрокинул вазу с цветами. Осознав, что он единственное живое существо в этом безумном мире, еж попытался грызть кончик плаща Петера, но повторять эксперимент не стал и, таким образом, не смог прийти к надежным с точки зрения науки выводам. Однако, подобно некоторым философам, он больше полагался на свой вкус, чем на научные сведения. И в данном случае это себя оправдало. Валявшуюся на полу газету еж нашел столь же несъедобной, как и домашние туфли Петера, а когда он высвободил свои колючки от бахромы занавески, две мухи и жук, скучающие в его желудке, не смогли бы составить даже партии в бридж. Разве что при желании имели возможность сразиться в ульти.

Когда вернулся Петер, Оттокар не стал виновато горбиться, не прижался в испуге к полу, даже не спрятался, а потопал к хозяину, требовательно стуча лапками и переваливаясь на ходу.

После полуторачасовой уборки Петер водворил Оттокара в портфель, где лежал свежий рогалик, и уже собрался выйти из комнаты, как в дверь постучали. В номер вошел Имре Сакач.

– Значит, ты решил, что моя затея с автографом не годится? – спросил Петер.

– Напротив, я пришел к выводу, что ты прав, и поспешил в гостиницу. Монету кидать не станем, выскажемся оба. Сначала я, потом ты. Мне необходимо знать, что ты затеял. А для этого будет лучше, если ты узнаешь все, что известно мне.

– Пошли!

Когда они наконец остановились у гостиницы в центре города, Петер закончил объяснение и с сияющим лицом обернулся к другу:

– Гениально, правда?

– Неплохо, только опасно. Не лучше, если я…

– И думать не смей! Идея моя, и я хочу воплотить ее в жизнь самостоятельно. С рефлексами у меня все в порядке, чувство ритма хорошее. Но ты находись рядышком.

– Будь спокоен!

Сакач бросил портье несколько слов, и этого оказалось достаточно, чтобы они беспрепятственно поднялись на второй этаж к апартаментам Раджио. Им повезло: не пришлось искать предлога, чтобы удалить секретаря, – его в гостинице не оказалось. Петер, с портфелем под мышкой, постучал в дверь.

Он вошел в холл, застекленная дверь напротив была приоткрыта. Посреди комнаты в темно-красной домашней куртке стоял Раджио и выжимал сок из лимона в стакан. Петер почтительно поздоровался, затараторил по-итальянски. Пусть маэстро простит его за беспокойство, но он музыкант, и для него будет величайшим счастьем получить автограф гениального артиста. Выпалив все разом, он умолк и с благоговением воззрился на певца, лениво потягивающего сок.

– Не в моих правилах принимать посетителей в номере гостиницы, – сказал Раджио. – Тем более раздавать автографы. Но для вас, молодой человек, как для собрата по искусству, я сделаю исключение. – Он снисходительно улыбнулся и уже потянулся за пером и бумагой, но вдруг рука его замерла на полпути, лицо омрачилось. – А вдруг вы репортер? Что у вас в портфеле? Магнитофон?

– Да что вы, маэстро! Из благодарности, из чувства признательности за автограф я, с вашего позволения, кое-что вам покажу. Небольшая шутка, un scherzo innocente, она связана с музыкой. Вас это заинтересует.

Раджио посмотрел на него с подозрением, потом нацарапал свое имя и вернул Петеру блокнот.

– Извольте. И поспешите с вашей шуткой, если уж другого выхода избавиться от вас у меня нет. Я могу уделить вам от силы пять минут.

Петер, бормоча слова благодарности, открыл портфель и вытащил отчаянно протестующего Оттокара. Раджио с отвращением попятился к стене. Испуганный Оттокар, выставив иголки, сгорбился на краю стола. А Петер без устали молол языком.

– Разрешите представить вам Оттокара, маэстро. Еж обыкновенный, по-латыни Erinaceus europaeus. Среди всех его примечательных свойств нас интересует лишь одно. Кстати, маэстро, наряду с музыкой я занимаюсь и зоологией. В прошлом году защитил докторскую диссертацию. Прошу следить за Оттокаром!

Он вынул из кармана свисток и дунул в него.

Оттокар, следуя знакомому сигналу, зашевелил длинным носом с черной кнопкой на кончике и быстро, как на колесах, покатился к хозяину. Добежав, получил награду и не торопясь вернулся на край стола. Петер повторил опыт, не прерывая своих объяснений:

– Немудреная штука, если иметь подход. Непосвященных она пугает. С таким аттракционом в прежние времена я мог бы стать кудесником. Дело в том, что уши Оттокара чувствительны к ультразвуку. Мы его не слышим, а он улавливает. Ну-ка, малыш, давай! Получишь вкусный рогалик… Ультразвук воспринимают также дельфины, летучие мыши. И собаки. Таким, как у меня, свистком многие хозяева подзывают к себе служебных собак. Но, – он поднял голос, – ультразвуком можно и убивать.

Петер умолк и отодвинулся к зеркалу на стене. Раджио несколько секунд пристально смотрел на него, затем невозмутимо произнес:

– Интересная игра, dottore. Очень поучительная. А теперь убирайтесь вон!

– Это все, что вы хотели бы мне сказать?

– Пока все.

– Предположим, я исчезну. Чем это вам поможет? Или вы так свято полагаетесь на своего секретаря?

Раджио сделал шаг вперед. Расстояние между ними не превышало трех метров. Петер не отступал от зеркала. Опершись обеими руками о стол, певец яростным шепотом бросал ему в лицо:

– Убирайтесь прочь, ничтожество! Со мной шутки плохи! Вы осмелились шутить над величайшим артистом!

Петер рассмеялся.

– Разве я вас оскорбил? Уж не собираетесь ли вы вызвать меня на дуэль? К сожалению, у меня нет такого оружия, как у вас, маэстро…

– Вон отсюда! – Раджио побагровел от гнева.

Петер продолжал дразнить его:

– Я уйду, но заберу с собой ежа. Даже его я не оставлю рядом с обыкновенным наемным убийцей!

– Берегитесь! Если бы я не…

– Неужто вы меня пожалели? Какое благородство!

Раджио тяжело дышал. Сдавленным голосом он прошипел:

– Безумец! У вас нет доказательств, вы не в состоянии мне навредить! Без улик нет уголовного дела!

– А если улики есть?

– Нет! И быть не может! – Раджио рассмеялся. – Вы, милейший, быть может, кое о чем догадываетесь, но с этим далеко не уедешь!

– Чего же вы ждете в таком случае?

– Ты сдохнешь, крысеныш!

– Ну, наконец-то!

– Сдохнешь, и не потому, что догадался, а потому, что осмелился нагло вести себя со мной!

– Прошу вас, маэстро, начинайте!

– Porco impudente!

Петер не спускал глаза с лица итальянца. Тот слегка наклонился вперед, шея его раздулась. Петер расслабил мышцы, взметнул в воздух руки. В ту же минуту дверь с грохотом распахнулась, кто-то ударил Петера по ногам. Он упал. Зеркало на стене разлетелось вдребезги, осколки посыпались на лежащего на полу Петера. Слышался топот, громкие голоса…

Петер поднял голову в тот момент, когда на запястьях мертвенно бледного Раджио щелкнули наручники. Кто-то приподнял Петера. Потный, со спутанными волосами человек кричал ему в ухо:

– У тебя все в порядке?

– Что в порядке? – вяло переспросил Гонда.

– С тобой ничего не случилось? Завяжите певцу рот! Впрочем, оставьте, сейчас это уже лишнее.

Петер с трудом выпрямился и отряхнул костюм. Потом посмотрел на груду осколков.

– Всю силу вложил, так старался!. Совсем выдохся…

– Послушай, если б я тебя не свалил… Что за шуточки, черт побери!

– Теперь денек-другой он будет безвредным.

– Уведите его, сержант, – сказал Сакач. – Поставьте у двери троих. Шипош, отыщи секретаря! Я подойду попозже, а пока никаких сообщений в печать! Петер, что с тобой?

Петер прислонился к стене, слабо улыбнулся.

– Замедленная реакция. Выпьем где-нибудь по чашечке кофе? – Неожиданно он рассмеялся. – Хороший бы я был покойничек!

– Перестань паясничать! – рассердился Сакач, но не выдержал и улыбнулся. – Пошли… А, черт! Послушай, кто там чавкает?

Петер посмотрел на стол, где лежал портфель. Бока портфеля то раздувались, то опадали.

– Оттокар доедает остатки рогалика…

Шарика молча вязала. Петер стоял, прислонясь к зеленой кафельной печке. Каждые пять минут он смотрел на часы. Наконец, когда прошло около часа, терпение у него лопнуло.

– Шари, сыграем гавот Баха? Если он и к тому времени не придет, я пойду ему навстречу.

– Может, ты сам мне расскажешь?

– Нет. Имре вел следствие. Это он обо всем догадался. Я только в конце ему помог. Садись за пианино…

Они играли коду, когда дверь открылась и в комнату быстрыми шагами вошел сияющий и разгоряченный Сакач.

– Раджио все отрицает, словно ему за это платят. Кстати, ему уже вообще не платят. А секретарь раскололся и все выболтал. Завтра мы продолжим допрос, а сегодня я свободен.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила Шари.

– Сейчас? Нет. Зачем? Все уже позади.

Шари устроилась поудобнее в качалке.