Текст книги "Потерянный среди домов"

Автор книги: Дэвид Гилмор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Ну, в любом случае с этим покончено, подумал я и влез в такси.

Автобусная станция в Торонто – не то место, куда бы стоило привести любимую девушку. Я имею в виду, что она несколько суетливая и депрессивная. Я знаю, мои слова звучат как козлиные, но там на самом деле полно людей, они сидят повсюду, багаж перевязан веревками, и барахло вываливается из картонных коробок, кругом накурено, окурки бросают прямо на пол. Отвратительно. Просто невозможно себе представить, чтобы эти люди ехали в какое-нибудь милое местечко, только в дерьмовый маленький городишко на севере, где они усядутся в какой-нибудь слишком ярко освещенной кухне и станут курить сигареты, и им нечего будет сказать человеку, которого они приехали навестить, уже через пять минут после прибытия. Я знаю, что это правда, потому что у нас в коттедже был параллельный телефон, и иногда летом я осторожно брал трубку, закутывал микрофон полотенцем, так чтобы не было слышно, как я дышу, и подслушивал телефонные разговоры деревенских жителей. Им вечно нечего было, черт возьми, сказать друг другу, эта оглушительная тишина, и потом одна, например, говорит, ну, наверное, я лучше пойду постираю, и снова большая пауза, а какая-то женщина на другом конце говорит «да», и никто, черт возьми, ничего не делает, ни трубку не повесит, ни чего-то еще, просто сидят вот так, в оглушительной тишине, а я думаю, черт меня побери. Не верьте в это дерьмо, когда слышите, что деревенские – лучшие человеческие существа на земле. Потому что это чушь, у них самая тягучая и досадная жизнь, какую только можно себе представить.

В любом случае автобусная станция была заполнена этими людьми, у некоторых были транзисторы, игравшие музыку кантри, ту, где ребята поют себе под нос, настоящая дерьмовая музыка. Я перетащил гребаный чемодан на скамью, синюю от сигаретного дыма, и пошел в кассу.

– Могу я купить билет до Буффало? – сказал я, считая, что Буффало – это ближайший американский город.

– Туда и обратно?

– Только туда.

Парень посмотрел на меня, не могу сказать почему, и спросил:

– У вас есть удостоверение личности?

– Да.

– Вам оно понадобится на границе. Билет стоит пять долларов и двадцать пять центов. Автобус отправляется через час.

Полагая, что копы уже могут меня искать, как будто Е.К. натравил их на меня, и если это так, то автобусная станция будет первым местом, куда они явятся, я стащил двухтонный чемодан с лавки, выволок его на улицу, нашел местечко в тени под стеной и остался стоять там, глядя, как мимо проезжают автомобили. На углу прохаживались проститутки. Печальный старый человек подошел и заговорил с ними. Господи Иисусе, подумал я, не хотел бы я так закончить, на таком углу. Я просто не мог понять, как много людей живут такой дерьмовой жизнью. Почему все не убегают прочь, как я. Не поедут на юг во Флориду. Не приобретут загар. Не начнут все заново.

Все равно.

Так я стоял, высматривая полицейские автомобили, я имею в виду это свойство человека вроде меня, который вырос в местечке, подобном Форест-Хилл, и ходил в школу в местечке вроде Верхней Канады. Я хочу сказать, что у меня есть это чувство, его прививают очень рано, что есть такая штука, словно большая муха, которая вьется над головой, она всегда здесь, просто реет, и все, и если ты оказываешься вдруг неудачником, она набрасывается на тебя – и бац, как эти бедные хреновы оленьи мухи в гараже. Просто бац, и все. И тебе конец. Как тому бедняге Филиппу Фостеру, которого исключили за то, что он поджег вековое дерево. Я видел, как он шагал через двор на следующее утро, голова опущена, люди смотрят на него, словно он идет на казнь. Пугало уже одно то, что ты смотришь на него и думаешь, это мог быть я, благодарение Богу, что это не я, и даешь себе обещание, что будешь следить за собой, делать домашние задания, перестанешь болтать в классе, не возьмешь в рот спиртного, пока это не будет разрешено по закону. И куда он делся, этот мальчишка, которого исключили? Я никогда не видел его больше, это было так, как будто он упал с края земли.

Это было страшно, все это, мысль о том, что тебя могут вышвырнуть, что ты больше не будешь испытывать чувства принадлежности. Весной по воскресеньям, дважды в год у нас был церковный парад, мы все одевались в синие волосатые формы, с винтовками, беретами и гетрами, и начищенными пуговицами, и ремнями, и маршировали по Церковной улице, барабаны били и хлопали, звук эхом отражался от зданий, толпы народу стояли на тротуаре, глядя на нас, и мы чувствовали, что мы – сливки хренова общества, глядя, как эти тряпожопые мальчишки показывают на нас, насмехаются, притворяются, что маршируют, и мы думали все время, что они просто ревнуют, что они сами хотели бы пойти в такую школу, где тебя одевают как солдата и где ты маршируешь на глазах у всего мира, четыре сотни ребят маршируют по улице одновременно. И все – принадлежность. Принадлежность чему-то. У тебя возникает такое чувство, что, если ты сделаешь неверный шаг в любом направлении, в ход пойдет мухобойка, и следующее, что ты будешь знать, – это что ты стоишь на краю дороги с грязным лицом, глядя, как другие мальчишки маршируют мимо. Думая, боже, какие козлы, но втайне желая быть одним из них.

Вот такая чушь. Дерьмовая собачья чушь.

Стоя в тени, я видел, как большой серебряный автобус, качаясь взад-вперед, свернул с Бэй-стрит и въехал из-за угла на станцию. Двери со свистом открылись. Я знал, что это тот автобус. Я подождал, пока народ выйдет, а потом заторопился к нему. В автобусе был только водитель.

– Он идет в Буффало? – спросил я.

– Отправление через двадцать минут.

– Сесть можно?

Я взобрался в автобус, оставив чемодан у багажного отделения, и пошел прямиком назад. Окна были окрашены в зеленоватый цвет. Я скользнул на сиденье. Забавно, когда мне осталось совсем ничего до отъезда, я стал по-настоящему нервничать, будучи уже здесь, всего в нескольких минутах от воли. На станцию въехал полицейский автомобиль. Подождал там минутку, как упрямая собака, которая не знает, либо стянуть ваши отбросы, либо вас тяпнуть, а потом желтые огни зажглись, и автомобиль двинулся, очень медленно, вдоль по скату и дальше по улице.

Я так разнервничался, что захотелось выкурить сигарету. Я выпрыгнул из автобуса и пошел в универсам, который был рядом. За кассой работал китайский парень. Я спросил «Дю Мориерс», которые курила мама, заплатил парню сорок пять центов, взял какие-то спички и побежал обратно к автобусу. Я так торопился, что едва мог содрать тонкую обертку с пачки. Я зажег сигарету, сделал глубокую затяжку, дым кругами выходил у меня изо рта. Синее облако и запах табака напомнили мне старушку, когда мы обычно ездили в вечерние поездки по деревне и она просила меня раскурить ей сигарету.

– Ради бога, – говорила обычно она, – надеюсь, это не сделает из тебя курильщика.

Люди начали садиться в автобус. Они выглядели достаточно дружелюбными, а я не хотел наживать себе врагов, так что я помог парню в болтающихся на заднице мешковатых джинсах втащить сверток. Девушка с белокурым конским хвостом и темным макияжем вокруг глаз прошла по проходу несколько снобистски, словно она боялась, что кто-нибудь попытается пристать к ней, и она всем видом говорила «отвалите». До меня донесся запах ее духов. У меня было такое чувство, что она только что удовлетворила своего бойфренда, и готов спорить, что она по-другому выглядела, когда его удовлетворяла. А может быть, и нет. Может быть, она прогнала своего бойфренда. Вот о каком собачьем дерьме я думал. Не знаю, почему я вижу мир таким уродливым образом, одних тупиц, и развратников, и долбоебов, и кретинов, и неудачников, но в самом деле, то, что я вижу, это просто их парад, поэтому я каждую секунду говорю: благодарение Богу, я не такой, как этот козел. Должно быть, я нервничал, похоже на то. Иногда именно этозаставляет видеть вещи немножко в другом свете. Как будто каждый может дотянуться и впиться тебе в глотку.

Наконец двери закрылись и автобус двинулся с Бэй. Я уже некоторое время избегал думать о Скарлет, это было словно касаться электрического провода пальцем, просто чтобы посмотреть, что все еще бьет током. Но оттого ли, что я уезжал, это было не так болезненно, теперь не имело значения, с кем она. Так что, когда автобус совсем заполнился и набрал скорость, оказалось, что я снова думаю о ней, вспоминаю мелкие подробности: как обнаружил игрушечного медвежонка у нее в кровати или как она звонила мне летними ночами, я – в комнате мамы, нога танцует на стене. Парень, я даже потряс головой, до чего ж невероятно, как вещи могут изменяться. Я хочу сказать, если бы мне сказали тогда, знаете, в одну из тех ночей, когда светлячки бьются в садовое окно и моя мама сидит на крыльце, поджав ноги, слушая «Арривидерчи, Рома», если бы сказали: Саймон, через три коротких месяца все это исчезнет и ты окажешься в автобусе, направляющемся на юг во Флориду, школы нет, дома нет, Скарлет нет, я бы подумал, что кое-кто свихнулся. Я хочу сказать, только представьте себе, что может случиться в какие-тотри месяца.

Мы ехали по скоростному шоссе, покрышки издавали тот навязчивый звук по асфальту, сигаретный дым вился в воздухе; модно одетый итальянец на несколько рядов впереди повернул маленький фонарик над головой и читал книгу. Я же предпочел мечтать наяву, глядя в окно и думая обо всем том, что ждет меня впереди. Я открыл бумажник и пересмотрел бумаги, одну за другой. Свидетельство о рождении, школьная карточка, пятнадцать долларов мелкими купюрами. Конверт Е.К. Во внутренний карман, там, где, как предполагалось, должны храниться права, я засунул нашу со Скарлет фотографию. Это было фото, когда мы снимались вдвоем в кабинке в ту ночь на выставке. На ней белая рубашка и платок вокруг шеи, она смотрит прямо в объектив. Я глядел на нее и чувствовал ее запах. Это были духи «Бушерон», от их запаха мой желудок сотрясался. Я все еще любил ее, это так. Когда она услышит о моей поездке, кто знает? Назло себе я принялся мечтать о том, как кто-нибудь позвонит ей в Квебек, в пансион, она возьмет трубку в подвале, я почти вижу ее в длинной рубашке, волосы завязаны в конский хвост. Это ей не идет, от этого ее подбородок кажется слабым. Кожа выглядит немного желтой. Но стоп. Рубашка распахнута, она низко застегнута, и я вижу ее шею. И. маленькую впадину у горла. Я вижу ее у телефона, кто-то говорит ей, что я сбежал. Правда, скажет она, кроме шуток? Сбежал посредине ночи? И отправился в Техас?Она возвращается к себе в комнату, думая, что за авантюрист!.Потом я представляю, как выглядываю в окно на Форест-Хилл, смотрю на Данвеган-роуд, падает снег, будто на рождественских открытках, и вижу Митча, который идет по улице, маленькая коричневая фигурка на фоне снега. А рядом со мной, в этой мечте, Скарлет. Мы сидим в большом доме, очень спокойно, здорово пахнет, как будто внизу рождественская елка, и подарки, и вечеринка. Так, как всегда пахнет дом на Рождество. И мы двое сидим там, пока снаружи падает снег, и нельзя различить через окно ни звука.

Я думал про себя, что собираюсь путешествовать, уехать далеко-далеко, может быть в Китай, что меня не будет долгие годы, а затем, когда все решат, что я мертв и пропал, я вернусь. Может быть, я увижу семь чудес света, получу кусочек каждого, камешек или травинку, и привезу их Скарлет. И тогда она полюбит меня снова.

Или, может быть, я вступлю добровольцем во французский Иностранный легион. Буду воевать в другой части света; вернусь домой героем. И все вынуждены будут простить меня за то, что я сбежал. Я произнесу речь в своей старой школе в качестве почетного гостя. Осмотрю зал, полный ребят, и начну с чего-нибудь вроде «Помнится, обычно я сидел там».

Нет, конечно, я не стану этого говорить. Когда кто-нибудь говорит такое, он просто-напросто собирается всем надоедать. Может, он и помнит, где сидел, но точно не помнит, каково это было.

Автобус все дальше и дальше уходил в ночь.

Наконец он замедлил ход, было слышно, как печально завыл двигатель. Я выглянул в окно, в сотне ярдов от дороги была граница, вся освещенная знаками, будками и сверкающими желтыми огнями там, где выстроились в ряд машины.

– Приготовьте, пожалуйста, свои документы, – сказал водитель.

Мы притормозили у будки, двери открылись, и вошел мужчина в форме. Он двинулся по проходу ко мне, и я до того перепугался, что даже подумал, что мне придет конец, как только он заговорит со мной. Я ничего не мог поделать со своим колотящимся сердцем. Мужчина остановился на минутку поговорить с индейскими парнями, и они вдруг поднялись и вышли из автобуса. Я смотрел, как они идут к кирпичному зданию, строя из себя клоунов, как те ребята, которых все время выгоняют из класса. Путешествие в кабинет директора нисколько их не волновало. Они к этому привыкли.

Затем мужчина заговорил с итальянцем, сидевшим передо мной, и мое лицо словно сдавила маска, которую кто-то сзади сжимал. Чувствовал я себя так, будто готов подпрыгнуть и сдаться, напряжение было невыносимое, и тут мужчина перешел ко мне.

– Добрый вечер, сэр, – сказал он.

– Добрый вечер.

– Куда направляетесь?

– В Буффало, – сказал я.

– Хорошее местечко. Бизнес или удовольствия?

Я позволил себе слегка рассмеяться шутке.

– Определенно удовольствия.

– И как долго намереваетесь пробыть там?

– Приблизительно неделю.

– У вас багаж?

– Да. Чемодан.

– И к кому вы направляетесь?

– К другу.

– Какой у него адрес?

– Он заберет меня с автобусной станции.

– Как его зовут?

– Эйнсворт. Дик Эйнсворт.

Мужчина на минуту сделал паузу:

– Есть ли у вас какое-либо удостоверение личности, сэр?

Я дал ему школьную карточку и свидетельство о рождении. Он вернул карточку и секунду изучал свидетельство.

– Сколько вам лет?

– Шестнадцать.

По какой-то причине он перевернул свидетельство и посмотрел на обложку. Постучал по ней ногтем. Затем посмотрел вдоль прохода.

– Не последуете ли за мной, сэр? С багажом.

Когда мы вошли в кирпичное здание, там были только индейцы. Один из них поймал мой взгляд и сказал:

– Есть сигаретка, приятель?

Я дал ему одну и потом еще парочку для его приятелей. Я не хотел проблем, но и не хотел сидеть рядом с этими ребятами. У них были неприятности, и мне не хотелось, чтобы таможенники думали, что я с ними. Через некоторое время меня позвали в маленький зеленый кабинет. Металлический стол, два стула, портрет президента Джонсона в пластмассовой рамке.

– У вас слишком большой багаж для одной недели, мистер Олбрайт, – сказал мужчина.

– Ну, я неопытный путешественник. Вероятно, упаковал много лишнего.

– Ваши родители знают о том, что вы отправились в поездку, мистер Олбрайт?

– О да. – Я сказал это с легким смешком, как будто все это была шутка. Но мужчина не улыбнулся.

– Так что, если я им позвоню, они не будут удивлены моему звонку?

– Совершенно нет.

– И вы говорите, что ваш друг Дик Эйнсворт собирается забрать вас с автобусной станции?

– Да.

– Почему бы не позвонить ему, чтобы от забрал вас прямо отсюда?

– Ну, не думаю, что это хорошая идея, – сказал я, как будто таможенник намеревался испортить мне вечеринку или что-то вроде этого. Нет необходимости говорить, что это не сбило его с толку.

– Я не знаю номера телефона.

– Тогда пройдите туда и посмотрите, нет ли его там.

За стенами кабинета, прямо через коридор стояла пара телефонов-автоматов с телефонной книгой на цепочке. Я слышал, как разговаривают индейские ребята. Они пихались на своих стульях, словно мальчишки. Их черные волосы были разделены посередине и доходили им до груди. Они были очень тощими, все в черных джинсах и черных джинсовых куртках. Я подумал, почему их не пригласили в кабинет первыми.

Я подошел к телефонам, открыл телефонную книгу, нашел Дика Эйнсворта, на самом деле даже нескольких, и на секунду снова испытал радость, потому что подумал, а вдруг позвоню одному из них, объясню по телефону свою ситуацию и сумею убедить приехать и забрать меня.

«Послушайте, – сказал бы я, – вы меня не знаете, но я хороший парень, просто попал кое в какие неприятности, и надеюсь, что вы сможете мне помочь».

Конечно, это была плохая идея. Вышло бы только, что меня бы послали. С чего бы это совершеннейшему незнакомцу ехать сюда в середине ночи и контрабандой перевозить через границу ребенка? А если меня поймают на том, что я лгу, на меня действительно заведут дело. И привезут в школу в траханых цепях. Спасибо большое, Скарлет, теперь посмотри, во что ты меня втравила.

Я побрел обратно в кабинет того парня. У него была куча бумажной работы. Он посмотрел на меня и вроде даже как поднял брови, будто сделал вид, что ему хочется знать, что происходит.

– Его нет дома, – сказал я.

Он не слишком удивился.

– Подождите снаружи.

Я вышел и уселся. Автобус завелся и через несколько секунд отбыл. Остались только я и индейские парни в ярко освещенной комнате.

Мы сидели несколько часов. Я поймал взгляд таможенника и, улыбнувшись, покачал головой, словно говоря, если бы не вы, все было бы прекрасно. Он не улыбнулся в ответ. Он был словно машина, этот парень, наихудший тип человека, с которым можно столкнуться в жизни.

Через некоторое время он вышел из своего кабинета, вручил мне бумагу и сказал подписать ее.

– Что происходит? – спросил я.

– Вы отправляетесь домой. А если еще раз попытаетесь перейти границу, будете арестованы.

Мы вышли в темноту и сели в автобус, наполовину заполненный спящими людьми. В нем было душно. Потом мы отправились. Индейские парни порастратили задор, они притулились друг к другу, словно сломанные стулья. Я посмотрел на часы: было половина шестого. К завтраку станет известно, что я сбежал. Дьякон Артур начнет спрашивать, куда я подевался. Потом еще кто-нибудь спросит, потом еще. По столовой зашепчутся: «Видели Олбрайта сегодня утром? Где Олбрайт?», пока не найдется кто-то, кто знает. Шепотки усилятся:

– Он смылся.

– Когда?

– Посреди ночи.

В конце концов они дойдут до ушей дьякона. Будучи ответственным козлом, он встанет со своего места, вытрет рот и очень солиднообратится к главному столу. К этому моменту все уже будут знать и будут смотреть во все глаза. Дьякон подойдет к главному столу, повернется спиной, пройдет дальше, пока не приблизится к Психо Шиллеру. Он наклонится и прошепчет ему на ухо. Психо, понимая, что на него смотрят, не поднимет взгляда. Просто сделает маленькую заметку в блокноте и вернется к завтраку. Выждав необходимое количество времени, скажем, минуту или две, не больше, он поднимется и, по-прежнему ни на кого не глядя, выйдет из столовой. Вскоре после этого придется попотеть Е.К., директор школы в своем красивом пиджаке и Психо знают, как это сделать, Е.К. будет плакать, все лицо красное, и твердить: «Он отправился в Техас, он отправился в Техас».

А я, вместо того чтобы во весь опор мчаться на юг (я был в пятидесяти ярдах от абсолютной свободы), я, обсосанный, вернусь обратно. На перемене буду сидеть на заднем сиденье полицейской машины рядом с главным зданием, черт побери, на потеху всей школе. Придется вернуть одиннадцать долларов. Меня исключат. Я буду одним из тех парней, которые идут по квадратному двору: никто со мной не разговаривает, все жалеют меня, словно я прокаженный или что-то вроде этого. Я даже не смог сделать из этого траханое приключение.

Мы ехали, начало светать. Это было самое поганое утро, серое небо, немного дождит, все вокруг так безотрадно, грустные маленькие домишки то и дело мелькают за окном. Проносятся телеграфные столбы. Я вытираю запотевшее окно рукавом куртки. Еще несколько дерьмовых маленьких домишек как шлепок посреди ничего. Я сидел в задней части автобуса и дремал, слов – но старый простофиля. Наверное, мой мозг искал спасения во сне.

Автобус свернул с шоссе и двинулся по мрачной деревенской дороге. Я огляделся. Какой – то парень впереди готовился сойти. Я посмотрел на часы. Еще даже не было шести, но было до хренового светло. Мы въехали в маленький городок, очень симпатичный, с яркими цветными магазинчиками, бегущими вдоль реки. Автобус со скрипом остановился у крошечной станции. Окна запотели. Ничего не было видно. Парень, сидевший впереди, встал. Двери со свистом открылись. Я слышал, как он выходит. На мгновение все повисло, словно тарелка, вот-вот готовая упасть со стола. Двери начали закрываться. Я встал с кресла и заторопился к выходу.

– Где мы? – спросил я.

– Ниагарский водопад, – ответил водитель.

Я посмотрел на него. Он, глядя вперед, ждал.

– Могу я здесь выйти? – спросил я.

Он повернулся, посмотрел на меня. Он выглядел в точности как Дэнни Аэнг, парень, из-за которого меня бросила Дафни.

– Вы здесь живете? – спросил он.

– Да.

– Тогда выходите, – сказал он.

Двери снова открылись. Я вышел. Он вышел за мной, открыл багажное отделение внизу автобуса. Вытащил мой чемодан.

– Что у тебя там? Труп? – спросил он.

Мгновение спустя я стоял один на берегу реки и смотрел, как автобус сворачивает за угол к шоссе. Я перешагнул через чемодан. Поднял его на перила и сбросил. Он с брызгами упал в зеленую воду. Секунду продержался на поверхности, со всем моим барахлом, куртками, мокасинами, школьными галстуками, запонками, даже медалью за прыжки с шестом, полученное в восьмом классе, а потом очень медленно начал вращаться и направился в середину потока. Мой коричневый чемодан, полный моего барахла, медленно повернулся и двинулся к югу.

Я пошел вдоль реки. Минут через десять я наткнулся на знак, указывающий в сторону Соединенных Штатов. Такая большая стрелка. Я ощупал бумажник в заднем кармане. Он был все еще там. Я дошел до узкого деревянного моста и начал переходить по нему. Он был только для пешеходов. Роса на дереве. Очень скользко. Я перешел через реку. Посмотрел туда, куда отправился чемодан, теперь внизу мчалась только зеленая вода. Я не остановился. Но думал, что, может быть, кто-нибудь смотрит на меня. Я начинал замерзать. В конце моста, ярдах в тридцати, стояла маленькая будочка. Я подошел к ней, кишки завернулись внутрь. Подошел к окну. Мужчина в такой же форме, как парень прошлой ночью, открыл окошко. Он чем-то походил на капитана Кенгуру. Словно ночью немножко выпил и чувствовал себя не слишком хорошо, но достаточно бодро, чтобы это скрывать.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро.

– Переходите границу?

– Да, сэр.

– Надолго?

– Только на один день.

– Есть удостоверение личности?

– Конечно.

Он посмотрел мое свидетельство о рождении.

– О, и еще это, – сказал я и вручил ему ученический билет.

– А почему сегодня не в школе? – спросил он.

Это был мощный вопрос, мозги заработали со скоростью сотен миль в час.

– Школьные каникулы.

– Что?

– Сейчас школьные каникулы, – сказал я отчетливей, глядя ему прямо в глаза и улыбаясь так, как, мне казалось, должен улыбаться человек с по-настоящему хорошими отметками.

– Ну хорошо, – сказал он и вернул мне мои вещи.

Я медленно перебрался по сходням и вышел на улицу. Я не оглядывался. Сунул руки в карманы, огляделся, словно счастливый турист, и направился к дороге. Она слегка изгибалась, и через несколько минут я бросил взгляд через плечо. Потом побежал. Сзади раздался гудок автомобиля. Это был желтый «кадиллак». Я поднял большой палец. Автомобиль затормозил рядом со мной. Оконное стекло опустилось. Внутри гремела музыка. Это была песня с танцев прошлым летом в Хидден-Велли «Она еще покажет себя».

– Куда направляешься, парень? – спросил водитель.

– Во Флориду, – сказал я.

– Что ж, садись. Помогу тебе начать.

Мы проехали через город.

– Ты делаешь великое дело, парень, – сказал он. – Я сам всегда хотел его сделать. Просто послать все подальше, ты знаешь. Бац! И с концами!

Он провез меня несколько миль по главной магистрали и остановился у громадного моста.

– Просто стой здесь, парень, держись этого маршрута. – Он кивнул в сторону моста, громадного серого монстра с поднимающимися тросами, автомобили со свистом пролетали мимо нас. – Пятнадцать сотен миль по этой дороге, и ты во Флориде.

Я вышел. Он погудел мне и, прибавив скорости, двинулся к городку. Я отправился через мост. Ветер завывал. Мои волосы поднялись дыбом. Я мог опереться на ветер, такой он был сильный. Я шагал, и меня охватывал восторг. Остановившись на середине пути, я посмотрел вниз. Вода ревела внизу, так далеко, так далеко от меня.

Я сделал это, думал я, я это сделал!

До свидания, мама, до свидания, папа, до свидания, Верхняя Канада, до свидания, Скарлет, до свидания, Форест-Хилл, до свидания, Е.К., до свидания, общага, до свидания, Психо, до свидания, все. Никаких тяжелых чувств. До свидания. До свидания. Арривидерчи, Рома.

И я рванул на другую сторону. Ветер свистел словно ненормальный.

Вот так, кроме того, что ничего подобного не произошло. А произошло то, что я уснул в автобусе до Торонто и проснулся, когда мы остановились на автобусной станции на Дандас-стрит. Я едва не выскочил из своих штанов. Посмотрел на часы. Было только семь утра. Индейцы выходили первыми, и я почти растолкал их на ступенях, чтобы поторапливались. Я выхватил чемодан из люка, поймал машину. Сказал водителю, чтобы мчался во весь опор. Мы вернулись на зады Верхней Канады, сон мой как рукой сняло, я выпрыгнул на Килберри-роуд. Я дал колоссальные чаевые.

Сунув чемодан между изгородью и школьной оградой, я пробрался к задней подъездной дорожке. Дождь все еще шел, вокруг не было ни души. Я подошел к боковой двери спален, пройдя через подвал. Там стоял запах пыли и старых труб. Я открыл дверь в свою комнату. Е.К. повернулся и посмотрел на меня. Забавно, он даже не удивился. Только сказал:

– Господи Иисусе, – и снова отвернулся.

Через некоторое время он почесал плечо.

– Ты должен мне одиннадцать баксов.