Текст книги "Каждый новый день"
Автор книги: Дэвид Левитан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
День 6003
На следующее утро я просыпаюсь не в одиночестве.
Вместе со мной в комнате еще два парня: мои братья Пол и Том. Пол на год старше. С Томом мы близнецы. А меня зовут Джеймс.
У Джеймса мощное телосложение; он играет в американский футбол. Том ему не уступает по комплекции. А Пол – тот и вообще настоящий медведь.
В комнате чисто прибрано, но даже до того, как я узнаю название города, мне становится ясно, что мы живем не в самом лучшем его районе. У нас большая семья, а домик – маленький. Компьютера у меня здесь не будет. Как не будет и машины.
В обязанности Пола входит будить нас и выпроваживать в школу. Неясно пока, это его личное решение или он назначен на эту должность. Отец еще не вернулся после ночной смены, а мать уже ушла на работу. Сестренки почти закончили умываться; мы – следующие.
В памяти Джеймса я нахожу сведения о том, что этот город расположен по соседству с тем, где живет Натан, а до города Рианнон ехать больше часа.
Мне предстоит тяжелый день.
Дорога до школы на автобусе занимает сорок пять минут. Мы сразу идем в кафе-закусочную, где получаем бесплатный завтрак. Джеймс на удивление прожорлив: я закидываю в его желудок оладьи одну за другой, а он все еще голоден. Том не отстает от него.
С первым уроком мне везет, это самостоятельные занятия. Не везет в другом: у Джеймса есть недоделанные домашние задания. Я разбираюсь с ними как можно быстрее, и в итоге у меня еще остается минут десять времени, отведенного на компьютер.
Там меня уже ждет письмо от Рианнон, отправленное в час ночи.
А,
Я хочу тебе верить, но не знаю как.
Рианнон
Я пишу ответ:
Рианнон,
Тебе не нужно знать как. Просто поверь.
Я сейчас в Довере, это больше часа езды от тебя. Я в теле футболиста, и зовут меня Джеймс. Понимаю, как странно это звучит. Но это правда, так же как и все, что я тебе рассказывал.
С любовью,
А
У меня еще остается время на то, чтобы проверить другой свой ящик. Очередное письмо от Натана.
Ты не сможешь вечно увиливать от ответов на мои вопросы. Я хочу знать, кто ты такой. Я хочу знать, зачем ты делаешь то, что ты делаешь. Скажи мне.
И снова я оставляю его послание без ответа. Я никак не могу решить, обязан ли что-нибудь ему объяснять. Вероятно, что-то я все же ему задолжал. Но вряд ли – объяснения.
Идут занятия. Подходит время отправляться на обед. Я хочу бежать в библиотеку проверять почту. А Джеймс хочет есть, да и Том тоже; я боюсь, что если Джеймс сейчас не пообедает, то ему уже ничего не достанется и до самого ужина придется ходить голодным. Я роюсь в его карманах: там всего три доллара вместе с мелочью.
Так что я получаю бесплатный обед и быстро его съедаю. Затем говорю, что иду в библиотеку; это вызывает град насмешек со стороны Тома, который заявляет, что «библиотеки – для девчонок». Как настоящий брат, я наношу ответный удар, говоря что-то вроде «так вот почему у тебя до сих пор нет подружки»; немедленно начинается очередной этап чемпионата по борьбе. Все это опять же отнимает у меня время.
Когда я все же добираюсь до библиотеки, то оказывается, что все компьютеры заняты. Минуты две я стою, угрюмо нависая над головой какого-то мальца, дожидаясь, пока он наконец наиграется и отвалит. Я быстро отыскиваю расписание автобусов; выясняется, что до города Рианнон нужно добираться с тремя пересадками. Я уже собираюсь было отправиться на автостанцию, когда нахожу в почте новое письмо от Рианнон, отправленное всего две минуты назад.
А,
У тебя есть машина? Если нет, я приеду сама. В Довере на Мэйн-стрит есть «Старбакс». Я слышала, что у них там всегда тихо и спокойно. Если хочешь, чтобы мы встретились там, дай мне знать.
Рианнон
Я печатаю ответ:
Рианнон,
Если ты сможешь туда приехать, буду очень благодарен. Спасибо.
А
Через две минуты – новое письмо:
А,
Буду к пяти часам. Просто не терпится узнать, как ты сегодня выглядишь. (Хотя я еще не поверила.)
Рианнон
У меня внутри все дрожит от радости, потому что получается так, как я задумал. Ведь у нее было время поразмыслить, и она пока все решила в мою пользу. Это больше, чем я мог рассчитывать. Не буду слишком благодарить судьбу, чтобы не спугнуть удачу.
Остаток дня проходит как обычно… за исключением одного случая, на седьмом уроке. Миссис Френч, наша учительница биологии, напускается на парнишку, который не сделал домашнего задания. У нас лабораторные занятия, а он не подготовился.
– Не знаю, что на меня нашло, – оправдывается лентяй. – Должно быть, в меня вселился дьявол!
Весь класс покатывается со смеху, и даже миссис Френч качает головой.
– Ну да, в меня он тоже однажды вселился, – тут же встревает другой парень, – после семи бутылок пива!
– Ну хватит, хватит, – хмурится миссис Френч, – повеселились – и довольно.
Судя по их отношению к словам того бездельника, слухи о происшествии с Натаном распространяются все шире.
– Эй, – говорю я Тому по дороге на тренировку по футболу, – а ты слышал о том парне из Монровилля, который рассказывал, будто был одержим дьяволом?
– Ты что, старик? – отвечает он. – Мы ж только вчера его обсуждали. Это было во всех новостях.
– Ну, в смысле, сегодня не слыхал чего-нибудь новенького?
– Да о чем тут еще говорить? Парень просто-напросто свихнулся на своей дурацкой идее, а эти сумасшедшие фанатики пытаются выставить его типичным примером одержимого бесами. Знаешь, мне его даже немного жаль.
Н-да, думаю я, а вот это уже не очень хорошо.
Нашему тренеру нужно идти на курсы Ламаза, которые его жена посещает для подготовки к родам; он постоянно ворчит и жалуется, но тренировку все равно приходится заканчивать пораньше. Я говорю Тому, что собираюсь пробежаться до «Старбакса»; он смотрит на меня круглыми глазами, видимо полагая, что я окончательно свихнулся на девчонках. Я рассчитывал добиться его презрения и рад, что мне это удалось.
Прихожу туда пораньше, заказываю чашечку кофе – самое большее, что могу себе позволить, – сижу и жду. Посетителей много, и я придаю своей физиономии самое зверское выражение, чтобы отпугнуть потенциальных желающих занять свободное кресло рядом со мной.
Наконец она приходит, минут на двадцать позднее условленного времени. Всматривается в толпу, я машу ей рукой. Хоть она и предупреждена, что теперь я – футболист, тем не менее испуганно вздрагивает. Но подходит.
– Ну хорошо, – произносит она, присаживаясь, – пока мы еще не начали, дай-ка сюда свой мобильник.
Должно быть, вид у меня слегка удивленный, потому что она, сжалившись, добавляет:
– Хочу просмотреть все номера, на которые ты звонил на прошлой неделе, и номер каждого входящего звонка. Если все это не чей-то грандиозный розыгрыш, тебе нечего скрывать.
Я отдаю ей телефон Джеймса, с которым она умеет обращаться лучше, чем я.
Несколько минут она изучает содержимое сим-карты и, видимо, остается вполне довольна результатом.
– Ну а теперь – контрольный тест, – говорит она, возвращая телефон. – Первый вопрос: что на мне было надето в тот день, когда Джастин возил меня на берег океана?
Я стараюсь представить, как она выглядела. Стараюсь вытащить из памяти детали, подобные этой. Но они уже улетучились из моей головы. Я помню ее, а не то, как она была одета.
– Не имею понятия, – отвечаю я. – А ты помнишь, что было на Джастине?
Она на секунду задумывается:
– Один – ноль в твою пользу. Мы занимались сексом?
Я отрицательно качаю головой:
– У нас было ваше «секс-одеяло», но мы на нем ничем таким не занимались. Мы просто целовались. И нам этого было достаточно.
– А что я сказала, выходя из машины?
– Что это счастливая нота.
– Правильно. Так, теперь – быстро: как зовут подружку Стива?
– Стефани.
– А когда закончилась вечеринка?
– В четверть двенадцатого.
– А когда ты был в теле той девушки, которую я таскала с собой на все занятия, что было в той записке, которую ты мне передал?
– Что-то вроде «а здесь у вас точно такое же занудство, как и в той школе, куда я хожу сейчас».
– И какие пуговицы были в тот день на твоем рюкзачке?
– Котята-аниме.
– Ну, в общем, одно из двух: или ты выдающийся лжец, или каждый день меняешь тела. Не знаю, что и выбрать.
– Могу подсказать: выбирай второй вариант.
За спиной Рианнон я вижу женщину; она как-то странно на нас поглядывает. Подслушала наш разговор?
– Давай выйдем отсюда, – шепотом говорю я. – Кажется, у нас появилась аудитория.
Рианнон скептически смотрит на меня:
– Вот стал бы ты снова той миниатюрной девицей из группы поддержки, я бы еще подумала, а так… взгляни на себя: не знаю, вполне ли ты понимаешь, на кого сейчас похож, – с виду ты настоящий громила. А в моих ушах отчетливо звучит голос матери: «Никаких темных переулков».
Я показываю за окно, на скамейку у дороги.
– Вон там совершенно открытое место, и подслушивать некому.
– Прекрасно; тогда идем.
Пока мы пробираемся к выходу, я оглядываюсь на женщину, которая подслушивала: она выглядит разочарованной. Мне бросается в глаза, как много было вокруг людей с раскрытыми ноутбуками; остается только надеяться, что никто из них не делал записей.
Мы подходим к скамейке, и Рианнон ждет, пока я сяду первым: хочет сама установить расстояние между нами, когда сядет рядом. Это мелочь, но очень существенная.
– Так ты говоришь, что ты такой с самого рождения?
– Да. Не припоминаю, чтобы когда-нибудь было по-другому.
– Ну а как это все происходило? Не сбивало с толку?
– Думаю, что я привык. Поначалу, уверен, я воображал, что так живут все. Я имею в виду вот что: если ты младенец, тебе на самом деле все равно, кто о тебе заботится (пока заботятся, конечно). Когда я был маленьким ребенком, то думал, что это все какая-то игра, и мое сознание научилось получать доступ к информации – ну, понимаешь, я мог считывать информацию из памяти людей, тела которых занимал, – естественным путем. Поэтому я всегда знал, как меня зовут и где я нахожусь. И только в возрасте шести-семи лет я начал понимать, что я не такой, как все. А дожив до девяти или – не помню – десяти лет, впервые захотел все это прекратить.
– На самом деле захотел?
– Ну конечно! Только представь: тебя гложет тоска по родине, а ты не имеешь ни малейшего представления, где родился. Вот на что это было похоже. Я хотел, чтобы у меня были друзья, мама, папа, собака, но я не мог удержать их дольше одного дня. Было очень горько. Со временем я с этим смирился. Я осознал, что это моя жизнь, что я так живу и с этим ничего нельзя поделать. Я не мог бороться с течением и поэтому решил просто плыть по нему.
– Сколько раз ты уже все это рассказывал?
– Ни разу, никому, клянусь. Ты первая, кому я открылся.
Услышав эти слова, она должна была бы почувствовать себя особенной (для того и было сказано), но получается совсем по-другому – она разволновалась.
– У тебя должны быть родители, так? То есть – у всех ведь есть родители.
Я пожимаю плечами:
– Не имею никакого представления, есть ли они, нет ли, – думаю, могли быть. Но похоже, спросить-то мне некого. Я еще не встречал никого, похожего на меня. Никого, кого бы я опознал наверняка.
Судя по выражению ее лица, она считает, что я рассказываю очень печальные вещи. Не знаю, как ей доказать, что на самом деле все не так уж плохо.
– Мой мир будто состоит из разных картинок, которые все время меняются, – начинаю я… и умолкаю, не зная, как продолжить свою мысль.
– Продолжай, – просит она.
– В общем, я понимаю: может показаться, что моя жизнь ужасна, но я уже успел узнать так много всего! Согласись, трудно получить полное представление о жизни, когда видишь ее глазами только одного человека. Ты остаешься привязанным к той действительности, в которой существует твое тело. Но когда это тело меняется каждый день, ты начинаешь лучше ощущать то общее, что объединяет мир. Это проявляется и в самых банальных вещах. Ты узнаешь, что вкус вишни разные люди воспринимают по-разному. Голубой цвет, например, они тоже видят по-разному. Ты выучиваешь все варианты странных ритуалов, с помощью которых парни неосознанно пытаются выразить свои чувства к девчонкам, когда влюбляются. Узнаешь, что если мама или папа читают тебе на ночь сказки, то это верный признак того, что они хорошие родители: ведь у тебя было так много других мам и пап, которым не хватало на это времени! Видя мир под таким количеством разных углов, ты лучше понимаешь, насколько он многомерен.
– Но ты никогда не увидишь все эти вещи в развитии, разве не так? – спрашивает Рианнон. – Я совсем не собираюсь с ходу отметать то, о чем ты сейчас говорил; мне кажется, я уловила твою мысль. Но у тебя ведь никогда не было друга, с которым ты виделся каждый день на протяжении десятка лет. Не видел, чем может обернуться со временем родительская любовь. И твои отношения никогда не длились дольше одного дня, не говоря уж о сроке в год с лишним.
Мне следовало предвидеть, что в конце концов мы к этому придем.
– Но я многое видел, – пытаюсь я возражать, – и я все это наблюдал. Я знаю, как это устроено.
– Со стороны? Не думаю, что можно много понять, будучи сторонним наблюдателем.
– Мне кажется, ты недооцениваешь тот факт, что некоторые повороты в любовных отношениях можно легко предсказать.
– Я люблю его, – произносит она. – Знаю, что тебе этого не понять, но я-то понимаю.
– Он не стоит твоей любви. Я наблюдал его изнутри. И я знаю ему цену.
– Всего лишь один-единственный день. Ты знал его только один день.
– И ты поняла, каким он мог бы быть, тоже за один день. Ты стала любить его больше, когда им был я.
Я снова хочу взять ее за руку, но на этот раз она говорит:
– Нет. Не трогай.
Моя рука замирает на полпути. Я проигрывал в голове множество вариантов нашей беседы, а этот даже и не рассматривал: она мне верит, но это не означает, что она ответит на мои чувства.
– У меня есть любимый, – твердо произносит она. – Я знаю, что он тебе противен, бывают ситуации, когда он и мне становится противен. Это то, что я имею в реальности. Ну а ты, надо признаться, меня убедил. Я теперь действительно верю в то, что те пять разных людей, с которыми я встретилась за эти дни, – это был один ты. Это, вероятно, означает, что я так же безумна, как и ты. Вот ты говоришь, что любишь меня, но на самом деле ты ведь меня совсем не знаешь. Ты встречался со мной всего неделю. И мне не кажется, что такой малости мне будет достаточно, чтобы решиться ради тебя изменить свою жизнь.
– Но разве ты не чувствовала тогда, что любишь меня? Там, на берегу? Разве тебе не казалось, что все у нас складывается правильно?
На глазах у нее выступают слезы. Прикусив губу, она кивает.
– Все так. Но я не понимаю, к кому относились эти чувства. Даже если я и поверила, что это был ты, тебе нужно понять одну вещь: мы с Джастином давно знакомы, у наших отношений есть история. С незнакомым человеком мне не было бы так хорошо.
– Почему ты так решила?
– Не знаю. Просто мне так кажется. Не знаю.
Она смотрит на свой мобильник. Я понимаю, что, независимо от того, надо ей на самом деле идти или нет, это верный признак, что она собирается закончить разговор.
– Мне пора возвращаться, опаздываю на ужин.
– Спасибо, что ради меня проделала весь этот путь, – произношу я.
До чего же мне неловко!
– Увидимся снова? – спрашиваю я.
Она кивает.
– Я собираюсь тебе это доказать, – говорю я. – Я покажу тебе, что это такое на самом деле.
– Что – это?
– Моя любовь.
Ее это пугает? Смущает? Или вселяет надежду?
Не имею понятия. Я знаю ее еще недостаточно близко.
Том меня огорчает сразу по двум пунктам: первый – это мой поход в «Старбакс», и второй – я опоздал к ужину, так как мне пришлось потом тащиться пешком две мили, а Том не растерялся и быстренько умял мою порцию. Отец меня, кстати, хорошо отругал.
– Надеюсь, она стоила ужина, – поддразнивает Том.
Я отвечаю ему безучастным взглядом.
– Слушай, старик, только не вздумай мне вешать лапшу на уши; никогда не поверю, что ты таскался туда, чтобы попить кофе да послушать музычку. Я знаю, ты не такой тупой.
Я продолжаю молчать.
Меня посылают мыть посуду. На кухне я включаю радио; когда наступает время местных новостей, я слышу голос Натана Долдри.
– Расскажи-ка нам, Натан, что с тобой произошло в прошлую субботу, – предлагает ведущий передачи.
– Я был одержим дьяволом, другого слова не подберешь. Я не владел своим собственным телом. Считаю, мне крупно повезло, что я вообще остался в живых. И я прошу всех, кто когда-нибудь тоже прошел через это хотя бы один раз, связаться со мной. Скажу тебе откровенно, Чак: очень многие думают, что я свихнулся. В школе все постоянно надо мной потешаются. Но я-то знаю, что со мной случилось. И уверен – я такой не один.
И уверен – я такой не один.
Эта фраза продолжает назойливо звучать у меня в ушах. Хотел бы я обладать такой же уверенностью.
Я не хочу быть единственным.
День 6004
На следующее утро я просыпаюсь в той же комнате.
И в том же теле.
Просто не верится. Ничего не понимаю. После всех этих лет!
Я смотрю на стену. Оглядываю свои руки. Простыни.
А затем поворачиваю голову налево и вижу Джеймса; он спит в своей постели.
Джеймс.
И тогда я наконец понимаю: я сейчас не в том же теле. И лежу не на старом месте.
Нет, сегодня я его брат-близнец Том.
Прежде у меня никогда не бывало такой возможности. Я наблюдаю за тем, как Джеймс просыпается, выходит из того состояния, в каком он был весь вчерашний день, не контролируя свое тело. Я ищу на его лице следы того, что с ним произошло: не ощущает ли он утраты воспоминаний, не трудно ли ему пробуждаться от того не слишком-то обычного сна. Но все, что я вижу, – это знакомый процесс пробуждения брата, готового встретить новый день. Если он и чувствует себя как-то странно, как-то по-другому, то на нем это никак не отражается.
– Куда ты так уставился, старик?
Это говорит не Джеймс, а наш старший брат Пол.
– Да просто смотрю, не совсем еще проснулся, – бормочу я.
Но на самом-то деле я не отрываю глаз от Джеймса. И в автобусе наблюдаю за ним, и за завтраком. Он выглядит не вполне обычно, но в его поведении нет ничего такого, чего нельзя было бы списать на плохой сон.
– Как самочувствие? – спрашиваю я.
Он ворчливо отвечает:
– Да нормально. Спасибо за заботу.
Я решаю притвориться, что ничего не знаю. Именно этого он от меня ожидает, так что мои вопросы не будут выглядеть подозрительно.
– Чем занимался после тренировки? – спрашиваю я его.
– Ходил в «Старбакс», а что?
– И с кем же ты туда ходил?
Он смотрит на меня так, как будто я пропел этот вопрос фальцетом.
– Да просто забежал выпить кофе, понял? Я был один .
Я молча изучаю его лицо, стараясь понять, не пытается ли он скрыть сам факт своего разговора с Рианнон. Решаю, что вряд ли: попытка соврать мигом бы отразилась на его лице.
Он и в самом деле ее не помнит. Не помнит, что смотрел на нее, что разговаривал с ней. Что был с ней.
– Ну а почему ты так долго там просидел? – подозрительно спрашиваю я.
– Ты что, таймер включал? Я тронут!
– Так, а кому ты посылал письмо во время обеда?
– Я просто проверял свой почтовый ящик.
– Свой собственный?
– А чью еще почту я стал бы открывать? Чудные вопросы ты задаешь. Пол, я прав?
Пол сидит здесь же и жует бекон. Он откликается:
– Слушай, когда вы с Джеймсом начинаете трепаться, я просто отключаю слух. Даже не спрашивай – не имею понятия, о чем ты сейчас говоришь.
Как это ни парадоксально, но сейчас я хотел бы вернуться в тело Джеймса, чтобы получить возможность точно узнать, что сохранилось в его памяти от вчерашнего дня. Из того, что я узнал, выясняется, что он, кажется, помнит места, где был, но его мозг при этом каким-то образом фабрикует альтернативную версию происходивших при этом событий, причем более всего соответствующую его обычной жизни.
Его ли разум здесь поработал или это какая-то форма адаптации? А может быть, мое собственное сознание внедрило в его память эту лживую версию непосредственно перед тем, как покинуть его тело?
Глядя на Джеймса, не скажешь, что его телом владел дьявол.
Ему кажется, что вчерашний день был самым что ни на есть обычным.
И снова утро превращается для меня в бесконечные поиски возможности урвать хоть несколько минут доступа к электронной почте.
Надо было дать ей свой номер , думаю я.
И резко останавливаюсь. Такая простая, обыденная мысль! Но именно она заставляет меня в замешательстве замереть прямо посредине коридора. В обстоятельствах моей жизни эта идея абсурдна. У меня нет абсолютно никакой возможности дать ей свой телефонный номер. Я это прекрасно знаю. И все же эта мысль каким-то образом закралась в мое сознание, заставив на мгновение забыть, кто я на самом деле, и думать, что я обычный человек.
Не имею понятия, как так вышло, но подозреваю, что для меня это опасно.
За обедом я говорю Джеймсу, что мне нужно в библиотеку.
– Старик, – сообщает он мне, – библиотеки – для девчонок.
От Рианнон нет новых посланий, и я пишу свое:
Рианнон,
Как ни странно это звучит, но сегодня ты бы меня узнала. Я проснулся в теле брата-близнеца Джеймса. Я думал, что это поможет мне кое в чем разобраться, но пока не получается.
Хочу снова тебя видеть.
А
От Натана тоже ничего нет. Надеясь найти еще пару публикаций с его откровениями, я снова ввожу его имя в поисковик.
Выскакивает более двух тысяч результатов. Все – за последние три дня.
Информации становится все больше. В основном она поступает с сайтов евангельских христиан, которые, похоже, оптом приватизировали все заявления Натана о дьявольском наваждении. Для них он просто еще один пример похищения души, как в нашумевшем фильме «Счастливая клюшка».
В детстве мне пришлось выслушать немало версий сказки о мальчике, который кричал «волк, волк!». И я не помню ни одной из них, где уделялось бы много внимания размышлениям о чувствах самого мальчика, особенно в тот момент, когда волк в конце концов появляется. Я хочу понять, что сейчас творится в голове у Натана, конечно, при условии, что он действительно верит в то, о чем говорит. Статьи и блоги в этом помогают мало – он везде повторяет одно и то же, а люди то выставляют его сумасшедшим, то превозносят как оракула. Ни у кого не появляется желания просто сесть и поговорить с ним как с обычным шестнадцатилетним парнем. Действительно важных вопросов они не задают, предпочитая те, которые могут привести к сенсации.
Я открываю его последнее письмо.
Ты не сможешь вечно увиливать от ответов на мои вопросы. Я хочу знать, кто ты такой. Я хочу знать, зачем ты делаешь то, что ты делаешь. Скажи мне.
Ну и как ответить, хотя бы частично не подтвердив при этом рассказанную им историю? Я понимаю, что он в некотором роде прав: я не смогу вечно увиливать от его вопросов. Они начнут сверлить мой разум. Они будут преследовать меня, в каком бы теле я ни пробудился. Один ответ – и он получает это подтверждение, а такого допускать мне не следует. Ведь это только утвердит его решимость следовать избранному пути.
Для меня будет лучше, если он начнет чувствовать, что в самом деле малость не в себе. Хотя это и отвратительно – пожелать такое человеку. Особенно если тот вполне вменяем.
У меня появляется желание попросить совета у Рианнон. Но я и так примерно представляю, что бы она ответила. Или, возможно, я просто проецирую на нее свои лучшие качества. Ибо я знаю ответ: не стоит действовать из чувства самосохранения, если в итоге ты не сможешь жить в мире с тем, кого пытаешься сохранить, – с самим собой.
Я виновен в том, что он попал в эту ситуацию. И теперь несу за него ответственность.
Хоть и неприятно это сознавать, но ничего не поделаешь.
Я понимаю ситуацию в достаточной мере, чтобы не начинать печатать текст ответа тотчас же, не сходя с места. Нужно немного подумать. О том, как помочь ему, ничего при этом не подтверждая. К последнему уроку я, кажется, нахожу решение.
Я знаю, кто ты такой. Видел в новостях, как ты рассказываешь свою историю. Я ко всему этому не имею никакого отношения; ты, должно быть, ошибся. Мне все-таки кажется, что ты рассматриваешь не все возможности. Понимаю, как тебе тяжело было перенести то, что с тобой случилось. Пойми одно: дьявол тут ну совершенно ни при чем.
Я быстро набираю и отсылаю текст, пока не началась тренировка.
Успеваю еще проверить почту, нет ли письма от Рианнон.
Ти-ши-на.
Остаток дня прошел без всяких происшествий. Я еще раз задумался над тем, когда же у меня появилась надежда на то, что мои дни смогут наполниться реальными событиями. Прежде я всегда старался жить так, чтобы со мной не случалось ничего, влекущего за собой какие-нибудь последствия; даже немного гордился тем, что хорошо овладел искусством в любых ситуациях выходить сухим из воды. Сейчас меня возмущает, что день проходит как-то более скучно, что ли. Ведь раньше я относился ко всему просто как к череде событий. Я был в них наблюдателем, а не участником, и времени с избытком хватало на то, чтобы бесстрастно их изучать. Мне это было интересно; теперь же все как-то утратило смысл.
Я тренируюсь. Еду домой. Выполняю какие-то домашние задания. Что-то ем за обедом. Смотрю телевизор в кругу семьи.
Это и есть ловушка, в которую попадают те, у кого появляется в жизни какая-то цель.
Все, что не имеет к ней отношения, кажется им бессмысленным.
Мы с Джеймсом ложимся спать раньше всех. Пол на кухне, обсуждает с матерью распорядок дня на выходные. Пока мы переодеваемся ко сну, шествуем в туалет и обратно – не произносим ни слова.
Я забираюсь в постель, и он выключает свет. Жду, что сейчас раздастся скрип кровати, но Джеймс не торопится ложиться. Он топчется посреди комнаты.
– Том?
– Мм?
– Зачем ты спрашивал, что я вчера делал?
Я сажусь в кровати:
– Да не знаю. Ты выглядел слегка… э-э… не в форме.
– Мне просто показалось это странным. Я имею в виду то, что ты спрашивал меня.
Джеймс идет к своей кровати. Слышу, как он ложится.
– Значит, ты ничего такого не почувствовал? – спрашиваю я, надеясь, что на поверхность его сознания хотя бы сейчас что-нибудь всплывет.
– Ничего такого, о чем стоило бы говорить. Помню один забавный момент, когда Снайдеру пришлось закончить тренировку раньше времени. Ему нужно было идти учиться с женой, как правильно дышать в родах, или типа того. Но я думаю, это было самое яркое воспоминание дня. Просто… тебе не кажется, что сегодня я тоже не в форме?
Трудно сказать, после завтрака я почти перестал за ним наблюдать.
– А почему ты спрашиваешь?
– Да просто так. Я себя отлично чувствую. Понимаешь, не хочу делать вид, что со мной что-то не в порядке, когда на самом деле я в норме.
– Ты выглядишь на все сто, – заверяю его.
– Ну, тогда ладно, – говорит он, устраивая подушку поудобнее.
Мне хочется еще что-нибудь добавить, но ничего такого не приходит на ум. Люблю я эти задушевные ночные разговоры. Когда выключается свет, даже слова начинают звучать как-то по-другому. Самыми удачными для себя я считаю такие вечера, когда приходится ночевать в гостях или даже просто в одной комнате с братом или сестрой или с самым лучшим другом. Подобные разговоры действовали на меня умиротворяюще, и бывали моменты, когда мне казалось, что можно в чем-то и приоткрыться. В конце концов ночь вступала в свои права, но засыпал я тогда совсем по-другому: не проваливался в сон, а именно засыпал.
– Спокойной ночи, – тихо говорю я. Но на самом деле прощаюсь. Я ухожу отсюда, покидаю эту семью. Я прожил в ней всего лишь два дня, но этот срок все же в два раза длиннее того, к которому я привык. И это только намек, слабый намек на то, какой была бы моя жизнь, просыпайся я каждое утро там, где заснул.
Я не должен об этом думать.
