Текст книги "Лучшая ночь для поездки в Китай"

Автор книги: Дэвид Гилмор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Одну минуту.

Я подумал: Бог послал мне мою леди цветов. Бог послал мое спасение.

Менеджер повернулся и направился обратно по проходу. Служащая, все еще сутулясь, открыла кассу и вытащила оттуда три пачки банкнотов. Она не стала задвигать ящик. Просто сказала, очень мягко:

– Пачки красятся.

Она положила деньги на кассу. Я сунул банкноты во внутренний карман на груди, одна пачка, две пачки, три пачки, и потом очень медленно вышел из банка. Я не смотрел назад. Я знал, что она там, что она смотрит мне вслед, что менеджер за своим столом, что мальчишка все еще вертит свой рюкзак. Я знал все это и не оборачиваясь. Я подумал, когда солнечный свет пронзил меня на улице: мне здесь нравится. Я должен остаться здесь.

Я уже был готов скользнуть в метро, когда неожиданно рядом затормозил полицейский автомобиль. Окно открылось. Я подумал: о, вот, значит, как все сходится.

Но коп сказал:

– Вам не нужны настоящие копы в вашем шоу?

Я сказал:

– Прошу меня простить.

Я посмотрел вдоль улицы. Я был всего в трех кварталах от банка.

Он сказал:

– Вы берете всех этих ребят, которые играют копов, почему бы вам не взять настоящих?

Я сказал:

– Да, конечно.

Его напарник, который был за рулем – немного постарше, – осмотрелся. Он сказал:

– На кого похож Ричард Гир?

Я сказал:

– На козла.

Молодой коп сказал:

– Он буддист, верно?

– Что бы там ни говорили, – сказал его напарник, поднимая руку и укладывая ее на ручку сиденья. – Он чертовски хорош в этом фильме.

– В том, где он играет копа?

– Да, в этом. Я слышал, он хотел сыграть в «Невзгодах», но они даже не пригласили его.

– Да?

Молодой коп сказал:

– Это было то кино, где они отрезают парню ногу?

– Нет, – сказал я, – это было в книге. В кино они просто делают его хромым.

Такси притормозило позади полицейского автомобиля. Я ему посигналил.

– Нет, – сказал старший коп, – было бы лучше с другим парнем. С парнем из «Крестного отца».

– Джимми Каан, – сказал я.

– Джимми Каан. Вот это парень что надо.

Водитель такси зажег огни остановки.

– Мне надо идти, ребята.

Старший коп сказал:

– Вы когда-нибудь брали интервью у Дина Мартина?

Я посмотрел вдоль улицы; у входа в банк все еще ничего не происходило.

– Нет. – Я снял куртку и положил ее, согнувшись, на тротуар.

– Знаешь историю о Дине Мартине? – спросил он своего напарника.

– Нет, этой не знаю.

Коп сказал:

– Один парень хотел взять интервью у Дина Мартина, так? И Дин сказал: «Вот что я тебе скажу, я не стану давать интервью тебе, если ты не дашь интервью мне».

– Чертов Дино, – сказал его напарник.

Уголком глаза в направлении банка я уловил какое-то движение, но смотреть туда не стал. Неожиданно молодой коп сел вперед и нажал кнопку на своем компьютере.

– Нам надо ехать, – сказал он.

Я сунул куртку под локоть, подошел к такси и залез в него. Я сказал:

– Следуйте за этим полицейским автомобилем, хорошо? Я с ними.

– Мне нужен адрес, – сказал шофер.

– Просто поезжайте, пожалуйста.

Когда я вернулся в отель, то уснул прямо в ботинках, деньги все еще лежали во внутреннем кармане моей куртки, брошенной на стул. Я нашел Саймона на берегу пруда недалеко от центра города – сидел руки под коленками. Болтал ногами. На нем были шорты цвета хаки и красные сандалии. Я сел рядом. В середине пруда мужчина моложе, чем я, мне кажется, я его узнал, наклонился над малышом, спуская на воду лодочку.

Я сказал:

– Саймон, тебе когда-нибудь снятся сны?

Он подумал об этом секунду, болтая ногами.

– Нет, – сказал он. – А тебе?

– Все время.

– Что тебе снится?

– Ты. Мне снишься ты, – сказал я.

– Это хорошие сны?

– Это замечательные сны. Они лучше всего на свете.

Мы смотрели на мужчину с лодочкой; он с сыном переходил вброд мелкую воду, малыш бил палкой по лодочке, отец улыбался и мягко отводил его маленькую руку.

– Я ненавижу это все, Саймон, – сказал я.

Он повернул ко мне маленькое встревоженное лицо.

Я сказал:

– Не беспокойся. Я возвращаюсь назад.

– С мамой все в порядке?

– Да.

– Она когда-нибудь входит в мою комнату?

– Да, она входит.

– Почему она никогда не приходит? – сказал он.

– Не знаю. Но она хочет.

– Тогда почему она этого не делает? – сказал он. Неожиданно я вспомнил, какой он маленький.

– Потому что она не знает как, – сказал я.

– Ты знаешь как.

– Да, – сказал я, – но я не знаю, как я это знаю.

Через мгновение он сказал:

– Ты теперь можешь прийти сюда, папа.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать. Я сказал:

– Ты хочешь сказать, жить здесь?

Он кивнул. В его лице промелькнула проказливая тень.

– Я не должен возвращаться назад?

Он покачал головой.

Я сказал:

– Ты уверен? Я не собьюсь с пути и все такое? – Я положил руку на его маленькую щеку. – Это самая лучшая новость, которую я когда-либо слышал, Саймон.

– Правда?

– За всю свою жизнь.

Одно мгновение мы смотрели на отца с сыном. Потом на пруд нашло облако; вода потемнела; неожиданный порыв ветра сморщил поверхность пруда.

– Саймон, скажи мне, что ты не передумаешь, ведь нет?

– Угу, – сказал он.

– Обещаешь?

– Обещаю. – Он коснулся моей груди маленьким пальцем, а потом снова сунул руки под колени.

– Тогда у нас впереди целый вечер, – сказал я.

И в самом деле, так оно и было.

Глава 10

Когда я проснулся, было пятый час утра. Я совершенно проснулся, целиком и полностью освеженный. Съел кусок бананового торта прямо из холодильника, потом еще один и выпил большой стакан молока. Посмотрел в окно. Каким прекрасным выглядит город ночью. Я осознал, что он всегда был прекрасным. Мне повезло, что я живу здесь, думал я. Так повезло. Я включил телевизор. Какими яркими были картинки, какими неотразимыми. Я чувствовал себя так, словно долгие месяцы был вдали от цивилизации. Хотел почитать журналы, посмотреть новости, послушать музыку. Я думал, что вернулся обратно в мир.

В пять тридцать я позвонил в компанию, дающую напрокат лимузины. Услышал хриплоголосого владельца.

– Тот же адрес? – спросил он.

– Нет, это отель «Челси».

– Отель «Челси», – повторил он, записывая, не спрашивая, что я делаю в такое время в отеле. Может быть, он знал. Он сказал: – Куда вы поедете сегодня, сэр?

Я сказал:

– В Гренадер.

– В какое время ваш рейс?

– Точно не уверен. Я хочу попытать удачу.

Он сказал:

– Рейсы на карибское побережье отправляются рано утром.

– Точно.

– Может быть, нам забрать вас прямо сейчас?

– Звучит неплохо, – сказал я.

– Приятного дня, мистер Роман, – сказал он.

Потом я позвонил М. Несколько звонков; она, должно быть, отключила автоответчик на случай, если полиция позвонит посреди ночи. Я сказал быстро, чтобы ей не пришлось ждать:

– У меня нет новостей.

Я мог расслышать ее вздох – ожидания снова ее обманули.

Я сказал:

– Я только хотел что-нибудь тебе сказать.

Пауза. Я сказал:

– Я всегда думал, что самой большой любовью моей жизни будет женщина. Но я ошибался. Это был он. Он был самой большой любовью моей жизни.

Она еще какое-то время помолчала. Потом сказала мягко:

– Я знаю это, Роман. Я всегда это знала.

– Да?

– С самого начала.

– Тогда хорошо, – сказал я.

– Хорошо, – сказала она.

– Пока, М.

Она подождала несколько секунд. Думаю, она ждала, не хочу ли я что-нибудь добавить, спросить. А потом:

– Пока, Роман.

Я вытащил синюю дорожную сумку, которую она подарила мне на день рождения тысячу лет назад. Подумал, не упаковать ли подушку, у них на Карибах нет пуховых подушек, но потом решил, что нет. Пошел в ванную и обыскал аптечку, пока не нашел пилюли морфина. Сунул их в сумку, а потом стоял и смотрел на них. Что, если они станут проверять багаж и по пути потеряют их? Вытащил пилюли и положил их в карман куртки. Льняная куртка, чудесная куртка. Они дали мне ее для шоу несколько лет назад. Вместо того, чтобы повысить зарплату. Ты сможешь получать кое-какую новую одежду, сказали они, но тебе придется ее вернуть, когда ты уйдешь из шоу. Никто не возвращал им одежду назад, но они все равно это говорили.

Я сунул сумку в шкаф. Пошел в ванную, почистил зубы и умылся. Холодная вода была восхитительной. Посмотрел на себя в зеркало. Неплохо. Неплохо для человека, который никогда не спит. Немного сбросил в весе. Это мне шло. Однако это не лучший способ, чтобы сбросить пару фунтов.

Я смотрел утренние новости, когда зазвонил телефон. Только-только начало светать, ясное голубое небо, солнце согревает деревья, сады и поля для игры в гольф. Если пролететь сейчас над городом, можно поклясться, что внизу простирается лес. Город в лесу. Все это было так красиво, что надрывало сердце.

Я спустился вниз. В вестибюле работал кондиционер, пол был натерт до зеркального блеска. Мистер Харт стоял у стойки администратора, одинокая черная фигура, словно ворон на почтовом столбе на расстоянии мили. Когда я поравнялся с ним, он поднял глаза.

– Вы сегодня покидаете нас, мистер Роман? – За дверью был виден лимузин, шофер курил сигарету, багажник открыт.

– Уезжаю на несколько дней.

– Звучит прекрасно, – сказал он. – Хороший уик-энд для путешествия.

– В самом деле.

– Знаете, как говорят… – сказал он, поднимая бровь.

– Как именно, мистер Харт?

– Перемена – лучший отдых.

– Действительно, это так. – Я повернулся, чтобы идти.

– Что сказать, если кто-нибудь будет вас спрашивать?

– Никто не будет, – со смехом ответил я.

– Но если вдруг?

– Скажите, что меня нет.

– Превосходный ответ, – сказал он.

– До свидания, мистер Харт.

– Взаимно, сэр.

У нас не заняло много времени, чтобы добраться до аэропорта, – мы мастерски ловили зеленый, обходили каждый поворот, перестраивались в другой ряд. Я сказал шоферу:

– Вы хороший водитель.

Он посмотрел на меня в зеркало – темнокожий, привлекательный, может быть, из Шри-Ланка. Он сказал:

– Благодарю вас, сэр.

Я спросил:

– Вам нравится ваша работа?

– О да, – ответил он.

– Хорошие люди?

– Большинство, – сказал он.

Я сказал:

– И это правда, не так ли?

– Простите, сэр?

– Ну, что большинство – хорошие люди.

– О да, сэр. Это так и есть.

Он посмотрел в зеркало заднего вида – не хочу ли я сказать что-нибудь еще, но я промолчал, и мы ехали в молчании по залитым светом улицам.

Наконец я сказал:

– Боже, какой прекрасный день.

Он с удивлением посмотрел на меня, словно я выхватил эту мысль у него из головы.

– Лучший день для поездки в Китай.

Я наклонился вперед со своего сиденья:

– Простите?

– Моя мать обычно так говорила. Когда бы ни выдался отличный день, она открывала окно и говорила: «Вы только посмотрите на это! Это лучший день для поездки в Китай». – Он посмотрел через плечо в переулок. – Не знаю, почему она так говорила. Мы никогда не ездили в Китай. Никогда, ни разу. Это просто одна из присказок, которые говорят родители.

– Чтобы вы никогда об этом не забыли, – сказал я.

– Точно, сэр. – Он неожиданно рассмеялся. – Не имеет никакого смысла, но помнишь до конца жизни.

Это теплый мир, думал я. Это теплый мир, и мне повезло в нем жить.

Я подошел к столу компании «Эр-Гренадер».

– На когда? – спросила девушка-клерк. Синяя жесткая униформа, изящные черты. Только легкий след того, что час слишком ранний, на ее лице. Может быть, макияж, чересчур решительный.

– Сегодня на утро, – сказал я.

– У вас есть билет?

– Боюсь, что нет.

– Бронь? – Она смотрела на экран компьютера.

– Целая куча. Но не на этот рейс.

– Тогда это будет дорого, – сказала она.

– Все в порядке.

Спокойная улыбка. Она сказала:

– Решили с ходу?

– Решил с ходу, в самом деле. – Я смотрел, как она поднимает глаза от экрана.

– Есть что-нибудь? – спросил я.

Она не могла не слышать озабоченность в моем голосе.

– Думаю, да, – сказала она. – Подождите минутку. – Она посмотрела через плечо на часы. – У нас есть одно место на рейс в Альбертвилль в 9.20.

– Неплохо.

Она пробежалась по клавиатуре.

– Когда вы хотите вернуться?

– Не имеет значения, – сказал я.

Она улыбалась.

– Вы действительно удираете.

– Еще бы!

– Но мне все-таки нужно знать дату возвращения.

– Как насчет следующей недели?

Снова клавиатура.

– Суббота вас устроит?

– Превосходно. Люблю возвращаться домой по субботам.

Я уплатил ей наличными.

– О, – сказала она. – Давным-давно не видела, чтобы кто-то платил наличными.

Она отошла к другому окошку, чтобы разменять деньги. Вернувшись, она сказала:

– Вы везете с собой багаж?

– Нет.

– Ваш паспорт?

– Вот он.

Она посмотрела в паспорт.

– Я вас знаю.

Послышался тихий звон. Она вручила мне посадочный талон.

– Приятного путешествия, – сказала она.

Я купил в дьюти-фри бутылку русской водки, а рядом – роман Элмора Леонарда. Секунду я колебался. Я думал, может быть, я должен взять себе что-нибудь хорошее, но потом решил – нет, ты не должен больше так думать.

То же самое было у стойки с сандвичами. Девушка в зеленом халатике спросила меня, положить ли мне масла в сандвич с тунцом. Я открыл было рот, чтобы отказаться, но потом сказал:

– Конечно.

– Соль?

– Побольше, – сказал я.

Она, улыбнувшись, посмотрела на меня и спросила:

– Вы были на диете?

– Что-то вроде того.

– По мне, вы выглядите прекрасно, – сказала она. – Мужчинам вроде вас диета не нужна.

Я подумал: водитель лимузина был прав.

В самолете я сел у окна; обычно я садился у прохода на случай, если мне понадобится пописать, но на этот раз я хотел видеть все, я хотел видеть, как город уходит у нас из-под ног. Мой город, мой дом, там, рядом с тисками домов у парка, это мой старый район, тот, где я играл в «кошелек или жизнь» туманными вечерами, и ходил кататься на санках, и совершал свои мелкие преступления. По этим улицам я мчался на велосипеде. Самолет описывал над городом дугу, каким он стал огромным, утреннее солнце сверкало в оконных стеклах, мили и мили автомобилей выстроились по дороге до горизонта. Через озеро, внизу лодка с парусом, грузовое судно, словно на картине Тони Беннета. Кто бы мог подумать, что Тони Беннет такой хороший художник?

А потом вперед и вверх, вперед и вверх, вперед и вверх. В сторону дома. В последний раз в сторону дома. Один последний прощальный взгляд на город, последний снимок этих домов, деревьев, церквей. Этих двориков, мощенных теплым камнем. Его здесь больше нет. Я не чувствую его больше. Он умер.

– Могу я предложить вам завтрак, сэр? – сказала стюардесса.

Одну секунду я размышлял.

– Нет, но вы можете принести мне выпить.

– Еще слишком рано, бар не работает.

– Что ж, если вы сможете раздобыть мне выпить, прекрасно. Если нет – это тоже прекрасно.

Она вернулась со стаканом томатного сока и сунула мне крошечную бутылочку водки.

– Никому не говорите, – шепнула она.

Я вылил водку в стакан. Я смотрел в окно, теперь под нами было тридцать тысяч футов. Перистое облако пролетело под нами, потом другое, догоняя остальное стадо, я полагаю. Потерянное облако. Я почувствовал, как начала действовать водка; шея расслабилась. Я откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза.

Кто-то рядом со мной спросил:

– Это ваше?

Женщина, сидящая у прохода, протянула мне журнал. Тощая, острый подбородок, короткая стрижка – вид хорошо ухоженной вороны.

– Нет, – сказал я.

– В этих самолетах никогда не дадут ничего хорошего почитать.

Я не ответил.

– Все хорошее тут же разбирают. Люди садятся в самолет, а потом, когда прилетели, берут с собой журнал.

Я хлебнул из своего стакана.

– Это так.

– Только подумать! Люди берут с собой журналы, когда выходят из самолета. Невероятно.

Я почувствовал, как все мои мускулы напряглись. Подумал: расслабься.

– Вы не хотите, чтобы с вами разговаривали, не так ли? – спросила она.

– Нет, я не возражаю.

– Это так необычно – встретить в самолете человека, который не хочет разговаривать.

Мы посидели в тишине; как приятно не думать о том, что бы такое сказать. Через некоторое время она открыла журнал и принялась читать. Демонстративно. Я думал: теперь я свободен от всего этого. Можете снять этот камень с моей души и повесить его на шею кому-нибудь другому.

Она сказала:

– Я еду, чтобы встретиться со своим бойфрендом. На случай, если у вас есть какие-то сомнения.

Я ничего не мог с собой поделать. Было что-то в настойчивой обнаженности ее чувств, что просто заставляло рассмеяться вслух.

– Что?

Она сказала:

– Я не хочу, чтобы вы думали, будто я просто летаю туда-сюда на самолетах, высматривая мужчин.

– Я в самом деле так не думал, – сказал я.

– У людей иногда бывают довольно странные идеи.

Когда я снова посмотрел в ее сторону, она оказалась прямо передо мной и словно смотрела какое-то веселое кино, которое крутилось у нее в голове, ее сухие губы слегка раздвинулись. Она откинулась на спинку сиденья. Я подумал: она готова мне что-то сказать. Потом она произнесла:

– Мой муж мне неверен. Я взяла его кредитку. Собираюсь потратить все его деньги.

Я сказал:

– Мне очень жаль это слышать.

Она отозвалась:

– Вы знаете, что он сделал?

Я мягко положил ей руку на локоть. И сказал:

– Мне очень жаль, но я больше не могу с вами разговаривать. Надеюсь, вы не обидитесь.

Когда я обернулся снова, она сидела в кресле на несколько рядов позади.

Глава 11

Я всегда любил аэропорт Альбертвилля, это собрание цементных блоков, в два этажа высотой, полы, натертые зеленой мастикой. Жарко, как в сауне. Опасно жарко. Люди произносили: «О боже», открывая дверь самолета, и chaleur,[5]5
  Жара (фр.).


[Закрыть] идущая волной от винта, приветствовала их. Но я всегда бывал счастлив, прилетая сюда, множество раз, в особенности когда мне было за двадцать, мое тело ничего не могло с собой поделать, только подчиниться возможности получить свое чувство событий. Я подождал, пока женщина с неверным мужем выйдет из самолета. Я ждал, пока не вышли все, глядя наружу, на бетонированную площадку перед ангаром, на зеленые поля, мерцающие от зноя; за ними океан, маленькая зеленая лачужка, на краешке которой в самом верху было единственное маленькое окошко. Я всегда видел ее, когда прилетал сюда, и всегда думал о ней. Я думал: я должен узнать, кто там живет. Но так никогда и не узнал. Мне не терпелось попасть в отель, не терпелось, чтобы все началось. Так что на этот раз я бросил толпу пассажиров и заторопился через бетонную площадку к домику. Черный полицейский поймал меня за локоть. Он сказал на островном французском: вам сюда. Я спросил его на университетском французском, кто живет в зеленой лачуге. Он прищурил глаза, всматриваясь.

– Это сарай для инструментов, – сказал он.

– Он выглядит как маленький домик.

– Это сарай для инструментов для тех машин, которые обслуживают самолеты.

– Никто там не живет?

– Насколько я знаю, нет.

– Никто там не спит?

– Никто.

– Pas de mystere,[6]6
  Никакой мистики (фр.).


[Закрыть] – сказал я.

– Pas de mystere, – согласился он, а потом кивнул в сторону цементного здания. – Vous allez par la.[7]7
  Вам туда (фр.).


[Закрыть]

Маленькое цыганское трио развлекало нас, пока мы ждали таможенников, у гитариста, который солировал, не хватало двух пальцев. Воздух загустел от сигаретного дыма. Люди щелкали зажигалками. Черный табак. Запах Франции. Женщина, стоявшая за мной, говорила, как ей понравилось мое интервью с Фрэнком Синатрой, незадолго до его смерти. Я сказал: это был не я, кто-то еще. Но она продолжала смотреть на меня, привлекательная женщина, за шестьдесят, ее красная помада напомнила мне о матери Джессики, и я понял, что интервью с Синатрой было только предлогом, ногой, которую выставляют вперед, чтобы не дать двери захлопнуться. Она сказала:

– Мне ужасно жаль, у вас такое несчастье.

Я сказал:

– Спасибо вам.

Она сказала:

– Мой муж умер от лейкемии.

Я сказал:

– Мне очень жаль.

Она произнесла, не спуская с меня взгляда, словно я могу исчезнуть, если она на секунду отведет глаза:

– Это не то, что я имела в виду.

Я ничего не ответил. Цыганский ансамбль заиграл «J'attendrai». Очередь двинулась вперед.

Она сказала:

– Когда я прочитала о вас в газете, мне захотелось написать вам письмо.

Молодая черная женщина, лет двадцати с небольшим, дерзко одетая, принесла поднос красных коктейлей с маленькими зонтиками. Я взял один. Сказал:

– Могу ли я предложить вам выпить?

Она не отводила глаз. Она сказала:

– Знаете, что я поняла?

Я сказал:

– Мадам, я ни в малейшей степени не хотел вас обидеть…

– Позвольте мне закончить, – сказала она с удивляющей настойчивостью. – Я поняла, что вы не можете представить себе следующие пять лет своей жизни.

– Уверен, что это правда.

– Пожалуйста, не отмахивайтесь от меня. Послушайте. Это становится нестерпимым – что все остается таким же, как было. Но я здесь, чтобы сказать вам, что это не так.

– Но бывает и хуже, – через минуту сказал я.

– Бывает. Но это будет не так, как вам представляется.

Очередь перед нами раздвинулась. Я сказал:

– Мне очень жаль – насчет вашего мужа.

Она меня словно не слышала.

– Это – главный аргумент. Это – единственный аргумент.

– Против чего?

– Вы думаете, что никто не знает, но я знаю. Я могу сказать.

Мы прошли в разные будки таможни. Я узнал таможенника. Теперь он поседел и отяжелел. Мы всегда приветствовали друг друга. Однажды, двадцать лет назад, я пошутил о том, что у меня в сумке пулемет, и он заставил меня прождать в промежуточной зоне три часа, тем временем все мои друзья прошли таможню.

Мы пожали руки, очень формально, он поставил штамп в мой паспорт, спросил, направляюсь ли я все в тот же город. Я сказал: да. Он спросил: каникулы? Я сказал: да. И брак, сказал он, как насчет этого? Я сказал: трудно. Это был правильный ответ для человека, у которого девять детей. Он сказал:

– Вы знаете, почему у меня девять детей?

– Почему?

– Потому что, когда я стану старым и начну класть в штаны, будет кому за мной присмотреть.

Выражение его лица ничуть не изменилось.

Женщина с губной помадой все еще смотрела на меня, когда я шагнул из здания аэропорта в слепящий солнечный свет, она нахмурилась, словно в уме все еще продолжала разговаривать со мной, гадая, получилось ли у нее сказать все правильно, выразиться достаточно ясно.

Я собирался взять такси, но потом подумал: нет, мне недостает давления тел вокруг меня, тел, запах которых я мог чувствовать, обезличенной болтовни, остановок, чтобы купить пива, и чтобы шофер вез свою девушку куда-нибудь за пару миль за город. Было только два часа; до заката были часы, и часы, и часы, и часы, вся вторая половина дня, целый вечер. Никакой спешки. Я сделаю это на воде, теперь это будет похоже на то, словно порезаться рыболовной леской.

Я вскарабкался в красный фургон и сел у окна сзади; мы стояли четверть часа, дымясь на солнцепеке, шофер тянул с отъездом, дожидаясь, пока наберется полный автобус, пассажиры начинали суетиться. (Мы скоро отправляемся? Вы сказали – пять минут.) Я смотрел в окно на пламенеющую зелень, за аэропортом поднимались холмы, высокие деревья вздымали верхушки над другими. Поднимались и сгибались надо мной. Войди в меня.

А потом дверь закрылась и мы тронулись, немецкую девушку прижало ко мне, когда мы рванулись вперед по крутящимся улочкам к вершине холма, а потом направились к побережью, море внизу, риф с белым козырьком пены, бьющиеся волны, немецкая девушка потела, обмахиваясь визой. Как давно это было, думал я, когда меня касалось чье-то тело, когда я чувствовал запах женского пота? Вот это и есть жизнь.

– Набились, словно сельди в бочку, – сказала она на веселом английском. У нее были красные прыщи на щеках, как у той девушки на похоронах. Дочери Клэр Инглиш. Я буду помнить, как ты выглядела, моя мамочка, но не ту, какой ты была в конце. Именно так она сказала? Что-то вроде этого. И все же довольно жестко. Но может быть, именно так они говорили друг с другом, обнажались до такой степени, как та женщина в самолете.

Там были все остановки, которые я представлял: высокий парень, лет двадцати, исчезнувший за пальмовым деревом (он слишком много выпил в самолете); бородатый профессор, купивший ящик местного пива и пустивший его по рядам; еще одна остановка, когда водитель охотился за CD сингалезского рока, того, который приводил в вибрацию автобусный скелет, пассажиры качали в такт головой. Мы со свистом внеслись в ущелье, горы смыкали свои руки с обеих сторон, океан скрылся из вида, через джунгли вилась река, а за ней виднелся город с красными крышами.

– Это рай, да, – сказала германская девушка.

– Будем надеяться, – сказал я.

В мире существует такая красота, думал я, такая красота.

Когда я ехал к отелю, всегда шел дождь, и на этот раз тоже. Мгновенная, неразборчивая заметка, как та, что делают ученики перед уроком. Небо потемнело, тень упала на тростниковые поля, капли дождя стучали о землю, стеклоочистители двигались, словно метроном. На другой стороне острова, над океаном, теперь непередаваемо серым, серым, словно утонувшие моряки, сверкали молнии, освещая небо. Музыка прекратилась; угрюмая тишина заполнила автобус. Пассажиры помрачнели, приходя в соответствие с погодой, белые лица повернулись к окнам, вода плескала из-под колес грусть тропиков; несчастные дети у дороги; полуодетый мужчина, шагающий кругами по грязному центру города. Водитель объезжал углы, делая по два гудка.

Наконец, достигнув дна вырубки, мы начали медленный подъем, водитель выжал сцепление, затем выжал его снова, и, когда мы приблизились к вершине, прямо на гребне, облака разошлись в стороны, ворвалось солнце, музыка вернулась, и пассажиры, словно они были заморожены, начали воскресать к жизни. Обычно я думал, когда мы доходили до этой части поездки: позволь мне жить здесь. Когда мои колени станут выдавать свою старость, позволь мне приехать сюда, чтобы умереть. Позволь мне однажды теплой ночью исчезнуть в море. Исчезнуть без следа. Дождь собирался в лужи, автобус теперь ревел вдоль пляжа, одинокий купальщик качался на краю моря и песка. И меня осенило в эти несколько секунд, что я работал на это всю свою жизнь.

Я постучал бородатого мужчину по плечу:

– Я выпью сейчас бутылочку этого пива, если вы не возражаете.

Я вселился в отель ближе к вечеру, в тот час, когда весь остров ручьями омывал золотой дождь. Я пробыл в номере не больше нескольких минут, когда владелец, Потц, маленький алжирец с эспаньолкой и бледно-голубыми глазами, постучался и вошел. Я не видел его с тех пор, как Саймон был малышом – округлые черты, словно шарик масла. Подумав об этом, я посмотрел на часы.

Он спросил о моей семье. Я сказал: все хорошо. Спросил о делах. Он сказал, что пока не так уж и плохо. Переходя на французский, он поэтично описал ураган и пару нераскрытых убийств (австралийцы), неожиданное нашествие на пляжи отелей «все включено». Из моего окна, словно на картине, можно было видеть пляж по другую сторону городка; за ним – синие горы. Обычно я обещал себе – всякий раз, как такси везло меня в аэропорт, что когда-нибудь я должен побродить по этим горам. Городки, где земля красная и все носят солнечные очки. С вершин этих гор, я слышал, можно увидеть все до самой Кубы.

Ленивая мужская жизнь.

Я сказал:

– Потц, tu fais toujours le péché? – Я хотел сказать: ты все еще рыбачишь, но вместо этого сказал: ты все еще грешишь?

– Comment? – переспросил он. Можно было понять, что у него в городе все еще имеется любовница.

Я повторил по-английски, и мы оба посмеялись над этим.

– Да, – сказал он. – Я все еще рыбачу.

– Toujours le meme bateau?

Да, у него все еще есть лодка.

Я спросил его, не даст ли он мне взаймы сотню гренадерианских долларов, что было шуткой, поскольку я вечно заказывал в отеле выпить, не имея соответствующей валюты. Я сказал: забыл зайти в банк, и по какой-то причине – может быть, это были просто хорошие манеры – он находил это поразительным, и так год за годом. Он отсчитал несколько голубых банкнотов из толстой пачки. О Потце ходили слухи, что он держит денежки для торговцев наркотиками, держит их в укромном местечке в баре, американские сотни пачками. О, и пушку тоже. Это придавало ему особую ауру, которой он тихо наслаждался, и американские девушки, в особенности студентки колледжей, принадлежащие к среднему классу, порой отправлялись с ним в постель.

Я сказал:

– Как твой сын?

– Хорошо.

– Все еще в Париже?

– В Бордо. Медицина. – Он произнес это на французский манер.

Я сказал:

– Он теперь в медицинской школе?

– Но он так одинок во Франции. Он хочет перевестись сюда. Мы поссорились на Рождество. Здешняя медицинская школа не слишком хорошая.

Я сказал:

– Могу поручиться, что вы по нему скучаете.

Он сказал:

– Я сказал ему, чтобы он не переводился. Но он очень непослушный мальчик.

Должно быть, я выпил в автобусе больше, чем осознавал, потому что неожиданно почувствовал себя совершенно измученным. Потц уходит, я ложусь на кровать, все еще застеленную, занавески вяло висят на окне, не двигаясь на знойном солнце. Отсюда мне видно дерево, пулей выскочившее прямо из джунглей. Это то же самое дерево, на которое я всегда смотрел по прибытии. Там живет птица, ворона, думаю я, взгромоздившаяся прямо на самую вершину. Никогда раньше не видел птицы на этом дереве. Я думаю, оттуда должен быть прекрасный вид. Я слышу голоса из комнаты подо мной, пара только вернулась после дня, проведенного на пляже. Должно быть, они с юга, может быть из Марселя, потому что говорят очень быстро. Множество жаргонных словечек. Я едва могу понять, о чем идет речь. Я думаю, полежу здесь немного, может быть, позже прогуляюсь на пляж, а может быть, пойду вверх по дороге, в тот бар, куда люди приходят, чтобы посмотреть на закат, шершни вьются вокруг сахарных напитков и заставляют французских девушек вскрикивать. Может быть, и нет. Может быть, я просто пролежу здесь до темноты.

Когда я проснулся, мне было слышно кваканье громадных лягушек в сырых джунглях и громадная луна светила в окно. Я посмотрел на часы; около восьми вечера. Я проспал несколько часов. Пот стекал у меня по груди, матрац подо мной был влажным. Занавески по-прежнему не колыхались. Из патио перед отелем я слышал легкую музыку, звуки вечерних голосов, голоса туристов, загорелых и омытых дождем, делающих первые восхитительные глотки алкоголя.

Дерева больше не было видно: оно растворилось на фоне ночного неба. Но я обнаружил, что думаю об этой вороне. Я гадал, там ли она еще, знает ли она, какой восхитительный кусок острова ей достался. Или это просто удобное место для насеста? Потом я подумал о женщине в самолете. Она была бы хорошенькой женщиной, если бы не эти ее волосы. Я представил ее теперь сидящей за столом, может быть, с мужчиной, может быть, она рассказывает ему свою историю, что сделал ее муж, на чем она его поймала и как долго это продолжалось. Как она взяла его кредитку и собирается потратить все его деньги. Какое хорошее время она выбрала, чтобы сделать это. И тем не менее в ней было что-то трогательное – ее свежая, непритворная боль.

Я был голоден, очень голоден. Взяв с собой куртку, я спустился вниз, в бар патио. Я думал, вернусь позже за русской водкой. Я занял столик у входа, откуда мог видеть людей, проходящих по дороге всего в нескольких ярдах, некоторые направлялись на пляж, другие поднимались наверх, в бары. Это был субботний вечер. Субботний вечер на Карибах.