Текст книги "Бойня продолжается"

Автор книги: Дэвид Герролд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

11. Близость

Разумная жизнь – это способ Вселенной познать себя. Иными словами, Вселенная так же самонадеянна, как и все мы.

Соломон Краткий

Я никогда не любил летать на самолетах. Никогда не любил смотреть из иллюминатора вниз. Видеть, что я держусь в воздухе лишь благодаря доброй воле Вселенной, не относится к моим любимым занятиям. Слишком часто испытывал я на себе эту так называемую «добрую волю».

С другой стороны, "Иероним Босх" не самолет, а круизный корабль, дрейфующий по безмолвному воздушному океану. Мы плыли сквозь мели окаймленных пурпуром облаков. Мягко и бесшумно, с неторопливой фацией скользили сквозь раскаленный тропический день и черную, с бриллиантовыми россыпями, тропическую ночь. Мы были рыбой-энтерпрайз поднебесья, сияющей, неумолимой, бесстрастной. Лучи наших прожекторов шарики, находили, исследовали. Джунгли внизу были черными.

Я решил, что мне нравится этот гигантский воздушный корабль. Я действительно мог здесь расслабиться, вне досягаемости от всего, что преследовало меня столько времени. Я снова чувствовал себя спокойно…

Конечно, это всего лишь иллюзия. Никуда не деться от того ужаса, в который мы направляемся, но хоть какое-то время я не желал иметь с этим ничего общего. Я парил над моими ночными кошмарами в мирных сказочных мечтах. Ах, если бы мы могли лететь так вечно, опоясывая земной шар снова и снова, никогда не приземляясь, как призрачная небесная легенда.

Однажды, когда мы еще летели над плоским голубым океаном, капитан Харбо показала на несущуюся внизу стайку дельфинов. Они выпрыгивали из воды и снова ныряли, вырывались за пределы огромной тени дирижабля и возвращались обратно. На какой-то момент я почувствовал простодушную радость – все-таки оставалось еще хорошее в этом мире. Еще жили существа, которые могли играть в морской пене. А потом это чувство исчезло, уступив место печали. Сколько осталось им жить? Попадут ли они в пятно красных морских слизней, ослабеют и умрут? Или этих нежных и прекрасных животных проглотит одна из пяти рыб-энтерпрайз, что рыскают по южной Атлантике? Или они просто в отчаянии выбросятся на берег, как сделали до них тысячи других? Мне захотелось каким-нибудь образом спуститься к дельфинам и предупредить их. Или спасти.

Или как-то защитить. Меня терзало чувство беспомощности и гнева.

Сейчас, когда мы все дальше углублялись в сердце великого Амазонского бассейна, это чувство росло. Капитан Харбо следовала по течению Амазонки, держась в основном над открытой водой или в пределах ее видимости. Наша тень огромным зловещим пятном скользила на запад по пушистой зеленой поверхности джунглей. Иногда внезапно и беззвучно наступающая темнота вспугивала ярко окрашенную птицу, кричавшую от страха. Несколько раз мы видели индейцев, останавливавших свои каноэ и глядевших вверх. А один раз заметили, как ребенок с криком бросился к своим родителям. Кто мог упрекнуть его в трусости? Гигантский розовый червь в небе – вы не побежали бы? Балкон оказался неожиданной роскошью – источником постоянного восторга.

Над океаном мы могли смотреть на светящуюся пену на фоне темной глубины прямо под нашими ногами. Тень дирижабля не рассекала волны, мы как бы плыли по непотревоженной поверхности воды. Позже, над джунглями, можно было видеть, как лунный свет жутковато отражается от сочной зелени внизу.

Миллионы глянцевитых листьев, каждый из которых сам по себе был недостаточно ярок, чтобы блестеть, но приглушенно светился, – миллионы этих листьев все вместе тем не менее искрились и переливались, мигая как звездочки. Они напоминали лунную дорожку на неспокойном море.

А потом, иногда, джунгли внезапно раздвигались, обнажая яркий, неожиданно пугающий проблеск, похожий на кусок темного зеркала, проглянувшего из чащи, чтобы поймать и отразить вспышку заблудившегося в ней света – освещенных луной облаков или лучей прожекторов. Это была всего лишь река или ее приток, приветливо подмигивающие нам, напоминая о своем заботливом присутствии.

Так я стоял, глядя в темноту, когда сзади неслышно подошла Лиз. Она молча облокотилась на перила рядом со мной, и мы стояли, дыша ароматами, которые приносил ветер, Внизу запах, наверное, был приторным. А здесь, в облаках, чувствовался тонкий привкус зелени и цветов. Но были и другие запахи, темные и незнакомые. Среди них выделялось постоянное увядание и гниение джунглей. Запахи земли отнюдь не неприятны, но некоторые из них были кроваво-красными, а однажды едва уловимо пахнуло горпом, но он был очень далеко, и смрад быстро исчез.

Лиз молчала. Она положила свою руку на мою, а спустя некоторое время обняла меня за плечи и привлекла к себе, будто мама – своего маленького уставшего мальчика. Теперь наступил ее черед быть сильной.

– Я прочитала твои записи, – сказала она. Потом, помолчав, спросила: – Что это означает?

Я усмехнулся:

– То же самое спросили Зигель и Лопец. Пока не знаю. Но знаю, что это правда. Чувствуется, что это правда. Мы снова помолчали. Просто позволили себе быть. Мы слушали, дышали, пробовали на вкус запахи воздуха. Я повернул голову, чтобы ощутить сумрак ее духов.

– Ты приятно пахнешь.

– Мне надо принять душ, – заметила она. – Я вся потная. Хочешь потереть мне спинку?

Я состроил ехидную гримасу.

– Даже не знаю, должен ли я соглашаться. Когда я был простым капитанишкой, ты могла приказать мне заняться твоим текущим ремонтом, но теперь я человек штатский и думаю, что подобные обязанности должны стать делом добровольным…

– Ну и не надо. Я позвоню Шону.

– Вы ведете грязную игру, леди.

– Точно. Я грязная. Ну, будешь тереть спинку или нет?

Дискуссию мы продолжили под душем. Пока я мыл ее, мы обсуждали разные мелочи, житейские дела. Показал ли ты кота ветеринару? Что хочешь на обед в воскресенье? Не забыла ли позвонить сестре? Что натворил наш ребенок? И все остальное в таком же духе. Сексуальные игры на время были забыты, как вещь несущественная. Если уж на то пошло, они бы только помешали.

Это была близость, которая превосходила обычную механическую интимность, и мы с Лиз наконец достигли такого состояния. Мы стали так близки, настолько знали тела друг друга, что нам не нужно было говорить об этом всякий раз, когда мы снимали одежду. Не было нужды все время говорить о сексе.

Раньше я бы не поверил, что такое состояние интимности вообще может существовать – когда два человека обнажены и их это не ошеломляет. И они настолько не осознают свой пол, что, какие бы сексуальные отношения между ними ни существовали, их обнаженность не играет никакой роли.

Более того, она не только не доминирует в их отношениях, а напрочь отсутствует. И только теперь, достигнув состояния умиротворенности и спокойствия, я понял ту глубинную связь, которая крылась под этим. Мы действительно стали партнерами.

Пока я ее мыл – старательно, любовно, с уважением, которое может дать только близость, мы разговаривали о работе и даже на какое-то время забыли о всей боли, связанной с ней, о ее тяжести и разочарованиях. Мы спокойно беседовали о загадках, с которыми боролись, словно это были просто интересные головоломки. Мы могли удивляться вызову, который мы бросали.

Страдания были признаны и забыты – теперь мы могли работать.

Я рассказал ей о своих мыслях, пока не сформировавшихся и наполовину непонятных, что и отражали мои записки. Рассказ мог прояснить ситуацию. Лиз слушала молча, лишь время от времени поощряя меня – иногда это касалось рассказа, иногда мест, которые я мыл. После того как я методично прошелся по ней сверху донизу в четвертый раз, она взяла купальный халат и стала мыть меня.

– По-моему, происходит трансформация, – говорил я. – Несколько трансформаций. Много. Но важнее всего, мне кажется, то, что они могут трансформироваться так, что мы воспримем заражение. Я думаю, что то мое замечание в компьютере – лишь небольшой фрагмент целого, но, по-моему, с этого можно начать.

Лиз повернула меня к себе, чтобы вымыть спереди. Для удобства я поднял руки. Она спросила:

– Какого же рода, по-твоему, эта трансформация? – Если бы я знал, то мы бы давно ее обнаружили, а не ждали, не так ли? Она улыбнулась беспомощности ответа. У нас всех вопросов было больше, чем ответов.

– Это похоже на составную картинку-загадку, – продолжал я. – Только большую, из пятидесяти тысяч кусочков, на решение которой уходит вся жизнь.

Мы как бы смотрим на кусочек и видим, что на нем изображена часть неба, а на другом – часть леса, а на третьем – часть червя, но общая картина не складывается. Мы начинаем понимать части, целые куски, но этого все равно недостаточно.

Мы по-прежнему не знаем, как сложить куски вместе. Но нас много, мы так близки и сейчас складываем так много отдельных кусочков вместе, что я думаю – я чувствую – в любой момент может получиться вселенское "ага!". И внезапно все, что мы видим, перестанет казаться набором разрозненных картинок. То ли мы отступим на шаг назад, взглянем то ли сверху, то ли сбоку или просто проснемся однажды утром и увидим перед собой очертания всей веши как большой эскиз, ожидающий, когда на нем заполнятся недостающие части. И тогда мы начнем передвигать куски неба, и леса, и червя на свои места. Пусть даже масса маленьких кусочков, по-прежнему нам неизвестных, останется. Мы перестанем складывать миллионы отдельных частей и начнем заполнять пробелы на одной большой картине. Я думаю, что ключ к разгадке – мандала. Мне кажется, следует думать о мандале, а не о червях – как мы думаем об улье и муравейнике, а не о пчелах и муравьях.

– Я всегда ненавидела составные картинки, – сказала Лиз. Мы вытирали друг друга полотенцами. – На них уходит столько сил. А потом, закончив, что ты видишь перед собой? Просто большую картинку, которая занимает весь обеденный стол. Через пару дней ты смешаешь ее и спрячешь в ящик. Никогда не видела в этом смысла.

– Ну, если мы не станем решать эту головоломку, то это нас смешают и положат в ящик, – мрачно заявил я.

– Ш-ш-ш, дорогой. – Она обняла меня и прижалась лицом к моей груди. – Только не сегодня вечером. Эта ночь – наша.

Мы долго молча стояли обнявшись. Наконец Лиз, потянувшись через мое плечо, посмотрела на часы.

– Нам надо поторопиться. Давай одевайся. В шкафу – новый смокинг. Я заказала его в ателье сегодня днем.

– О… – расстроился я. – А я тебе ничего не подарил.

– Ты подарил мне ребенка. И этого достаточно. Одевайся поскорее, пока мы не отвлеклись. Нельзя заставлять ждать капитана. Как тебе мое платье? Я все-таки остановилась на белом, в конце концов…

Являются ли симбионты партнерами или обычными паразитами, зависит от организма, в который они проникают. В то время как они явно симбиотичны к хторранским существам, в земных растениях и животных они не способны приносить пользу организму-хозяину и ведут себя только как паразиты.

Характер заражения нервными симбионтами/паразитами, в общих чертах напоминающий заражение личинками ядовитой жигалки крупного рогатого скота, лошадей, ослов, овец, коз, лам, страусов, свиней, собак, кошек и людей, предполагает, что жигалки тоже могут быть переносчиками нервных симбионтов.

«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)

12. Сад райских наслаждений

Существование жизни на Земле доказывает, что закон Мерфи универсален.

Если может случиться что-нибудь плохое, оно непременно случится.

Соломон Краткий

Идея капитана Харбо пообедать в небольшой теплой компании напомнила мне об Александре Гюставе Эйфеле. В 1889 году этот французский инженер построил на левом берегу Сены башню, возвысившуюся над сердцем Парижа. На самом верхнем этаже он предусмотрел для себя частные апартаменты, весьма удобные для изысканного отдыха. Они состояли из столовой, гостиной и даже спальни.

Месье Эйфель, должно быть, высоко ценил романтические возможности своего… шпиля. Это я пошутил.

Личный салон капитана Харбо производил ошеломляющее впечатление. Золотистый рассеянный свет от невидимых светильников заливал пространство, заполненное сочной зеленью. Дорожка из полированного дерева сначала петляла по небольшому парку, потом грациозными мостиками пересекала череду радужных прудов, покрытых цветками "Виктории Регии", красными и цвета слоновой кости и такими крупными, что я испугался. Даже Лиз ахнула от удивления и восторга:

– Я и не представляла себе…

Гарри Самишима, один из двух стюардов, которые сопровождали нас, при виде нашей реакции горделиво улыбнулся и начал показывать кусты орхидей и бугенвиллей, райских птичек и каскады чего-то с длинным латинским названием.

Самостоятельно я смог узнать только гибискус и темно-малиновый амарант.

Самишима терпеливо объяснял духовное значение сего великолепия – что-то насчет олицетворения райского сада и двенадцати мостиков, символизирующих двенадцать степеней просветленности. Я не прислушивался, пытаясь подсчитать в уме, сколько мог весить этот сад на воздушном корабле. Я не видел в нем большого смысла, хотя, с другой стороны, он делал обед с капитаном корабля поистине событием всей жизни. Учитывая то, для чего этот воздушный корабль построили изначально, можно было понять логику подобных затрат.

Лиз неожиданно повернулась к Самишиме:

– Это ваших рук творение, не так ли?

Гарри не стал притворяться. Это был низенький человек, склонный к полноте, а азиатские предки оставили ему в наследство внешность без возраста, но когда Лиз включила на полную мощность улыбку, бедняга насилу смог выдавить ответ. Он вспыхнул, отвесил поклон и растерял остатки способности говорить.

Лиз была элегантна, как королева. Но сейчас она совершила поступок, удививший даже меня. Она взяла руки растерявшегося Гарри в свои, поднесла их к губам и поцеловала, словно это были королевские сокровища.

– У вас руки настоящего художника. На них благословение всех жителей рая. Я потрясена тем, что сделали эти руки. Пусть они приносят только счастье человеку, который ими обладает.

Она отпустила его руки, и Гарри Самишима низко ей поклонился. Когда он выпрямился, его глаза были влажны от волнения. По-видимому, встречалось не так много людей, которые столь высоко оценивали его работу. Он провел нас через двенадцатый, и последний, мостик на укромную веранду, где стоял простой стол, и удалился.

Я посмотрел на Лиз. Она по-прежнему оглядывалась благоговении, ее лицо светилось от восторга.

– Это удивительно, – вздохнула она.

– Ты доставила этому человеку большое удовольствие, – заметил я. – Я и не подозревал, что ты так хорошо разбираешься в японских садах.

– Едва ли я разбираюсь в японских садах. Но я разбираюсь в садовниках.

Мой отец был садовником, – добавила она. – Японский сад – это утонченный маленький мир. Воплощение идеала. Место, чтобы любоваться и медитировать. Расположение каждого камня, каждого цветка тщательно продумано. Японский сад – не просто сад, он – молитва. Картина. Таким садовник видит рай. – Она медленно повернулась, плавным движением руки обводя все вокруг. – Этот сад – самоотречение. Такого святого места я еще не видела…

Она замолчала в восхищении, что сделал и я. Спустя некоторое время Лиз взяла меня за руку, а еще через какое-то время скользнула в мои объятия.

– Я и понятия не имела, что на Земле еще сохранились такие чудеса.

– Это не Земля, – шепнул я в ответ. – Это место поднимает тебя и уносит туда, куда захочешь. Это не просто святое место, оно волшебное.

На последнем мостике появилась капитан Харбо, улыбающаяся так, словно приберегала какую-то шутку. Мыс Лиз выпустили друг друга из объятий.

– Что такое вы сказали Гарри Самишиме? – спросила она у Лиз. – Я никогда не видела его таким возбужденным. Он чуть не плачет от счастья.

Лиз невозмутимо ответила:

– О, я просто сказала, что мне нравится его сад.

Капитан Энн Джиллиан Харбо приподняла бровь и окинула генерала Лизард Тирелли недоверчивым взглядом.

– Конечно, – сухо согласилась она. – Я видела его таким один-единственный раз, но это было, когда японский император остановился на втором мостике и просто разинул рот от изумления. Гарри едва не получил разрыв сердца.

Лиз промолчала, улыбаясь с самым простодушным видом.

– Кстати, – добавила капитан, – Самишима на самом деле бортинженер. Сад – это его… хобби. Но, по правде говоря, мне кажется, он считает как раз наоборот. Сад – его жизнь, а своими прямыми обязанностями на корабле он занимается как бы между прочим, только чтобы сохранить прекрасное место для своего сада.

Слова капитана Харбо достигли эффекта, на который они и были рассчитаны. Довольная улыбка Лиз превратилась в чистое изумление. Она лишилась дара речи.

Тогда капитан "Босха" повернулась ко мне и протянула руку с наманикюренными ногтями.

– Капитан Маккарти, я благодарю вас за предоставленную возможность продемонстрировать гостеприимство нашего судна вам и вашей невесте. Я венчала немногих, и только тех, в ком была уверена. И редко венчала здесь.

Однако… это особый случай, и он требует особого внимания. Надеюсь, вы понимаете и не имеете претензий к тому, что обстоятельства данного полета необычны и экипаж находится под известным прессом, стараясь выполнять требования экспедиции. Но сегодня, я думаю, вы увидите тот класс обслуживания, который сделал "Фантазию" знаменитой. И я благодарна возможности показать это вам и вашему генералу. Итак, спасибо.

Она дважды хлопнула в ладоши, и небольшая толпа стюардов ручейком влилась на веранду – с цветами, подносами, музыкальными инструментами и предметами Для сервировки стола. Все они улыбались и были одеты в ослепительно белую униформу. Я узнал Шона, он весь светился от гордости.

Если бы улыбка стала чуть шире верхняя половина головы у него просто отвалилась бы. Четверо стюардов несли бело-голубую хулу, еврейское свадебное покрывало. Я удивленно посмотрел на Лиз. Она вспыхнула, опустила глаза и подняла их только тогда, когда Шон поднес ей букет из крошечных бледно-лиловых и розовых цветов. Она приняла его с улыбкой. Я еще ни разу не видел Лиз такой – на какой-то момент мне показалось, я перенесся на годы назад и рядом стоит юная невинная девушка. Ангел не был бы столь прекрасен.

Художники Возрождения рыдали бы, увидев ее. Я забыл, где я, и просто смотрел на нее не отрываясь, пока капитан Харбо не подвела нас к положенному месту под хулой. Она кивнула одному из стюардов, и освещение уменьшилось, оставив нас в мягком золотистом полумраке. Позади струнный квартет "Фантазии" (Шон – на скрипке) начал играть медленную, но веселую интерпретацию баховского мотета "Иисус, моя радость". Лиз тихонько вложила свою руку в мою, и мы посмотрели друг на друга, как два подростка. Откуда-то смутно доносился речитатив капитана Харбо:

– Вступая в брак, вы даете один из самых священных обетов: две души соединяются, сливаясь в одну. Беря супруга, вы создаете семью. Сейчас здесь ваши личные интересы возвышаются до интересов семьи. Радости и печали, которые будет испытывать каждый из вас, отныне становятся радостями и печалями для обоих. Ваши жизни будут связаны столь неразрывно, что никто не сможет нарушить ваш союз, даже вы сами… – А потом капитан Харбо улыбнулась и добавила будничным голосом: – Это если вы сойдете с ума до такой степени, что решитесь на это.

И уже не так торжественно она продолжила:

– Лизард и Джеймс, по тому, как вы смотрите друг на друга, я вижу, что любовь между вами полна и окончательна. Это благодать Божия, которую Он ниспослал на вас. Блаженство, которое вы дарите друг другу. Запомните это чувство на всю оставшуюся жизнь, и ваш брак станет источником невероятной радости и удивления для вас самих и для всех окружающих. Лизард, что ты хочешь сказать?

Лиз взяла мои руки в свои. Был момент, когда мы замешкались, не зная, куда деть букет, но капитан Харбо взяла цветы и держала их, пока мы стояли, взявшись за руки, и смотрели друг другу в глаза.

– Джеймс, – начала Лиз. – Я даже не знаю, как начать. Я полагалась на твою силу много раз, гораздо больше, чем ты знаешь. Меня поддерживала твоя преданность, твоя выносливость, твоя способность откусывать от мира все большие и большие куски и потом отращивать челюсти, чтобы прожевать их. Мне плохо даются красивые слова. Я просто хочу, чтобы ты знал: ты – самый прекрасный человек на свете, и я буду любить тебя и заботиться о тебе и буду твоим другом, пока жива. Я всегда буду рядом с тобой. Что бы ни случилось, моя душа – твоя.

Ее глаза были такими зелеными, что мне захотелось нырнуть в них и остаться в глубине.

Джеймс? – напомнила Харбо.

– А?…

– Вы хотите что-нибудь сказать Лизард?

Я с трудом проглотил ком в горле.

– М-м. – Я моргнул, чтобы смахнуть слезы с глаз. – Лиз… я люблю тебя так, что едва могу говорить. Я словно в красном тумане. Я не могу обещать тебе ничего, что бы уже не отдал тебе. Но я могу повторить еще раз. Ты – моя сила. Ты – моя жизнь. Ты – место, куда я возвращаюсь, когда мне необходимо вспомнить, что радость, красота и смех по-прежнему существуют. Твоя любовь освежает мою душу. Без тебя я – ничто. Обещаю тебе, что буду любить тебя и заботится о тебе и буду твоим другом, пока жив. Я всегда буду рядом с тобой. Что бы ни случилось, моя душа – твоя.

На этот раз капитан Харбо не вмешивалась, пока слезы не полились по щекам у нас обоих. Когда я взглянул на нее, то увидел, что у нее тоже глаза на мокром месте. Струнный квартет плавно перешел к восхитительно игривой версии "Оды к Радости" из Девятой симфонии Бетховена.

Капитан Харбо теперь говорила спокойно.

– Не существует власти на Земле, которая могла бы официально заверить ваши сегодняшние обеты. Сами ваши обеты и есть необходимая гарантия. В сущности, это единственная гарантия, которая делает супружество возможным.

Тем не менее необходим символ вашего выбора, чтобы весь мир знал, что вы его сделали. – Капитан Харбо кивнула, и один из стюардов вышел вперед с атласной подушечкой в руках. На ней лежали два сияющих золотых кольца. – Это подарок от "Фантазии", – улыбнулась Харбо. – Лизард, наденьте кольцо на палец Джеймсу и повторяйте за мной: "Я, Лизард Тирелли, беру тебя, Джеймс, в мужья".

– Я, Лизард Тирелли, беру тебя, Джеймс, в мужья.

Она медленно надела кольцо на мой палец.

– Теперь вы, Джеймс.

Я взял второе кольцо, поменьше, и поднес его к кончику ее пальца. В это мгновение я поймал ее взгляд. Лиз снова стала юной девчушкой. Если бы я мог удержать ее такой навсегда! Я проглотил комок в горле и как-то сумел выговорить:

– Я, Джеймс Эдвард Маккарти, беру тебя, Лизард, в жены.

И надвинул кольцо на средний палец ее левой руки.

Когда я поднял голову, то увидел, что капитан Харбо держит тонкий бокал и бормочет молитву, сначала на идиш, а потом по-английски:

– Благослови его, Господь наш Бог, что дает нам сок плодов винограда. Пусть, поделившись этим вином, вы разделите свою жизнь. Пусть эта чаша радости длится всю вашу жизнь и еще полжизни.

Первой отпила Лиз, потом передала бокал мне, и я тоже сделал глоток.

Затем я держал бокал, а она отпила из него, и она держала его, когда я сделал свой второй глоток. Потом мы осторожно переплели наши пальцы и держали бокал вместе, выпивая третий, и последний, глоток. Каждый должен был сделать три глотка. Допить вино до конца было моей обязанностью. На какую-то долю секунды я удивился: что бы это могло символизировать?

Капитан Харбо взяла бокал, завернула его в атласную салфетку и положила на пол между нами.

– Властью, данной мне по праву мудрости и закона, объявляю всем, что начиная с этого момента перед лицом Бога и человечества Джеймс и Лизард отныне муж и жена. – Она рассмеялась. – Сначала разбей бокал, Джим. Потом поцелуй жену.

Я сделал сначала то, потом другое. Стекло удовлетворенно хрустнуло под крики стюардов: "Мазлтов!" и "Л'хайм!"

Поцелуй длился целую вечность.

В данный момент для нас важно, что нервные симбионты/паразиты адаптируются во множестве земных организмов-хозяев. Их можно обнаружить в лошадях, крупном рогатом скоте, собаках, кошках, овцах, козах, свиньях и людях. Например, Сан-Францисское стадо инфицировано практически целиком.

Почти каждый постоянный член этого стада либо уже покрыт толстым слоем розовой шерсти, либо она начинает у него расти.

«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)