Текст книги "Облачный атлас"
Автор книги: Дэвид Стивен Митчелл
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Я осторожно пробирался к писсуару в пропахшем аммиаком мужском туалете, из которого какой-то шутник спер лампочку. Только-только расстегнул ширинку, как из тьмы возник голос:
– Эй, миста, огонька нейдется?
Успокаивая сердцебиение, я нашарил в кармане зажигалку. Щелчок ее вызвал из небытия некоего растафари с сигарой в толстых губах, стоящего всего в нескольких дюймах от меня и освещенного, как это любит Хольбейн,[148]148
Хольбейн, Ханс Младший (1497/1498-1543) – немецкий живописец и график, мастер портрета; прославился как придворный живописец английского короля Генриха VIII.
[Закрыть] красным тлеющим угольком.
– Фпафиба, – шепнул мой черный Вергилий, опуская голову, чтобы погрузить кончик сигары в пламя.
– Да, кгхм, не за что, пожалуйста, – сказал я.
Его широкий и плоский нос дернулся.
– Ну, куда направляесси, друг?
Я проверил, на месте ли бумажник.
– В Эд… – И с места в карьер рванула безумная ложь. – Вернуть один роман. Библиотекарю, который там работает. Очень известный поэт. В университете. Рукопись у меня в сумке. Называется «Периоды полураспада».
От сигары растафари разило компостом. Никогда не могу угадать, о чем они на самом деле думают. Не то чтобы я с кем-нибудь из них был по-настоящему знаком. Я не расист, но действительно считаю, что требуются целые поколения, дабы переплавить ингредиенты в так называемых плавильных котлах.
– Миста, – сказал мне растафари, – нада, – и меня передернуло, – попроб'ать.
Я повиновался этому предложению и затянулся его толстой, словно котях, сигарой. Черти собачьи!
– Что это за дрянь?
Где-то у основания своей глотки он издал звук, похожий на то, как раковина всасывает воду.
– Такого в стране Мальборо не растут.
Голова моя увеличилась во много сотен раз, в стиле «Алисы», и превратилась в многоэтажный гараж, где стоял тысяча и один блистательный «ситроен».
– А ну-ка повтори, – велел Человек, Ранее Известный Как Тим Кавендиш.
Дальше ничего не помню вплоть до того момента, когда пришел в себя, снова сидя в поезде и недоумевая, кто замуровал мое купе мшистыми кирпичами.
– Теперь мы готовы заняться вами, мистер Кавендиш, – сказал мне лысый как колено очкарик.
Никого ни там, ни где-либо еще не было. Только уборщица, шедшая по пустому вагону и собиравшая в мешок разбросанный мусор. Я спустился на платформу. Холод вонзил свои когти в мою голую шею и стал отыскивать другие незащищенные места. Это что, снова Кингз-Кросс? Нет, это был унылый зимний Гданьск. Обуянный паникой, я обнаружил, что при мне нет ни сумки, ни зонта. Я снова забрался в вагон и отыскал их на багажной полке. Казалось, за время сна все мои мышцы атрофировались. Снаружи я увидел багажную тележку, которую катил Модильяни.[149]149
Модильяни, Амедео (1884–1920) – итальянский художник, работавший в жанре «ню» на стыке экспрессионизма с абстрактным искусством и примитивизмом.
[Закрыть] Что это за чертово место?
– Тыпар Эддун, – отвечал Модильяни.
Это что, по-турецки? В мозгу моем родилось следующее предположение: на станции Адлстроп остановился трансъевропейский экспресс, я сел на него и проспал всю дорогу до стамбульского вокзала. Протухли мозги, вот и все. Мне нужен был ясный знак, по-английски.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЭД.
Слава богу, путешествие мое почти окончилось. Когда это я в последний раз забирался так далеко на север? Никогда, вот когда. Я глотнул холодного воздуха, чтобы подавить внезапный позыв ко рвоте, – правильно, Тим, проглоти-ка это. Оскорбленный желудок выдает причины своего неудовольствия, и передо мной вспыхнула сигара растафари. Вокзал был окрашен во все оттенки черного. Я свернул за угол и обнаружил над выходом два светящихся циферблата, но часы с разным временем хуже, чем полное их отсутствие. Никакой смотритель у выхода не пожелал проверить мой непомерно дорогой билет, и я почувствовал себя обманутым. Снаружи вдоль края тротуара проползали поджидающие седоков такси, там и сям виднелись помаргивающие окна, а из паба по ту сторону канала доносилась музыка, то усиливаясь, то утихая.
– Мелочь есть? – спросил, нет, потребовал, нет, выдвинул обвинение жалкий тип, закутанный в одеяло.
Его нос, брови и губы были так истыканы разными скобяными штуковинами, что мощный электромагнит разорвал бы его лицо в клочья за единый проход. Как такие люди минуют металлоискатели в аэропортах?
– Так есть мелочь?
Я увидел себя его глазами – слабосильного старикашку, поздней ночью оказавшегося в недружелюбном городе. Почуяв мою уязвимость, тип стал подниматься на ноги. Невидимый страж взял меня за локоть и отвел к стоянке такси.
Такси, казалось, на протяжении миниатюрной вечности колесило все по тем же окрестностям. Некий певец под бренчание гитары завывал о том, как все, что умирает, когда-нибудь да возвращается. (Боже упаси – вспомни обезьянью лапку!)[150]150
Некий певец под бренчание гитары завывал о том, как все, что умирает, когда-нибудь да возвращается. (Боже упаси – вспомни обезьянью лапку!) – Имеется в виду рассказ У. У. Джейкобса «Обезьянья лапка» (1902), в котором заглавный магический артефакт исполняет три желания, в том числе о воскрешении мертвых.
[Закрыть] Голова водителя была слишком, слишком огромной для его плеч, он, должно быть, страдал слоновьей болезнью, но когда он обернулся, я разглядел его тюрбан. Водитель скорбел о недалекости своей клиентуры.
– Вечно они говорят: «Спорим, там, откуда ты приехал, никогда не бывало так холодно, а?» – и вечно мне приходится отвечать: «Пальцем в небо, приятель. Ты, видно, никогда не бывал в Манчестере в феврале».
– Вы же знаете дорогу в «Дом Авроры», правда? – спросил я.
– Слушай, мы уже приехали, – отвечал сикх. Узкий подъездной путь упирался в импозантное здание неопределенных размеров, явно выстроенное в эдвардианскую эпоху. – Жизнь адская, будто в Ровно.
– Никогда не слыхал о таком месте.
Он посмотрел на меня в недоумении, потом повторил:
– Шестнадцать – фунтов – ровно.
– А! Да. – Моего бумажника не оказалось ни в карманах брюк, ни в кармане пиджака. Не было его и в кармане рубашки. В карманах брюк он опять-таки не объявился. Страшная правда хлестнула меня по щекам. – Да это же чертов грабеж!
– Я не потерплю всяких тут намеков. В моем такси стоит муниципальный счетчик.
– Нет, вы не поняли, у меня украли бумажник.
– А, тогда понимаю. – Прекрасно, он понимает. – Очень хорошо понимаю! – В воздухе забурлила ярость субконтинента. – Ты думаешь, этот пропитанный кэрри хмырь знает, чью сторону примут в участке…
– Ерунда! – возразил я. – Слушайте, у меня есть монеты, мелочь, да, полный карман мелочи… вот… да, слава богу! Да, думаю, у меня наберется…
Он сосчитал свои дукаты.
– А чаевые?
– Вот, возьмите. – Я высыпал всю остававшуюся у меня шрапнель в другую его руку и выбрался наружу, прямо в канаву.
Со своей точки зрения жертвы несчастного случая, я наблюдал, как такси уносится прочь, и страдал от мерзостной ретроспективы унижения, испытанного в Гринвиче. Меня особо не уязвляли ни часы, ни даже синяки и потрясение. Просто дело было в том, что когда-то в Адене я осадил и одолел четверых оборванцев-арабов, но в глазах тех девчонок был… стариканом, попросту стариканом. Вести себя иначе, чем положено старикану – тише воды, ниже травы, – само по себе было достаточной провокацией.
Я поднялся к внушительным стеклянным дверям. Контора сияла золотом Грааля. Постучал, и мне улыбнулась женщина, которую могли бы взять на главную роль в мюзикле «Флоренс Найтингейл».[151]151
Флоренс Найтингейл (1820–1910) – первая в истории сестра милосердия, много сделавшая для реорганизации британской системы военных госпиталей.
[Закрыть] Возникло такое чувство, словно кто-то взмахнул волшебной палочкой и сказал: «Кавендиш, все твои невзгоды позади!»
Флоренс открыла мне дверь.
– Добро пожаловать в «Дом Авроры», мистер Кавендиш!
– О, спасибо, спасибо. Сегодня все шло так ужасно, чертовски ужасно, просто нет слов.
Она была ангелом во плоти.
– Главное, что вы благополучно к нам добрались.
– Послушайте, есть небольшое финансовое затруднение, о котором следовало бы теперь же упомянуть. Видите ли, по дороге сюда…
– Вам следует беспокоиться только о том, чтобы хорошенько сегодня выспаться. Обо всем позаботятся. Только распишитесь вот здесь, и я покажу вам вашу комнату. Очень тихая, с видом на сад. Вам понравится.
С глазами, увлажненными слезами благодарности, я проследовал за ней в свое убежище. Отель был современным, нигде ни пятнышка, с очень мягким освещением в сонных коридорах. Я узнавал запахи из своего детства, но не мог полностью их идентифицировать. Вверх по деревянному холму, в графство Сна. Моя комната оказалась простой, простыни были чистыми и хрустящими, с разогретой сушилки в готовности свисали полотенца.
– Теперь с вами все в порядке, мистер Кавендиш?
– Благослови вас Бог, милая.
– Что ж, тогда приятных сновидений.
Я знал, что именно такими они и будут. Быстро ополоснулся под душем, натянул пижаму и почистил зубы. Кровать была твердой, но лежать на ней было так же удобно, как на таитянском пляже. Хоггинсова Хренотень пребывала восточнее мыса Горн, я был цел и невредим, а Денни, дорогой мой Денхольм, оплачивал счет. Брат познается в беде. В моих зефирных подушках пели сирены. А вот поутру жизнь начнется заново, заново, заново. На этот раз я все буду делать правильно.
«А вот поутру…» Судьба любит ставить ловушки для простаков с помощью трех этих маленьких слов. Проснувшись, я обнаружил не очень-то молодую женщину со стрижкой «под пажа», которая рылась в моих вещах, как завсегдатай распродаж.
– Ты, ворюга, свинья бородавчатая, какого чертова хрена ты позабыла в моем номере? – отчасти прорычал, отчасти прохрипел я.
Женщина оставила мой пиджак, не выказывая никакого чувства вины.
– Поскольку вы новичок, я не заставлю вас мыть язык с мылом. На этот раз. Но имейте в виду. Я не потерплю непристойных выражений в «Доме Авроры». Ни от кого. И я никогда не бросаюсь пустыми угрозами, мистер Кавендиш. Никогда.
Грабительница, выговаривающая своей жертве за грубые выражения!
– Я, черт возьми, буду говорить с тобой, как мне, черт возьми, будет угодно, вонючая ты чертова воровка! Заставишь меня мыть язык с мылом? Хотел бы на это посмотреть! Позвать сюда охранников! Позвать полицию! Ты пожалуешься на грубые выражения, а я – на взлом, вторжение и воровство!
Она подошла к кровати и закатила мне увесистую оплеуху. Я был так шокирован, что просто повалился обратно на подушку.
– Начало не вдохновляет. Меня зовут миссис Нокс. Вам не следует меня сердить.
Может, это что-то вроде отеля для страдающих душевными и умственными вывертами? Не ворвалась ли ко мне в номер сумасшедшая, которая каким-то образом узнала в регистратуре, как меня зовут?
– Курение здесь не одобряется. Мне придется конфисковать эти сигары. Зажигалка слишком опасна – начнете, чего доброго, с ней баловаться. А это еще что такое?
Она бренчала моими ключами.
– Ключи. Чем, по-вашему, это еще может быть?
– Ключи теряются! Мы отдадим их на сохранение миссис Джадд, правильно?
– Мы никому их не отдадим, карга сумасшедшая! Ты ударила меня! Ограбила меня! Что это за чертов отель такой, где воровок нанимают горничными?
Эта тварь впихнула свои трофеи в маленький воровской мешок.
– Есть еще что-нибудь ценное, о чем следует позаботиться?
– Положи все обратно! Немедленно! Иначе, попомни мое слово, я добьюсь, чтоб тебя уволили!
– Я так понимаю, что ответ отрицательный. Завтрак ровно в восемь. Сегодня вареные яйца и гренки. Опоздавшим – ничего.
Как только она убралась, я оделся и поискал телефон. Его нигде не было. Очень быстро умывшись – ванная была оборудована для инвалидов: все углы скруглены, повсюду удобные поручни, – я поспешил в контору отеля, чтобы восстановить справедливость. У меня, незнамо откуда, появилась вдруг хромота. Я заблудился. В одинаковых коридорах с выстроенными вдоль стен стульями бодро разливалась барочная музыка. Какой-то покрытый белыми чешуйками гном схватил меня за запястье и показал мне банку с ореховым маслом.
– Хочешь это взять домой? Я вот – нет. Сказать почему?
– Вы приняли меня за кого-то другого.
Отодрав от себя лапу этого существа, я прошел к обеденному залу, где рядами сидели постояльцы, а официантки вносили из кухни подносы с тарелками.
Что-то показалось мне очень странным. Что именно?
Самым молодым из постояльцев было за семьдесят. Самым старым – за триста с гаком. Что за кошмар? Как в первую неделю после окончания каникул!
Я все понял. Вы, верно, уяснили это несколько страниц назад, дорогой Читатель. «Дом Авроры» оказался домом престарелых. Этот мой чертов братец! Вот так шуточка! Миссис Джадд со своей масляной улыбочкой обороняла регистратуру.
– Здравствуйте, мистер Кавендиш. Надеюсь, чувствуете себя превосходно?
– Да. Нет. Произошло нелепое недоразумение.
– В самом деле?
– Более чем. Я въехал сюда вчера, полагая «Дом Авроры» отелем. Видите ли, все устроил мой брат. Но… таково уж его представление о розыгрышах. Мне вот ничуть не смешно. Его презренный обман сработал только потому, что какой-то растафари дал мне затянуться дурной сигарой, к тому же эти однояйцевые двойняшки, у которых мне пришлось покупать билеты, чтобы сюда добраться, – они так меня вымотали… Но послушайте. У вас под боком еще большая проблема – какая-то полоумная стерва по имени Нокс рыскает здесь, воображая себя горничной. Ее мозги, вероятно, изрешетила болезнь Альцгеймера, но, дьявол, она еще и руки распускает! Она украла мои ключи! Может, в каком-нибудь тайском стрип-баре это и было бы в порядке вещей, но в доме для несчастных стариков? Ведь это, как-никак, Эд! Знаете, окажись я инспектором, вас бы прикрыли.
Теперь улыбка миссис Джадд стала убийственно ядовитой. И она вынудила меня сказать:
– Я требую, чтобы мне вернули мои ключи. Немедленно.
– Отныне «Дом Авроры» стал вашим домом, мистер Кавендиш. Ваша подпись уполномочивает нас применять меры воздействия. И я не привыкла, чтобы о моей сестре отзывались в подобном тоне.
– Меры воздействия? Подпись? Сестра?!
– Тот документ об опеке, который вы вчера подписали. Бумаги об условиях вашего здесь пребывания.
– Нет, нет и нет. Это была регистрационная карта отеля! Ладно, это беспредметный разговор. После завтрака я уеду. Нет, давайте лучше до завтрака, а то я уже унюхал помои! Боже, отменный будет рассказ для какой-нибудь вечеринки! Припру к стенке своего братца! Кстати, вышлите ему счет. Но я требую, чтобы мне вернули ключи. И будет лучше, если вы вызовете мне такси.
– Многие из наших жильцов встают поначалу не с той ноги.
– Я встал совершенно с той ноги, но, видимо, недостаточно ясно выразился. Если вы не…
– Мистер Кавендиш, почему бы вам сначала не позавтракать, а уж потом…
– Ключи!
– У нас есть подписанное вами разрешение хранить ваши ценности в сейфе администрации.
– Тогда мне придется поговорить с вашим управляющим.
– Это моя сестра. Сестра Нокс.
– Нокс? Управляющая?
– Да, сестра Нокс.
– Тогда – с кем-нибудь из попечительского совета. Или с хозяином этого заведения.
– Это я.
– Послушайте. – Я чувствовал себя Гулливером, связанным лилипутами. – Вы нарушаете этот чертов… Акт о правах человека, или как его там.
– Как вы скоро поймете, приступы гнева в «Доме Авроры» на пользу никому не идут.
– Попрошу ваш телефон. Хочу позвонить в полицию.
– Проживающим не разрешается…
– Я вам не какой-нибудь чертов проживающий! И поскольку вы не желаете вернуть мне ключи, я вернусь чуть позже, и не один, а с представителем закона, который будет очень, очень недоволен!
Я толкнул главную парадную дверь, но та с гораздо большей силой пихнула меня обратно. Какое-то чертово охранное устройство. Попробовал пожарный выход, находившийся в другом конце вестибюля. Закрыто. Невзирая на протесты миссис Джадд, я выбил шпингалет молоточком, дверь распахнулась, и я оказался на свободе. Черти собачьи, мороз огрел меня по лицу железной лопатой! Теперь-то я понял, почему северяне обзаводятся теплыми бородами и намазываются жиром. Я пошел по изгибающейся подъездной аллее с рододендронами в дырках от червей, подавляя искушение перейти на бег. Я не бегал с середины семидесятых. Когда я поравнялся с хитроумной газонокосилкой, из-под земли передо мной воздвигся, словно сказочный людоед, некий косматый великан в комбинезоне землекопа. Окровавленными своими ручищами он счищал с лезвий той зловещей штуковины останки ежа.
– Куда-то отбываете?
– Еще бы! В обитель жизни.
Я пошел дальше. Листья под моими ногами превращались в почву. Так уж оно устроено, деревья питаются самими собой. Обескураженный, я вдруг обнаружил, что аллея заворачивает обратно, к тому крылу, где располагалась столовая. Я не туда свернул. Бессмертные «Дома Авроры» наблюдали за мной через стеклянную стену.
– Зелень – это люди! – насмешливо обратился я к их пустым взорам. – Зелень делается из людей!
Они смотрели на меня в недоумении – я, увы, был Последним из своего Племени. Один из сморщенных, как печеное яблоко, обитателей постучал по стеклу и указал на что-то у меня за спиной. Я обернулся, и в тот же миг людоед перекинул меня через плечо, словно вязанку хвороста. При каждом его шаге у меня перехватывало дыхание.
– Я мог бы заняться кое-чем получше… – проговорил он, смердя удобрениями.
– Так пойди и займись!
Я тщетно пытался захватить его шею в замок, но он, по-моему, этого даже не заметил. Тогда я воспользовался своим языковым преимуществом, чтобы заставить злодея оторопеть:
– Ты, стервоза навозная, скотина щетинистая! Ур-род! Это же чертово нападение! Незаконное заточение!
Он стиснул меня своей медвежьей хваткой на несколько градусов крепче, чтобы заставить меня замолчать, и, боюсь, я укусил его за ухо. Это было стратегической ошибкой. Одним могучим рывком он спустил мои брюки – может, он собирался меня по-свойски оприходовать? Но то, что он сделал, было еще омерзительней. Распластав мою тушку на корпусе своей косилки, одной рукой он пригвоздил меня к ней, а в другой у него вдруг оказалась бамбуковая палка, которой он стал меня хлестать. Боль пронзала мои исхудалые ягодицы, и раз, и два, снова-снова, снова-снова, снова-снова!
Боже, какая это была боль!
Я орал, потом плакал, потом всхлипывал, умоляя его остановиться. Хрясть! Хрясть! Хрясть! В конце концов сестра Нокс приказала великану перестать. Ягодицы мои были двумя гигантскими осиными укусами! Женский голос прошипел мне в ухо:
– В том мире, что снаружи, вам не место. «Дом Авроры» – вот где вы теперь живете. До вас дошло, как все обстоит? Или мне следует попросить мистера Уизерса повторить процедуру?
«Скажи ей убираться ко всем чертям, – предупредил меня мой дух, – иначе потом пожалеешь».
«Скажи ей то, что она хочет услышать, – возопила моя нервная система, – иначе пожалеешь прямо сейчас».
Дух был настойчив, но плоть немощна.[152]152
Дух был настойчив, но плоть немощна. – Ср.: «…бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна» (Мф 26:41).
[Закрыть]
Меня отправили в мою комнату, лишив завтрака. Я обдумывал планы мести: судебные тяжбы, суровые приговоры. Обследовал свою камеру. Дверь запирается снаружи, замочной скважины нет. Окно открывается только на шесть дюймов. Сверхпрочные простыни из волокнистого материала, который идет на картонки для яиц, с пластиковой подкладкой. Сиденье кресла с моющимся покрытием. Ковер, не боящийся швабры. Обои, тоже моющиеся. Совмещенный санузел: мыло, шампунь, мочалка, потрепанное полотенце, окно отсутствует. Картинка, изображающая коттедж, с подписью: «Дом создается руками, очаг – сердцами». Перспективы для прорыва: хреновые донельзя.
И все же я верил, что заточение мое не продлится дольше чем до полудня. Что какой-нибудь из нескольких выходов непременно откроется. Управление осознает свою ошибку, будет без конца просить прощения, снимет с должности Нахрапистую Нокс и станет умолять меня принять денежную компенсацию. Или до Денхольма дойдет, что розыгрыш выходит ему боком, и он велит освободить меня. Или бухгалтер обнаружит, что счета никто не оплачивает, и меня выставят. Или, наконец, миссис Лэтем доложит о моем отсутствии, о моем исчезновении сообщат в «Криминальных хрониках Великобритании», и полиция примется меня разыскивать.
Около одиннадцати дверь была отперта. Я приготовился отвергать все извинения и так упереться рогом, чтобы довести их до отчаяния. В комнату вплыла некогда статная женщина. Семидесяти лет, восьмидесяти, восьмидесяти пяти – кто их знает, когда они настолько стареют? За ней, как борзая за хозяйкой, следовал какой-то рахитичный тип.
– Доброе утро, – начала женщина.
Я стоял и не предлагал своим визитерам сесть.
– Позволю себе не согласиться.
– Меня зовут Гвендолин Бендинкс.
– Я в этом не виноват.
Приведенная в замешательство, она уселась в кресле.
– Это, – она указала на своего пса, – Гордон Уорлок-Уильямс. Почему вы не садитесь? Мы возглавляем Комитет проживающих в «Доме Авроры».
– Очень рад за вас, но, поскольку я не…
– Я намеревалась представиться вам во время завтрака, но утренние неприятности случились раньше, чем мы смогли взять вас под свое крыло.
– Теперь все отшелушилось, Кавендиш, – прохрипел Гордон Уорлок-Уильямс. – Никто этого не помянет, вот те, будь спок.
Валлиец, да, он, должно быть, валлиец.
Миссис Бендинкс подалась вперед.
– Но поймите, мистер Кавендиш: здесь не приветствуют тех, кто раскачивает лодку.
– Ну так исключите меня! Я вас умоляю!
– Из «Дома Авроры» не исключают, – промычала священная корова, – но если ваше поведение того потребует, то вас подвергнут медикаментозному лечению, для вашего же блага.
Зловеще, правда? Когда-то я смотрел «Полет над гнездом кукушки»[153]153
«Полет над гнездом кукушки» (1975) – знаменитый фильм Милоша Формана с Джеком Николсоном в главной роли, экранизация одноименного романа Кена Кизи (1962).
[Закрыть] вместе с необычайно бесталанной, но богатой и овдовевшей поэтессой, сборник которой, «Стихи дикие и своевольные», я аннотировал, но которая, увы, овдовела не настолько, как было первоначально заявлено.
– Слушайте, я уверен, что вы – разумная женщина. – Оксюморон прошел без комментариев. – Так что читайте по губам. Я здесь быть не должен. Я зарегистрировался в «Доме Авроры», уверенный, что это отель.
– Да, мы это прекрасно понимаем, мистер Кавендиш! – кивнула Гвендолин Бендинкс.
– Ничего вы не понимаете!
– Всех поначалу одолевают мрачные мысли, но вскоре вы повеселеете, увидев, что ваши близкие действовали в лучших ваших интересах.
– Все мои «близкие» либо умерли, либо спятили, либо работают на Би-би-си, за исключением моего шутника-братца!
Вы представляете себе это, не правда ли, дорогой Читатель? Я угодил в приют из второразрядного фильма ужасов. Чем больше я раздражался и разражался тирадами, тем убедительнее доказывал, что нахожусь именно там, где мне и надлежит быть.
– Эт' лучший отель, где ты когда-либо останавливался, вот-те! – Зубы у этого ханурика были светло-коричневыми. Будь он лошадью, вы никогда не смогли бы его продать. – Пятизвездочный, по'ял? Кормят по часам, 'се тебе стирают. Занимайся чем хошь: хошь – крючком вышивай, хошь – в крокет поспевай. Ни тебе докучных счетов, ни тебе юнцов, гоняющих на твоем моторе. «Дом Авроры» – это песня! Просто соблюдай правила и перестань гладить против шерстки сестру Нокс. Так-то она тетка незлобивая.
– «Неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жестокости». – Уорлок-Уильямс посмотрел на меня так, словно услышал какую-то тарабарщину. – Солженицын.
– В «Бетвис» и мне, и Марджери всегда было неплохо. Но здесь-то, здесь! Вот в первую неделю я чувствовал совершенно, как прежде. Почти и не говорил-то ни с кем, а, миссис Бендинкс, полная труха, а?
– Полнейшая труха, мистер Уорлок-Уильямс!
– А вот теперь я как сыр в масле катаюсь! А?
Миссис Бендинкс улыбнулась, это было страшное зрелище.
– Мы пришли сюда, чтобы помочь вам переориентироваться. Насколько я понимаю, вы занимались книгоизданием. Как ни печально, – она постучала себя пальцем по виску, – миссис Биркин теперь уже не так хорошо, как прежде, справляется с обязанностями секретаря на заседаниях нашего комитета. Прекрасная возможность для вас сразу же подключиться к этому делу.
– Я по-прежнему занимаюсь книгоизданием! Что, я выгляжу так, что мне здесь место? – Молчание было невыносимым. – Убирайтесь вон!
– Я разочарована. – Она посмотрела на лужайку, усыпанную листьями, на каждом из которых точечками обозначались экскременты гусениц. – Отныне «Дом Авроры» – это ваш мир, мистер Кавендиш.
Я чувствовал себя так, словно голова моя была пробкой, а в роли штопора выступала Гвендолин Бендинкс.
– Да, отныне вы в Доме Покоя. День настал. Ваше пребывание здесь может быть либо печальным, либо приятным. Но оно, ваше пребывание здесь, постоянно. Подумайте об этом, мистер Кавендиш.
Она постучала. Невидимые силы позволили моим мучителям выйти, но захлопнули дверь перед самым моим носом.
Я обнаружил, что на протяжении всех переговоров моя ширинка была расстегнута и широко раскрыта.
Взгляни на свое будущее, Кавендиш, Идущий Следом. Ты не будешь подавать никаких заявлений с просьбой о вступлении, но племя престарелых и без того зачислит тебя в свои ряды. Твое время перестанет поспевать за временем остального мира. Из-за этой пробуксовки кожа твоя растянется и истончает, так что станут едва ли не видны дергающиеся органы и вены, похожие на голубые прожилки в рокфоре; скелет твой прогнется, волосы поредеют, а память выветрится. Выйти из дому ты осмелишься теперь только при дневном свете, избегая выходных и школьных каникул. Язык окружающих тоже убежит вперед, а твой, когда бы ты ни открыл рот, будет выдавать твою племенную принадлежность. Элегантные женщины не будут тебя замечать. Охранники магазинов не будут тебя замечать. Торговцы, если только они не продают подъемники для лестниц или поддельные страховые полисы, не будут тебя замечать. Твое существование будут признавать только младенцы, кошки и наркоманы. Так что не растрачивай попусту своих дней. Быстрее, чем тебе представляется, будешь ты стоять перед зеркалом в доме престарелых, смотреть на свое тело и думать – старый пылесос, на пару недель запертый в чертов шкаф.
Бесполый автомат принес мне на подносе ланч: никого не пытаюсь оскорбить, но я действительно не мог сказать про него (нее), кто это был – он или она. У автомата были небольшие усики, но также и крошечные грудки. Я подумал – а не забить ли его до беспамятства и совершить бросок на свободу в духе Стива Маккуина,[154]154
…бросок на свободу в духе Стива Маккуина… – Стив Маккуин (1930–1980) – популярный американский актер 1960-х гг.; в фильме Джона Стёрджеса «Большой побег» (1963) о побеге военнопленных из немецкого концлагеря совершает прыжок на мотоцикле через колючую проволоку.
[Закрыть] но у меня не было другого оружия, кроме бруска мыла, и нечем было его/ее связать, кроме моего ремня.
На ланч была тепловатая баранья отбивная. Картофелины походили на крахмальные гранаты. Кружочки моркови из банки вызывали отвращение, потому что такова их природа.
– Послушайте, – молящим голосом обратился я к автомату, – принесите мне хотя бы немного горчицы.
Автомат не проявил никаких признаков понимания.
– Грубого помола, среднего – неважно. Я не привередлив. – Оно повернулось, чтобы уйти. – Стойте! Вы – понимаете – э-э – по-английски?
Оно ушло. Мой обед стал играть со мной в гляделки.
Моя стратегия была неверной с самого начала. Я пытался нахрапом вырваться из этого абсурда, но помещенным в лечебное заведение поступать так не следует. Рабовладельцы только рады задать как следует нелепому бунтарю в присутствии остальных. Во всей тюремной литературе, которую я читал, начиная от «Архипелага Гулаг» и вплоть до «Воспитания злом»[155]155
«Воспитание злом» («Аn Evil Cradling») – выпущенная в 1992 г. книга ирландца Брайана Кинана о четырех с половиной годах, проведенных им в плену у бейрутских фундаменталистов-шиитов.
[Закрыть] и «Удара кастетом», права добываются надувательством, а умножаются хитростью. Сопротивление узника только оправдывает на взгляд тюремщиков еще более жесткие условия заточения.
Теперь наступала пора вилять и петлять. Мне следовало получать хорошие отметки, чтобы улучшить условия проживания; мне следовало быть учтивым с Черной Нокс. Но когда я нанизывал холодные горошины на пластмассовую вилку, в черепе у меня взорвались несколько огненных шутих, и старый мир быстро исчез без следа.
