Текст книги "Знамение"

Автор книги: Дэвид Зельцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

В тот зимний воскресный день в Лондоне было солнечно, и зоопарк был заполнен посетителями до отказа. Звери тоже наслаждались солнцем, их голоса были слышны повсюду, даже у входных ворот, где Катерина взяла напрокат прогулочную коляску для Дэмьена.

Они остановились около лебедей и наблюдали, как ребятишки кормят этих красивых птиц. Катерина с Дэмьеном подошли поближе, но в эту минуту лебеди вдруг прекратили есть и, величественно развернувшись, медленно отплыли к середине пруда. Там они остановились и с царской надменностью смотрели на ребятишек, кидающих им хлеб и зовущих вернуться. Но лебеди не трогались с места. Когда Катерина с Дэмьеном отошли, лебеди снова подплыли к детям.

Подходило время обеда, и людей становилось все больше. Катерина пыталась отыскать клетку, у которой стояло бы поменьше зрителей. Справа висел плакат «Луговые собаки», и они направились туда. По пути она рассказала Дэмьену все, что знала о луговых собачках. Подойдя к вольеру, Катерина увидела, что и здесь народу не меньше.

Неожиданно животные попрятались в свои норы, а толпа разочарованно зашумела и начала расходиться. Когда Дэмьен вытянул шею, чтобы посмотреть на собак, он увидел только кучи грязи и разочарованно взглянул на мать.

– Наверное, они тоже пошли обедать, – сказала Катерина, пожимая плечами.

Они пошли дальше, купили сосиски и булочки и съели их на скамейке.

– Мы пойдем смотреть обезьян, – сказала Катерина. – Ты хочешь посмотреть на обезьян?

Путь до вольера с обезьянами сопровождали таблички с названиями животных, и они подошли к длинному ряду клеток. Глаза у Дэмьена засветились от нетерпения, когда он увидел первое животное. Это был медведь, уныло передвигающийся взад-вперед по клетке, равнодушный к галдящей толпе. Но стоило Катерине с Дэмьеном подойти поближе, медведь встрепенулся. Он остановился, посмотрел на них и сразу же удалился в свое логово. В соседней клетке сидела большая дикая кошка; она застыла, не сводя с них своих желтых глаз. Дальше жил бабуин, который неожиданно оскалился, выделив их из толпы проходящих мимо людей. Катерина ощутила действие, которое они производили на зверей, и, проходя мимо клеток, внимательно наблюдала за животными. Они не сводили глаз с Дэмьена. Он тоже почувствовал это.

– Наверное, ты им кажешься вкусным, – улыбнулась Катерина. – По-моему, это верно.

Она подтолкнула коляску на соседнюю дорожку. Из павильона доносились крики, веселый смех, и Катерина поняла, что впереди вольер с обезьянами. Она оставила коляску у входа и взяла Дэмьена на руки.

Внутри было жарко и противно пахло, ребячьи голоса звенели повсюду, и звук этот усиливался, эхом отражаясь от стен. Они стояли у дверей и ничего не видели, но по возгласам посетителей Катерина поняла, что обезьяны играют в самой дальней клетке. Она протолкнулась вперед и увидала, наконец, что происходило в клетке. Это были паукообразные обезьяны, находившиеся в прекрасном расположении духа: они раскачивались на шинах, бегали по клетке, развлекая публику акробатическими трюками. Дэмьену это понравилось, и он рассмеялся. Катерина продолжала проталкиваться, ей хотелось встать в первом ряду. Обезьяны не обращали внимания на людей, но, когда Катерина и Дэмьен подошли поближе, настроение их резко изменилось. Игра сразу же закончилась, животные начали нервно выискивать кого-то в толпе. Люди тоже замолчали, удивляясь, почему замерли животные. Все, улыбаясь, ждали, что они так же внезапно снова разыграются. Вдруг внутри клетки раздался вой – сигнал опасности и тревоги. К нему присоединились крики других обезьян. Звери заметались по клетке, пытаясь выскочить наружу. Они бросались во все стороны, разламывали проволочную сетку, в безумии царапали друг друга, пуская в ход зубы и когти, на их раненых телах выступа кровь. Толпа в ужасе притихла, а Дэмьен хохотал, указывая на обезьян, и с удовольствием наблюдал за кровавой сценой. Страх внутри клетки разрастался, и одна большая обезьяна кинулась вверх к проволочной сетке на потолке, зацепилась шеей за проволоку, тело ее задергалось, а потом бессильно повисло. Люди в ужасе закричали, многие бросились к двери, но их крики тонули в визге животных. С вытаращенными глазами и оскаленными пастями обезьяны метались от стены к стене. Одна из них начала биться о бетонный пол и упала, дергаясь в судорогах, остальные прыгали рядом и кричали в страхе. Люди, расталкивая друг друга, рванулись к выходу. Вместо того чтобы убежать от вольеров, Катерина продолжала стоять, будто окаменев. Ее ребенок смеялся. Он указывал на истекающих кровью обезьян и заливался смехом. Это именно ЕГО они испугались. Это ОН все сделал. И когда бойня в клетке усилилась, Катерина пронзительно закричала.

6

В Пирфорде ее ждал Джереми. Джереми надеялся, что она приедет в хорошем настроении, и попросил не подавать обеда до ее приезда. Они сидели за маленьким столиком, Торн смотрел на Катерину, пытавшуюся спокойно есть, но напряжение сковывало ее.

– С тобой все в порядке, Катерина?

– Да.

– Ты все время молчишь.

– Наверное, просто устала.

– Много впечатлений?

– Да.

Она отвечала коротко, будто не хотела расспросов.

– Понравилось?

– Да.

– Ты взволнована.

– Разве?

– Что случилось?

– Что могло случиться?

– Я не знаю. Но ты чем-то расстроена.

– Просто устала. Мне надо поспать.

Она попыталась выдавить из себя улыбку, но у нее не получилось. Торн забеспокоился.

– С Дэмьеном все в порядке?

– Да.

– Ты уверена?

– Да.

Он внимательно посмотрел на Катерину.

– Если что-нибудь было не так… ты бы рассказала мне, правда? Я хочу сказать… насчет Дэмьена.

– Дэмьена? Что может случиться с Дэмьеном, Джереми? Что может случиться с нашим сыном? Мы ведь так счастливы!

Катерина слегка улыбнулась, но выражение ее лица оставалось грустным.

– Я хочу сказать, что двери нашего дома открыты только для добра. Темные тучи обходят наш дом стороной.

– Но что же все-таки случилось? – тихо спросил Торн.

Катерина опустила голову.

– Мне кажется… – ответила она, пытаясь совладать с голосом, -

…что мне надо обратиться к врачу. – В глазах ее застыло отчаяние. – У меня… страхи. Причем такие страхи, которых у нормального человека просто не может быть.

– Кэти, – прошептал Торн. -…Какие страхи?

– Если я тебе расскажу, ты меня запрячешь подальше.

– Нет, – убедительно ответил он. – Нет… я люблю тебя.

– Тогда помоги мне, – взмолилась она. – Найди врача.

По щеке поползла слеза, и Торн взял ее за руки.

– Конечно, – сказал он. – Конечно.

И тут Катерина разрыдалась. То, что произошло днем, осталось камнем лежать на ее сердце.

Психиатра в Англии найти было не так просто, как в Америке, но тем не менее Торну удалось разыскать такого, которому можно было доверять. Он был американец, правда, моложе, чем хотелось бы Торну, но с хорошими рекомендациями и огромным опытом. Его звали Чарльз Гриер. Он учился в Принстоне и работал интерном в Беллеву. Особенно ценным было то, что он некоторое время жил в Джорджтауне и лечил нескольких сенаторских жен.

– Обычная проблема жен политических деятелей – алкоголизм, – сказал Гриер, когда Торн расположился у него в кабинете. – Я думаю, это происходит от чувства одиночества. Чувства собственной неполноценности. Из-за ощущения, что они не представляют цельной личности.

– Вы, конечно, понимаете, что наш разговор строго конфиденциален, – сказал Торн.

– Разумеется, – улыбнулся психиатр. – Люди доверяют мне, и, честно говоря, больше я им ничего не могу предложить. Они не обсуждают свои проблемы с другими, боясь, как бы их откровение не «аукнулось» им. А со мной можно. Не могу обещать многого, но вот это именно могу.

– Она должна прийти к вам?

– Просто дайте ей мой номер. Не заставляйте ее приходить.

– Да нет, она сама хочет прийти. Она просила меня…

– Хорошо.

Торн поднялся, и молодой врач улыбнулся.

– Вы позвоните после того, как поговорите с ней? – спросил Торн.

– Сомневаюсь, – просто ответил Гриер.

– Я хочу сказать… если вам будет что сказать.

– Все, что мне надо будет сказать, я скажу ЕЙ.

– В смысле, если вы будете БОЯТЬСЯ за нее.

– Она склонна к самоубийству?

– …Нет.

– Тогда мне нечего за нее бояться. Я уверен, все не так серьезно, как вы предполагаете.

Приободренный, Торн направился к выходу.

– Мистер Торн?

– Да?

– А зачем вы пришли ко мне?

– Чтобы увидеть вас.

– Для чего?

Торн пожал плечами:

– Наверное, посмотреть, как вы выглядите.

– Вы хотели сообщить что-нибудь важное?

Торн почувствовал себя неловко. Немного подумав, он покачал головой.

– Вы хотите сказать, что мне самому нужен психиатр? Я так выгляжу?

– А я? – спросил психиатр.

– Нет.

– А у меня есть свой врач, – улыбнулся Гриер. – При моей работе он просто необходим.

Эта беседа расстроила Торна, и, вернувшись в свою контору, он размышлял над ней весь день. Сидя у Гриера, он почувствовал, что ему надо все рассказать, все, о чем он никогда никому не говорил. Но что хорошего могло из этого получиться? Этот обман стал уже частью его жизни.

День тянулся медленно, и Торн решил подготовить одну важную речь. Ее предстояло произнести на следующий вечер перед группой известных бизнесменов, там будут присутствовать представители нефтяных компаний. Торн стремился, чтобы его выступление послужило в конечном итоге установлению мира на Ближнем Востоке. Из-за длительного арабо-израильского конфликта Арабский блок все дальше отдалялся от США. Торн знал, что арабо-израильская вражда была исторической и корнями уходила в Священное писание. – Для этого он решил проштудировать целых три издания Библии, надеясь выяснить для себя кое-что с помощью вековой мудрости. Кроме того, тут была еще и практическая цель, потому что во всем мире трудно было найти аудиторию, на которую не произвели бы впечатления цитаты из Библии.

В тишине кабинета Торн услышал стон, доносившийся из комнаты наверху. Он повторился дважды и прекратился. Торн вышел из кабинета и тихо прошел наверх, в комнату Катерины. Она спала беспокойно, лицо ее было покрыто потом. Джереми подождал, пока дыхание ее не выровнялось, а потом вышел из комнаты и направился к лестнице. Проходя по темному коридору, он заметил, что дверь миссис Бэйлок была слегка приоткрыта. Огромная женщина, освещенная луной, спала на спине. Торн собрался идти дальше, но вдруг застыл, пораженный ее видом. На лице лежал толстый слой белой пудры, губы были безвкусно намазаны ярко-красной помадой. Ему стало не по себе. Он попытался найти этому объяснение, но ничего не приходило на ум.

Закрыв дверь, Торн вернулся к себе и посмотрел на разложенные книги. Он чувствовал волнение, сосредоточиться никак не удавалось, и глаза его бесцельно блуждали по страницам. Маленькая Библия Якова была открыта на книге Даниила, и он молча уставился в нее.

«…И восстанет на месте его презренный, и не воздадут ему царских почестей, но он придет без шума и лестью овладеет царством. И полчища будут потоплены им и сокрушены… он будет идти обманом и взойдет и одержит верх с малым народом. Он войдет в мирные и плодоносные страны и совершит то, чего не делали отцы его и отцы отцов его. Добычу, награбленное имущество и богатство будет расточать своим, и на крепости будет иметь замыслы свои. И будет поступать царь тот по своему произволу, и вознесется, и возвеличится выше всякого божества, и о Боге богов станет говорить хульное, и будет иметь успех, доколе же свершится гнев: ибо что предопределено, то исполнится».

Торн порылся в столе, нашел сигареты, потом налил себе стакан вина, стараясь занять себя рассуждениями и не думать об увиденном наверху. Он снова принялся перелистывать страницы.

«Горе вам, на земле и на море, ибо дьявол с гневом посылает зверя, ибо знает, что время его мало… Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя. Ибо это число человеческое. Число это шестьсот шестьдесят шесть».

Армагеддон. Конец света.

«…и придет Господь… и стоять он будет на горе Олив, что напротив Иерусалима, на восточной стороне его… И Господь Бог придет со всеми своими святыми».

Торн закрыл книги и выключил настольную лампу. Долгое время он просидел в тишине, раздумывая над книгами Библии, над тем, кто их сочинил, и зачем вообще они были написаны, затем прилег на кровать и заснул. Ему приснился страшный сон. Он видел себя в женской одежде, хотя знал, что он мужчина. Он находился на шумной улице. Подойдя к полицейскому, пытался объяснить, что заблудился и ему страшно. Но полицейский не слушал, а продолжал управлять движением. Когда машины приблизились к Торну, он почувствовал ветерок. Ветер усиливался, и машины поехали быстрее. Ему показалось, что он попал в шторм. Ветер стал таким сильным, что он начал задыхаться. Джереми схватился за полицейского, но тот его не замечал. Джереми закричал, но крик потонул в бушующем ветре. Черная машина неожиданно поехала на него, и Джереми не мог сдвинуться с места. Машина приближалась, и он увидел лицо шофера. Ни одной человеческой черты не было на этом лице, шофер начал хохотать, плоть расступилась в том месте, где должен быть рот, оттуда выплеснулась кровь, и машина наехала на него.

В этот момент Торн проснулся. Он задыхался и был в поту. В доме еще спали. Торн с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать.

7

Торн должен был произнести речь перед бизнесменами в отеле «Мэйфер», забитом к семи часам до отказа. Посол заявил помощникам, что хотел бы довести эту речь до прессы, и газеты поместили заметку о собрании в дневных выпусках. Народу собралось много, явилось немало репортеров и даже просто людей с улицы, которым разрешили стоять в задних рядах.

Проходя к своему месту, Торн заметил среди небольшой группы фоторепортеров того, которому он разбил камеру перед посольством. Фотограф улыбнулся и поднял вверх новый аппарат, Торн улыбнулся ему в ответ, обрадованный столь миролюбивым жестом. Потом подождал, пока толпа затихнет, и начал свою речь. Он говорил о мировой экономической структуре и о важности «Общего рынка». В любом обществе, даже в демократическом, рынок играл огромную роль, он был как бы общим знаменателем, подводимым под разные культуры. Когда один хочет продать, а другой купить, появляется основа для мирного сотрудничества. Когда же один хочет купить, а другой отказывается продавать, вот тогда мы и делаем первый шаг к войне. Торн говорил о человечестве, о том, что все люди – братья, наследующие богатства земли, которые должны достаться всем.

– Мы живем все вместе, – сказал он, цитируя Генри Бестона, – в сети времени. Все мы пленники великолепия и тяжелого труда на земле.

Речь захватывала, и публика внимательно ловила каждое слово. Потом посол перешел к вопросам политических беспорядков и их последствий для экономики. Торн заметил в зале группу арабов и обратился непосредственно к ним.

– Легко понять, какое отношение беспорядки имеют к нищете, – сказал он, – но надо еще помнить, что цивилизациям может грозить падение и от избытка роскоши !

Торн говорил страстно, и Дженнингс, стоявший у стены, поймал его в объектив и начал торопливо щелкать аппаратом.

– Есть одна грустная и парадоксальная истина, – продолжал Торн, – уходящая корнями во времена царя Соломона. Те, кто рожден для богатства и знатного положения…

– Уж вы точно должны кое-что об этом знать, – выкрикнул вдруг кто-то из задних рядов. Торн замолчал, вглядываясь в публику. Крикун умолк, и Торн продолжал:

– Еще во времена фараонов в Египте те, кто родился для богатства и знатного положения…

– Ну-ну, расскажите нам об этом! – опять раздался тот же голос, и на этот раз толпа возмущенно зашевелилась. Торн напряг зрение. Реплики бросал какой-то бородатый студент в драных джинсах.

– Что вы знаете о бедности, Торн? – продолжал он. – Вам же не пришлось гнуть спину ни одного дня в жизни!

Толпа недовольно зашикала на студента, некоторые начали даже покрикивать, но Торн поднял руки, требуя тишины.

– Молодой человек хочет что-то сказать. Давайте его выслушаем.

– Если вы так заботитесь о том, чтобы поделить все богатство, почему не делитесь своим? – громко говорил парень. – Сколько у вас миллионов, вы знаете? А знаете, сколько людей в мире голодает? Вы знаете, что можно сделать на ваши карманные деньги? На ту зарплату, которую вы платите своему шоферу, вы смогли бы кормить в Индии целую семью в течение месяца! А растительностью с вашей сорокаакровой лужайки перед домом можно было накормить половину населения Бангладеш! На деньги, которые вы тратите на устройство вечеринок для своего ребенка, можно было бы основать больницу прямо здесь, на юге Лондона! Если вы призываете людей делиться богатством, покажите пример! Не стойте здесь перед нами в костюме за четыреста долларов и не вещайте о бедности! Действуйте!

Выпад студента понравился публике. Парень явно выигрывал раунд. Раздались даже аплодисменты, и все тут же замерли, ожидая, что ответит Торн.

– Вы закончили? – вежливо спросил он.

– Каково ваше богатство, Торн? – выкрикнул юноша. – Как у Рокфеллера?

– Гораздо меньше.

– Когда Рокфеллера выбрали вице-президентом, газеты сообщили, что его состояние немногим больше трехсот миллионов. Вы знаете, что такое «немногим больше»? Это еще тридцать три миллиона! Это даже и в расчет не берется! Это его карманные деньги, в то время как половина населения Земли умирает от голода! В этом нет ничего оскорбительного? Неужели одному человеку может понадобиться столько денег?

– Я не мистер Рокфеллер…

– Это мы видим!

– Вы позволите мне ответить?

– Один ребенок! Один голодающий ребенок! Сделайте что-нибудь хотя бы для одного голодающего ребенка! Тогда мы вам поверим! Протяните ему руку вместо своих речей, только руку, протяните ее голодающему ребенку!

– Возможно, я уже сделал это, – спокойно ответил Торн.

– Ну, и где же он? – спросил парень. – Где ребенок? Кого вы спасли, Торн? Кого вы пытаетесь спасти?

– Некоторые из нас имеют обязанности, которые выходят далеко за интересы одного голодающего ребенка.

– Вы не можете спасти мир, Торн, пока не поможете одному-единственному голодающему ребенку.

Публика была явно на стороне студента.

– Я в невыгодном положении, – ровным голосом заявил Торн. – Вы стоите в темноте и произносите свои обвинения оттуда…

– Тогда дайте свет на меня, но я начну говорить громче!

Публика засмеялась, прожекторы повернулись, а фотографы поднялись со своих мест. Дженнингс проклинал себя за то, что не взял длиннофокусных объективов, и нацелил аппарат на группу людей, среди которых находился сердитый студент.

Торн вел себя спокойно, но когда прожекторы осветили людей в задних рядах, поведение его сразу же изменилось. Он смотрел не на юношу, а на кого-то рядом с ним. Держа в руках шляпу, там стоял невысокий священник. Это был Тассоне. Торн узнал своего странного посетителя и застыл на месте.

– В чем дело, Торн? – поддразнил его юноша. – Вам нечего сказать?

Весь запал Торна куда-то исчез, волна страха накатила на него, он стоял молча, вглядываясь в темноту. Дженнингс направил камеру туда, куда был устремлен взгляд Торна, и сделал несколько снимков.

– Ну, давайте, Торн! – потребовал студент. – Теперь, когда вы меня видите, что вы можете сказать?

– Я думаю… – начал Торн сбивающимся голосом, -…вы правы. Мы все должны делиться богатством. Я… я попытаюсь что-нибудь сделать.

Юноша по-детски заулыбался, и напряжение в толпе исчезло. Кто-то попросил, чтобы убрали прожекторы. Торн пытался прийти в себя, но взгляд его то и дело возвращался в темноту, где мелькала знакомая сутана.

Дженнингс вернулся домой поздно вечером и зарядил пленки в бачок для проявки. Посол, как обычно, произвел на него изрядное впечатление и заинтересовал еще больше. Репортер увидел в его глазах страх, он почуял его, как крыса чует сыр. Это не был беспричинный страх. Очевидно, Торн увидел что-то или кого-то в глубине аудитории. Света было очень мало, а угол съемки слишком велик, но Дженнингс надеялся увидеть что-нибудь на проявленной пленке. Ожидая, пока пленка обработается, он почувствовал голод и разорвал пакет с едой, которую купил на обратном пути из отеля. Вытащив небольшого жареного цыпленка и бутылку шипучки, Дженнингс разложил их перед собой и приготовился к пиршеству.

Сработал таймер, и он прошел в темную комнату, вынул щипцами пленки из бачка. Увиденное так сильно обрадовало его, что он даже вскрикнул от радости, затем вставил пленку в увеличитель и при свете стал рассматривать прекрасные кадры перепалки Торна и студента. Далее шла серия снимков, запечатлевших дальнюю часть зала. Ни одного лица или фигуры нельзя было отчетливо различить в темноте, но на каждом кадре виднелся похожий на дым копьеобразный отросток.

На снимках был увековечен какой-то толстяк с сигарой. Отросток вполне мог оказаться простым дымом. Вернувшись к негативам, Дженнингс отобрал лучшие, зарядил их в увеличитель и минут пятнадцать рассматривал пленки с нарастающим вниманием. Нет. Это был не дым. Цвет и текстура были другие, так же как и относительное расстояние до камеры. Если бы это был дым от сигары, то толстяку пришлось бы слишком много курить, чтобы создать подобное облако. Это было бы неудобно для стоящих рядом: они же, напротив, не обращали на курящего никакого внимания и невозмутимо смотрели вперед. Призрачный отросток поднимался откуда-то из конца зала. Дженнингс установил добавочное увеличение и начал изучать снимки подробнее. Под дымом он увидел край одежды, которую носят священники. Репортер поднял руки вверх и издал победный клич. Опять тот же маленький священник! И он каким-то образом давно связан с Торном.

– Священник! – выкрикнул Дженнингс. – Снова чертов священник!

Радуясь, он вернулся к столу, оторвал крылья цыпленку и обглодал их до костей.

– Я найду этого паразита! – расхохотался он. – Я выслежу его!

…На следующее утро репортер взял с собой один из снимков священника, сделанный у посольства. Он показывал его в нескольких церквах, а потом в региональной конторе Лондонского прихода. Но никто не опознал человека на фотографии. Репортера уверили, что если бы священник служил в городе, то его наверняка знали бы. Он был явно из других мест. Дело усложнялось. Дженнингс пошел в Скотланд-Ярд и взял книги с фотографиями преступников, но и там ничего не нашел. Оставалось одно. Впервые он увидел священника, когда тот выходил из здания посольства. Возможно, там о нем знали.

Проникнуть в посольство оказалось сложно. Охранники долго проверяли его документы, но внутрь не пропустили.

– Я бы хотел увидеть посла, – заявил Дженнингс. – Мистер Торн сказал, что возместит мне стоимость фотокамеры, которую он сломал.

Охранники позвонили наверх, а потом, к удивлению Дженнингса, попросили его пройти в вестибюль, сказав, что ему позвонят туда из кабинета. Через несколько секунд Дженнингс разговаривал с секретаршей Торна, которая интересовалась, какую сумму должен переслать посол и на какой адрес.

– Я бы хотел объяснить ему лично, – сказал Дженнингс. – Я бы хотел показать ему, что можно купить на такие деньги.

Она ответила, что это невозможно, так как у посла сейчас важная встреча, и Дженнингс решил идти напролом.

– Говоря по правде, я надеялся, что он сможет помочь мне по личному вопросу. Может быть, и вы сможете. Я разыскиваю одного священника. Это мой родственник. У него было какое-то дело в посольстве, и я подумал, что, может быть, его здесь видели и могли бы мне помочь в поисках.

Это была очень странная просьба, и секретарша промолчала.

– Он невысокого роста, – добавил Дженнингс.

– Итальянец? – спросила она.

– Я думаю, он провел какое-то время в Италии, – уклончиво ответил Дженнингс, ожидая, какое впечатление произведет такое заявление.

– Его имя не Тассоне?

– Видите ли, я не совсем уверен. Я разыскиваю пропавшего родственника. Понимаете, моя мать и ее брат были разлучены еще в детстве, и он поменял фамилию. Моя мать сейчас при смерти и хочет его разыскать. Мы не знаем его фамилии, у нас есть только внешние приметы. Мы знаем, что он очень маленький, как и моя мать, и что он стал священником. Один мой знакомый увидел, как из посольства примерно неделю назад выходил священник. Приятель утверждал, что тот священник был очень похож на мою мать.

– Здесь был один священник, – сказала секретарша. – Он сказал, что приехал из Рима, и его звали, по-моему, Тассоне.

– Вы знаете, где он живет?

– Нет.

– У него было дело к послу?

– Похоже, что так.

– Может быть, посол знает, где он живет?

– Не думаю. Вряд ли.

– Можно будет его спросить?

– Да, я спрошу.

– А когда?

– Попозже.

– Моя мать очень больна. Она сейчас в госпитале, и я боюсь, что дорога каждая минута.

В кабинете Торна зазвенел сигнал селектора. Голос секретарши осведомился, не знает ли он, как найти священника, который приходил к нему две недели назад. Торн похолодел.

– Кто об этом спрашивает?

– Какой-то человек, который утверждает, что вы разбили его фотокамеру. Он считает, что священник – его родственник.

Помолчав секунду, Торн произнес:

– Попросите его зайти ко мне.

Дженнингс сразу же отыскал кабинет Торна. Все вокруг было обставлено в современном стиле. Кабинет находился в конце длинного коридора, по обеим сторонам которого были развешаны портреты всех американских послов в Лондоне. Проходя мимо них, Дженнингс с удивлением узнал, что Джон Квинси Адамс и Джеймс Монро занимали этот пост, прежде чем стали президентами США. Неплохое начало карьеры! Может быть, старина Торн волею судеб тоже станет великим.

– Входите, – улыбнулся Торн, когда репортер открыл дверь в кабинет. – Садитесь.

– Извините, что я врываюсь…

– Ничего.

За все годы работы в амплуа фотоохотника Дженнингс впервые находился так близко от своей жертвы. Попасть сюда оказалось проще, чем он думал. Теперь же его трясло: дрожали колени, учащенно колотилось сердце. Возбуждение было так велико, что почти граничило с сексуальным.

– Мне бы хотелось еще раз принести свои извинения за разбитую камеру, – сказал Торн.

– Она все равно была старая.

– Я хочу возместить вам убытки.

– Нет, нет…

– Мне бы очень хотелось. И вы должны мне в этом помочь.

Дженнингс пожал плечами и кивнул.

– Скажите, какая камера самая лучшая, и вам ее доставят.

– Ну… Вы очень великодушны.

– Просто назовите мне самую лучшую.

– Немецкого производства. «Пентафлекс-300».

– Договорились. Скажите моему секретарю, где вас можно найти.

Торн изучал репортера, рассматривал каждую мелочь, от разных носков на ногах до ниток, свисающих с воротника куртки. Дженнингсу нравилось вызывающе одеваться. Он знал, что его внешность ставит людей в тупик. В каком-то извращенном смысле это давало ему нужные зацепки в работе.

– Я видел вас на собрании, – сказал Торн.

– Я всегда стараюсь быть в нужном месте и вовремя.

– Вы очень усердны.

– Спасибо.

Торн встал из-за стола, подошел к бару и откупорил бутылку бренди. Дженнингс наблюдал, как он разливает напиток, потом взял предложенный стакан.

– Вы отлично разговаривали с тем парнем вчера вечером, – сказал Дженнингс.

– Вы так считаете?

– Да.

– А я не уверен.

Они тянули время, и оба это чувствовали, ожидая, что собеседник первый приступит к делу.

– Я с ним согласен, – добавил Торн. – Очень скоро газеты назовут меня коммунистом.

– Ну, вы же знаете цену прессе.

– Да.

– Им тоже надо на что-то жить.

– Верно.

Они пили бренди маленькими глотками. Торн подошел к окну и, выглянув в него, спросил:

– Вы ищете родственника?

– Да, сэр.

– Это священник по имени Тассоне?

– Он священник, но я не уверен в точности имени. Он брат моей матери. Они были с детства разлучены.

Торн взглянул на Дженнингса, и репортер почувствовал в его взгляде разочарование.

– Итак, вы его, собственно, не знаете? – спросил посол.

– Нет, сэр. Я просто пытаюсь его найти.

Торн нахмурился и опустился на стул.

– Можно спросить?.. – начал Дженнингс. – Если бы я знал, какое у него к вам было дело, я смог бы…

– Это была просьба насчет одного госпиталя. Он просил… пожертвование.

– Какого госпиталя?

– В Риме. Я точно не помню.

– Он не оставил вам свой адрес?

– Нет. Видите ли, я сам немного этика расстроен, так как обещал послать чек и теперь не знаю, куда именно.

Дженнингс кивнул:

– Выходит, мы с вами идем по одному следу.

– Видимо, да, – ответил Торн.

– Он просто пришел и ушел?

– Да.

– И больше вы его не видели?

Лицо Торна напряглось. Дженнингс заметил это и решил, что посол скрывает что-то.

– Больше нет.

– Я подумал… может быть, он бывал на ваших выступлениях?

Взгляды их встретились, и Торн понял, что с ним ведут какую-то игру.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Дженнингс. Габер Дженнингс.

– Мистер Дженнингс…

– Габер.

– Габер. – Торн изучал его лицо, потом отвел глаза и снова глянул в окно. – Мне тоже очень важно найти этого человека. Этого священника, который был здесь. Мне кажется, я был с ним резок, и мне хотелось бы извиниться.

– В каком смысле резок?

– Я довольно грубо его выпроводил, даже не выслушав, что он хотел сказать мне.

– Я уверен, что он привык к атому. Когда приходится просить о пожертвованиях…

– Я хотел бы разыскать его. Для меня это очень важно.

Посмотрев на Торна, можно было легко убедиться, что это действительно так. Дженнингс понял, что он на верном пути, но не знал, куда этот путь его приведет. Все, что он сейчас мог, – это играть в открытую.

– Если я его найду, дам вам знать, – сказал он.

– Будьте так добры.

– Разумеется.

Торн кивнул. Дженнингс поднялся, подошел к Торну и пожал ему руку.

– Вы чем-то взволнованы, мистер посол? Надеюсь, мир не собирается взорваться?

– О нет, – улыбнувшись, ответил Торн.

– Я ваш поклонник. Поэтому и преследую вас.

– Спасибо.

Дженнингс направился к двери, но Торн остановил его.

– Мистер Дженнингс?

– Да, сэр.

– Я хотел бы знать… вы ведь никогда не видели этого священника?

– Нет.

– Вы сказали, что он мог быть на моих выступлениях. Я подумал, что, возможно…

– Что?

– Да нет… Это неважно.

– Можно, я как-нибудь сделаю ваши фотографии дома? – попросил вдруг Дженнингс. – Так сказать, в кругу семьи?

– Сейчас не самое лучшее время для этого.

– Может быть, я позвоню вам через несколько дней?

– Да, пожалуйста.

– Хорошо, я позвоню.

Репортер вышел, и Торн внимательно посмотрел ему вслед. Этот человек определенно что-то знает, но что он может знать о священнике? Было ли простым совпадением, что человек, с которым он познакомился чисто случайно, разыскивает именно того самого священника, который днем и ночью преследует его? Торн долго думал, но так ничего и не решил. Как и многие другие недавние события в его жизни, все это казалось простым совпадением, за которым скрывалось, однако, нечто большее.