Текст книги "Великое заклятие"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Дэвид Геммел
Великое заклятье

Тридцать лет назад я увидел девушку, которая взбиралась на скалу под проливным дождем. Слишком маленькая, чтобы дотянуться до верхних опор, она никак не могла влезть на вершину, но упорно держалась за скалу и отказывалась спускаться. В конце концов она обессилела и свалилась. Двадцать лет спустя она пожелала принять участие в четырехчасовом Лондонском марафоне. На пятнадцатой миле она сломала ногу, но продолжала бежать и через три часа пятьдесят девять минут финишировала.

Эту книгу я с любовью посвящаю Валери Геммел

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Небо над горами было ясным, и звезды сверкали, как алмазы на черном бархате. Стояла зимняя ночь, полная холодной ужасающей красоты. Снег лежал шапками на ветвях сосен и кедров. Здесь не было красок, не было признаков жизни. Все тихо – только ветки хрустят порой под тяжестью снега, и шепчет поземка, гонимая северным ветром.

Из леса выехал всадник в капюшоне, на темном коне. Конь медленно продвигался по глубокому снегу. Всадник, низко пригнувшись от ветра, придерживал у горла засыпанный снегом серый плащ. На открытом месте ветер сразу набросился на него, охватив со всех сторон, но всадник упорно продолжал свой путь. Белая сова, сорвавшись с высокой ветки, промелькнула мимо него. Бегущая по лунному снегу мышь вильнула в сторону, спасаясь от когтей хищницы, и ей почти удалось увернуться – почти.

В этой дикой глуши «почти» равносильно смертному приговору. Здесь существует только черное и белое, четко разграниченное, и оттенков серого между ними нет. Только противоположности: успех или неудача, жизнь или смерть. Ни оправданий, ни возможности наверстать.

Сова улетела, унося добычу, и всадник посмотрел ей вслед. Его ярко-голубые глаза на черном лице казались серебристо-серыми в лишенном красок мире. Чернокожий направил коня в лес.

– Мы оба устали, – прошептал он, потрепав скакуна по шее, – но скоро мы отдохнем.

Небо оставалось ясным. Ночью снегопада не будет, подумал Ногуста, и след, по которому он едет, не скроется и на рассвете. При лунном свете, проникающем сквозь кроны, он стал искать место для ночлега. Несмотря на плотный плащ с капюшоном и теплую нижнюю одежду, он промерз до костей. Больше всего страдали уши. В обычных обстоятельствах он замотал бы их шарфом, но вряд ли это разумно, когда преследуешь трех отчаянных беглецов. Тут надо прислушиваться к каждому звуку. Эти трое уже совершили убийство и не поколеблются повторить то же самое еще раз.

Ногуста бросил поводья на седло и потер уши. Они отозвались сильной болью. «Ничего, – сказал он себе. – Не бойся холода. Холод – это жизнь. Бояться надо, когда твое тело перестает с ним бороться, когда ты начинаешь ощущать тепло и сонливость. В этом обманчивом тепле спрятан ледяной кинжал смерти». Конь продолжал вспахивать снег, идя по следу, как гончая. Где-то там, впереди, остановились на ночь преступники. Ногуста понюхал воздух, но не уловил запах дыма. Костер им поневоле придется развести, иначе они умрут.

Понимая, что в таком состоянии с ними не справится, Ногуста съехал с тропы в лес. Надо найти укромную лощину или скалу, где он сможет сам развести костер и отдохнуть.

Конь споткнулся обо что-то под снегом, но удержался. Ногуста чуть было не вылетел из седла, а выпрямившись, разглядел среди деревьев хижину. Снежный покров сделал ее почти невидимой – не споткнись конь, они бы проехали мимо. Спешившись, Ногуста подвел коня к заброшенному дому. Дверь висела на одной кожаной петле – другая отвалилась. К длинному узкому строению под крытой дерном крышей примыкал укрытый от ветра навес. Там Ногуста расседлал и вытер коня, насыпал ему в торбу овса и накрыл его одеялом.

Обиходив коня, он перешагнул через наметенный у порога сугроб. Внутри было темно, но он различил серый камень очага. Там, как заведено в диких местах, лежали дрова, но их засыпал налетевший через трубу снег. Ногуста старательно отряхнул его, сложил дрова заново и достал коробочку с огнивом. Трут тлеет всего несколько мгновений. Если скудная растопка не займется сразу, ему придется очень долго возиться с кремнем и кресалом. Ногуста, сотрясаемый дрожью, отчаянно нуждался в тепле. Он высек огонь, и трут затлел. Ногуста поднес его к лучине, молясь шепотом своей звезде. Огонек, лизнув растопку, охватил сухое дерево, и Ногуста вздохнул с облегчением. Пока дрова разгорались, он осмотрел хижину. Ее строили с заботой и старанием. Углы пригнаны тщательно, мебель – стол, четыре табурета и узкий топчан – сработана добротно. К северной стене приделаны полки, пустые теперь. Единственное окно плотно закрыто ставнями. У очага поленница, оплетенная пыльной паутиной.

Раз никакого имущества здесь не осталось, хозяин, видимо, перебрался куда-то. Любопытно бы знать, почему. Строитель, судя по всему, был человек терпеливый и основательный. Такой за здорово живешь с места не сорвется. Следов женского присутствия не заметно – хозяин, видимо, жил бобылем. Возможно, он ставил капканы, а когда зверя в округе поубавилось, ушел, не забыв оставить в очаге дрова для случайного путника. От этого Ногусте казалось, что неведомый ему владелец хижины встретил его, как друга. Славное чувство.

Ногуста вышел к коню и снял с шеи пустую торбу. Спутывать его не было нужды. Из укрытия на холод животное не уйдет. Здесь в бревенчатую стену вделана каменная печная труба, скоро она нагреется.

– Тут ты отлично переночуешь, дружище, – сказал Ногуста мерину.

Забрав поклажу, он вернулся в хижину и укрепил дверь. Потом подтащил к огню табурет. Настывший камень очага впитывал в себя почти все тепло. Терпение, сказал себе Ногуста. Увидев ползущую по дереву мокрицу, он достал меч и приставил его к полену. Насекомое, добравшись до клинка, помедлило, повернуло назад и упало в огонь.

– Зря, – сказал Ногуста. – Могла бы спастись.

Огонь разгорелся. Чернокожий снял плащ и шерстяную рубаху, обнажив мускулистый, покрытый шрамами торс. Погрел руки и повертел в пальцах талисман, который носил на шее. Старинной работы вещица изображала золотую руку, держащую серебряный полумесяц. Тяжелое темное золото, никогда не тускнеющее серебро. В памяти снова прозвучал голос отца:

«Этот талисман принадлежал человеку, стоявшему выше королей, Ногуста. Великому человеку, нашему предку. Поступай благородно, пока носишь его, Ногуста, и тогда тебе будет дарован Третий Глаз».

«Вот откуда ты узнал, что на северное пастбище нагрянули разбойники?»

«Да».

«Почему же ты тогда не оставил талисман у себя?»

«Он выбрал тебя, Ногуста, – ты сам это видел. Он всегда выбирает. Уже много веков. Если Истоку будет угодно, когда-нибудь он выберет одного из твоих сыновей».

Но Исток распорядился иначе.

Держа талисман в руке, Ногуста устремил взгляд в огонь, но так ничего и не увидел.

Он достал из сумки вяленую говядину. Поел. Подбросил дров в огонь. Вытряхнул тонкие пыльные одеяла, лежащие на топчане. В отдалении от огня его опять затрясло, и он посмеялся над собой:

– Стареешь, приятель. Раньше ты так не мерз.

Вернувшись к очагу, он снова надел рубашку. В памяти возникло лицо с резкими чертами, всегда готовое на дружескую улыбку. Разведчик Орендо. Они прослужили вместе двадцать лет – сперва при старом короле, потом при его воинственном сыне. Ногуста всегда относился к Орендо с симпатией. Ветеран, одно слово. Если отдать такому приказ, выполнит со всей скрупулезностью. И сердце у него доброе. Как-то Орендо нашел в снегу полузамерзшего ребенка, принес его в лагерь и всю ночь возился с ним. Растирал, заворачивал в теплые одеяла – и отогрел.

Ногуста вздохнул. Теперь этот самый Орендо пустился в бега вместе с двумя другими солдатами, убив перед тем купца и изнасиловав его дочь. Девушку тоже намеревались убить, но удар ножом пришелся мимо сердца. Она выжила и назвала имена преступников.

«Не приводи их обратно, – сказал Ногусте Белый Волк. – Пусть умрут там. Обойдемся без публичного разбирательства – это плохо влияет на дух войска».

«Да, мой генерал», – ответил Ногуста, глядя в светлые холодные глаза старика.

«Не хочешь ли взять с собой Зубра и Кебру?»

«Нет. Зубр дружил с Орендо. Я сделаю это один».

«Разве Орендо не был и твоим другом?» – Банелион пристально посмотрел на него.

«Вы хотите видеть их головы в доказательство того, что они убиты?» – вместо ответа осведомился Ногуста.

«Нет. Мне достаточно твоего слова».

Ногуста черпал гордость из слов Банелиона. Он служил под Белым Волком около тридцати пяти лет, почти все свои взрослые годы. Генерал был скуп на похвалу, но солдаты относились к нему с нерушимой преданностью... Ногусту поразил поступок Орендо, но ведь Орендо назначили к отсылке домой – вместе с Зубром, и Кеброй, и самим Белым Волком.

Король пожелал исключить пожилых солдат из армии. Тех самых солдат, которые сражались за его отца и спасли дренаев, когда все, казалось, уже потеряно. Тех самых, что вторглись в Вентрию и разбили войска императора. Ходили упорные слухи, будто всех их отправят в отставку. Орендо поверил, потому и пошел грабить купца. У Ногусты в голове не укладывалось, что он участвовал в насилии и в покушении на убийство девушки. Однако девушка показала, что именно он был зачинщиком, а после вонзил нож ей в грудь.

Ногуста мрачно глядел в огонь. Так ли уж потрясло его это преступление? Он полагал, что хорошо разбирается в людях, и никогда бы не подумал, что Орендо на такое способен – но за прошедшие годы он не раз видел, на что способны даже самые хорошие люди. Видел кровь, огонь и смерть. Видел, как рушились мечты и разбивались надежды. Он пододвинул топчан к очагу, стянул сапоги и лег, укрывшись тонкими хозяйскими одеялами.

Снаружи бушевал ветер.

Проснулся он на рассвете. Хижина еще хранила тепло. Ногуста натянул сапоги, напился из фляги, надел плащ, взял сумки и вышел. Очаг сзади хорошо нагрелся, и под навесом тоже было довольно тепло.

– Ну, как ты тут, мальчик? – Конь ткнулся мордой ему в грудь. – Сегодня мы их поймаем, и ты вернешься в свою теплую конюшню.

В хижине Ногуста загасил тлеющие угли, сложил в очаге дрова для другого усталого путника и поехал дальше.

Орендо мрачно смотрел на аметисты, бриллианты и рубины, сверкающие в его перчатке. Со вздохом раскрыв кошель, он ссыпал их обратно в темную глубину.

– Куплю себе усадьбу на Сентранской равнине, – сказал молодой Кассин. – С молочным двором. Парное молоко я всегда любил.

Орендо устало покосился на него и промолчал.

– К чему? – ответил Эрис, приземистый бородач с маленькими темными глазками. – Жизнь слишком коротка, чтоб за свои же деньги покупать себе работу. Мне подавай столичные веселые заведения и домишко где-нибудь на Шестом холме. И чтоб на каждый день недели новая девка, стройненькая и смазливенькая.

Настала тишина: каждый вспомнил стройненькую, хорошенькую девушку, убитую ими в городе Юсе.

– Похоже, снега сегодня не будет, – промолвил наконец Кассин.

– Снег нам полезен, – сказал Орендо. – Он заметает следы.

– Кому нас выслеживать? – возразил Эрис. – В доме купца нас никто не видел, а переклички до завтра не будет.

– Они пошлют за нами Ногусту. – Орендо подбросил полено в костер. Ночь, которую они провели в лощине, была холодная. Он спал плохо, и его мучили жуткие сны, полные боли и смерти. То, что замышлялось как простой грабеж, обернулось убийством и несмываемым позором. Орендо потер усталые, покрасневшие глаза.

– Подумаешь! – осклабился Эрис. – Нас трое, и мы так легко не дадимся. Я этому черному ублюдку сердце вырежу.

Орендо сдержал гневный ответ.

– Ты еще не видал Ногусту в деле, парень, – и молись, чтобы не увидать никогда. – Орендо отошел к дереву помочиться и бросил через плечо: – Это настоящий дьявол. Мы с ним выслеживали как-то четырех головорезов в сатулийских землях. Он читает следы на камнях и вынюхивает добычу, когда ищейки пасуют. Но не это делает его опасным. – Моча выходила из Орендо медленными, ритмичными толчками. Он уже год маялся с пузырем, и ему приходилось вставать по нескольку раз за ночь. – Хотите знать, почему он опасен? Он не тратит времени на похвальбу. Убивает, и дело с концом. Когда мы нашли тех четверых, он просто явился к ним в лагерь и прикончил их. Говорю вам, с ним лучше не связываться.

– Все верно, – послышался густой бас Ногусты. – Так оно и было.

Орендо замер, ощутив приступ тошноты. Моча иссякла. Он завязал штаны и медленно обернулся. Эрис лежал на спине, и в его правом глазу торчал нож. Рядом растянулся Кассин с ножом в сердце.

– Я так и знал, что пошлют тебя, – сказал Орендо. – Как тебе удалось найти нас так быстро?

– Девушка осталась жива.

– Слава Истоку, – вздохнул Орендо. – Ты один?

– Да.

Меч чернокожего оставался в ножнах, и в руках не было ножа, но Орендо знал, что все равно с ним не справится.

– Это хорошо. Не хотел, чтобы Зубр видел меня сейчас. Ты отведешь меня в город?

– Нет. Ты останешься тут, со своими друзьями.

Орендо кивнул.

– Скверно заканчивается наша дружба, Ногуста. Ты должен привезти назад наши головы?

– Белый Волк сказал, что верит мне на слово.

В Орендо шевельнулась надежда.

– Послушай: я ведь только караулил. Не знал, что они замышляют убийство. Сделанного не воротишь, но в этом кошельке столько дорогих камней, что мы с тобой могли бы жить безбедно. Дворец могли бы купить. Скажи им, что убил меня, и возьми себе половину.

– Именно это я и скажу им, потому что мы умрешь. Ты не просто караулил – ты изнасиловал девушку вместе с этими двумя, а потом заколол ее. Пришло время расплатиться за это.

Орендо переступил через тела своих спутников, снял перчатки и протянул руки к огню.

– Меня хотели отправить домой. Что бы ты почувствовал на моем месте? На месте Зубра? Ну понятно – ты у нас особый случай. Первый боец. Не такой старикан, как мы. Тебя никто пока не отправлял на свалку – но отправят еще, Ногуста, дай срок. – Орендо сел, глядя на огонь. – Мы ведь не собирались его убивать, купца-то. Он стал бороться, вот Эрис его и зарезал. Тут прибежала девушка – прямо с постели, в одной рубашонке. Сам не знаю, что случилось потом. В комнате вдруг похолодало, это я помню, и меня обуяли ярость и похоть. С другими произошло то же самое – ночью мы как раз об этом толковали. – Орендо поднял глаза на черного воина. – Клянусь тебе, Ногуста, тут дело нечисто. Может быть, купец был колдун. Туда вошло зло, и всех нас одолело. Ты же знаешь: за все годы, что мы прослужили вместе, я ни одной женщины не взял силой.

– Однако три ночи назад ты это сделал. – Ногуста ступил вперед и обнажил меч.

Орендо вскинул руку.

– Ты позволишь мне уйти из жизни самому?

Ногуста, кивнув, присел на корточки по ту сторону костра. Орендо медленно вытащил кинжал. Какой-то миг он раздумывал, не метнуть ли его в чернокожего. Но ему снова вспомнилась девушка, вспомнились ее мольбы о пощаде, и он полоснул себя клинком по левому запястью. Обильно потекла кровь.

– У меня в седельной сумке лежит фляжка с брагой. Достань, а?

Ногуста дал ему флягу, и Орендо выпил.

– Мне жаль ту девушку, искренне жаль. Поправится она?

– Не знаю.

Орендо сделал еще глоток и перебросил флягу Ногусте, который тоже приложился к ней.

– Неправильно все это. Недаром же говорят, что королям доверять нельзя. В былые времена мы знали, что к чему. Вентрийцы вторглись к нам, а мы защищались. Мы знали, за что сражаемся. – Кровь Орендо образовала лужицу на негу. – Потом юный король убедил нас, что мы должны вторгнуться в Вентрию и заставить императора прекратить войну. Никаких захватнических притязаний, говорил он. Мир и справедливость – вот все, чего он хочет. И мы верили ему, так? А погляди на него теперь! Император Сканда, мечтающий завоевать весь мир. Теперь он собирается войти в Кадию, без всяких захватнических притязаний, конечно... ублюдок этакий! – Орендо лег навзничь, и Ногуста, обойдя костер, сел рядом с ним. – Помнишь мальчонку, которого я спас?

– Помню. Ты совершил тогда доброе дело.

– Думаешь, мне это зачтется? Если, конечно, все это есть – рай и прочее?

– Я надеюсь, что есть.

– Вот я уже и холода не чувствую, – со вздохом сказал Орендо. – Это хорошо. Всегда терпеть его не мог. Скажи Зубру, чтобы не судил меня слишком строго, ладно?

– Уверен, что не осудит.

Глаза Орендо широко раскрылись, и он проговорил:

– Демоны есть. Я их вижу. Они существуют!

С этими словами он умер. Ногуста взял кошель с драгоценностями, взглянул на синее, без единого облачка небо и поехал обратно в город, ведя за собой трех лошадей.

Демоны кишели в воздухе над городом Юсой – тощие, мертвенно-бледные, с длинными когтями и острыми зубами. Обычный глаз не мог разглядеть их, и для простого люда они, казалось бы, не представляют угрозы.

«Зачем они здесь? – думала Ульменета. – Для чего парят над самым дворцом?» Монахиня, расчесав толстыми пальцами коротко остриженные светлые волосы, тяжело поднялась с постели, налила в таз воды и умылась. Потом тихо отворила дверь и вошла в опочивальню королевы, смежную с ее комнатой. Аксиана спала, лежа на спине, обняв тонкой белой рукой шелковую подушку. Ульменета с улыбкой вспомнила, что всего пару лет назад королева вот так же обнимала во сне игрушечного одноглазого львенка.

Теперь Аксиана больше не ребенок.

Ульменета, несмотря на свою толщину, ступала по комнате бесшумно, с любовью глядя на беременную королеву. Лицо спящей освещала луна, и Ульменета узнавала в ней девочку, к которой успела привязаться всем сердцем.

– Да будут твои сны радостны и интересны, – прошептала монахиня.

Спящая не шелохнулась, и Ульменета вышла на залитый лунным светом балкон. В сиянии луны ее светлые, тронутые сединой волосы казались серебряными, белая полотняная ночная рубашка мерцала, будто шелковая. Сев за мраморный столик, Ульменета положила на него свой мешочек с рунами. Телесными своими глазами она не видела на небе ничего, кроме ярких звезд. Слева, на башне Вешинского храма, балансировал месяц. Ульменета смежила телесные веки и раскрыла духовные. Звезды остались на месте, но сделались ярче и чище – теперь их не искажало несовершенство человеческого зрения, не приглушала их свет атмосфера Земли. На поверхности луны проступили горы – но в намерения Ульменеты не входило наблюдение за ночным небом.

Ее занимали три зловещие фигуры, висящие над дворцом.

Уже несколько недель их присутствие удерживало Ульменету в оболочке плоти, и она жаждала свободы. Но при ее последней попытке взлететь демоны набросились на нее, и она едва успела спастись, вернуться в свое тело.

Кто призвал их сюда и зачем?

Не открывая глаз, она развязала мешочек и запустила в него пальцы, поглаживая гладкие, круглые гадальные камни. Наконец один как будто позвал ее, и Ульменета достала его из мешочка.

На нем был изображен Разбитый Кубок – знак недоверия. В лучшем случае он остерегает от сделок с незнакомцами, в худшем – предупреждает о предательстве друзей.

Ульменета достала из складок рубашки два зеленых листа, скатала их в шарик, положила в рот и разжевала. Горький сок ударил в голову, и она подавила стон. Перед глазами заплясали яркие пятна. Ульменета, отрешаясь от всех мыслей, стала представлять себе Разбитый Кубок.

Серебряная змея обвилась вокруг него, сдавливая его в своих кольцах. Кубок разбился, и его осколки прорвали завесу времен. Ульменета увидела затененную деревьями лощину и в ней – Аксиану. Сама она тоже была там и обнимала королеву за плечи. Четверо мужчин, по виду воинов, обступили Аксиану кольцом, готовясь отразить некую невидимую угрозу. Над ними, бесшумно поводя крыльями, парила белая ворона.

Ульменета чувствовала, что в лощину вот-вот вторгнется великое зло. Затем картина померкла и сменилась другой. У темного замерзшего озера между высоких гор горел костер. Рядом, спиной к озеру, сидел высокий человек. К нему через лед тянулась когтистая рука, а вскоре стал виден и весь демон: громадный, крылатый, моргающий на лунный свет. Расправив крылья, он подлетел к сидящему у костра человеку. Ульменета хотела предостеречь человека криком, но не смогла. Когти демона вонзились в спину сидящего, и он, издав вопль, повалился ничком.

Демон превратился в черный дым и вошел в кровавую рану на спине мертвеца. Мертвец встал – лица его, скрытого капюшоном, Ульменета не видела, – повернулся лицом к озеру и воздел руки. В ответ из-подо льда поднялись тысячи когтистых рук.

Видение снова поблекло, и Ульменета увидела алтарь. К нему был прикован цепями нагой золотобородый человек – покойный император, отец Аксианы. Тихий голос (Ульменете показалось, что он ей знаком, хотя он звучал, как далекое эхо) произнес: «Грядет день Воскресения, ибо ты первый из трех». Скованный император хотел сказать что-то, но кривой кинжал рассек ему грудь, и тело выгнулось в предсмертной судороге.

Ульменета вскрикнула, и видение исчезло – теперь она видела перед собой только освещенную луной дворцовую стену.

Видения, явившиеся ей, не имели смысла, императора никто не приносил в жертву. Проиграв последнее сражение, он бежал в горы со своими приближенными. Говорили, будто они и убили его, возмущенные трусостью, которую он выказал. Отчего же он тогда предстал перед ней, прикованный к жертвенному алтарю? Или в этом заключен некий символ?

Замерзшее озеро тоже осталось неразгаданным: демоны подо льдом не живут.

И почему королева оказалась в лесу без охраны, всего с четырьмя людьми? Где же король с его войском? Где королевская гвардия?

«Изгони эти видения из своих мыслей, – сказала себе Ульменета. – Они лживы – возможно, ты недостаточно хорошо подготовилась».

Аксиана застонала во сне, и Ульменета, подойдя к ней, прошептала:

– Спи, радость моя. Все хорошо.

Но про себя она знала, что не все хорошо. Ее видения, вызванные лорассием, безусловно загадочны и, возможно, символичны – но не лживы.

Кто же эти четверо? Она вызвала в памяти их лица. Один из них черен лицом, но глаза у него голубые, другой огромен и лыс, с белыми висячими усами, третий молод и красив, у четвертого в руках лук. Ульменета вспомнила белую ворону, и ее пробрала дрожь.

Это по крайней мере в толковании не нуждается: белая ворона означает смерть.

* * *

Кебра-лучник опустил золотую монету в ладонь взбешенного трактирщика, и гнев толстяка сразу утих. Ничто в мире не согревает так, как золото, когда оно прикасается к коже. Злость по поводу поломанной мебели и нанесенных заведению убытков перешла в легкое раздражение, и трактирщик посмотрел снизу вверх на лучника, оглядывающего картину побоища. Илбрен хорошо изучил человеческую натуру и оценивал людей быстро и верно, но дружба Кебры и Зубра оставалась для него загадкой. Лучник – человек воздержанный, всегда опрятно одетый и чисто умытый. Говорит он тихо, учтиво и при этом умудряется оставлять вокруг себя свободное пространство – не любит, видно, тесного соседства с другими. А Зубр – дубина неотесанная, ничего, кроме презрения, не заслуживает. Такие всегда выпивают на две кружки пива больше, чем способны вместить, и впадают в буйство. Трактирщики таких гостей страсть как не любят. Есть, правда, у Зубра одно достоинство: на пути к двум лишним кружкам он способен выпить все, что имеется в таверне, и это, конечно, приносит неплохой доход. Но любопытно, как Кебра терпит такого субъекта в качестве друга?

– И все это он натворил? – покачал головой лучник. Два длинных стола перевернуты, на усыпанном опилками полу валяются обломки стульев, окно выбито – в свинцовом переплете до сих пор торчат осколки стекла. Под окном лежит без чувств вентрийский офицер, еще двое пострадавших, простые солдаты, сидят у дверей. У одного хлещет кровь из рассеченной щеки, другой держится за обвязанную голову.

– Все это и еще больше. Черепки от посуды мы вымели, два чугуна покорежены, в дело больше не годятся.

– Что ж, хотя бы убитых нет, – мрачно отметил Кебра, – и на том спасибо.

Трактирщик, взяв винный штоф, с улыбкой пригласил лучника к столу. Кебра с изборожденным складками, точно высеченным из камня лицом выглядел ничуть не моложе своих пятидесяти шести лет.

– Зубр – точно дитя малое, – сказал он, устало потирая глаза. – Когда что-то выходит не как ему хочется, он теряет над собой власть.

– Как это началось, я не знаю, – стал рассказывать Илбрен. – Мигнуть не успел – глядь, офицер уже летит по воздуху. Вон тот стол прошиб головой, насквозь.

Двое вентрийских солдат вошли с носилками, уложили на них раненого и вынесли прочь. К Кебре подошел офицер-дренай, ветеран, известный лучнику как человек порядочный.

– Постарайся найти его поскорее, – посоветовал он. – Раненый принадлежит к свите Маликады. Сам знаешь, что ждет виновного, если он умрет.

– Да, ваша милость, знаю.

– Боги праведные! Мало нам и без того хлопот с проклятыми вентрийцами, так еще кого-то из наших угораздило расколоть череп их офицеру. Я никого не хотел обидеть, Илбрен, – добавил дренай, обращаясь к хозяину.

– Никто и не обижается, сударь, – с легчайшим оттенком сарказма ответил вентриец, и офицер отошел.

– Извини за урон, Илбрен, – сказал Кебра. – Не знаешь ли, куда он девался, Зубр?

– Не знаю. Он как будто достаточно взрослый, чтобы обходиться без надзора и не учинять таких вот... художеств. – Трактирщик налил вина в два кубка и предложил один Кебре.

– Нынче у него выдался плохой день. Да и у всех нас тоже, – тихо промолвил Кебра, пригубил вино и отставил кубок.

– Да, я слыхал о решении короля, – вздохнул Илбрен. – Все слыхали. Я буду скучать по тебе, если тебя это утешит. По Зубру, впрочем, тоже, – улыбнулся трактирщик. – Но война – это для молодых, ведь верно? Тебе давно уж пора завести себе жену и растить сыновей.

– В какую хоть сторону он подался? – ничего не ответив на это, спросил Кебра.

– Я не видел.

Кебра направился к двери, и солдат с перевязанной головой сказал ему:

– Это просто шутка была, ну, неудачная, положим – а он точно обезумел.

– Дай угадаю. Шутка относилась к старикам?

– Будто уж и пошутить нельзя, – с довольно глупым видом повторил молодой солдат.

– Что ж, Зубр, я уверен, принял ее не слишком всерьез.

– Скажешь тоже! – возмутился второй солдат. – Погляди, что он с моим лицом сделал. – Кровь до сих пор сочилась из его разбитой скулы, правый глаз превратился в сплошную багровую опухоль.

– Я говорю так, потому что ты жив, парень, – холодно отрезал Кебра. – Кто-нибудь видел, куда он пошел?

Оба потрясли головами, и Кебра вышел на меркнущий свет зимнего дня. Торговцы на рыночной площади сворачивали свои товары, дети у замерзшего фонтана играли в снежки. Сквозь толпу пробирался высокий чернокожий человек в длинном темном плаще. Дети уставились на него, один мальчуган потихоньку зашел ему за спину, приготовив снежок.

– Подумай хорошенько, малец, – не оборачиваясь, сказал черный. – Если ты его кинешь, мне придется... – тут он круто обернулся, – отрезать тебе голову! – Перепуганный мальчишка уронил снежок и припустил прочь во все лопатки, а черный, усмехнувшись, подошел к Кебре.

– Я так понимаю, что в казармах его нет, – сказал лучник, и Ногуста подтвердил:

– Там его не видели.

Вдвоем они представляли довольно нелепую пару: Ногуста – черный, могучего сложения, Кебра – худой как щепка, седоголовый и бледный. Пройдя по узким улицам, они пришли в харчевню на берегу реки, заняли стол у очага и заказали еду. Ногуста, сняв плащ и овчинную безрукавку, протянул руки к огню.

– Кто как, а я рад буду распрощаться с этими холодами. С чего это Зубр так отчаивается? Разве его не ждут дома целых три жены?

– Тут кто угодно отчается, – улыбнулся Кебра.

Они поели в дружеском молчании, и Ногуста подбросил еще полено в огонь.

– Зачем отчаиваться? – повторил он. – Срок, когда человек становится непригоден для солдатской службы, приходит неминуемо, и мы все оставили этот срок далеко позади. Притом король дает каждому солдату кошелек с золотом и грамоту, по которой в Дренане будет пожалован земельный надел. Одна только грамота сотню золотых стоит.

– Было время, – поразмыслив, сказал Кебра, – когда я мог побить любого на свете лучника. Но с годами стал замечать, что вижу уже не так ясно. Когда мне стукнуло пятьдесят, я перестал разбирать мелкие буквы и начал подумывать о возвращении домой – ведь ничто не длится вечно. Но Зубру думать несвойственно. На его взгляд, король просто дал ему понять, что больше не считает его мужчиной, и Зубра это задело.

– Нам всем несладко. Белый Волк поведет домой почти две тысячи человек, из которых каждый хоть немного, да обижен. Но главное то, что мы живы, Кебра. Я сражался еще за отца нынешнего короля, как и ты, и тридцать пять лет проносил меч на боку. Теперь я устал. Долгие переходы тяжелы для старых костей – даже Зубру придется с этим согласиться.

– Зубр ни с чем не соглашается. Видел бы ты его лицо, когда огласили список. Я стоял рядом с ним, и знаешь, что он сказал? «С какой это стати меня причислили к этим старым хрычам?» Я только посмеялся – подумал, что он шутит. Но он не шутил. Он думает, что ему пo-прежнему двадцать пять. – Кебра тихо выругался. – Ну зачем он полез в драку с этим вентрийцем? Что, если тот умрет?

– Если он умрет, Зубра повесят. Даже думать об этом неохота. С чего он, в самом деле, полез драться?

– Офицер пошутил насчет его преклонных лет.

– А что остальные?

– Понятия не имею. Спросим самого Зубра, когда найдем. Пострадавший офицер входит в свиту Маликады.

– Еще того не легче. Маликада может потребовать казни в любом случае. Он человек жестокий.

– Белый Волк нипочем этого не допустит.

– Времена меняются, Кебра. Белого Волка отсылают домой вместе с нами. Вряд ли в его власти противостоять Маликаде.

– Чума бы его взяла, этого Зубра! – рявкнул Кебра. – Вечно от него одни хлопоты. Помнишь, как они с Орендо стащили ту свинью? – Сказав это, лучник осекся. – Извини, дружище, я ляпнул не подумав.

– Орендо виновен в насилии и убийстве, – пожал плечами Ногуста. – Его смерть печалит меня, однако она стала следствием его собственных действий.

– Странно все же. Я неплохо разбираюсь в людях и никогда бы не поверил, что Орендо на такое способен.

– Я тоже, – сказал Ногуста и переменил разговор: – Так где же нам искать Зубра?

– Он был пьян, когда колошматил вентрийцев – а после драки его всегда тянет к бабам, сам знаешь. В этой округе борделей штук двести, и я не собираюсь рыскать по ним всю ночь.

– Но в один мы все-таки могли бы зайти, – с ухмылкой заметил Ногуста.

– Зачем? Вряд ли Зубр окажется именно там.

Ногуста положил руку на плечо другу.

– Сейчас у меня на уме не Зубр, а мягкое тело и теплая постель.

– Ты как хочешь, а я возвращаюсь в казарму. У меня и там койка теплая.

– Зубр отказывается стареть, а ты – оставаться молодым, – вздохнул Ногуста. – Вы, белые, для меня просто загадка.