Текст книги "Вопрос на десять баллов"

Автор книги: Дэвид Николс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

16

В о п р о с: Что выделяет и проводит лакримальная железа и лакримальный канал соответственно?

О т в е т: Слезы.

В конце концов я даже порадовался, что мы сели так близко к туалету.

Сижу здесь уже некоторое время. Наверное, слишком долго. Не хочется, чтобы она подумала, что у меня понос или еще что-нибудь, но и не хочу, чтобы Алиса увидела, как я плачу. Беспрерывное всхлипывание в качестве метода обольщения – это уже слишком. Наверное, она подумает, что я плакса. Стоит, наверное, за дверью и качает головой, сейчас расплатится по счету и побежит в свою общагу, делиться новостью с Эрин: «Боже, ты ни за что не поверишь, что за вечер у меня был. Он всего лишь один из плаксивых мальчиков…»

В дверь кабинки постучали, и я сразу подумал, что это Луиджи пришел проверить, не дал ли я деру через пожарный выход, но тут голос спросил:

– Брайан, с тобой все в порядке?

– О, Алиса, это ты!

– Как ты там?

– Да со мной все нормально, все нормально!

– Не хочешь открыть дверь, дорогой?

О боже, она хочет войти ко мне в кабинку туалета…

– Открой дверь, милый…

– Со мной на самом деле все в порядке, я через минуту.

Постойте-ка – «милый»?

– О’кей. Выходи, пожалуйста, я тебя жду, ладно?

– Через две минуты! – кричу я и, когда она уже уходит, добавляю: – Иди закажи десерт, если хочешь!

И она уходит. Я жду какое-то время, затем выхожу из кабинки и смотрюсь в зеркало. Не так уж и плохо, как я думал, – глаза немного покраснели, из носа больше ничего не течет; я поправляю бабочку, приглаживаю челку, застегиваю подтяжки и возвращаюсь на место, слегка наклонив голову, чтобы Луиджи не увидел меня. Когда я подхожу к столу, Алиса встает и удивительно нежно и крепко обнимает меня, прижимается своей щекой к моей. Я не знаю, что делать, поэтому тоже обнимаю ее и слегка подаюсь вперед, делая поправку на пышную юбку, – одна рука на сером атласе, одна у Алисы на спине, на ее прекрасной спине, там, где заканчивается атлас и начинается плоть. Она шепчет мне в ухо: «Ты такой классный парень», и мне кажется, что я вот-вот снова разревусь, и не потому, что я такой классный парень, а потому, что я отвратительный, офигенно тупой, долбаный говнюк, поэтому я крепко зажмуриваюсь, и мы какое-то время так и стоим. Когда я снова открываю глаза, то вижу, что Луиджи смотрит на меня, затем украдкой подмигивает мне и показывает поднятый вверх большой палец. Не знаю, как реагировать на это, поэтому тоже показываю ему поднятый вверх большой палец и тут же вновь впадаю в отчаяние, потому что не совсем понимаю, что, собственно, я одобряю таким жестом.

Вскоре мои объятия ослабевают, и Алиса тоже опускает руки, затем улыбается мне, но края ее губ опущены – такая полная жалости улыбка, которой одаривают мамаши своих ревущих малышей в рекламных роликах. Я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке, поэтому говорю:

– Извини за все это. Обычно я начинаю плакать гораздо позже вечером.

– Ну что, пойдем?

Но мне еще не хочется идти.

– Ты не хочешь десерта? Или кофе, или еще чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

– Здесь есть профитроли? Смерть от шоколада?..

– Нет, спасибо, я объелась. – Откуда-то из складок своей пышной юбки она извлекает самую крошечную в мире сумочку и собирается открыть ее.

– Эй, я плачу, – говорю я.

И я оплачиваю счет, который оказывается вполне разумным благодаря моему полному психическому срыву, заменившему десерт, и мы выходим на улицу.

По дороге к ее общаге мы меняем тему разговора и говорим о книгах; как оба ненавидим Д. Г. Лоуренса и какой из романов Томаса Гарди мы предпочитаем: я – «Джуд Незаметный», она – «Вдали от обезумевшей толпы». Стоит тихий ноябрьский вечер, и улицы сырые, хоть и не было дождя. Алиса предлагает сделать кружок, чтобы полюбоваться прекрасным видом, поэтому мы топаем на вершину холма, возвышающегося над городом, тяжело дыша от напряжения и разговора, который не затихает ни на мгновение. Шум машин на улицах становится все тише, и единственными звуками, кроме наших голосов, остаются свист ветра в ветвях деревьев и шуршание атласного бального платья Алисы. На половине пути к вершине холма она берет меня за руку и немного сжимает ее, а затем кладет голову мне на плечо. Последним, кто так брал меня за руку, была моя мама, когда мы вместе шли домой после «Очарованных Богом» со мной в роли Иисуса. Конечно же, тогда она не могла не быть под сильным впечатлением от моего распятия, но до сих пор помню, какие странные чувства это у меня вызвало: отчасти гордость, отчасти смущение, как будто я был ее верный солдатик или типа того. То, как взяла меня за руку Алиса, выглядит не менее застенчивым жестом, словно она позаимствовала его из телевизионной костюмированной драмы, но это тоже приятно, мне сразу становится теплее, и я чувствую себя на добрых два дюйма выше.

На вершине холма мы садимся на скамейку. Алиса прислоняется ко мне, прижав свое бедро к моему, и мы уютно устраиваемся в углу. И хотя влага просачивается сквозь мои слаксы и они наверняка будут все в полосах от водорослей – я не возражаю, пусть. На самом деле я бы не прочь остаться здесь навсегда, глядя на город под нами, на огни шоссе, вьющегося среди полей.

– Я только что поняла… что еще не поздравила тебя с днем рождения.

– Ай да ладно.

– И тем не менее – с днем рождения…

– Спасибо, и тебе того же…

– Только сегодня у меня не день рождения, – отвечает она.

– Ну да, конечно. Извини.

– А еще я пришла без подарка…

– Сегодняшний вечер стал дня меня подарком.

Мы замолкаем, и я задумываюсь, не показать ли ей какие-нибудь созвездия, как это делают в фильмах. Специально для такого случая я выучил все созвездия, но сегодня слишком облачно, поэтому вместо этого приходит мысль, достаточно ли темно для того, чтобы поцеловать Алису, и достаточно ли она пьяна, чтобы позволить мне это сделать.

– Брайан, ты что делаешь на Рождество?

– Э-э-э… не знаю.

– Хочешь приехать немного погостить?

– Где?

– У меня.

– В Лондоне?

– Нет, у нас небольшой коттедж в Суффолке. Познакомишься с Розой и Майклом.

– Кто такие Роза и Майкл?

– Мои родители!

– Точно! Я бы с удовольствием, только не хочется оставлять маму одну…

– И не оставляй, можешь приехать после Рождества, сразу же после Дня подарков [46]46
  26 декабря, второй день Рождества. По традиции в этот день в церквах открывали коробки с пожертвованиями и их содержимое раздавалось бедным.


[Закрыть]или около того. А мои родители очень любят оставаться наедине, поэтому большую часть времени мы будем проводить друг с другом… – (Она еще думает, что меня нужно убеждать!) —Можем просто уходить из дому, гулять, болтать и все такое…

– О’кей, – отвечаю я.

– Фантастика! Значит, договорились. Послушай, я замерзла. Пошли домой.

К ней в общежитие мы возвращаемся уже за полночь, но по паркетным коридорам все еще бродят туда-сюда несколько человек: зубрилы, торчки и просто страдающие бессонницей. Все они говорят «привет, Алиса», затем кидают на меня скептические взгляды, но это меня не смущает. Я слишком занят мыслями о том, как сказать ей «до свидания», о технике прощания. Дойдя до двери, она говорит:

– Мне лучше сразу лечь, а то завтра лекция в девять пятнадцать.

– Хорошо, и о чем?..

– Станиславский и Брехт – огромная пропасть, вопросительный знак.

– Точно, ведь они во многом не столь уж и далеки друг от друга, хотя люди склонны думать, что их философемы взаимоисклю…

– На самом деле, Брайан, мне уже пора ложиться спать.

– О’кей. Спасибо, что согласилась сходить со мной в кафе.

– Брайан! Я не согласилась – я хотела. – Она быстро наклоняется и целует меня в щечку рядом с ухом.

Все происходит очень быстро, как укус кобры, и мои рефлексы не готовы, поэтому я успеваю всего лишь издать чмокающий звук (наверное, слишком громкий) прямо ей в ухо, а дверь уже закрыта, и она ушла.

По пути домой мне снова приходится идти вверх по дорожке, засыпанной гравием. В конце концов, все прошло нормально. Думаю, все было нормально. Меня пригласили в коттедж, и мне кажется, что теперь она находит меня «интересным», даже если «интересный» – это не совсем то, чего я добивался. Меня немного смущает причина, по которой я получил приглашение, но все же…

– Эй, Джексон! – (Я осматриваюсь по сторонам.) – Извини, я хотела сказать «Брайан». Брайан, подними голову!

Это Ребекка, она высунулась из окна на втором этаже, уже переоделась в длинную черную футболку – собралась ложиться спать.

– Как все прошло, Ромео?

– А, все нормально.

– Значит, любовь уже витает в воздухе?

– Не любовь. Симпатия.

– В воздухе витает симпатия. Я так и думала. В воздухе витает симпатия. Отличная работа, Брайан! Держись, парень!

По дороге домой захожу на круглосуточную станцию техобслуживания и балую себя «Пикником» и баночкой «Лилта» на деньги, сэкономленные за счет рыданий. Когда я возвращаюсь домой в Ричмонд-хаус, уже почти два ночи. На моей двери висят три записки…

19:30. Брайан – звонила твоя мама.

22:45. Звонил Спенсер. Говорит, что ему «все до смерти надоело». Он всю ночь на заправке. Позвони ему.

Брайан, пожалуйста,не бери мой «Апри» без спросу.

17

В о п р о с: Что именно нужно было сделать Дороти Гейл, чтобы вернуться в Канзас?

О т в е т: Три раза щелкнуть каблуками, думая при этом: «Лучше дома места нет».

Когда я приезжаю домой, мама все еще в «Вулворте», поэтому я завариваю себе кружку чая, плюхаюсь на диван, беру ручку и методично отмечаю в праздничном выпуске «Радио-таймс» передачи, которые хотелось бы посмотреть на Рождество. Чувствую себя абсолютно замученным, что, к сожалению, объясняется больше самодельным пивом Джоша и Маркуса, чем моим академическим рвением. Последние несколько недель семестра прошли в полном тумане: малолюдные вечеринки в домах незнакомцев и побухайки на кухне с компанией Джоша и Маркуса – огромными, плотно сбитыми спортивными парнями и веселыми загорелыми девчонками, играющими в лакросс; у всех ворот рубашки поднят, все изучают французский, все из ближайших к Лондону графств, у всех волосы собраны в конский хвост. Я даже придумал одну классную шутку, а именно: что этих девиц можно в повозки впрягать, такие они резвые, но, к сожалению, рассказывать эту шутку некому.

Во всяком случае, чему бы еще ни учили их в этих частных школах, но как выпить – они знают хорошо. Я чувствую себя отравленным, серым и изголодавшимся и рад вернуться домой, поваляться на диване, посмотреть телик. Сегодня вечером ничего хорошего не показывают, только какой-то вестерн, поэтому я перевожу взгляд на свою школьную фотку в рамочке на телике, сделанную незадолго до смерти папы. Есть ли на свете что-либо серее и безрадостнее старых школьных фоток? Говорят, что фотоаппарат прибавляет каждому пять фунтов, но здесь создается такое впечатление, что этот вес был прибавлен исключительно за счет прыщей. Я выгляжу совершенно по-средневековому, как жертва чумы, весь в угрях и нарывах, и мне становится интересно, как на эту фотку смотрит мама, пока я своей гримасой отвлекаю ее от просмотра телика.

Фотка настолько вгоняет меня в депрессию, что мне приходится вырубить телик и идти на кухню разогревать чайник, чтобы сделать себе еще чаю. Пока закипает вода, я смотрю на задний дворик – тенистый участок земли размером с двуспальную кровать, который мама замостила после смерти папы, чтобы не париться с газоном. Мама отключила отопление в целях экономии, и в комнате ледяной холод, поэтому я, не раздеваясь, забираюсь под одеяло и смотрю в потолок. Кровать почему-то кажется меньше, словно это детская кроватка, да и вся комната словно уменьшилась ь размерах. Бог знает почему, ведь я нисколько не вырос, но стоило мне провести три месяца вне родных стен, моя комната кажется чужой. Мне почему-то становится грустно, поэтому немного думаю об Алисе и засыпаю.

Я с ней толком не говорил целую вечность. Тренировки команды «Вызова» прекратились две недели назад, и с тех пор Алису, казалось, полностью поглотила маленькая клика, эта сплоченная, умная банда крутых и красивых девушек и парней, которых я видел только в студенческом баре или разъезжающими по городу – человек семь-восемь набьются в ее ярко-желтый «2CV», весь заполненный клубами дыма, и передают друг другу бутылку красного вина под песню Джими Хендрикса – наверняка ехали к кому-нибудь на квартирку в георгианском доме, чтобы там поделиться интересными наркотиками и позаниматься сексом друг с другом. Наиболее близкая встреча с Алисой произошла у меня в студенческом баре пару дней назад. Я подошел к ней и сказал «приветик!», она тоже ответила «приветик!», радостно и с улыбкой, но, к сожалению, за их столом не оказалось свободного стула, чтобы я мог сесть с ними. Кроме того, Алисе приходилось крайне неудобно выворачивать шею, чтобы обернуться и говорить со мной, поэтому наш разговор длился ровно столько, сколько можно стоять рядом с компанией, пока не начнешь чувствовать, что тебе пора собирать пустую посуду со столов. Конечно же, я не испытываю ничего, кроме презрения к крутым, самоуверенным привилегированным кликам вроде этой, но, к сожалению, это презрение не было настолько сильным, чтобы отбить у меня желание стать частью этой клики.

Но нам все же удалось поговорить с Алисой достаточно долго для того, чтобы подтвердить, что наша поездка в коттедж обязательно состоится. Все, что мне нужно взять с собой, – это джемпер и книг побольше. Она даже расхохоталась, когда я спросил, нужно ли брать с собой полотенце.

– У нас полотенец навалом, – заявила она, и я понял, что у нее их действительно немало. – Не могу дождаться, – добавила Алиса.

– И я тоже, – сказал я и действительно имел это в виду, потому что знал: в колледже я никогда не смогу претендовать на ее время. Слишком много отвлекающих факторов, слишком много долговязых мальчиков с костлявыми телами, деньгами и собственным жильем. Но когда мы наконец останемся вдвоем, только я и она, тогда это будет мой шанс, хорошая возможность доказать ей, что наша совместная жизнь абсолютно неизбежна.

Рождественское утро, и первое, что я делаю, проснувшись, – это ем большую тарелку хлопьев «Фростиз» и включаю телик. Сейчас около десяти утра, и «Волшебник из страны Оз» уже начался, так что я убавляю громкость, чтобы фильм звучал как фон, пока мы с мамой открываем подарки друг друга. Отец тоже присутствует в некотором роде, как дух Джейкоба Марли [47]47
  Персонаж «Рождественской песни в прозе» Диккенса. Дух мистера Марли является старому скряге Скруджу, своему бывшему компаньону, под Рождество.


[Закрыть], одетый как на той фотографии, что я сделал когда-то своим «Полароидом», – устало и сардонически улыбается в красном халате и в новых тапочках, черные волосы зачесаны назад, и курит сигарету из пачки, которую я купил и красиво завернул, чтобы ему подарить.

В этом году мама купила мне несколько новых маек и «Избранные произведения э. э. каммингса», которые я просил и которые ей пришлось специально заказывать. Я смотрю цену на форзаце и чувствую угрызения совести оттого, как это дорого – по меньшей мере дневной заработок, – но я благодарю маму, целую ее в щеку и в ответ вручаю ей мои подарки: маленькую плетеную корзиночку с подарочным набором парфюмерии и подержанную книгу «Холодный дом» издательства «Эвримен».

Это задает тон на весь сегодняшний день. И тон этот диккенсианский.

– Что это?

– Это мой любимый Диккенс. Книга превосходная.

– «Холодный дом»? Звучит прямо как этот дом.

На рождественский обед к нам приходит дядя Дес, от которого пару лет назад ушла жена к какому-то мужику на работе, а родственников у него почти нет, так что мама каждый год приглашает его на Рождество к нам. Хотя он не мой настоящий дядя, а просто мужик, живущий через три дома от нашего, он считает, что имеет право ерошить мне волосы и разговаривать со мной так, словно мне всего двенадцать лет.

– Как у тебя дела, умник ты наш? – интересуется он голосом детского массовика-затейника.

– Спасибо, все в порядке, дядя Дес.

– Черт побери, вас в университете что, не учат, как пользоваться расческой? – восклицает он, трепля мои волосы. – Посмотри, на кого ты похож!

Трёп, трёп, трёп – мне приходит в голову, что это немного слишком для сорокапятилетнего дядьки с белокурыми завитыми локонами и усами, похожими на кусочек ковра, но я просто робко ерзаю, потому что мама не разрешает мне дерзить дяде Десу. Мне еще повезло, что в этом году он уже не вытаскивает пятидесятипенсовые монеты у меня из-за уха.

Мама высовывается из-за двери и объявляет:

– Брюссельская капуста готова!

Это предупреждение подкрепляется теплой волной запаха хлорофилла, и меня охватывает небольшой приступ тошноты, потому что у меня во рту еще присутствует вкус хлопьев «Фростиз», которые застряли в коренных зубах. Мама вновь скрывается на кухне, а мы с дядей Десом сидим и смотрим «Волшебника из страны Оз» с приглушенным звуком.

– Черт побери, только не снова эта мура! – возмущается дядя Дес. – Каждое Рождество – чертов волшебник чертовой страны Оз.

– Думаешь, у них есть что крутить вместо этого? – спрашиваю я.

Затем дядя Дес интересуется, как у меня идут дела в колледже:

– Так что ты там делаешь целыми днями?

Наверное, это справедливый вопрос, и я задавал его сам себе несколько раз.

– Много чего делаю – хожу на лекции, читаю, пишу сочинения и все такое прочее.

– И все? Черт побери, неплохо вы там устроились!..

Пора сменить тему.

– А у вас как дела, дядя Дес, как с работой?

– Пока затишье, Брай, пока у меня временное затишье… – Дядя Дес занимается строительством – оранжереи, веранды и террасы, – по крайней мере, занимался до развода и экономического спада. Теперь его фургон стоит без дела перед домом, и большую часть времени дядя Дес тратит на то, что разбирает двигатель, потом снова его собирает, не совсем правильно, а потом снова разбирает. – Похоже, людям во времена спада не нужны пристройки. Сейчас оранжереи и веранды стали роскошью…

Он приглаживает усы указательным и большим пальцем и угрюмо смотрит «Волшебника из страны Оз», на этих обезьян, которые меня всегда бесили, с крыльями за спиной, и мне становится стыдно, что я спросил его про работу, хотя прекрасно знал, что дела у него идут не очень.

Посмотрев пару минут на летучих обезьян, дядя Дес выпрямляется с очевидным физическим усилием, садится прямо, насколько это позволяет диван, и, хлопнув в ладоши, произносит:

– Есть предложение выпить! В конце концов, у нас Рождество. Чем травиться будешь, Брай? – и добавляет, заговорщицки подмигнув: – Кроме брюссельской капусты!

Я бросаю взгляд на часы на каминной полке – 11:55.

– Я выпью светлого пива, Дес.

Он тут же уносится на кухню так уверенно, словно живет здесь.

Когда мы садимся обедать на кухне под «Радио-2», я решаю объявить важную новость.

– Кстати, мне нужно сказать что-то очень важное…

Мама перестает жевать:

– Что?

– Кое-что случилось со мной в университете…

– Боже мой, Брайан, – говорит мама, прикрывая рот рукой.

– Не волнуйся, ничего страшного…

Мама бросает взгляд на дядю Деса, затем нервно требует:

– Продолжай…

– Дело в том, что я буду выступать в «Университетском вызове».

– Что, в этой передаче по телику? – спрашивает дядя Дес.

– Ага! Я в команде!

Тут мама начинает смеяться и смотрит на дядю Деса, который тоже смеется.

– Поздравляю, Брай, – говорит он, кладя вилку, чтобы освободить руку для взъерошивания моих волос, – это отличная новость, просто отличная…

– Боже мой, какое облегчение, – вздыхает мама, делает большой глоток вина и кладет руку на грудь, чтобы успокоить сердце.

– А ты что подумала?

– Честно говоря, дорогой мой, я подумала, ты скажешь нам, что стал гомосексуалистом! – восклицает мама, снова смеется и смотрит на дядю Деса, который смеется так сильно, что я начинаю бояться, как бы он не подавился капустой.

Вечером, после того как мы попробовали индейку, дядя Дес наливает себе большой стакан шотландского виски и закуривает тонкую «Панателлу» [48]48
  Длинная тонкая сигара, преимущественно для женщин.


[Закрыть], а мама закуривает «Ротманс», и мы смотрим приторно-слащавые «Лучшие песни года». Дядя Дес громко охает каждый раз, когда камера крупным планом показывает едва одетую певицу из подпевки, а мама снисходительно хихикает и хлопает его по руке. Мама методично уничтожает маленькие шоколадные бутылочки с ликером из большой коробки – откусывает шоколадные верхушки бутылочек и выпивает различные виды спиртных напитков с таким видом, словно это изысканнейшие вина. Это новый, странный поворот в отношении мамы к выпивке, и я не знаю, как к нему относиться, но не хочу оставаться в стороне от праздника и поэтому продолжаю работать над своей упаковкой из четырех банок светлого пива. Поскольку я молодой всезнайка и знаком с современными музыкальными течениями, я помогаю узнавать исполнителей песни «Знают ли они, что сегодня Рождество?» [49]49
  Песня, написанная в 1984 г. для сбора средств в пользу пострадавших от голода в Эфиопии. Была исполнена 25 ноября 1984 г. 36 ведущими британскими и ирландскими певцами.


[Закрыть], потом мы смотрим обращение королевы к нации, потом дядя Дес уходит навестить свою престарелую маму, но обещает вернуться к шести часам, чтобы доесть все, что было приготовлено, и сыграть в нашу традиционную бесконечно длинную партию «Монополии», которую дядя Дес неизбежно выиграет, но лишь объявив себя банкиром и присвоив себе казенные деньги.

Потом, пока еще не слишком стемнело, мы с мамой надеваем пальто и выходим на улицу. Мама берет меня за руку, и мы идем около мили на кладбище, чтобы возложить цветы на папину могилу. От холодного сырого воздуха маму еще немного развозит, так что приходится наклоняться к ней, чтобы понять, что она говорит. Пахнет от нее полынью, луком и кофейным ликером.

Как обычно, я какое-то время стою с мамой и замечаю, что могила все еще хорошо смотрится, а затем отхожу немного в сторону и жду, пока мама поговорит с папой. Мне всегда не по себе, когда приходится ждать без книги под рукой, поэтому я пытаюсь различить птиц, но это всего лишь грачи и сороки (из семейства corvidae), скворцы (sturnus vulgaris)и воробьи (passer domesticus),и я задумываюсь, почему на кладбище всегда прилетают такие жалкие, мерзкие чертовы птахи. Примерно через десять минут мама заканчивает свою речь, слегка касается надгробной плиты и уходит прочь, склонив голову, берет меня за руку и некоторое время молчит, пытаясь восстановить нормальное дыхание, потом снова начинает говорить. Уже темно, но парочка мальчишек разъезжает по дорожкам кладбища на новеньких велосипедах ВМХ, которые им подарили на Рождество, то и дело ударяя по тормозам, чтобы бросить велик в занос, разбрасывая гравий вокруг себя. Мама, все еще заплаканная и немного пьяная от ликерных шоколадок, расстраивается и начинает кричать на мальчишек: «Нельзя здесь кататься, это же кладбище, надо уважать мертвых», на что один из пацанов выбрасывает растопыренные в виде буквы V пальцы в воздух и проезжает мимо мамы, выкрикнув: «Пошла на хрен, корова тупая!» Я чувствую, что мама снова начинает плакать, и неожиданно меня охватывает непреодолимое желание догнать этого пацана, схватить его за капюшон куртки, стащить с велика, упереться коленом в спину, сунуть мордой в грязь и посмотреть, долго ли он еще будет смеяться. Затем, так же внезапно, возникает новое желание – мне хочется оказаться далеко-далеко отсюда и лежать неподвижно в кровати, ощущая рядом другое тело, и засыпать.