Текст книги "Новые записки Шерлока Холмса (сборник)"

Автор книги: Дэвид Маркум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Итак, семью Секстонов составляли граф Джозеф Секстон, его жена и два сына, старший Вильям и младший Томас. Больше детей у них не было. Дети были почти погодками и раньше постоянно проводили все время вместе, хоть и отличались друг от друга по характеру: Вильям всегда был прилежным учеником, а Томас предпочитал больше времени проводить на улице. Когда они стали старше, Томас все время поддразнивал старшего брата и насмехался над ним. Впрочем, Вильям воспринимал эти выходки добродушно.

К середине восьмидесятых обоим было немногим больше двадцати. Отец готовил Вильяма к тому, что тот рано или поздно примет на себя дела и станет графом. Майкрофт упомянул, будто бы Томас всегда знал, что и для него найдется место на мануфактуре. Однако он ощущал некоторую обделенность – младший в семье не мог унаследовать ни титул, ни недвижимость.

Время шло, и гнев Томаса по отношению к кроткому и терпеливому старшему брату все нарастал. Не раз Томас искал повод для ссоры с ним, порой на пустом месте. Как-то раз он даже так разбушевался, что схватил ножницы и воткнул их Вильяму в руку. Все семейство было потрясено, но Вильям настаивал, что это несчастный случай. На том и порешили.

Все это время Вильям готовился принять бразды правления, обучаясь новым навыкам как в сфере предпринимательства, так и в отношении обязанностей графа. К концу восьмидесятых он обручился с дочерью скромного дворянина из Суррея.

Случилось так, что именно этой девушкой уже некоторое время был увлечен Томас. Никто не знал об этом, даже молодая леди, тем более что им не приходилось общаться. Как бы то ни было, но сообщение о помолвке только подстегнуло ревность Томаса. Порой он исчезал на несколько дней, а вернувшись, источал запах алкоголя. Родители не знали, что и делать. Они безумно любили младшего сына, но не могли понять причины его гнева. Однако Томасу казалось, что это событие выходит за всякие мыслимые пределы. А по мере роста силы его ярости все больше страданий испытывала его мать.

Так продолжалось в течение нескольких лет, покуда однажды ночью, спустя долгое время после объявления помолвки, Вильям не заболел, причем сильно. Родители серьезно опасались за его жизнь, но он выздоровел. А пока он соблюдал постельный режим, в беседе с графом и его женой доктор предположил, что Вильяма могли отравить. Позднее аптекарь, нанятый в частном порядке, подтвердил это опасение. Доктор, конечно, не знал, какие обстоятельства могли привести к отравлению, но понимал, что сделали это умышленно, поскольку был использован мышьяк. Впрочем, он согласился не обращаться в полицию и позволил графу самостоятельно во всем разобраться.

Размышления дались графу нелегко. Несколько дней он наблюдал за поведением Томаса. Вскоре он понял, что юноше что-то известно об отравлении. В конце концов лорд Джозеф больше не смог сдерживаться и задал сыну прямой вопрос. К его удивлению, Томас тут же подтвердил, что отравил брата, однако уточнил, что убивать его не собирался. Мол, это была шутка и он хотел лишь напугать Вильяма. Вот только чем больше он говорил, тем сильнее распалялся, и граф пришел к убеждению, что отравление представляло собой попытку убийства.

Когда Вильяму стало легче, граф собрал жену и сыновей и рассказал, что довольно долго размышлял о случившемся и намерен отослать Томаса, хоть это решение и далось ему с трудом. Он вовсе не хотел, чтобы его сына арестовали и судили, но он также не мог позволить ему убить брата.

Вся семья пребывала в смятении, особенно мать Томаса. Ее буквально душила горечь рыданий. Вильям настаивал на том, чтобы Томас остался. Ошеломленный Томас не мог держаться на ногах. Он считал, что его предали, хотя это он пытался убить собственного брата. А когда отец объявил, что Томас переезжает в Америку, в новое поселение Регби, тот просто встал, отвесил поклон и вышел из комнаты. Тем же вечером он собрал свои вещи и покинул дом.

До отъезда Томаса в Америку оставалось несколько дней. Казалось, его все совершенно устраивает. Отец и Вильям даже несколько раз навестили его. Встречи проходили вполне мирно, хоть и натянуто. Вечером накануне отъезда Томас явился домой на семейный ужин. Все вели себя вежливо, хотя были немного опечалены и подавлены. Томас попрощался с отцом и плачущей матерью, неохотно пожал руку брату.

На следующее утро в дом невесты Вильяма заявились проститутки. Они принялись доказывать, будто их с Вильямом связывают давние отношения, что, конечно же, представляло собой гнусную ложь. Одна из них заявила, что в прошлом году в Пензансе вышла за Вильяма замуж, а другая утверждала, что родила Вильяму ребенка и тому есть доказательства. Женщины потребовали тысячу фунтов; в противном случае они грозились обратиться в прессу.

Естественно, вымогательницам никто не стал платить. Отец невесты связался с лордом Джозефом, и последний немедленно подтвердил, что слухи безосновательны. Дальнейшее расследование, которое повлекло за собой арест проституток, показало, что их нанял Томас за несколько дней до своего отъезда. Он в точности инструктировал их, как нужно себя вести, чтобы подпортить репутацию Вильяма.

С Вильяма были сняты все обвинения, однако отношение Томаса к брату выплыло наружу. Вильям пытался примириться с невестой, но та была возмущена до глубины души. Спустя пару дней помолвку расторгли.

Кстати, как раз в тот момент, когда проститутки пытались донести свои басни до адресата, Томас садился на поезд, едущий к побережью, чтобы оттуда отправиться на корабле в Америку.

Пока мы слушали рассказ Холмса, лес поредел. Земли вокруг сгладились в поля, в большинстве – заросшие. Впрочем, то тут, то там ранний летний урожай тянулся к солнечному свету. Я думал о счастливом семействе, в доме которого нам довелось переночевать накануне, и был опечален историей графа и тем, какой удар нанесли по его семье ярость и ревность молодого человека.

– Мой брат Майкрофт был давним другом графа. В свое время он узнал о его затруднениях, – продолжал Холмс. – В один из визитов графа в Лондон Майкрофт пригласил его на ужин, где и выплыла вся эта история.

Итак, как и планировалось, Томас отправился в Регби. Можно было бы предположить, что человек такого нрава что-нибудь обязательно выкинет, пустится во все тяжкие и уж точно не поедет в деревню заниматься сельским хозяйством. Но Томас, видимо, решил дать своему будущему шанс. Огромное расстояние до Англии и семьи, вероятно, успокоило его. Вскоре после прибытия в Регби он стал трудолюбивым и уважаемым членом сообщества.

О жизни Томаса в течение последующих лет Холмсу было мало что известно. Кажется, он хорошо со всеми поладил, принимал активное участие во всех событиях, брался за любые предоставляющиеся возможности и даже умудрился обустроиться там. А вот в семье графа все было далеко не так гладко. Потеря невесты и предательство брата разбили Вильяму сердце. Его порядочность не позволяла ему уяснить, отчего брат, к которому он питает такую любовь, столь сильно ненавидит его без видимой на то причины. В свою очередь, мать Томаса будто постарела за одну ночь. Ее охватила слабость – здоровьем она и так не отличалась, а поступки младшего сына и его отъезд окончательно его подорвали. Да и граф пребывал не в самом лучшем состоянии, уж больно он беспокоился за жену и Вильяма.

В это время Томас построил себе дом и женился, у него родился сын. Его жена была дочерью одного из поселенцев, который привез в Регби свою семью, когда все только начиналось. Казалось, Томас наконец обрел то место, где мог быть счастлив. Впрочем, к началу девяностых колония пришла в период упадка – удача не могла постоянно сопутствовать Томасу. В конце девяносто второго года его жена неожиданно подхватила лихорадку и скончалась. Его брак продолжался всего год, и теперь ему пришлось в одиночестве воспитывать ребенка. Члены сообщества пытались помочь ему, но смерть жены, по-видимому, вернула к жизни прежнего Томаса. Он ожесточился и отдалился от окружающих. Дом его обветшал, а по прошествии времени стало понятно, что его сын чем-то серьезно болен – он слабел с каждым днем. Томасу казалось, что его прокляли. Он частенько утверждал, будто во всем виноваты его родные, оставшиеся в Англии. Вскоре из-за этих тирад жители городка стали избегать встречи с ним.

С помощью Майкрофта графу удалось разузнать, где располагается поселение. Поначалу лорда Джозефа радовало, что у Томаса все ладится, но когда он узнал о смерти его жены, а также болезни внука, то решил немедля помочь сыну.

Посоветовавшись с Майкрофтом, граф принял решение предложить Томасу с ребенком вернуться в Англию. Он готов был простить сына и начать все заново. А если Томас не захотел бы покидать Америку, граф собирался направить ему довольно большую сумму денег, чтобы хоть как-то улучшить его положение. Было это весной 1893 года. Именно тогда Майкрофт по секрету рассказал графу, что Шерлок Холмс вовсе не погиб. Более того, что прославленный сыщик по поручению самого Майкрофта находится в южно-восточной части США, поэтому, если граф решится отправить послание, можно воспользоваться его услугами. Граф любезно принял это предложение, и Майкрофт отправил своему брату соответствующее сообщение, в котором описал историю семьи. А в Новом Орлеане Холмса уже ожидал пакет.

– Так я и очутился в Регби впервые, – пояснил мой друг. – Не помню, как добрался тогда до места, – может быть, и через тот городок, который вы вчера упоминали, Вилли. Кажется, Роквуд. В общем, совсем с другой стороны. Путь мой был куда изысканнее нашего сегодняшнего переезда: я прибыл в городок на поезде, затем продолжил маршрут в прекрасном экипаже. Изредка за дорогой, вдоль которой стояли деревья, даже попадались изящные дома.

К тому времени Регби уже утратил былую славу, но в нем все еще было чему подивиться: несколько сотен домов самых разнообразных архитектурных стилей. Я прогулялся по улицам, восхищаясь отважной британской колонией. Зашел в библиотеку – она по праву гордится своим собранием: всего там более семи тысяч томов. Кстати, Уотсон, я заметил на полках несколько периодических изданий, в которых были опубликованы ваши рассказы. Это меня удивило.

Я улыбнулся в ответ на слова Холмса, а он продолжил рассказ. По его словам, он попросил местных жителей показать ему дорогу к дому Томаса Секстона. Впрочем, он и сам мог бы его разыскать: здание было куда более обшарпанным, чем соседние, двор зарос сорняками, в заборе не хватало штакетин, с веранды облезала краска, и на ней виднелись пятна.

Холмс несколько раз постучал, но ему никто не ответил. Однако он уловил какое-то движение в глубине дома. Дверь распахнулась, и перед знаменитым сыщиком предстал мужчина с виду за сорок. Впрочем, мой друг знал, что ему немногим больше тридцати. Из дома шел затхлый запах. Видно было, что внутри задернуты все шторы, – полуденная угнетающая темнота буквально окутала дом.

Детектив представился и спросил, может ли видеть Томаса Секстона.

– Можете, – кивнул хозяин, – но если вы по поводу оплаты счета за лекарства, так я вам отвечу то же самое, что сказал вашему начальству. Вы получите свою оплату, когда у меня будут деньги. А если вы перестанете мне давать медикаменты, я прослежу, чтобы с каждого из вас спросили!

Холмс тут же пояснил, что Секстон заблуждается на его счет и что он и знать ничего не знает ни о каких лекарствах. Дескать, отец Томаса, граф, отправил его спросить, не желает ли сын вернуться домой. Если же такого желания у него нет, то отец готов предложить ему довольно солидную сумму денег с тем, чтобы облегчить его нынешнее положение.

Несколько мгновений Секстон просто молчал, уставившись куда-то в сторону. Наконец он промолвил:

– Мой брат еще жив?

– Да, – ответил Холмс. – Он так и не женился. Он помогает вашему отцу и свое свободное время посвящает благочестивым делам.

– Что ж, – Томас шагнул назад, – пусть оба идут к черту, – и захлопнул дверь. Затем изнутри послышался приглушенный голос: – И вы туда же катитесь!

Знаменитый сыщик еще несколько раз постучал в дверь, обошел дом, поколотил в заднюю дверь, но ему так никто больше и не ответил. В тот день Холмс пару раз возвращался к дому, но хозяин не реагировал. Местные жители подтвердили, что Томас находится далеко не в лучшем состоянии, а его сын страдает от какой-то изнурительной болезни. Тогда мой друг написал Томасу письмо, в котором изложил предложение его отца, моля принять его. Затем он заплатил аптекарю вперед на несколько месяцев за лекарства для ребенка, а также внес оплату по долгам. Он также записал для Секстона адрес лорда Джеймса в Англии и сообщил, что все долги будут оплачены, стоит только поставить графа в известность.

– Больше я ничего не мог сделать, – сокрушенно пояснил Холмс. – Согласно графику, я должен был вернуться в Нью-Йорк как можно скорее, а заставлять Томаса Секстона принимать от отца милостыню я не мог. На следующий день я отправился по поручениям Майкрофта. Позднее мне удалось телеграфировать моему брату о неудачном визите в Регби.

На следующий год, несколько месяцев спустя после моего «воскрешения» и возвращения в Англию я решил навестить брата в клубе «Диоген», однако у него как раз была встреча в комнате для посетителей – единственном помещении клуба, где разрешалось говорить вслух. Собеседником брата оказался Вильям Секстон, новый граф Нэшский, унаследовавший титул по смерти отца, скончавшегося приблизительно за месяц до того. Майкрофт представил меня новоиспеченному графу как человека, навещавшего его брата в Регби. Вильям был бледным худым мужчиной с землистым цветом лица, сутулым, словно прилежный ученик. Узнав, кто я такой, он преобразился: глаза заблестели, а на лице появился румянец. Он схватил меня за руку и принялся выспрашивать все подробности той встречи.

Мне было горько рассказывать Вильяму о том, в каком положении я нашел его брата, и о том, как тот отнесся к предложению отца. Я подумывал, что не стоит распространяться об этом, однако не знал, что именно Майкрофт успел сообщить Вильяму, поэтому поведал все, что помнил. Казалось, это его совершенно не удивило. Восторг от встречи со мной снова сменился на его лице печалью.

Позднее, после его ухода, Майкрофт рассказал, что родители Вильяма и Томаса скончались вскоре после моего визита в Регби. Майкрофт даже не сомневался в том, что горечь из-за отказа Томаса явилась косвенной причиной их смерти. В течение последующих лет после той встречи в клубе «Диоген» я пару раз слышал о лорде Вильяме – он так и не женился, по-прежнему занимаясь благотворительностью.

Холмс добавил, что вскоре после окончания войны снова встретил Вильяма Секстона. В ту пору прославленный детектив путешествовал неподалеку от Фрума, что в Сомерсете, и против желания моего друга о нем написали в местной газете, хотя дело было пустяковое. На следующий же день в гостинице, где остановился Холмс, оставили для него записку. Автором был Вильям. Он писал, что увидел мое имя в газете, и просил заехать.

К этому времени мы добрались до Регби, и сыщик замолчал. С момента основания маленького поселения, полного оптимистичных надежд, прошло более сорока лет. После смерти основателя в середине девяностых местность стала медленно приходить в упадок. Нынче тут стоял всего десяток домов. Гостиницы не наблюдалось. Ни об одном из зданий нельзя было сказать, что оно представляет собой центр поселения. Мы все втроем вылезли из грузовика и оглянулись. Казалось, на улице нет никого из жителей, – мы будто были совершенно одни. Холмс вгляделся вдаль – в легком утреннем тумане над деревьями высился шпиль церкви.

– Езжайте туда, – велел он Вилли.

Несколько минут мы ехали в полной тишине, пока Холмс не продолжил свой рассказ. Когда ему довелось встретиться с Вильямом в последний раз, тот сообщил, что умирает. Он считал, что прожил хорошую жизнь, но мучился от боли, которую ему причиняла разлука с любимым братом. Он понятия не имел, почему Томас так сильно его ненавидит. Он также чувствовал, что уже никогда этого не узнает, по крайней мере не в этом мире. Несмотря на отказ Томаса возвращаться, Вильям следил за каждым его шагом с того самого дня, как познакомился с Холмсом в клубе «Диоген» в 1894 году. Он рассказал сыщику о том, что произошло с тех пор, и сообщил, что Томас остался в Регби. Вильям просил Холмса передать брату послание, если детективу еще когда-нибудь доведется оказаться в этих краях.

Мой друг дал понять, что вряд ли вернется в Регби. Однако Вильям на всякий случай взял с него обещание, что он передаст послание, если будет такая возможность.

– Пообещайте мне, мистер Холмс, – шептал он, измученный болезнью, лежа в огромной кровати на белоснежных, освещенных солнцем простынях. – Я не знаю, кого мне еще просить.

Умирающий пошарил рукой на прикроватном столике и вручил моему другу какой-то предмет, сжав его пальцы вокруг него.

– Передайте ему это, – попросил он. – Тогда он поймет, что вы говорите правду.

Холмсу пришлось дать обещание, что, представься ему такая возможность, он обязательно передаст младшему брату послание старшего.

– Впрочем, тогда я был уверен, что не вернусь сюда, – закончил рассказ мой друг и добавил: – Узнав о том, что мы собираемся в Северную Каролину, я взял этот предмет с собой, подумав, что нам может представиться возможность заглянуть и сюда.

Вилли припарковал грузовик у старой церкви. Открыв дверцу и спрыгнув на землю, мы встали рядом, оглядываясь вокруг. Наконец Холмс повернулся и пошел в сторону. На какое-то мгновение я вдруг решил, что, пожалуй, все понял. Что, если Томас вернул все долги и обрел смысл жизни? Может, он теперь служит священником в этой церквушке, загладив свою вину перед семьей добрыми делами в этой позабытой всеми колонии?

Но когда я увидел, что Холмс и не собирается заходить в церковь, надежды мои испарились. Мой друг прошел вдоль здания, и у меня внутри все похолодело, хотя на улице ярко светило солнце.

– Вильям следил за каждым шагом Томаса, – произнес Холмс через плечо. – Он отправлял сюда деньги, но обратно не приходило никаких расписок о получении. Никто из местных заимодавцев не посылал в Лондон счета, хотя я и велел им так поступать.

Мы обошли церковь, и Холмс впустил нас через небольшие железные воротца на неухоженное кладбище, обнесенное забором. Тут закат поселения отдавался в сердце особенно горько – вокруг стояли заросшие и покосившиеся надгробия, со стен церкви облезала краска. Холмс пошел вдоль могил, осторожно обходя плиты и внимательно читая надписи. Некоторые фамилии не сразу удавалось расшифровать. Наконец ближе к заднему забору на осевшей земле у истрепанной сосны он остановился у трех камней.

– Пришли, – тихо сказал мой друг.

Я не хотел смотреть, но все же присоединился к нему. Вилли тоже был рядом, храня молчание. Мы стояли по бокам от Холмса, разглядывая три одинокие могилы с простыми валунами вместо надгробий. Это место располагалось в низине, так что сюда спускалась дождевая вода от церкви и всего остального кладбища – со временем она промыла у могил дорожку. Здесь даже трава не росла – вокруг была одна голая бурая земля, усеянная гравием.

Надгробие слева было поменьше и постарше – «Джейн Пауэлл Секстон, 1870–1892». По центру располагался небольшой камень, на котором был выгравирован уже истершийся и поросший мохом ягненок и надпись: «Джозеф Вильям Секстон, род. в 1892, ум. в 1894. Нежно любимый сын». А справа на крупном валуне значилось: «Томас Секстон, род. в 1863, ум. в 1896 вдали от дома».

Холмс выудил из кармана массивное золотое кольцо с изображением семейного герба. Он вытер его о плащ, потом поглядел на него против солнца. Удостоверившись в том, что кольцо чистое, он погрузил его в землю у неухоженной могилы Томаса. Затем сыщик поднялся и несколько минут хранил молчание, сложив руки и глядя на камень. У нас над головами в свете июньского солнца радостно пел пересмешник.

– Томас, брат отправил вам послание, – наконец тихо, но отчетливо произнес Холмс. – Он вас любит. И всегда любил. – Через минуту он добавил: – И он прощает вас.

Затем мой друг повернулся и отправился обратно. Вилли пошел за ним, а я провел у могил еще пару минут. Потом мы сели в грузовик и уехали прочь.

Дело о безумном ритуале

– В сущности, мы столь многого не замечаем, – заявил Шерлок Холмс.

Мы ехали по лесу в пошатывающемся грузовичке и как раз обсуждали жизнь, борьбу и гибель крупных и крошечных животных, насекомых и водных тварей, трагедии которых прятались от нашего взора в лесных чащобах.

Я, конечно же, понимал, что заявление Холмса относится к нашей беседе, однако его слова вполне подходили и к городку, который мы собирались посетить. Жители поселения и не подозревали, что вот-вот случится нечто дурное – городок поглотит порок.

Я уже упоминал, что мы с Холмсом путешествовали по США в мае и июне 1921 года. В ожидании завершения событий в рамках нашего первоначального расследования в Линвилле, Северная Каролина, мы с другом почти две недели путешествовали по восточному Теннесси. Как раз в начале того путешествия я познакомился со своей дальней родственницей Ребеккой Уотсон Маркум и ее семьей, проживающей в одном из приграничных округов северной части Теннесси.

После нашей встречи с кузиной мы ненадолго остановились в Регби, с тем чтобы Холмс смог исполнить давнее обещание, а затем сын Ребекки Вилли повез нас в Роквуд, на перегонную станцию.

Наш пусть пролегал по практически девственной природе, и день обещал быть приятным. Мы как раз проезжали Харриман – вокруг лежал все тот же захватывающий пейзаж, которым мы наслаждались еще утром. Вилли пояснил, что первоначально Харриман основали как поселение для трезвенников, – еще одна попытка создания идеального сообщества вроде Регби, в котором мы побывали всего пару часов назад. Первым колонистам так и не удалось достичь поставленной цели, но городок остался стоять. Своим выживанием он, вероятно, был обязан близкому расположению к углевозам, регулярно проходившим мимо.

Вилли предположил, что после визита в Регби, нам, возможно, будет интересно побывать и в Харримане, но, как мне казалось, Холмс уже был готов вернуться в Ноксвилл. Вскоре мы добрались до железнодорожной станции в близлежащем Роквуде.

Мы остановились на главной дороге недалеко от станции. Вокруг было довольно много машин, куда больше, чем накануне в Онейде. Город располагался вдоль железнодорожных путей, которые тянулись с востока на запад к основанию громадной горы, маячащей на горизонте с севера. Ее вершина была усеяна множеством выступов, покрытых низкорослыми деревьями. И как им только удалось пустить там корни? Я был уверен, что оттуда открывается невероятно восхитительный вид, однако возраст не позволял мне даже и думать о восхождении. Сомневаюсь, что и местные жители пытались взобраться на гору, разве что туда вел какой-то простой путь, скрытый от взора.

Мы как раз успевали на последний поезд в направлении Ноксвилла. Я попытался дать Вилли денег, чтобы он мог снять себе комнату на ночь, – мне казалось, что уже чересчур поздно для того, чтобы возвращаться домой через лес. Он согласился остаться в городе, но деньги у нас с Холмсом категорически не взял. Поезд вот-вот должен был отправиться, и мы наконец распрощались.

– Прекрасный молодой человек, – сказал мой друг, когда мы устроились в полупустом вагоне. – Можете гордиться своими родственниками, старина.

Я согласился с ним. Следующие несколько часов мы ехали молча – впереди была долгая поездка, к тому же каждый из нас собирался почитать газеты, купленные перед посадкой.

Мы прибыли в Ноксвилл, когда уже совсем стемнело, и снова остановились в небольшой гостинице у реки, как и пару дней назад. Отужинав, я вернулся в номер, Холмс же тем временем решил ознакомиться с городком. Я убедительно попросил его быть осторожным, и мы расстались. Ко сну я отошел рано – предыдущие два дня, которые мы провели в грузовике, путешествуя по пересеченной местности, вымотали меня.

На следующее утро Холмс, опрятный, как и всегда, в целости и сохранности появился на пороге моей комнаты.

– Доброе утро, Уотсон! – воскликнул он. – Готовы к завтраку?

– Старый вояка никогда не откажется от предложения перекусить, – ответил я. – Солдат знать не знает, когда в следующий раз представится такая возможность.

– Отважусь предложить вам задержаться в этом цивилизованном поселении еще на пару деньков, – отозвался знаменитый сыщик.

После завтрака мы прошли несколько кварталов и наткнулись на улочку, в конце которой слышался какой-то шум. Завернув за угол, мы увидели городской рынок. Оживленным его назвать было нельзя, все-таки дело происходило в будний день, да к тому же в утренние часы. Продавцы торговали овощами, дичью, мясом и фермерскими товарами.

– Не похож на рынок Ковент-Гарден, верно? – с улыбкой спросил я.

– Да уж, – отозвался Холмс и на мгновение отошел, чтобы поболтать с грузным и приветливым продавцом меда.

Пока они вели понятную лишь посвященным беседу на тему того, сложно ли содержать пасеку, я решил посмотреть на соседние лотки. Какая-то старушка продавала жареные пирожки с фруктовым пюре. Начинку заворачивали в тонкий пласт теста, затем пирожки обжаривали в масле и посыпали сахаром. Блюдо выглядело так аппетитно, что, несмотря на недавний завтрак, я купил пирожок с яблоками и прямо на глазах продавщицы моментально его съел. Довольный, я улыбнулся, а она кивнула мне.

– У вас на губах начинка от пирога, – заметил Холмс, вернувшись.

Утеревшись салфеткой, я уговорил и его попробовать пирожок. Он выбрал персиковую начинку – таких пирожков я почему-то не заметил. А когда мой друг заявил, что вкуснее ничего не пробовал, я купил еще один и для себя.

– Попозже съем, – пояснил я и заметил, что Холмс тоже вернулся не с пустыми руками. – Для сравнительного анализа? – уточнил я, кивая в сторону маленькой бутылочки с медом в его руках.

– Просто любопытно, – ответил знаменитый детектив, – каков вкус меда, который приносят здешние пчелы со здешнего клевера. Как вам известно, – продолжил он, когда мы вышли с рынка, – вкус меда определяется цветками, с которых пчелы собирают нектар. Может, вы даже вспомните, как пару лет назад я понял, что Джонас Финли отравился медом, который был получен из ядовитых растений.

По пути Холмс уточнил, не возражаю ли я против того, чтобы остаться здесь еще на пару дней.

– Ехать в Линвилл пока рано, да и я бы тут кое-чем занялся, если вы не спешите, – пояснил он.

– Как вам угодно, – отозвался я. – Я, пожалуй, снова зайду в местный университет и осмотрюсь в городе.

Пару дней я действительно этим и занимался. Холмс проводил все время в Университете Теннесси, который располагался почти в миле к западу от Ноксвилла, а я осматривал здания в центре города. Как-то днем я даже арендовал автомобиль и по отличной сельской дороге направился к западу от города, восхищаясь ухоженными фермами и изредка встречающимися на пути крупными домами. На следующий день я остановился у приятного на вид кирпичного здания на расстоянии десяти-одиннадцати миль от города, собираясь попросить воды. В итоге мне повезло несколько часов провести в общении с любезными хозяевами, которые рассказали мне подробности истории Ноксвилла и своего жилища. Оказалось, что их дом якобы облюбовал призрак мужчины, убитого в годы Гражданской войны. Впрочем, я не увидел никаких признаков его присутствия, а когда вечером упомянул об этом в разговоре с Холмсом, тот просто усмехнулся.

Утром 14 июня – насколько помню, это был вторник – великий сыщик спросил, не хочу ли я отправиться ближе к югу.

– Нисколько не возражаю, – ответил я, поставив чашку с кофе на столик. – Но для чего нам туда ехать?

– Научные изыскания, – ответил Холмс. – Эти дни я анализировал некоторые американские газеты за последние годы. В университетской библиотеке собрана прекрасная коллекция, так что я мог с легкостью заниматься своими исследованиями в этом живописном городе. Однако вчера я получил сообщение от своей давней знакомой Мэри Тоу, вдовы железнодорожного магната и филантропа из Питсбурга. Его перенаправили мне из Англии.

– От жены Уильяма Тоу? – уточнил я. – Погодите-ка, но разве ее сын не Гарри Кендалл Тоу?

– Он самый, – ответил Холмс. – Вам известно об этом деле?[3]3
  Один из самых громких процессов начала века: 25 июня 1906 года Гарри Тоу застрелил Стэнфорда Уайта, бывшего любовника своей жены Эвелин Несбит, в результате чего был признан невменяемым.


[Закрыть]

– Я следил за новостными репортажами об убийстве и последующем судебном разбирательстве. Кажется, это было в девятьсот шестом году. Вы тогда как раз проживали в Суссексе. Тоу до сих пор находится в психиатрической лечебнице?

– Да, по крайней мере, пребывал там в течение последних пяти лет.

– Только не говорите мне, что причиной вашего знакомства с миссис Тоу послужило убийство Стэнфорда Уайта.

– К счастью, к этому неприятному делу я не имею никакого отношения, – сказал Холмс.

Хотя трагедия случилась довольно давно, я все еще помнил подробности дела. Сын миссис Тоу Гарри слыл смутьяном, порой склонным к проявлению агрессии. Когда ему было за тридцать, он стал совершенно неуравновешенным, однако в своих проблемах винил архитектора Стэнфорда Уайта, что было абсолютно нелогично. Паранойя, как и сила гнева в отношении Уайта, усиливалась, однако, насколько я тогда мог судить, архитектор не сделал Тоу ничего плохого. Единственная его вина заключалась в том, что у него когда-то был роман с Эвелин Несбит, моделью и участницей кордебалета, которую в начале 1900-х полюбил Тоу.

Гарри часто навещал девушку и тратил на нее баснословные суммы денег. Несколько раз он даже возил ее в Европу. В течение нескольких лет он неоднократно умолял ее выйти за него замуж, но постоянно получал отказ. Впрочем, в конце концов ему удалось сломить ее сопротивление и они поженились. В частности, это произошло благодаря тому, что мать Гарри в надежде вернуть сыну спокойствие сама упрашивала Эвелин согласиться.

Правда, Гарри Тоу по-прежнему оставался неуравновешенным, как и раньше. По всей видимости, после женитьбы он потерял к Эвелин всякий интерес. Об этом свидетельствовали его длительные поездки в одиночестве. Однако в начале 1906 года Гарри с Эвелин вместе отправились в Европу. По возвращении в Нью-Йорк в одном из ресторанов они столкнулись со Стэнфордом Уайтом, что, вероятно, пробудило в Гарри давнюю ревность. Узнав, что позднее Уайт собирается на то же представление, что и они, Гарри вечером надел в театр тяжелое черное пальто и, несмотря на жару, отказался снимать его.

Во время представления он беспорядочно бродил по театру и несколько раз даже приближался к Уайту, но затем менял направление движения. В итоге, ближе к концу представления, он подошел к Уайту и трижды выстрелил ему прямо в лицо. Уайт скончался на месте.