Текст книги "Потерянный среди домов"

Автор книги: Дэвид Гилмор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава 5

Однажды после полудня, это произошло где-то в конце июля, я был в гараже, колотил мух, как вдруг заметил, что на дороге поднялась пыль, как раз там, где она пересекается с шоссе. Мгновением позже синий «моррис», подпрыгивая, приблизился по подъездной дорожке к дому. Он остановился, большое золотое облако взвилось над крышей, солнце сверкало на ветровом стекле. Все еще держа мухобойку в руках, я вышел из гаража. Дверь отворилась. Из нее вышел старик. Мой желудок ухнул вниз, как будто кто-то уронил в реку свинцовую трубу. Из всех возможных вещей, которые могли произойти, эта была самой худшей. Можно сказать, что прямо посредине моих летних каникул разорвалась бомба.

Он стоял передо мной на подъездной дорожке и вы – глядел превосходно, такой свежий, брюки развеваются на ветру, рука поднялась в приветствии. Он был счастлив вернуться, в этом сомнения не возникало. Должно быть, он по нас скучал.

Мы зашли внутрь. Старушка совершенно не удивилась. Должно быть, она его ожидала. Но меня беспокоило, что она ничего не сказала нам. Как будто это был сюрприз. Только подумайте, кто вернется на остаток лета!Я немножко посидел в гостиной, ожидая вердикта. Было бы не очень хорошо вылезти и спросить, к примеру: ты к нам надолго? Кроме того, было видно, что он делает над собой усилие. Вы понимаете, чтобы всем интересоваться, задавать вопросы, даже слушать ответы. Сначала я старался отвечать покороче, просто на всякий случай. А потом, назло самому себе, пришел вроде бы в восторг и начал выкладывать кучу всяких подробностей. Я хочу сказать, что сделать усилие, чтобы приспособиться, – это начать говорить, так что через некоторое время я уже сидел на краю кушетки и болтал со скоростью мили в минуту. Он кивал, как будто ему действительно было до всего этого дело. Я вскочил и подпрыгнул, словно тюлень, который охотится за рыбкой.

– А теперь расскажи отцу о своем табеле, – сказала мама, словно это был какой-то редкий документ.

И я отправился к холодильнику, чтобы вручить его ей. Даже когда мы были малышами, она устраивала кучу шума вокруг всего, что мы делали. Даже самый маленький дерьмовый рисунок прикреплялся на холодильник, словно это был Пикассо. Через некоторое время дурацкие каракули начинали казаться интересными даже мне. До тех пор, пока я не попал к учителю рисования, угрюмому проныре по имени Верной Моулд, и не спросил его, могу ли я посещать уроки рисования, а он посмотрел на мои маленькие деревья, растущие прямо из земли, и сказал, что, по его мнению, класс рисования и без того переполнен.

Я снял табель с холодильника и показал старику.

– Должен признать, очень неплохо, – сказал он, вытягивая ноги.

Даже несмотря на то что я знал, что все это – чушь собачья, я все еще не мог ничего с собой поделать – мне стало хорошо. Ведь это твои родители, точно? Они держат тебя за яйца.

– Взять хоть физику, – сказал вошедший Харпер. – Абсолютно очевидно, что кто-то на время хорошо прочистил мозги.

– Я выдержал, – сказал я. – Это все, что имеет значение.

' – Ты халтурщик, если бы меня спросили.

– Но никто тебя не спрашивает.

– Харпер, – сказала мама.

– Я просто говорю, чтобы никто не планировал, не дай бог, посылать его в Мичиганский технологический институт.

– В любом случае мы не можем себе этого позволить, – сказал старик.

– Ну хорошо, мальчики, – сказала мама. – Мне нужно поговорить с вашим отцом.

Я последовал за Харпером к дверям.

– Что, черт возьми, происходит? – прошептал он.

– Не знаю.

– Вряд ли они выпустили его.

– Ну, он ведь здесь.

– Черт, – сказал Харпер. – Он привез с собой вещи?

Мы пошли к «моррису» и заглянули через заднее стекло. Там была только маленькая сумка, в которую могла поместиться пижама.

– Что ты об этом думаешь? – Я посмотрел на Харпера.

Выглядит забавно, – сказал он. – Если бы его выписали, он бы привез с собой кучу всякого дерьма.

– Держи пальцы скрещенными.

И я вернулся к борьбе с мухами. Я лупил их мухобойкой, отдавая им coup de grâce [5]5
  Здесь: последняя честь (фр.).


[Закрыть]ногой. Хрусь. Глубоко удовлетворяющая деятельность.

Через некоторое время я услышал, как у меня за спи – ной открылась дверь-ширма. Возникло чувство, что это старик, но я не обернулся. Я хотел, чтобы он некоторое время полюбовался на меня, какой я мастер-мухобой. Странная вещь, мне хотелось показать ему свою ловкость. Убивать мух. В конце концов я обернулся.

– Эти мухи могут чертовски здорово покусать, – сказал он. – Надо было надеть рубашку. И ради бога, постарайся не разбить окно.

– Не разобью, – сказал я. – Я очень осторожно.

– Мама платит тебе за это?

– Нет. Я делаю это просто ради удовольствия. Приносит большое удовлетворение.

– Только до тех пор, пока цело чертово стекло.

Он осмотрел гараж невидящим взглядом и упер руки в бедра.

– Думаю, стоит немного порыбачить.

Я вроде как кивнул:

– Сегодня хороший день для этого.

– Не слишком ветрено?

– Нет.

Он спрашивал так, будто я эксперт. На самом деле рыбалка для меня самое мучительное занятие, к которому только приспособлен человек. Но он чего-то хотел, это я мог сказать точно.

– Куда планируешь отправиться?

– Через переправу, скорее всего.

– Это самая глубокая часть озера.

– Точно?

– Так, во всяком случае, я слышал.

– Значит, я смогу заодно заправить лодку. И съесть мороженое.

– В ней сейчас достаточно бензина.

Он кивнул так, словно это не имело значения.

– Послушай, – сказал он, – есть кое-что, о чем я хочу с тобой поговорить. Может, выйдем глотнуть свежего воздуха?

В последний раз, когда он меня куда-то с собой брал, мы немножко поболтали о птицах и пчелах, после чего я избегал девушек по меньшей мере год. Я должен был сидеть там и обдумывать вопросы о лесбиян – ках, чтобы он не слишком беспокоился. Для нас было неестественно говорить о чем-то важном, обычно всеми этими делами занималась мама, и мне не понравилось, как прозвучало его предложение. У меня было чувство, что навел его на эту мысль психиатр из клиники. Новый улучшенный вариант Па. Это было словно новехонькая пара штанов, которая была на нем и которая не подходила ко всему остальному.

Странная вещь, но, несмотря на то что он заставлял меня нервничать (я его боялся, признаю это), иногда я также чувствовал себя его защитником, словно я был единственным человеком в доме, который его понимает. Знает, чего по-настоящему он хочет, несмотря на то что он говорит. Было похоже, что он попал в ловушку к своей старомодной английской личности – он ходил в школу в Англии, когда был мальчишкой, – и иногда он бился об меня, как животное бьется в коробке, повторяя снова и снова бессмысленные действия, бессмысленные попытки вырваться, несмотря на то что они не срабатывают ни в первый, ни в сотый раз. Так что иногда я отклонялся назад, чтобы он не чувствовал себя совсем уж плохо.

Так или иначе, но мы двинулись через желтеющие поля. Нашли старую дорогу на дне оврага и двинулись по ней, старик смотрел под ноги, размышляя о том, что он скажет. Думаю, что его усилия только осложняли дело. Так бывает, когда изо всех сил стараешься слушать, а слышишь чертову кучу ненужных вещей. Но на лице его была мягкая улыбка, говорившая о том, что он хочет, чтобы все шло хорошо.

Мы добрались до края леса, поднялись на маленький холм и направились к болоту. Солнце исчезло в ветвях деревьев. Воздух стал прохладным. Появились комары. Мы шли поодиночке, он впереди, я сзади. Наступали на стволы деревьев. Это было страшноватое место; когда мы поздно вечером возвращались с танцев, все здесь напоминало сцену из фильма ужасов: лягушки квакают, сверчки заводят свою песенку крик-крик, крик-крик и все такое прочее.

Мы дошли до лодочного сарая, дерьмовой маленькой красной лачуги на краю озера. Полной комаров и мокрых купальников. Ничего нет хуже, чем пытаться надеть на себя мокрые плавки. Яйца наползают на живот. Мы выволокли коробку со снастью, пару удочек, свалили их в лодку и поплыли прямо на середину озера. Время было отличное, далеко за полдень, солнце искрилось на воде, все вокруг казалось вроде бы золотым, старик и я забросили свои лесы, он прикрыл глаза, потому что солнце отсвечивало от воды. Мы приглушили мотор, и теперь лодка едва ползла. Передвинув удочку, он присел рядом со мной на переднем сиденье.

– Люблю рыбалку, – сказал он. – Ни разу ничего не поймал, но все равно люблю.

– Это ритуал, – сказал я.

На одно мгновение мне показалось, что он меня не слышит. Он смотрел куда-то за горизонт.

– Ритуал? – переспросил он, по обыкновению слегка нахмурившись. Однако это было дружеское выражение. С оттенком озадаченности и обеспокоенности. Что заставило меня внутренне задрожать, как будто – ого – он не в своем уме. Я словно бы не к месту выскочил со своим объяснением.

– Я хочу сказать, что не имеет значения, поймаешь ты что-нибудь или нет. Главное, что тебя окружает. Садиться в лодку, быть на воде, компания, все такое. Это по-настоящему не имеет никакого отношения к рыбе.

– Ты так считаешь?

– Да, – сказал я. – У меня было такое же чувство, когда я ловил окуней с причала. Я стоял там целый день и снова и снова ловил одну и ту же рыбку. Со временем я даже стал узнавать ее в лицо.

Он потянул удочку, и леска потянулась из воды, с нее падали серебряные капли.

– Как ты думаешь, что случится, если я в самом деле что-нибудь поймаю? – спросил он.

– У тебя, наверное, будет сердечный приступ.

Я подумал, так ли уж здорово говорить такое кому-то, кто пробыл три месяца в клинике.

– Надеюсь, мне это не грозит, – сказал он.

Некоторое время все было тихо. Я чувствовал, как он обдумывает что-то.

– Знаешь, черт побери, ты получил очень хороший табель.

– Да, я прошел. Это огромное облегчение.

– Ты сделал большее. Твоя мама рассказала мне, что ты становишься первоклассным барабанщиком.

– Она это сказала?

– Буквально.

Она говорит, что я играю слишком громко.

– Мне она говорила другое. Хотел бы я однажды прийти и послушать тебя.

– Я буду нервничать.

– Пора привыкать к публике.

– Мне нужно некоторое время, чтобы разогреться, – сказал я. – Тебе потребуется терпение. И ты должен будешь меня поддерживать. И не слишком наваливаться, если я заиграю какую-нибудь дерьмовую песенку.

Он нахмурился.

– Жаль, конечно, но ты понимаешь, что я имею в виду.

– Я буду поддерживать тебя, – сказал он. – Всегда. Ты знаешь, что я раньше играл на банджо?

– Не может быть.

– Правда. Однако мне пришлось прекратить. Не мог больше брать аккорды.

Он посмотрел на левую руку, на изогнутые и трясущиеся пальцы, на которые упал во время войны люк резервуара.

– Так я слышал, у тебя есть девушка?

– Да. Она модель.

– У меня никогда не было девушки-модели. Хорошая девочка?

– Если ты ей нравишься…

– А ты ей нравишься?

– Да. – Я подождал минутку. – Что ты имел в виду? – спросил я.

– Ну, если бы меня спросили, ответ был бы, вероятно, «нет».

У меня заняло некоторое время, чтобы осознать сказанное.

– Почти, – уточнил я.

– В самом деле? – спросил он. – Мне пришлось ждать, пока я не попал в армию.

– Именно тогда ты и встретил маму?

– Нет, до твоей мамы я знал несколько других девушек.

– Ох.

– Была война, ты знаешь. В некотором роде особое время.

– Звучит довольно романтично.

– Так и было, только на странный манер.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал я.

– Может быть, и понимаешь.

Далеко – далеко через озеро я видел крошечное дерево, стоящее посреди равнины. Одно-одинешенько. Казалось, что там – другая страна.

Мы развернули лодку к солнцу; ветер изменился.

– Ты замерз? – спросил он. – У тебя мурашки.

– Нет, я в порядке.

– Хочешь вернуться?

– Нет, все хорошо.

Он затормозил лодку еще больше.

– Послушай, – сказал он. – Не хотел тебя тревожить, но есть кое-что, что я должен сказать. Мне жаль, что я был таким подлецом. Надеюсь, я не слишком тебя пугаю. – Он слегка пожал мне руку.

– Нет, – сказал я.

– Уверен?

– Совершенно.

– Потому что я чувствую себя не слишком хорошо. Веду себя как сукин сын, как говорили мы в армии.

– Все в порядке.

И. неожиданно, словно бы ниоткуда, у меня появилось странное желание разразиться слезами, прямо здесь, как ребенок. Это было слышно по моему голосу, он стал дрожащим.

– Не слишком – то хорошо пугать мальчишку вроде тебя.

– Все в порядке, папа.

– Хочешь обратно?

– Мне и здесь хорошо, – сказал я.

Он медленно повернул лодку по ветру.

Мы проехали еще немного; потом он заглушил мотор почти до полной остановки.

– У нас кое-какие проблемы, Саймон. И нужно, чтобы ты помог мне их решить.

– Здорово. А что такое?

– Семейные дела. Я не уверен, что мы сможем полностью удержать ситуацию.

– Что за ситуацию?

– Ну, когда вы двое в школе. И два дома. Я думаю, нам придется кое от чего отказаться.

– От чего, например?

– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Что ты думаешь насчет того, чтобы продать дом?

– Какой дом?

– Городской.

– Ничего себе, это не очень хорошая идея. Мне нравится то место.

– Ты, конечно, останешься в школе. Сохранишь своих друзей и все такое. Ты просто станешь пансионером.

– Пансионером?

– Да. В этом ничего плохого нет, не так ли? Я был пансионером, твой дядя Том был пансионером. Далеко не каждый живет на расстоянии улицы от места учебы.

Место учебы.Мне не понравилось, как это звучит. В этом было что-то раздражающее, в самом тоне отцовского голоса, и я почувствовал, как нервность возвращается. Теперь следовало быть по-настоящему осторожным. Когда кем-то напуган в детстве, то все еще боишься его, даже после того, как вырос, даже после того как стал больше, чем он. Я чувствовал, как этот старый страх возвращается, словно секунду или две назад он собирался наорать на меня или дать мне по уху. И даже несмотря на то что я теперь мог уклониться это не имело значения. Я чувствовал себя словно я все еще малыш и знакомая большая черная тень надвигается на меня.

– Я чересчур взрослый, чтобы становиться пансионером, разве не так?

Я не уверен, что смогу к этому привыкнуть.

– Ну, тебе придется, – сказал он. И что-то в том, как он это произнес, достало меня, вся эта краткость, словно я был просто надоедой. Вся эта чушь о том, что – бы перейти в место, полное чужаков, и все это знают, когда тебя заставляют каждое воскресенье ходить в церковь и разрешают только три свободных воскресенья в семестр. Я хочу сказать, что это было похоже на чертову тюрьму в сравнении с жизнью обычного ученика.

– Именно об этом ты хотел со мной поговорить?

– Не только.

– Нам стоит обсудить это.

– Мы и обсуждаем.

– Звучит так, как будто ты уже принял решение. Он фыркнул.

– Ну, я не думаю, чтобы у нас был какой-нибудь выбор.

– Значит, по-настоящему мы это не обсуждаем. Я хочу сказать, не имеет значения, что я скажу.

– Ну конечно имеет.

– Но есть ли у меня право голоса?

– У нас недостаточно денег для двух домов, Саймон.

– Значит, у меня нет права голоса.

Я отвернулся. Мы продвигались вперед в молчании.

– Может быть, нам стоит вернуться, – сказал он. – Я не думал, что ты будешь таким эгоистичным.

– Эгоистичным? – переспросил я. В ту же секунду, как прозвучит это слово, эгоистичный,понимаешь, что тебя просто-напросто собираются послать к черту. Я чувствовал, что меня несет куда-то, где я никогда не был раньше, но в любом случае не с ним вместе. – Ты вытаскиваешь меня сюда, чтобы якобы поговорить, а когда я не соглашаюсь с тобой, желаешь вернуться.

Он посмотрел на меня несколько изумленно.

– Я не собираюсь становиться пансионером. Если ты это со мной проделаешь, я убегу. Вот увидишь.

На долю секунды у меня мелькнула мысль выпрыгнуть из лодки.

Некоторое время мы двигались вперед, не глядя друг на друга. Наконец, глубоко вздохнув, он сказал:

– Мне очень жаль, если ты думаешь, что я – плохой отец.

– Так я и думаю.

Шум мотора.

Помню, как пару лет тому назад он и мой брат поспорили из-за лодки, из-за того, чтобы на ночь снимать амортизаторы. И Харпер держался до конца, говоря, хорошо, пусть так и будет, но это не всегда необходимо, зависит от погоды. Старик злился все больше, но не потому, что был прав, а потому, что ему противоречили, и он двинулся в сторону Харпера, словно собирался ударить его; только Харпер стоял на месте, глядя старику в глаза, и бросал ему вызов, их груди почти соприкасались, меня едва не хватил удар от возбуждения. Был даже момент, когда старик подал назад – он знал, что не может давить дальше, что ему ничего другого не остается, как только ударить Харпера, но если бы он это сделал, не исключено, что Харпер дал бы ему пинка под зад прямо в гостиной. Он сделал мину, как будто проглотил что-то действительно мерзкое на вкус. И я помню, как подумал: гм, игра пошла по-новому.

Он начал вытаскивать свою леску. Раздался щелчок большой катушки, потом звук водяных капель, падающих с лески, пока приманка плясала над водой. Он медленно толкнул дроссель. Чехол поднялся, опустился, и мы направились домой. На противоположном берегу я видел причал Тэллу-Хо-Инн, где однажды поймал пятифунтового окуня. Волны бились о корпус лодки, и я понял, что вспоминаю экзамен по физике, как я лежал в траве и представлял себе такой вот день.

Как раз когда мы приближались к причалу, он сказал:

– Ты действительно так считаешь, Саймон? Что я – плохой отец?

Это была заноза, которую я в него вонзил, и я был единственным человеком, который мог ее вынуть. Я не ответил. Но не потому, что я – хренов садист, а потому, что я чувствовал, что оно покидает меня, это чувство абсолютной правоты, и я начинаю чувствовать себя мерзавцем. Но я не хотел, чтобы он сорвался с крючка.

Мы вылезли из лодки и свалили барахло на причал, и я подумал про себя: Боже, я должен сказать что-то, взять свои слова назад, но сейчас было не время, так что я подумал – сделаю это через минуту. А потом мы пошли через болото, и я решил: вот выйдем в поле и я скажу что-нибудь, а когда мы вышли в поле, он немного опередил меня, так что я подумал: дождусь, пока он замедлит шаг. Если он замедлит шаг, это будет означать, что он хочет, чтобы я сказал это, и я скажу. Но он не замедлил шага, и вскоре мы оказались у подножия холма, дом над нами, и стали подниматься. Это был довольно активный подъем, не того сорта ситуация, когда хочется говорить на ходу, задыхаясь, и все такое, а потом мы оказались на вершине холма, и как раз когда я уже был готов выдать это, мы увидели старушку, сидящую на стуле на заднем газоне, и она помахала нам, и в ту же минуту, как она помахала, рыбалка закончилась, мы больше не были одни. Это было так, словно незнакомец уселся к нам за стол, и теперь мы оба старались вести себя прилично.

Мы немного прошли по полю и ступили на газон.

– Итак, – сказала мама, – как поживают мои дорогие мальчики?

Я прошел мимо нее в дом и направился в кухню. Я наливал апельсиновый сок, когда вошел отец. Он взял поддон со льдом из холодильника, а потом подошел и встал рядом со мной. Я краем глаза взглянул на него, он колол лед, он ждал, что я скажу, его лицо было вроде как открытым и полным ожидания, словно он собирался ответить что-нибудь хорошее, если я дам ему шанс. Но я не дал. Я больше не поддался нервам. Все прошло.

На следующее утро он вернулся в город. Я лежал наверху и ждал, что он поднимется, чтобы попрощаться со мной. И тогда я скажу. Но он этого не сделал. Просто погрузил вещи в машину и отбыл.

Глава 6

Неделей позже я наткнулся на младшую сестру Грета, Марго, в Хидден-Велли. Ей было четырнадцать, она была тощая и не слишком красивая, но удивительно сексуальная. Я хочу сказать, в ней было что-то, что немедленно заставляло чувствовать свой промах. Она как-то явилась к нам в коттедж в маленьком купальнике из трех треугольников, и я не мог оторвать взгляд от ее недоуздка. Закончилось тем, что мы принялись играть в какую-то тупую игру в воде с целой толпой ребятишек, и я посадил Марго себе на плечи, эти костлявые маленькие колени торчали по обе стороны моей головы, и говорю вам, все было так, словно не укуситьее потихоньку просто невозможно.

В общем, она курила сигарету на балконе, мы начали болтать и через некоторое время отправились прогуляться на поле для гольфа. Выяснилось, что она через несколько дней уезжает в лагерь. Она была младшей вожатой в лагере Скугог. Только представьте себе: всю ночь шлепать этих ребятишек, а потом возвращаться и петь песни у костра, и ребята-вожатые ждут, когда все лягут спать, чтобы остаться с нею наедине. Может быть, у меня чересчур живое воображение, но вы меня понимаете.

Закончили мы, сидя на холме, глядя на шале, где проходили танцы. Был теплый вечер и мягкая трава, а еще какая-то магия во всем, ансамбль уже играл. Через некоторое время Марго легла на спину в траве и, посмотрев на звезды, сказала:

– Что бы ты сделал, если бы это был твой последний день на земле?

– Не знаю, – сказал я, – а ты?

– Лучше не буду тебе говорить. А то возбудишься. – Она положила руки под голову.

На одну секунду я лишился дыхания.

– Нет, я в порядке, скажи.

– Наверное, легла бы с кем-нибудь в постель. Не хочется умирать, ни разу не сделав этого. Но ты уже, наверное, делал это.

Она глядела на меня, моя голова покрылась иголками и булавками. У меня было такое чувство, что она ждет, когда я ее поцелую, но я не хотел, чтобы все пошло не так, чтобы она с визгом скатилась с холма, и пришлось бы вызывать полицию, и все бы знали, что я – совратитель малолетних.

Я лежал рядом с ней, глядя на звезды, словно какое-то дерьмо, и невзначай моя рука легла рядом с ее рукой. Она ее не отодвинула. Я коснулся ее руки. Я почувствовал, что она слегка двинула пальцами. И тут я сел, делая вид, что потягиваюсь, и посмотрел на нее сверху, а потом наклонился и погладил ее щеку пальцами.

– Что? – спросила она.

– У тебя на щеке травинка.

– О, – сказала она, глядя прямо на меня. – Ты ее снял?

Я наклонился и поцеловал ее. У нее был чудесный рот, влажный и теплый, и следующее, что я знал, что мы катились по траве, я терся о нее бедрами, пока не почувствовал, что снова двигаюсь к темной планете. Д потом все стало совершенно белым, и было такое ощущение, словно какой-то мерзкий бес покинул меня. Я вам скажу, для юной девушки она была несомненно опытной. Потом она спросила, можно ли ей посмотреть, и расстегнула мои шорты, и приспустила белье, и стала смотреть на мой член, далее вроде провела по нему рукой и потом понюхала свои пальцы. Господи Иисусе.

Мы спустились с холма и отправились в шале. Я болтал со всеми. В самом деле, я чувствовал себя кинозвездой. Не помню, чтобы я когда-нибудь так классно себя чувствовал, словно я не могу ничего сделать неправильно.

Вернувшись домой, я рассказал об этом Харперу. На его лице отразилось что-то вроде паники, как будто я сделал что-то плохое, но у меня было чувство, что тут что-то еще. Как будто какому-то парню привалило слишком много удачи. Поначалу это классно, но через некоторое время очень хочется, чтобы он провалился в тартарары или что-то вроде этого. Или как минимум заткнул свой поганый рот. Что довольно трудно сделать. Я хочу сказать, одна из величайших вещей в девушках – это рассказывать о них другим парням. И если быть честным, я вообще не чувствовал себя плохо, я думал, что все это – просто класс, в особенности то, как она понюхала пальцы, исключая лишь одно – мысль о Скарлет, как она слушает об этом и лицо ее становится пустым. Так что я решил поберечь ее. Просто записать это в перечень плохих вещей, которые я совершил и о которых никому ничего не надо знать.

Где-то в начале августа раздался телефонный звонок. Трубку взяла старушка, немного поговорила, а потом вышла на задний двор, где мы пускали стрелы в картонную коробку.

– Мальчики, – сказала она, в руках ее дымилась сигарета, – завтра мы возвращаемся в город.

– Фантастика, – отозвался я. – Кто умер?

Она строго посмотрела на меня:

– Нам придется встать с птицами, и я не хочу, чтобы мы долго провозились. Так что приготовьте свои вещи сегодня вечером, о'кей?

Когда она вошла в дом, Харпер прошептал:

– Должно быть, старик.

На следующее утро, около полудня, мы отправились в город.

Был прекрасный день, все вокруг сверкало, как тогда, когда ты счастлив. Харпер уселся впереди со старушкой, болтая о том о сем. Я сидел сзади, читая журналы и глядя в окно. Это была утомительная поездка, я проделывал ее тысячу раз, знал все камни и маленькие ресторанчики у дороги, ружейный магазинчик, мост, поворот на Брейс-бридж, длинную гряду перекатывающихся холмов, а потом больше не на что было смотреть – между Барри и городом. Когда все закончилось и мы въехали на свою улицу (дома теперь стояли так мило, близко друг к другу), мне показалось, что наступил уже другой день.

Я помчался к парадной двери, мама закричала мне вслед, чтобы я взял что-нибудь из вещей. Я поднялся в комнату прислуги и позвонил Скарлет. Я боялся, что у нее будет занято или ее нет дома. Но она была там.

– Я вернулся, – сказал я.

– Когда выйдешь прогуляться?

– А когда нужно?

– Сегодня вечером, – сказала она. – И поторапливайся. Я должна тебе кое-что показать.

Это было все, в чем я нуждался. Я слетел вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и выскочил к машине.

– Хорош! – буркнул Харпер.

– Мальчики, – предостерегающе сказала мама. Путешествие несколько взвинтило ее нервы. Ей хотелось поскорее войти в дом, выпить чуток и поднять вверх ноги.

Я любил возвращаться в город. Любил, как пахнет моя комната в ту секунду, когда только открываешь дверь и входишь. В моем ящике было полно барахла: заколка для килта от одной старой подружки, любовное письмо от Дафни Ганн на голубой рифленой бумаге (в самом деле, она не казалась уродиной, пока не бросила меня), «Искатель-45», сломанный транзистор. Все это я выложил на кровать. Но чувство новизны быстро исчезло, и я сунул все обратно в ящик, не перебрав и половины.

В тот вечер я вышел, чтобы повидаться со Скарлет. Это был один из тех великолепных вечеров в городе, когда чувствуешь, словно кто – то зовет тебя. Я хочу сказать, ты почти слышишь голоса: «Выходи, выходи». Я направился к Форест-Хилл-роуд и уже через пол-квартала пустился вприпрыжку. Не думаю, чтобы я когда-нибудь был так счастлив, мне было чего ожидать, Скарлет, я снова в городе, то, как пахнет воздух, огни, мерцающие в окнах, машины, проезжающие мимо, – всего этого было больше, чем могло вместить мое существо. Я разговаривал с собой вслух, пытаясь объяснить воображаемой аудитории, как все потрясающе, как будто недостаточно было просто думать об этом. Я должен был на самом деле высказаться, найти подходящие слова. Срезав путь через маленький парк, где обычно катался на санках с Кенни Уитерсом, я повернул налево на Чаплин-Кресент. От розовых кустов шел аромат. Ну что за цветок, скажу я вам. Как будто наркотик или что-то вроде этого. Один вдох заставляет чувствовать, как будто впереди тебя ждет счастливая случайность, как будто наступят лучшие времена. Но в эту ночь на Чаплин-Кресент я впервые не ожидал новой жизни. Впервые у меня была именно такая жизнь, какую представляешь себе, когда нюхаешь розы.

Наверное, к двери подошел ее отец. Это был высокий долговязый парень с усами, в белых сливочных слаксах и дорогой рубашке. Но вот в чем странность. Его волосы были начесаны на лоб в битловской стрижке. Очень странно для такого парня. Я старался не смотреть на него. Я хочу сказать, не считая волос, он был довольно классного вида парень, немного похожий на Эррола Флинна.

– И кто бы ты мог быть такой? – спросил он.

– Саймон, – ответил я. – Саймон Олбрайт. Я – друг Скарлет.

– О да, Скарлет, – сказал он, складывая руки, как будто пытался вспомнить, когда в последний раз ее видел.

У меня появилось отчетливое впечатление, что он меня дурачит.

– И во сколько ты должен был увидеться со своей подружкой Скарлет?

– В девять вечера.

– А который теперь час?

– Девять вечера!

– Сейчас четверть десятого. У тебя что, нет часов? – Он подождал секунду, затем разразился смехом. – Входи, входи, – сказал он. – Я просто валяю дурака.

– Приятно было с вами познакомиться, мистер Дьюк, – сказал я.

В гостиной сидели пухлая женщина в красном платье и лысый парень, которого я раньше где-то видел.

– Я – Барри, – сказал лохматый. – А это моя жена Шерри. И я уверен, ты знаешь Элви.

Вот где я его видел. У этого лысого парня было телевизионное шоу, где он показывал старые черно-белые фильмы и брал интервью у людей, которыми никто ни капельки не интересовался. Знаете, вроде оператора какого-нибудь фильма 1940 года. Только бы он не подумал, что я поклонник знаменитостей. Однако старина Элви излучал доброжелательность ко мне и был вполне мил. Некоторые люди просто любят новые лица. Полагаю, он был одним из них.

– Присаживайся, пожалуйста. Эмили сейчас выйдет, – сказала женщина с британским акцентом.

Эмили?

На одну секунду мне показалось, что я в чертовой сумеречной зоне. Вы знаете, когда парень попадает не в тот дом и уводит не ту подружку, и никто ничего не замечает.

– Эмили, – позвала она. – Эмили.

Я услышал голос Скарлет из ванной комнаты:

– Господи! Подождите!

– Твой друг здесь.

– Ну, скажите ему, чтобы он подождал. Дверь ванной захлопнулась.

– Девочка отлично выражает свои мысли, – сказал я и оглядел комнату в надежде на улыбки. Ничего подобного.

– Итак, когда ты взялся за дело, Саймон? – спросил Барри. Он откинулся на стуле, в руке большой зеленый бокал, один из тех, которыми пользуются в замках, и я ясно понял, что он меня дурачит.

– За какое? – спросил я.

– Дело с нарушением закона.

– У меня нет ни малейшего представления, о чем ты говоришь, – сказал Элви, подмигнув мне. Я подумал, что его дружок уже всех затрахал и он хочет, чтобы я это знал.

– Я хочу сказать, когда ты начал нарушать закон? – продолжал Барри, как будто в первый раз я его проигнорировал. – Некоторые считают, что его нарушают все. А другие люди верят, что закон – священная обязанность. Я говорю, что закон есть закон и каждый, черт побери, должен ему повиноваться. Как насчет тебя?

– Зависит от закона, – сказал я.

– Хотелось бы знать, что это означает?

– Типа я не чувствую, что мое неотъемлемое право гулять где вздумается и подбрасывать взрывчатые вещества в дома, пока люди спят.

Он нахмурился.

– Это шутка, Барри, – сказала женщина.

– Но ты полагаешь, что нарушать некоторые законы совершенно нормально, – сказал он. – Я правильно тебя понял?

– Да. Точно.

– Какие, например?

– Ну, давайте посмотрим. В каких случаях, я думаю, нормально нарушать закон… К примеру, когда я перехожу улицу в неположенном месте. Если улица пустая, я не буду мучиться бессонницей от того, что перешел ее в неположенном месте.

– Значит, ты полагаешь, у тебя есть право решать, какой из законов стоит уважать.

– Ну…