Текст книги "Совершенно не обязательные смерти"

Автор книги: Дейрдре Салливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Расторопша
(очищает печень)

С самого начала замок не уставал нас удивлять. Сюрприз номер один: мы здесь живем. Сюрприз номер два: крепостные стены с бойницами. Нам потребовалось немало времени, чтобы все изучить, – а как иначе, если комнат в замке больше, чем пальцев на руках и ногах у двух человек, при условии, что у одного из них семь дополнительных конечностей. Брайан показал нам лишь часть – «главные» помещения, так он их назвал. Библиотеку, спальни, ванные комнаты, кухню, голубую каминную, красную каминную, свой кабинет. В том, что касалось обстановки, отец Брайана придерживался традиций, и Брайан решил ничего не менять.

На стене его кабинета красуется герб. А на притолоке – кое-что похуже. На первый взгляд эта штуковина напоминает маленький сморщенный кулак. Но я почему-то сразу догадалась, что это отрубленная голова. Мне бы испугаться, но вид у нее был донельзя грустный. И эта грусть стала своеобразной глазурью на самом странном кексе, который я когда-либо ела, – кексе нашей жизни в замке. Я сказала Кэтлин, что голова, скорее всего, фальшивая. Не могла же она быть настоящей.

По словам Брайана, очень даже могла.

Кэтлин считает, что это круто. И соответствует эстетике замка. Как мечи и рыцарские доспехи, которые мы обнаружили в маленькой комнате позади туалета на первом этаже. Но доспехи – всего лишь одежда. А эта высушенная голова когда-то принадлежала живому человеку. Теперь же она торчит над дверью и таращится на нас пустыми глазницами размером с отпечатки больших пальцев. Длинные волосы висят, словно пришитые. Заметив наш интерес, Брайан рассказал, как изготавливали такие головы. Сначала делали надрез на задней стороне шеи, кожу с волосами аккуратно стягивали с черепа и выскабливали жир. Под веки помещали специальные семена, потом накрепко их сшивали, а губы скалывали булавками. Затем заготовку вываривали и сушили на камне, вылепливая черты вручную, пока плоть была еще влажной. Можно было сотворить кого угодно. Мальчика. Девочку. Нечто.

И завершающий штрих – присыпать пеплом.

– Где ты достал эту штуковину? – спросили мы нашего отчима, который неожиданно оказался коллекционером сушеных голов.

– Отец привез из путешествия. – Брайан улыбнулся. – Говорят, она защищает от врагов. Отрубаешь им головы, высушиваешь и держишь при себе, чтобы их призраки тебе служили.

Он пошевелил пальцами, давая понять, что это всего лишь шутка. Но мне вдруг стало зябко.

– Какой-то невеселый обычай, – сказала я, представив усталого призрачного раба.

– Согласен. – Брайан коротко улыбнулся. – К счастью, теперь люди таким не занимаются. И головы делают из шкур животных, чтобы продавать туристам.

– А кто это был? – спросила Кэтлин, глядя на пугающий сувенир так, будто встретила подругу, но никак не может вспомнить ее имя.

– Какая-то девушка, – пожал плечами Брайан. – Я ничего о ней не знаю. – Он замолчал, а потом добавил, обращаясь скорее к самому себе: – И не уверен, что хочу знать. Меньше знаешь – крепче спишь.

Брайан улыбнулся мне, словно рассчитывал, что я его пойму. А я подумала обо всех тех случаях, когда знала слишком много. Обычно благодарить за это стоило Кэтлин. Она делилась со мной секретами людей, которые вряд ли пришли бы в восторг от того, что я лезу в их жизнь. Всякими грязными тайнами. Но здесь все было чисто. Слишком чисто, чтобы это было делом рук одного Брайана.

– А кто поддерживает порядок в замке? У нас что, теперь есть слуги? Мне кажется, нужен по меньшей мере один слуга, чтобы здесь все не заросло грязью, – спрашиваю я сестру, ковыряя ноготь, – побелевшие заусенцы напоминают бородки у самого основания пера, но по мягкости с ними, конечно, не сравнятся.

– Прекрати чудить, Мэдди, – выразительно смотрит на меня Кэтлин. – Слуги будут судачить.

– Нет у нас никаких слуг. Иначе они бы встретили нас, выстроившись у центральной лестницы, – отвечаю я, представляя, как неловко это было бы.

Если честно, я рада, что у нас нет прислуги, а то пришлось бы целыми днями общаться с чужими людьми. Фу!

– Но теперь я заинтригована. Я бы не отказалась пошалить с симпатичным дворецким по имени Хиггинс. Он обучил бы меня науке любви, и я бы использовала ее, чтобы удачно выйти замуж.

– Возьми меня, Хиггинс! – вздыхаю я, поглаживая садовую лопатку, словно пенис. – Увы, боюсь это не сработает. И не советую тебе эксплуатировать слуг, дорогая. Это недостойно высшего общества.

– Кому какое дело, что там принято в высшем обществе, Мэд? Мы нувориши… Вот только имя я выбрала не слишком сексуальное, – пробормотала она. – Но менять уже не буду. Как и Хиггинса, который обеспечивает меня свежим постельным бельем и крышесносными оргазмами.

– Но, Кэтлин, а как же Ултан? Неужели ты разобьешь сердце простому деревенскому парню?

– Не нужно меня стыдить, – фыркает Кэтлин.

– Как можно пристыдить того, у кого и стыда-то нет? Но могу я попросить тебя не слишком кричать во время оргазмов? У нас все-таки смежные комнаты, а я сплю очень чутко.

Обдумав мои слова, Кэтлин кивает:

– Досексорились.

Мы с Кэтлин решаем пересадить растения из нашего сада в замковую теплицу. Снаружи она напоминает большую шкатулку для драгоценностей: зеленые линии реек, квадраты дымчатого стекла. С крыши кружевной шалью свисает испанский мох.

Я везде натыкаюсь на трупики серо-коричневых мокриц – то целые, то практически истертые в пыль. Мама зовет этих похожих на крошечные баллоны насекомых «поросятами». Они так и кишат под мертвым деревом. Этот замок чем-то напоминает гробницу. Для одного человека он слишком велик. Да и для четырех, если уж на то пошло. А тут еще маленькие покойники по углам – лежат аккуратно, будто из вежливости приползли сюда умирать.

Уперевшись ладонями в землю, я ищу, куда бы пристроить маленький саженец платана. Я вырастила его из крылатого семечка в стаканчике из-под йогурта. Мама говорит, у меня легкая рука, совсем как у папы. А я не вижу в этом ничего сложного: сначала читаешь, что нужно растениям, а потом обеспечиваешь их всем необходимым. Я сразу замечаю, если растения плохо себя чувствуют. У меня глаз наметанный. А может, мне просто нравится лечить. Возня с растениями заменяет мне йогу, практики осознанности и прочие штуки, которые в школе советуют как средство от тревоги. А кто виноват, что мы тревожимся? Часть ответственности точно лежит на школе. Но я люблю ухаживать за зелеными ростками. Они во многом похожи на нас. Им тоже требуются пища, пространство для жизни и воздух для дыхания. А еще чтобы их не обижали.

Кэтлин разбирает спатифиллумы. В горшках они разрослись, как мята, и тесно сплелись корнями. Она раздирает их, как стервятник тушу.

Я накрываю ее руку своей:

– Давай я сделаю.

– Ты будешь вечность копаться. – Сестра мотает головой. – Я хочу поскорее с ними покончить и продолжить исследовать замок.

– Но, Кэтлин…

– Что? – Она чуть приподнимает верхнюю губу в своей обычной манере, как кошка, которая демонстрирует зубы, просто чтобы ты знал, что они есть, и поостерегся.

Я осторожно зарываюсь пальцами в землю и аккуратно освобождаю спутанные корни. Кэтлин, не отрываясь, глядит в телефон; мою сестру захватило сияние экрана. На теплицу опускаются сумерки, и я вижу, как свет отражается в белках ее глаз. Сейчас Кэтлин напоминает инопланетянина. Создание из другого мира. Прекрасную аномалию. Она улыбается, и ее зубы поблескивают, как маленькие жемчужины. Наши зубы до сих пор по размеру не больше молочных. Мы вообще очень миниатюрные. Но если начинаешь на это жаловаться, тебе советуют заткнуться и съесть бутерброд. Справедливо, конечно, но иногда хочется самой доставать до верхних полок.

Теплицу освещает вереница светодиодных ламп. Выглядит потрясающе. Идеально для свадьбы. Даже обидно, что скромный «большой день» Брайана и мамы уже позади.

– Представляю, какие грандиозные вечеринки мы тут будем закатывать, – мечтательно произносит Кэтлин. – Позовем всех друзей из Корка. Не прямо сейчас – Брайан не любит незнакомых гостей. Но думаю, мы сможем его убедить.

Под «мы» Кэтлин иногда подразумевает себя, а иногда меня. Я тяжело вздыхаю. Ненавижу вечеринки. Они заканчиваются тем, что кто-нибудь обязательно блюет в мусорное ведро. А я придерживаю их за волосы и уверяю, что текила тут ни при чем. И что все будет хорошо. Что я ничего не скажу их маме/папе/сестре/кузине Джоан. Если честно, мне даже нравится приглядывать за пьяными. Помогать им извергать наружу разноцветное содержимое желудка. Предлагать воду. Хорошая практика для будущего доктора. Все лучше, чем подпирать стенку и думать, что с Кэтлин мне не сравниться.

Кто-то смотрит на нас из сада. Это подобно злобной акуле надвигается Маму. Ну то есть я думаю, что это она. Волосы цвета соли с перцем убраны в длинную тугую косу. Она одета в коричневый рабочий халат, который словно кричит: «Я ваша новая родственница-натуропат». Я люблю коричневый цвет, но мне не нравится, как он на ней сидит. Или мне не нравится сама Маму. То, что она и халатом, и каждым своим шагом напоминает: наш дом – это прежде всего ее дом. Я закатываю глаза. Теперь и Кэтлин замечает тетку Брайана.

– Маму! – восклицает она с таким видом, будто ей выпала карточка «Шанс» в «Монополии», и жизнерадостно машет.

Я тяжело вздыхаю. У Маму темные серо-синие глаза и вид совсем не дружелюбный. Такая может и укусить. Или, что еще хуже, втянуть нас в светскую беседу.

– Не маши ей. А то она захочет с нами поболтать.

– Не захочет, – уверенно отвечает сестра. – У нее взгляд человека, который ненавидит людей.

– И все-таки незачем искушать судьбу, – продолжаю я настаивать на своем. – Ты только посмотри на ее лицо. Сразу видно, та еще мегера.

Маму врывается в теплицу. В звуке ее тяжелых шагов я слышу не раздражение, но желание продемонстрировать, чьи это владения. Своим топотом Матушка сообщает нам, что это ее земля, а мы вторглись на чужую территорию. И она позволит нам остаться, но злоупотреблять гостеприимством не стоит. У этой женщины на редкость красноречивая походка. Большинство людей своими шагами могут выразить лишь донельзя простую мысль, вроде «Привет! Я иду отсюда туда, и вам совершенно нечего бояться».

Я скучаю по звукам шагов в нашем старом доме.

Крупный ворон слетает вниз и устраивается на козырьке теплицы. Можно подумать, Маму приплатила ему, чтобы сделать свое явление более эффектным. Ворон смотрит на нас, раскрыв черный клюв.

Маму тоже сверлит нас взглядом.

– Здравствуйте, Маму, – говорит Кэтлин. – Симпатичный халат.

Я пытаюсь пнуть ее в голень, но она уворачивается.

– Мы близняшки, – говорит Кэтлин, словно нас так зовут.

Какая же она все-таки сволочь. Будто без подсказки никто не сообразит. Однажды на вечеринке у нас дома Кэтлин зачем-то прокричала мне с другого конца комнаты, что вагины самоочищаются. Вообще ни с того ни с сего. Хотела бы я об этом забыть.

Маму складывает садовый инвентарь в черное ведро. Хватает совок, недовольно рычит и бросает на землю. Повезло, что у инструментов нет чувств, не то она обзавелась бы кровными врагами. Ворон следует за Маму, переступая по рейкам теплицы. Я почти чувствую, как острые когти царапают дерево. Мы с Кэтлин молча наблюдаем за Маму, словно идет церковная служба и произнести хоть слово – значит грубо нарушить торжественность обряда. Атмосфера в теплице накаляется. Я осторожно отрываю лист с ближайшего лаврового дерева. Совсем маленький. Зеленый кроха. Сминаю его до хруста, а потом подношу к носу и, зажмурившись, вдыхаю.

Когда я открываю глаза, Маму смотрит прямо на меня.

Я не отвожу взгляда, и в конце концов она отворачивается. Но прежде чем покинуть теплицу, Маму быстро хватает что-то в углу. То ли веревку, то ли хвост – я не успеваю разобрать. Наконец за ней закрывается дверь.

– Это было странно, – говорю я сестре в надежде, что Кэтлин различит в моих словах смятение и неприязнь. – Неужели она будет здесь все время околачиваться?

– Мэдлин, – Кэтлин сосредоточенно обрывает и складывает листья, – нам жить в этом замке еще года два, не меньше. Кто-то должен возить нас в деревню. Дай ей шанс. Ты же видела, как ловко она ловит мышей.

– Так она мышь поймала? – спрашиваю я, но Кэтлин не снисходит до ответа, она слишком занята: провожает взглядом нашу новую родственницу.

Ворон (или ворона – сложно определить, когда снизу ничего не болтается) раскрывает крылья и летит за Маму черным лоскутом в сгущающихся сумерках.

На лице Кэтлин проступает восхищение, она произносит одними губами:

– Круто.

– Неужели? – фыркаю я и зарываюсь руками в богатый жирный компост.

Пожалуй, в нем растениям самое место. Сейчас зима, но так они получат все шансы ее пережить. Уж я-то об этом позабочусь. С правильными инструментами и грамотной подготовкой можно добиться впечатляющего результата. Как правило.

Кэтлин показывает мне сложенный лист:

– Смотри, лебедь. Совсем как я. – Она вытягивает шею и встряхивает волосами.

Моя сестра всегда знала, что она красивая. Ну хоть одной из нас повезло. Уверена, уже завтра она найдет в Баллифране одиннадцать друзей. То есть подружится со всей деревней. Не удивлюсь, если ее изберут мэром.

Во внутреннем дворе замка почти стемнело. Мы работаем в теплице, окруженные хищными растениями и суккулентами. Возле каждого – аккуратная табличка с неразборчивой черной подписью. Должно быть, тоже Маму постаралась. Хоть она и ушла, но продолжает мелькать на краю наших жизней. Или, наоборот, это мы мелькаем.

Темные громады гор тянутся к усеянному звездами небу. Кажется, будто кто-то выгрыз кусок мира, оставив лишь кромешную черноту. Прикусив язык, я ровняю землю. Растениям нужно время, чтобы прийти в себя после пересадки. А еще вода и тепло. Рассеянный солнечный свет. Внимание. Забота.

Я смотрю на Кэтлин. Моя сестра – воплощение самонадеянности и бахвальства. Я так хочу, чтобы она была счастлива здесь. Но сомневаюсь, что сама смогу. Не уверена, что буду счастлива хоть где-то. Мы обе знаем, что я не того поля ягода.

– Мэд? – окликает меня Кэтлин.

Ясные добрые глаза, идеальные стрелки. Я зажмуриваюсь. Бесполезно сравнивать нас. В этом нет никакого смысла.

Снова задеваю ногтями руку. Земля и кровь. Как же все странно.

Ракитник
(от отеков, для укрощения собак)

Кэтлин сидит за кухонным столом и заплетает волосы в косичку-колосок. Вчера вечером она накрасила нам ногти. Себе ярко-фиолетовым лаком, мне – серым. Сегодня наш первый день в местной школе. Я ковыряю пальцем клеенку. Во рту кислый привкус. В груди нарастает паника. Отодвигаю чашку с чаем и принимаюсь за уборку. Оттираю белый фарфор от чайных брызг. Кухонное окно выходит в сад. Там Маму склонилась над чем-то маленьким и темным. Издалека не различить: то ли птенец, то ли просто комок земли. Она подбирает находку с отсутствующим выражением лица, выпрямляется, встречается со мной взглядом – и отворачивается. Кто-то трогает меня за плечо, и я вздрагиваю от неожиданности. Мама.

– Давай я помою, – говорит она.

– Не надо. – Меня слегка потряхивает от адреналина. – Я сама.

– Да ладно. Мне же теперь не нужно работать, и времени у меня полно, – улыбается мама.

Мы обе знаем, что она обязательно найдет, чем себя занять. Такая уж она уродилась. Мама работает учительницей начальных классов. Сейчас она решила сделать перерыв, но место в Корке ждет ее, если она вдруг захочет вернуться. Мы с мамой в этом смысле похожи – всегда готовимся к худшему. Вот только она, в отличие от меня, попутно надеется на лучшее. Я бросаю недоеденный тост в мусорное ведро. А Кэтлин улыбается, уминая уже второй.

– Опоздаем! – говорит она. – Лейла будет ждать нас у конца подъездной дороги через десять минут.

Дорога, ведущая к замку, такая длинная, что нам приходится бежать.

Лейла Шеннон – высокая блондинка. Выглядит так, будто явилась из тумана, чтобы станцевать на берегу озера, залитого лунным светом. Для принца, разумеется. Сказочного принца. Мне с ней не тягаться. Она дочь садовника, живет в доме на землях нашего великолепного замка. Во что превратилась наша жизнь?

Лейла машет нам; ладонь с длинными тонкими пальцами напоминает птичье крыло.

– Привет, – говорит она низким голосом.

– Привет, – эхом отзываемся мы с Кэтлин.

Сестра оглядывает ее с головы до ног. Я тоже, но только потому, что в книгах героини, подобные Лейле, раздают волшебные мечи или пророчества. Ее волосы убраны в растрепанный «конский» хвост, стянутый чем-то вроде бечевки. На школьной юбке темнеет пятно.

– У тебя шнурок развязался, – замечает Кэтлин.

Лейла садится на корточки, чтобы его завязать, но даже так она все еще не кажется низкой. Это нечестно. Кэтлин вытягивается, чтобы казаться выше. Принимается расспрашивать Лейлу о школе и деревне, а также о ее братьях. Интересуется, где здесь можно выпить. Я прижимаюсь спиной к холодному камню, прячу руки в карманах пальто и с тоской вспоминаю о кровати, оставшейся в замке. Такой уютной, теплой и безлюдной. Кровати, в которой можно вздремнуть и насладиться одиночеством. Я смотрю на свою потрепанную школьную сумку. Там лежат книга и еще одна, про запас. Одна про эпидемию испанки. Вторая – о пропавших девочках.

Лейла смеется, словно они с Кэтлин планируют уморительное преступление.

– Ты чудна́я, – говорит она моей сестре. – Но мне нравится.

Кэтлин глядит на нее прищурившись. Солнце сегодня утром светит особенно ярко. Горы побелели, деревья стоят, выгнув кривые ветви. Я замечаю у ног Лейлы крохотное существо и наклоняюсь, чтобы рассмотреть поближе. Мертвая землеройка. Окоченевшая мордочка вытянулась, глаза широко распахнуты. В маленькой раскрытой пасти теснятся, как муравьи, потемневшие на кончиках зубы.

– Мэдди, что ты делаешь? – с ужасом спрашивает Кэтлин.

Я выпрямляюсь:

– Простите. Обычно я не интересуюсь маленькими трупами.

– Это землеройка, – говорит Лейла. – Я заметила ее перед тем, как вы подошли. Бедняжка.

Я улыбаюсь:

– У них забавные носики.

– И такой вид, будто они глубоко разочаровались в жизни, – подхватывает Лейла.

– Ну почему-у-у-у-у я землеройка? – Я пытаюсь изобразить трагичный писк, но выходит как-то агрессивно.

Впрочем, Лейлу это не смущает.

– Мир такой большой, он пугает меня!

– Спасите-помогите!

– И давайте-ка поскорее!

Мы хихикаем. Кэтлин пожимает плечами и стряхивает с юбки невидимую соринку. Потом наклоняется к землеройке и фотографирует ее на телефон.

– В Баллифране обнаружено еще одно тело, – говорит она с кривой улыбкой. И смех смолкает. На лице Кэтлин отчетливо проступает «Зачем я это сказала?» Я хорошо знаю это выражение.

Только обычно вижу его на своем лице.

Подъезжает автобус.

Лейла садится в стороне от нас. Серая лента дороги вьется среди холмов. Автобус, поскрипывая, катится по горному перевалу. Кажется, их нашли где-то здесь. Я смотрю в окно.

Хелен Гроарк, последняя пропавшая девочка.

Аманда Шейл, остывшее изломанное тело обнаружили в ее день рождения.

Нора Джинн выглядела старше своих четырнадцати. Полиция решила, что ее где-то держали, перед тем как убить.

Бриджит Ора, миниатюрная, как мы, но старше остальных. Хотя ненамного.

Я не спешу доставать книгу из сумки. Напоминаю себе, что люди не любят говорить о таких вещах. Странно это. Некоторые девочки пропали уже давно – лет двадцать, а то и тридцать назад. Вряд ли кто-то из присутствующих их знал. Разве что Хелен. Я не хочу сказать, что смерти незнакомцев ничего не значат, просто они нас не касаются. Мы не обязаны о них горевать.

До сих пор неизвестно, кто расправился с девочками, найденными в горах. Но в книгах о нераскрытых ирландских убийствах им всегда посвящают отдельную главу. Хотя бы одну.

Кэтлин вся в телефоне, прокручивает новости от друзей, оставшихся дома. Наконец, убедившись в собственной важности, она расслабляется. Я отвожу плечи назад – до щелчка.

Мы проезжаем мимо зеленого облупившегося знака. На месте облетевших чешуек краски проступают коричневые пятна ржавчины. Знак мелькает за окном, и я провожаю его взглядом.

Fáilte go Béal Ifreann

Добро пожаловать в Баллифран

Скривив губы, я смотрю на Кэтлин. Я не улыбаюсь. И она не улыбается в ответ. Только легонько толкает меня в плечо плечом, пока автобус трясется по горной дороге. Грохот стоит такой, будто вместо двигателя у него металлический ящик, полный болтов. От него никакие наушники не спасут.

– Здесь так одиноко, – говорит Кэтлин. Как будто к ней можно применить это слово. В нашей семье оно принадлежит мне.

– Нашла о чем беспокоиться. Ты же невероятная. И мы есть друг у друга. Придумаем, чем заняться. Смастерим что-нибудь из торфа. – Я отвлекаю сестру тем, что вполне может оказаться ложью.

Она кивает:

– Обычно я о подобных пустяках и не волнуюсь. Не в моих привычках в такое вляпываться. И вот же. Вляпалась. – Она шевелит пальцами ног, и я слышу хруст костяшек.

Автобус останавливается перед черными воротами с коваными шипами. Цепи обвивают их, как змеи свой обреченный ужин. Довершают картину три висячих замка. Школьная ограда тоже выкрашена в черный, но на прутьях уже расцвели бурые проплешины вездесущей ржавчины.

– Можно подумать, кто-то захочет сюда вломиться, – бормочет Кэтлин.

Я пожимаю плечами, оглядывая школьную территорию. Заброшенные сборные дома толпятся вокруг приземистого белого коттеджа с маленькими подслеповатыми окошками. Некоторые заколочены досками или кусками волнистого кровельного железа.

– По крайней мере, здесь безопасно, – неуверенно говорю я.

– В Баллифране нет безопасных мест, – вполголоса бормочет Лейла, проходя мимо нас. – У вас же есть прививки от столбняка?

Я одергиваю черный полиэстеровый свитер и поправляю серую полиэстеровую юбку. Застегиваю на все пуговицы пальто, чувствуя, как холодный ветер впивается в кожу.

Началось.

Школа в Баллифране разительно отличается от нашей старой школы. Про санитарные нормы тут, кажется, и не слышали. Глаза то и дело натыкаются на серые, оранжевые и коричневые пятна плесени, штукатурка осыпается, и сквозь дыры виднеются слои краски былых времен. Их можно сосчитать, как годовые кольца в стволе дерева. Сборные дома еще старше, чем кажутся на первый взгляд.

Мы знаем, что Брайан ходил в эту школу. Тогда здесь был только коттедж. Культурный шок слишком силен. Я едва не плачу от облегчения, когда вижу пластиковый стул с нарисованным членом. Смотрю на сестру – она тоже радуется привету из прошлого.

– Совсем как дома, – вздыхает Кэтлин. – Заметила, как тщательно прорисованы яйца?

Я киваю. Рисунок выглядит очень старым.

– Может, это Брайана, – говорю я. Кэтлин делает вид, что ее сейчас стошнит, и я осознаю свою ошибку: – В смысле, работа Брайана, Кэтлин. Да господи. Его рисунок. Фу.

На протяжении этого долгого, холодного дня я чувствовала, как деревенская школа Богоматери Горной прорастает во мне, подобно грибку или странно успокаивающей россыпи бородавок. В туалете, который расположен в отдельном здании, напоминающем сарай, воняет куревом и мочой. Кто-то вытащил батарейки из пожарной сигнализации. Раньше она то и дело заполошно пищала, нарушая царящую вокруг тишину.

Пожалуй, мне здесь даже нравится. Никто не парится по поводу внешности и соответствия каким-либо нормам. Круто. Во всей школе нас человек тридцать, не больше. В Корке учеников было в сто раз больше. В голове не укладывается. Мы познакомились со всеми за каких-то пять секунд.

У Лейлы два брата – Фиахра и Кэтал. В школу они ездят на горных велосипедах, «автобус для них слишком медленный». Услышав об этом, Кэтлин тычет пальцем мне в ребра. Дважды. Вот и наши крепкие голуэйские парни. Даже не знаю… Ну разве что вам нравится молодой и прыщавый Дэвид Боуи.

Кроме нас с Кэтлин в школе еще шесть учеников нашего возраста. Чарли Коллинз, широкоплечая девочка с самыми густыми бровями, что я видела в жизни, ее брат Эдди, Лейла, Фиахра, Кэтал и еще одна новенькая, которая приступит к учебе чуть позже. Некоторые ребята приезжают в автобусе из деревенек рядом с Баллифраном, но таких немного. Ближайший город находится в часе езды, и куча народу оттуда мотается в школу в Голуэй. На фоне остальных ребята из Каррейга в рубашках поло выглядят белыми воронами. Вернее, обычными деревенскими детьми. Которые знают, с какой стороны подходить к полю для гэльского футбола.

Ребята, живущие в окрестностях замка, пышут здоровьем и силой. Неужели они все занимаются спортом? Что с ними не так? У них что, «Нетфликса» нет? Ох и не нравится мне это. Я недовольно кошусь на свои руки, совсем как Маму. Маму, которая, к слову, отказалась покидать деревню, чтобы присутствовать на свадьбе Брайана и мамы. И это несмотря на то что она тетя Брайана. Это мы должны на нее коситься.

– А какие здесь учителя? – спрашивает Кэтлин без особого интереса, просто чтобы заполнить паузу в разговоре. Каждое слово сестра сопровождает энергичным движением дорожной вилки, которой ест салат с сыром фета и зернами граната.

Мама слишком старается, будто просит прощения за переезд. Но я знаю, что это ненадолго.

– Нормальные. Хотя мы толком не успеваем их узнать, они редко задерживаются больше, чем на год, – отвечает Чарли. – Наша школа в такой глуши, что здесь можно помереть со скуки, если ты не из этих мест. Так что они добавляют строчку в резюме – и уезжают куда-нибудь. – Она произносит «куда-нибудь» таким тоном, каким обычно говорят про Париж или Нью-Йорк.

Я помню ее отца – он был на свадьбе и помогал нам с переездом. Крупный мужчина с красным, обветренным лицом и волосатыми руками, окруженный такими же крупными краснолицыми братьями.

– Коллинзы, – пояснил тогда Брайан. – Мы с ними в дальнем родстве. Во всех баллифранцах течет кровь Коллинзов. В их венах – или в руках, как здесь говорят. – Брайан рассмеялся. – Оно и неплохо, если подумать. Коллинзы заботятся о своих.

Свадьба у Брайана с мамой получилась довольно странная.

– А чем занимаются местные, чтобы не помереть со скуки? – с надеждой спрашивает Кэтлин.

Но Чарли только пожимает плечами.

Я смотрю в окно, голос учителя превращается в невнятный шум на заднем плане. Затянутые облаками горы потемнели и помрачнели. Голые ветви деревьев обрели бритвенную остроту. Меня пробирает дрожь. Да и всех остальных тоже. В школе не работает отопление.

Директриса мисс Филихи при первой встрече производит неприятное впечатление. Она пожимает нам руки, несколько раз повторяет, какой Брайан замечательный, и скрывается в своем маленьком кабинете, так ничего толком и не объяснив. Ее крашеные светлые волосы до того пересушены, что поднеси к ним спичку – и начнется пожар.

– Интересно, почему она души не чает в Брайане? – спрашиваю я Кэтлин, а та в ответ вскидывает безупречно выщипанную бровь. – У тебя ко лбу что-то прилипло.

– Господи, какой кошмар. – Сестра стирает грязь, а затем этой же рукой показывает мне неприличный жест. Ее маникюр в идеальном состоянии. От моего остались лишь воспоминания. Тут повсюду торчат щепки и зазубрины, за которые я то и дело цепляюсь. – Да она явно по нему сохнет. Наверное, мама ее обломала, когда вышла за Брайана замуж.

Я мотаю головой и киваю на плакат, который украшает дверь кабинета мисс Филихи. Щеночки и котятки. В жизни ничего страшнее не видела.

– Боюсь, Кэтлин, она сама себя обломала.

Наши лица мрачнеют. Здесь есть о чем скорбеть.

Ребята из Баллифрана встречают нас довольно приветливо, но предпочитают держаться на расстоянии. Как будто мы их тетушки или дальние кузины-заучки. В обед мы подсаживаемся к остальным и пытаемся влиться в компанию, задавая вопросы обо всем, что приходит в голову.

Получаются примерно такие диалоги:

– А мисс Эдвардс, она какая?

– Учительница как учительница.

Вот уж спасибо, Кэтал или Фиахра, один из братьев Лейлы. Причем он не подтрунивает над нами. Просто не понимает, зачем спрашивать о таких вещах.

– А в замке кто-нибудь из вас бывал?

Я прямо вижу, как тяжело Кэтлин дается этот разговор. Она не привыкла к тому, чтобы пытаться заинтересовать скучающих людей.

– Ага.

Это даже не слово, это просто какой-то звук. «Эдди, моей сестре это нужно. Пожалуйста, напрягись!» – мысленно прошу я. У Эдди по-детски круглое открытое лицо. Будь мы в старой школе, Кэтлин в его сторону даже не посмотрела бы. Но сейчас она чуть заметно щурится, словно что-то подсчитывает в уме.

А Эдди зарывается толстыми пальцами в свои густые рыжие волосы и ничего не замечает.

– Мы теперь там живем, – не сдается Кэтлин.

– Понятно, – кивает Эдди. Как будто замок ничем не отличается от трейлера.

Дальше мы едим молча.

А потом случается кое-что ужасное.

Кэтлин говорит Чарли:

– Мне нравится твоя стрижка.

А Чарли отвечает:

– Спасибо.

И вгрызается в сэндвич, как будто понятия не имеет, что, если девочка сказала тебе что-то приятное, ты должна ответить ей тем же. Я буквально чувствую, как встают дыбом волоски на шее Кэтлин. Мысленно она перебирает все, что в ней достойно комплиментов. Волосы, кожа, подводка для глаз, туфли-броги. Маленькая камея с младенцем Иисусом из Праги. Сестра глядит на меня почти в отчаянии.

Что не так с этими людьми?

– Покурим? – предлагаю я.

Она улыбается.

Вообще-то я не курю и даже не пробовала, но это отличный повод ускользнуть из неловкой ситуации. Если притвориться, что куришь, можно устроить себе перерыв минут на десять, а то и на час, и никто тебе даже слова не скажет. Мы сидим в глубине заросшего школьного сада, спрятавшись позади куста у кованых железных ворот. Наши пальцы в едином ритме отколупывают чешуйки ржавчины, превращая прутья в подобие скелета.

– Не позволяй им задеть тебя.

– Не позволю, – заверяет меня Кэтлин, за двадцать секунд превращает раковую палочку в пепел и поджигает следующую.

– Вот женщина, которая мне по сердцу, – вдруг произносит кто-то глубоким бархатным голосом.

За оградой стоит длинный как жердь парень в джинсах, белой футболке и кожаной куртке. Обильно смазанные гелем волосы зачесаны назад. Для довершения образа обаятельного хулигана из пятидесятых не хватает только мотоцикла. Он кладет бледную руку на изгородь и играючи через нее перепрыгивает. Отряхивает от пыли штаны. Улыбается и смотрит выжидающе: удалось ли произвести впечатление?

Что ж, одна из нас точно впечатлена. Кэтлин расправляет плечи и, выпятив грудь, заглядывает ему в глаза.

– Вы же новые дети Брайана?

– Приемные дочери, – говорю я.

Сперва я хотела сказать «приемные женщины», но подумала, что это прозвучит еще более странно, чем «новые дети». И вообще, кто использует слово «дети», чтобы подкатить? Только какие-нибудь извращенцы. Я внимательно смотрю на незнакомца.

Он протягивает руку для приветствия:

– Я Лон Делакруа. Полное имя – Лоран Делакруа.

От его голоса веет теплом. Он жалобно вскидывает брови, словно просит: «Пожалуйста, не оставляйте мою руку болтаться в воздухе».