Текст книги "Чего стоит мечта?"

Автор книги: Дэвид Марк Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава седьмая

Генри Торо сел на скамейку с беззаботным выражением на лице и принялся перечитывать газету в третий раз. Глядя на него, никому бы не пришло в голову, что ему есть дело хоть до чего-то во вселенной, но выглядеть безмятежным по мере надобности было одним из нескольких его талантов, и в данный момент крайне необходимым.

Поворачивая страницу газеты, он потихоньку взглянул на хроно – снова – и его тщательно скрываемая досада поднялась на следующий уровень. Мишень со своей свитой опаздывала на двадцать с лишним минут.

Он позволил себе в мыслях ворчание, никак не отразившееся на лице, и приказал себе не обращать ни малейшего внимания на сидящего слева молодого человека с пустым взглядом. Тот, казалось, читал книгу. На самом деле он только нажимал кнопку прокрутки через регулярные интервалы, невидящим взглядом уставившись в экран, и Торо надеялся, что у него хватит страниц до того, как цель выйдет наружу. Если какой-нибудь остроглазый охранник заметит, что кто-то сидит, глядя на пустой экран устройства для чтения книг, это вряд ли благоприятно скажется на их с Крогманом плане.

При мысли о партнере его ноздри слегка раздулись. Он понимал, почему Крогман не мог выполнить ликвидацию сам, но это не мешало ему все больше раздражаться оттого, что он сидит на виду, пока принцесса продолжает задерживаться. Именно Крогман создал их оружие, и Торо уже жалел о том, что не сам Крогман и нажмет на чертов курок. Вот только Крогман не мог идти не риск физического присутствия там, где мишень ликвидируют. Даже если в Звездном Королевстве на него ничего не было, но все же он являлсязарегистрированным психокорректором.

В отличие от многих государств, Звездное Королевство постановило, что любая принудительная корректировка психики по любой причине является незаконной. Ее применение в качестве наказания отвергалось не только Мантикорой, но многие другие миры разрешали принудительную корректировку индивидуумов, которых признавали опасными для самих себя или для общества. Там, где она была разрешена, ее рассматривали – по крайней мере, официально – как эквивалент старого оправдания по причине невменяемости. Однако, по мнению Мантикоры, психокорректировка никого не излечивала, а просто втискивала новый набор побуждений, которые заставляли скорректированного индивидуума вестисебя так, как будто он излечился. Разумеется, для общества это большое облегчение, и вполне может предотвратить «скорректированного» серийного убийцу от совершения новых преступлений, но мантикорцы считали, что гораздо проще и этичнее – и нравственнее – расстрелять кого-нибудь, чем обречь на пожизненный срок в тюрьме из собственного черепа. Кроме того, даже там, где корректировка часто применялось, кое-кто заявлял, что она разбаловала психиатров: зачем решать проблему, когда можно просто установить программу, чтобы проблема никого не беспокоила… кроме, конечно, того, кто этому подвергся?

А еще существовали режимы, которые просто обожаликорректировку. Она была слишком дорогой, чтобы использовать ее в массовом порядке – в основном из-за требуемого времени, так как стоимость материалов была смехотворно мала – но крайне эффективна в использовании против стратегических целей, вроде ключевых лидеров оппозиционных групп. Возможности для военного применения корректировки тоже не остались незамеченными. Хотя Денебские соглашения запрещали корректировку пленных вражеских военнослужащих, все знали, что это все равно произойдет, если кто-то решит, что ему это сойдет с рук. Разработка препаратов и методов сопротивления ей сотни лет была приоритетной задачей всех крупных вооруженных сил, и по большей части им удалось произвести действенные средства защиты. Они не были совершенны, и обычно их можно было сломать с помощью старинных методов: сенсорного голода или систематического избиения. Они также нуждались в периодическом обновлениях, по мере того, как методы корректировки совершенствовались в преодолении защиты, но по крайней мере защите удавалось не дать корректировщикам сделать реальностью докосмический кошмар массовой промывки мозгов.

Но, как и с любой другой технологией, просто загнать корректировку обратно в бутылку оказалось крайне сложно. Торо не мог представить, чтобы ему самому понадобились такие услуги. Внушить своемумозгу непреодолимое принуждение – даже по собственному выбору? Нет, спасибо большое. Он решил, что обойдется. Однако кое-кто именно так поступает, по самым разным причинам: от стремления избавиться от неизлечимой привычки до желания похудеть, а кто-то боялся, что побуждения в темных уголках души доведут его до преступления. Звездное королевство отвергало принудительную корректировку, но не мешало тем, кто добивался ее добровольно, и небольшая, строго регулируемая и находящаяся под пристальным присмотром индустрия психической корректировки существовала только для того, чтобы предоставлять услуги тем, кто в них нуждался.

Именно поэтому у Крогмана не должно было быть ни малейшей связи, включая просто нахождение поблизости, с молодым человеком с электронной книгой. В мозгу самого тупого охранника во вселенной зазвенит оглушительный сигнал тревоги, если известный корректировщик будет находиться рядом с «одиноким сумасшедшим убийцей», который сумел убить наследную принцессу Мантикоры.

Даже регистрация Крогмана как психокорректировщика в иммиграционной службе Мантикоры по приезде в Звездное Королевство уже включала в себя определенную долю риска. Но это было необходимо. Хотя Крогман никогда бы не выбрал своего собственного пациента – или любого, с кем он встречался с какой угодноцелью – но ему нужен был доступ к больничным делам и необходимой аппаратуре. Лучший способ этого добиться – спрятаться у всех на виду за личиной зарегистрированного корректировщика с небольшой, но достаточной практикой, а настоящий Жан-Марк Крогман был обученным и компетентным корректировщиком в Солнечной лиге. Таким стал и нынешний Жан-Марк Крогман (хотя он придерживался гораздо более скромной роли, учитывая свою клиентуру), а поскольку настоящий Крогман больше не нуждался в своей личности, человек, носящий ее сейчас, позаимствовал ее без особых проблем или колебаний. В конце концов, только ему и «Генри Торо» известно о том, что настоящий Крогман мертв.

С такой удобной, внешне законной личностью, для теперешнего Крогмана оказалось проще простого создать эффективное прикрытие, и Организация – по мнению Торо, одно из самых банальных названий которое могла выбрать для себя местная организованная преступность – была рада заполучить своего собственного корректировщика. Преступным главарям все время требовалась корректировка для тех или иных целей, и они щедро платили за услуги Крогмана. С другой стороны, даже Организация была не в курсе внештатных дел, за которые иногда брались Крогман и Торо. Оно и к лучшему. Все-таки паре заправил Организации не повезло заполучить подчиненных с воображением, способных представить выгоду от того, если кто-то из его соперников вдруг, без всякой видимой причины, застрелит их общего босса (тем самым создав вакансию наверху), прежде чем погибнуть под ураганным огнем телохранителей этого самого покойного оплакиваемого босса.

Конечно, и Организация, и силы правопорядка прекрасно знали о том, как можно злоупотребить корректировкой, и это было одной из причин, почему закон не очень доверял этой профессии. Служащие королевского правосудия привыкли рассматривать возможность корректировки в каждом случае, где убийца «просто выходил из себя», и для обученного психиатра было относительно легко обнаружить признаки корректировки. Но именно поэтому Крогман и ему подобные требовали такой астрономической оплаты, так как настоящее их искусство заключалось в незаметности, осторожной вербовке, анонимности и запутывании следов.

Каждый полицейский знал, что корректировка может быть возможным объяснением почти для любого убийства, но хорошие корректировщики с преступными наклонностями были редки, и всядеятельность корректировщиков тщательно регулировалась. Из-за этого настоящие скорректированные убийцы встречались гораздо реже, чем предполагали авторы плохих детективов. В результате следователи предпочитали искать сначала более привычные мотивы, поэтому Крогман старался по возможности выбирать в качестве орудия кого-то имеющегомотив. Когда кто-то убивает того, кого всегда ненавидел, полиция смотрела на прошлое убийцы и жертвы и там находила их мотивацию, а не искала мистических и маловероятных причин.

Кроме того, Крогман предпочитал программировать орудия как камикадзе. Конечно, он не хотел, чтобы казалось, будто они намеренно стремятся к самоубийству – вот это могло навести гадкую, подозрительную полицию на мысль о корректировке – но было относительно легко запрограммировать кого-то сделать ошибку со смертельным исходом, если в дело вступали телохранители. Другим излюбленным методом Крогмана были убийства-самоубийства любовников, потому что они встречались так часто, что полиция считала их обычным делом. Только когда у него не было никакого другого выхода, он полагался на орудие без личного мотива для нападения, а тогда он всегда старался, чтобы убийца не пережил жертву.

Но главным ключом к успеху было никогда не забывать о том, что лучший способ избежать обнаружения – это с самого начала спланировать все так, чтобы никто не мог подозревать, что убийце приказалиубить. Его нынешнее орудие было шедевром. Эту ликвидацию заказали больше земного года назад, и последние десять месяцев выбранный им молодой одинокий бродяга систематически выработал все признаки опасно одержимой личности. Его дешевые комнаты превратились в настоящий храм наследной принцессы Адриенны. Под влиянием «корректировок» Крогмана он начал со случайных, несвязных дневниковых записей и постепенно дошел до безумной одержимости принцессой. То, сколько времени он потратил на собирание своей коллекции фотографий, бумажных и электронных вырезок и дневников обязательно убедит любого, кроме разве что самого параноидального и неутомимого из следователей, в том, что это все действительно работа одинокого безумца.

Это была главная линия обороны Крогмана, и по его расчетам она должна выдержать. Если же нет, его второй линией защита была анонимность. Никто никогда не видел его вместе с бродягой, и он предусмотрел до мелочей, чтобы не существовало ничего, что бы даже косвенно связывало его с инструментом.

И конечно, он постарался, чтобы данный молодой человек ни в коем случае не пережил свою жертву.

Все это объясняло то, почему никто, кроме Торо, не мог осуществить нападение. Кто-то должен был это сделать, хотя бы из древнего принципа «простота – залог успеха». Человеческий разум – сложный механизм. В соответствующих обстоятельствах он может превозмочь даже самую глубокую и тщательную обработку, и чем корректировка сложнее, тем больше возможностей для разума скорректированного индивидуума найти щель в программировании и выскользнуть сквозь нее. Значит сложный пусковой механизм увеличивал риск неудачи экспоненциально, а они не могли позволить себе ни единой промашки в этой операции. Поэтому пусковой механизм был как можно проще: невинный визуальный ключ, который ни один следователь, изучающий запись камеры безопасности, не сможет связать с атакой.

В данном случае им был красный носовой платок в нагрудном кармане читающего газету и пьющего лимонад человека, и чихание.

Теперь остается только дождаться, пока мишень не припрется наконец сюда, чтобы Торо мог запустить орудие и покончить с этим делом.

Глава восьмая

«Можно поближе посмотреть на эту „принцессу“?»– Искатель-Мечты спросил Парсифаля. Старший кот посмотрел на него и дернул ухом.

«Да ты честолюбивый юноша, – заметил он. – И, наверное, торопливый. Ты еще не чувствовал боль в ее мыслесвете»

«Может и честолюбивый, но я так не думаю. У меня нет причин думать, что именно ее я ищу. Но ты же сам говорил о мощи ее мыслесвета, и даже если не с ней мне суждено построить связь, я сам жажду почувствовать его. А что касается ее боли, – Искатель-Мечты помахал кончиком хвоста с намеком на грусть, – среди Народа сильнейший мыслесвет нередко выковывается в печали и горе», – заметил он.

«Правда», – не сразу согласился Парсифаль. Он выпрямился и потянулся, громко зевая. Искатель-Мечты почувствовал, что его мыслеголос потянулся к кому-то еще. Искатель-Мечты не мог услышать разговор – это бывает, когда не знаешь, кто находится на другом конце фокусированной связи – но он почувствовал поток информации. Потом Парсифаль кивнул, излучая своим мыслесветом удовлетворение, и посмотрел вниз с широкой крыши здания.

«Вот оно, – сказал он. – Люди усилили водосточные желоба – эти каналы на краях крыши, которые ловят воду – чтобы Народ мог усаживаться на них, и Мусаси говорит мне, что принцесса выйдет через ту дверь, чтобы дойти до места, где она должна говорить. У нас как раз хватит времени добраться дотуда, прежде чем они появятся. Пошли!»

– Спасибо за то, что показали мне ваше новое здание, генерал, – сказала Адриенна, когда они шли бок о бок к выходу.

– Мы не можем выразить словами, как рады вам, ваше высочество, – ответил МакКлинток. – А благодарность, знаете ли, палка о двух концах. Выражение королевской заинтересованности…

Он пожал плечами, и Адриенна кивнула с очередным знакомым уколом боли. Она была рада, что он тактично не закончил предложение, но поняла, что он имеет в виду. Несмотря на все удовольствие от своего визита, она знала со зловещей убежденностью, что отец заметит его влияние. Не будет ни ссор, ни гневных вспышек. Он даже не отчитает ее. Он знал, что она не согласна с его отношением к древесным котам, поэтому распознает истинный смысл ее поездки в Твин Форкс. Но король даже не признает ее маленький бунт. Он просто учтет его в расчетах, и одарит ее своим ледяным, безликим взглядом – таким, что будто говорил: «Посмотрим, как тебетакое понравится, когда ты будешь королевой» – а потом проигнорирует полностью весь эпизод.

«Так зачем же я на самом деле пришла? – грустно подумала она. – Потому что хотела разозлить его до такой степени, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию? Я до сих пор так отчаянно нуждаюсь в каком-то намеке на то, что ему не все равно? Неужели я настолько глупа, что надеюсь на это?

Она отогнала эту мысль и ослепительно улыбнулась, когда МакКлинток открыл дверь.

Искатель-Мечты прижался к водостоку, и общий яркий фон человеческого мыслесвета толпы возле здания обрушился на него. Конечно, он был там с самого начала, но Искатель-Мечты отстранялся от него, даже не сознавая, что делает. Это был эмпатический аналог прищура против слепящего света, но теперь он пошире открыл «глаза», посылая свою эмпатию в поисках мыслесвета, о котором ему поведал Парсифаль, и чистая энергия, взмывающая за ним, почти пугала.

«Я и не ожидал, что между песнями памяти и реальностью такая разница, – подумал он, полуослепнув от возбуждения и предвкушения, издаваемыми таким большим числом мыслесветов. – А должен был. Все песни согласны в том, что человеческий мыслесвет мощнее любого из Народа, и как бы даже величайшей певице памяти удалось воссоздать такую необузданную энергию?»

Он тряхнул головой, наклоняясь вперед как во время сильного ветра, и медленно выдавил бурлящее смятение из своих мыслей. Высвободившись, он снова потянулся, ища «принцессу», и внезапно уши его резко дернулись, а хвост стал торчком.

«Невозможно, – подумал он. – Это невозможно! Никто, будь то из людей или из Народа, не может излучать такой мыслесвет! Его мощь должна поглотить того, в ком он горит!»

Не успел он так подумать, как понял, что это не так, потому что почувствовал, что реальность движется к нему по залу.

«Такая мощь, – подумал он благоговейно. – Такая ясность и сила!»Он чувствовал сострадание в мыслесвете, порядок и ответственность, самоотдачу. И еще он почувствовал любовь, которую обладать мыслесвета нес как приветственный огонь, готовый согреть и ободрить любого, кто позовет.

И он попробовал боль. Ужасную, неутихающую боль – пустоту, которая умоляла о том, чтобы ее заполнили. Он не понимал источник этой боли, ведь как может обладающий такой мощью любви быть сокрушенным неприятием и заброшенностью? Как может любая раса позволить одному из своих так глубоко страдать, когда все, что ей хотелось – это любить и быть любимой в ответ?

Всего на один миг, находясь на краю одиночества и разбитого сердца Адриенны Винтон, Искатель-Мечты содрогнулся от страшного подозрения, что певицы памяти ошибались, что все люди безумны. Только это может объяснить острое страдание, которое он почувствовал среди сверкающего сияния граней этого подобного самоцвету разума! Но тут он вспомнил, что люди мыслеслепы. Они не могут почувствовать тоже, что он, поэтому они даже не подозревают, как глубоко ранена их «принцесса». Наверное, так оно и есть, поскольку помимо всего прочего в ее мыслесвете также ощущалась гордость, чувство долга, отказ от стенаний и мольбы, и железная решимость никогда и ни за что не показывать слабость.

Его сердце сочувствовало ей – принцессе, которую он даже не видел раньше – и он издал слабый, тихий звук, почти стон, узнав свою судьбу. Он почувствовал, что тянется к этому яркому сиянию, даже зная, что это также значит выбрать тьму, и уголок его разума взывал к бегству. Убежать и спрятаться, как он бежал бы от самой клыкастой смерти. Но выхода не было. Этот мыслесвет поймал его. Рядом он почувствовал отчасти потрясенный, отчасти не удивленный мыслесвет Парсифаля – а также жалость – когда он потянулся к печи в человеческом облике, и в то же время другой кот был далеко-далеко, почти незначителен по сравнению с человеком, который шел к нему, ни о чем не подозревая.

«Не в этом ли секрет мощи их мыслесвета? В одиночестве? В том, что они не могут услышать друг друга или почувствовать внутреннее сердце друг друга, как бы им ни хотелось? Такая ужасная, ужасная цена, если это так… и такое великолепие в результате! И сколько любви им нужно отдавать. – Он снова встряхнулся, благоговея перед истинной храбростью, нужной для того, чтобы любить, когда ни один человек не может почувствовать ответную любовь своей избранницы! – Они знают так много, такие умные, имеют в своем распоряжении так много орудий и чудес, и все же мне жалко их, – подумал он удивленно. – Но они величественны в своем одиночестве, разобщенности, которая присуща каждому из них даже среди своих собратьев»

И тут дверь открылась.

Элвин Тудев увидел, что принцесса остановилась как вкопанная. Она не просто прекратила идти вперед, но оцепенела во внезапном, полном шоке, как будто в нее только что попала пуля.

На миг ему показалось, что произошло именно это, и волна ужаса окатила его. Не осознавая, он рванулся вперед, между одетыми в штатское сержантами своей группы, чтобы добраться до нее, лишь смутно сознавая крики изумления, когда он расталкивал людей в стороны. Он уже напряг мышцы, чтобы прыгнуть на нее, схватить в охапку и бросить на пол, прикрывая своим собственным телом от следующих выстрелов – но тут она вышла из своей секундной неподвижности. Ее голова резко повернулась, и Тудеву оставалось время лишь на то, чтобы бросить весь свой вес в сторону, чтобы не врезаться в нее сзади.

Он вскрикнул от боли, когда плечо его крупного, сплошь из мускулов, тела ударилось о старомодную кирпичную стену нового здания ЛСС. На секунду он был уверен, что сломал как минимум ключицу, но ему было все равно. Он вряд ли что-то чувствовал, кроме волны облегчения, еще более сильной, чем его первоначальный ужас, когда до него дошло, что принцесса невредима.

Но если она цела, то почему остановилась так резко? И почему она…

Ответ нашелся сам еще до того, как его мозг завершил второй вопрос. Маленькое гибкое тельце спрыгнуло с водосточной трубы со звонким радостным мяуканьем, и Адриенна раскрыла руки, чтобы принять его. Древесный кот прыгнул в ее объятья с явно присущей ему грациозностью, и триумфальный хор других котов присоединился к ликующей песни новоприбывшего. Адриенна крепко обняла кота, прижимая его к себе. Ее карие глаза сияли от радости и любви, которая ударила подполковника словно кулаком, а кот в свою очередь не отпускал ее, восторженно трясь щекой о ее щеку.

«Боже…. Боже мой, – подумал Тудев с каким-то странным, отвлеченным спокойствием. – Его величество все это точно не обрадует!»

Адриенна Винтон глядела в сияющие зеленые глаза, и купалась в любви и приветствии, которые лились на нее. Она изучила всю информацию о древесных котах, которую только могла достать, но ничто не подготовило ее к этому мигу. Описания того, что значит быть принятым, всегда казались ей безумно расплывчатыми, неполными, бестолковыми. Иногда казалось, как будто все эти счастливчики вступили в какой-то заговор с целью не дать остальному человечеству узнать о том, каково это.

Теперь она поняла, в чем дело. Они не объясняли это потому, что не могли. Как не могли объяснить запах или цвет или взвесить алмазы спектрографом. Ощущение, которое она сейчас испытывала, просто нельзя описать словами, но ее мозг упрямо настаивал на поиске какого-то способа обработать информацию.

Древесный кот был эмпатом. Зная это, она понимала, что прямо сейчас гибкое маленькое существо может чувствовать ее эмоции и сверкающую любовь в ее душе, и безнадежно желала способность чувствовать и его эмоции в ответ. Но она не могла. В отличие от него, она всего лишь человек, с ограниченным восприятием человеческого мозга. И все же… и все же былочто-то… Она не могла это точно определить, не могла вытащить это на поверхность, чтобы посмотреть и проанализировать. Она даже не могла доказать, что ей не чудится, но все-таки была уверена, что нет. Чтобы это ни было, оно пронзило темную и одинокую глубину ее духа как очистительная молния, принеся тепло и жизнь в тени, где она слишком долго находилась в одиночестве.

Искатель-Мечты вгляделся в человеческие глаза с круглыми зрачками и попробовал ее смущение, замешательство… и счастье. Он на самом деле не собирался устанавливать с ней связь, когда потянулся к ее мыслесвету, но так получилось, и наконец-то он точно понял, что заставляло его искать этого момента. Эта тоска, эта нужда и невостребованная способность, которая так долго была с ним, загорелась ярко и неистово в тот миг, когда он прикоснулся к ее мыслесвету. Она даже почувствовалрезкий «щелчок», когда они оба соединились, заполнив пустоту в душе друг друга. Он не знал, предназначен ли он с рожденья именно для этогочеловека, или кто-то другой из Народа смог бы исцелить рану, зияющую в ее сердце. Главное, что он нашел ее, и в этот миг они сошлись. Он уже чувствовал, как выросла мощь его собственного мыслеголоса, как обострилась и усилилась его способность чувствовать чужой мыслесвет. Его человек как будто превратился в теплое, сверкающее солнце, льющее в него энергию и силу, превращая его в нечто большее, чем он смел когда-либо надеяться стать.

Но даже мурлыкая свое радостное приветствие и ликующе трясь своей щекой о ее, он также понял трагедию их связи. Он кружился вокруг ее мыслесвета подобно тому, как, по словам людей, мир Народа кружился вокруг своего солнца. Как и у их мира, у него была собственная жизнь и цели, но он больше не мог быть цельным и самостоятельным без своего солнца. В этом отношении двое стали единым… но его человеку никогда не доведется почувствовать то, что чувствовал Искатель-Мечты, никогда не узнать всю глубину его любви, как он знал ее. Он почему-то был уверен, что она уже почувствовала больше, чем большинство людей – что, как некоторые из детенышей Погибели-Клыкастой-Смерти, она была чувствительнее, восприимчивее к связи, чем другие люди – но ее ощущения никогда не будут даже тенью его собственных.

И еще он знал, что Поющая-Истинно была права. Это молодой человек, но далеко не такой юный, какой была Погибель-Клыкастой-Смерти. Возможно, она проживет еще пятнадцать смен сезонов, что будет долгой жизнью для человека, но затем она умрет, а Искатель-Мечты проживет только двадцать четыре смены из отведенных ему сорока восьми.

Он подумал, что она не сознает этого. Не сейчас, во всяком случае, потому что он не чувствовал ни печали, ни скорби по нему, но он знал, что почувствует, когда наконец поймет, что их связь будет стоить ему половину его нормального жизненного срока. Это действительно будет трагедией, подумалось ему, уйти во тьму так рано. Но это будет правильно, ибо он будет держаться ее величественного мыслесвета, куда бы он ни шел, к свету, во тьму или в ничто, и это все, что ему нужно.

– Ваше высочество?

Адриенна оторвала взгляд от кота, когда мягкий голос МакКлинтока прорвался в ее задумчивость. Он моргнула, пытаясь сосредоточиться на чем-то еще, кроме кота в своих объятьях, а он улыбнулся.

– Прошу прощения за то, что вмешиваюсь, ваше высочество, но вы стоите тут уже больше пяти минут, – извиняющимся тоном сообщил он.

Дунатис на плече генерала мурлыкал Адриенне и ее коту – еекоту, восхищенно подумала она – а за ними стояли полковник Алсерро и Мусаси. Оба старших кота урчали, вибрируя всем телом, и она поняла, что слышит этот же звук из десятков других источников. Она подняла голову, глядя на древесных котов, расположившихся на карнизах здания, и та же самая нежная, приветственная музыка окатывала ее со всех сторон.

– Пять минут, генерал? – спросила она, наконец, повернувшись к МакКлинтоку.

– Почти шесть, вообще-то. – Его рука задрожала на миг, словно он хотел взять ее за плечо – что было совершенно недопустимо по этикету – и улыбнулся ей глазами. – По-моему, в среднем это длится около тринадцати минут. Я бы не стал тревожить вас обоих, пока вы не пришли бы в себя, но… – он махнул правой рукой, и она снова моргнула, переведя взгляд на остальную свиту.

Подполковник Тудев стоял и смотрел вообще безо всякого выражения. Нет, не совсем так. Он оберегал одно плечо, а губы его сжались от боли, как будто он ушибся, пока она не смотрела в его сторону. На миг она подумала, что он не одобряет то, что случилось, но потом заметила смирение в его глазах, и мрачное предчувствие охватило ее.

«Боже мой, папочка убьет меня за это! Мало того, что я приехала в Твин Форкс, не сказав ему, но это!..»

Один взгляд на лицо Нассоа Гароун полностью подтвердил ее мысли. На лице леди Гароун выражался неописуемый ужас, как будто она не сомневалась, что его величество посчитает, что личный секретарь его дочери каким-то образом должна была предотвратить катастрофу. Пиарщики из дворца выглядели не менее испуганными. Они казались такими ошарашенными, что Адриенна почувствовала как уголки ее рта начали подрагивать. Она закрыла глаза и сжала зубы, борясь с абсолютно неуместным смехом, и как-то ей удалось почти полностью подавить его. Единственный прорвавшийся смешок она превратила в почти убедительный кашель, но прошло сорок секунд, прежде чем она позволила себе открыть глаза и снова посмотреть на них, не боясь выдать себя.

«Ну и ну. Все это будет весьма… сложным, так ведь, дружок? – подумала она, глядя на любящего кота на руках. – Готова поспорить, что ты не догадывался, в какой огонь прыгаешь?»

Кот только продолжал ласково урчать и потянулся погладить ее щеку своей передней лапой, а она счастливо улыбнулась и подняла его, чтобы зарыться лицом в мягкий, бежевый мех на его животе. Она держала его так несколько секунд, затем снова опустила и обернулась к МакКлинтоку. В отличие от его форменного мундира, ткань на плече ее легкого пиджака не была усилена, и совершенно не была приспособлена для когтей древесных котов, поэтому она держала своего нового друга на руках, снова улыбнувшись главе ЛСС.

– Я вполне понимаю, почему вы просто не можете позволить себе не подгонять нас, генерал, – обратилась она к нему. – К тому же это было бы невежливо с моей стороны. Люди ждут моей речи.

– Конечно, ваше высочество. Ах да, есть еще кое-что. – Она подняла бровь, и он застенчиво улыбнулся. – Вы уже подумали, как его назвать, ваше высочество?

– Уже? – другая бровь Адриенна поднялась, присоединяясь к первой.

– В общем, это происходит двумя способами, ваше высочество, – объяснил МакКлинток. – Имя либо приходит к принятому почти сразу – так было у полковника Алсерро – либо вы тратите довольно много времени в поисках подходящего. Мне просто интересно, что произойдет в вашем случае?

– Понятно, – она немного поразмышляла и пожала плечами. – Наверное, можете поместить меня во вторую категорию, генерал. Мне не сразу удастся придумать имя, достойное этого чуда.

– Хорошо, – сказал МакКлинток, и широко улыбнулся, когда она удивилась. – Я сам оказался во второй категории, ваше высочество. Поэтому и спросил. Просто хотел успокоить вас. То, что вы не поймали имя сразу не значит, что с вами или с вашей связью что-то не так. – Он ласково дотронулся до кота в ее объятьях, поглаживая пальцами его спинку, и улыбнулся, когда кот выгнулся от удовольствия. Потом снова посмотрел на Адриенну. – А сейчас, ваше высочество, боюсь, что вам все-таки придется произнести эту речь.