Текст книги "Порождение тьмы"

Автор книги: Дэвид Ферринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Он был свободен от доспехов. Более того, он был свободен от своего тела…

Он чувствовал, что его куда-то уносит.

Но кто он?

Что он такое? Его сущность отделилась от физической оболочки. У него не было глаз, но он видел. А то, что он видел, был он сам, человеческое существо внутри доспехов.

Ему казалось, что он висит под потолком, а металлический паук закрывает собой всю комнату, но его глаза способны видеть и сквозь паука.

На полу валялись куски доспехов, оторванные от плоти – его плоти. Или того, что было его плотью…

То, что оказалось под ними, было не что иное, как труп, безжизненный труп. Он был по-прежнему скрыт доспехами, но сквозь бронзу проступало человеческое тело.

Оно было покрыто какой-то красной паутиной; сквозь полупрозрачную кожу ясно проступали артерии.

Фигуру окружал некий металлический щит, под которым трудились четверо дварфов и человек, облаченный в серебряные доспехи; на дварфах были шлемы и металлические перчатки.

Дварфы, передвигая рычаги, управляли механизмом-пауком, заставляя его двигать когтистыми лапами. За его работой они следили с помощью целой системы зеркал, установленных на специальной панели.

Сверкающие штуки с черными пустотами продолжали разбирать доспехи.

Но существо, над которым они трудились, было уже мертво. Он был мертв. Он не чувствовал боли, больше не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал, поскольку утратил физические ощущения.

Ибо они перестали быть физическими. Собственная оболочка больше его не удерживала, она умерла, но он продолжал жить. Он стал больше чем просто тело, гораздо больше.

Его сущность жила, а она составляла его самую большую и важную часть. Она появилась еще до его рождения, потом была заключена в оболочку – так же, как бронзовые доспехи стали оболочкой для его тела.

Теперь оно было свободно, хотя и слишком поздно: освобождение досталось ему ценой гибели смертной оболочки.

Зато освободилась его душа.

Он смотрел на то, что когда-то было его плотью и костями. Он покинул свое тело без всякого сожаления и так же легко, как сбрасывал изношенную одежду.

Не было больше связи между его временной физической оболочкой и его истинной сущностью.

Он поднимался все выше, выше, легко пройдя сквозь потолок, сквозь твердый камень, потом еще выше, поднявшись над крышами города, над его шпилями и башнями, туда, где было открытое пространство и много воздуха, потом еще выше, еще.

Внизу лежал Миденхейм, город, высеченный в скалах. Он казался ему игрушечным. Дороги и поселения, реки и леса – все это лежало, словно живая карта.

Он видел, что где-то далеко внизу суетятся сотни, тысячи существ. Это были люди, как и он когда-то. И, как и его, их жизнь не имела ровно никакого значения.

Освободившись от тела, душа вернула его прежние воспоминания. Он вспомнил. Он вспомнил Вольфа.

Вольф – вот кто рассказывал ему о Миденхейме; а тот, кто учил его обращаться с топором, был дварфом, который, кстати, научил его понимать их древний язык.

Он вспомнил и Кристен. Вот почему он пустился в погоню за армией чудовищ, которые разрушили шахтерский поселок и перебили всех его жителей; он искал ту девушку.

Летя высоко над землей, он мог бы легко найти Кристен – если она была еще жива.

Но даже если она и умерла, что с того? У него остались воспоминания, правда, теперь они ему не принадлежали, они перестали быть его воспоминаниями.

Теперь он принадлежит другому миру.

Он поднимался все выше, все быстрее.

Раскинувшийся под ним город уходил все дальше, теперь он мог окинуть взглядом всю Империю. Он даже мог различить то уединенное, заброшенное место, где когда-то стояла его деревня и где он провел много лет своей земной жизни. Но теперь это не имело значения, теперь не имело.

Он видел Кислев; его границы были окрашены в странные, неестественные цвета – далее начинались владения Хаоса.

Море Когтей, Срединное море, Великий Западный океан, Южное море, их зеленые и синие тона переходили в коричневые там, где начинались земли Старого Света; он видел их все, он видел даже те земли, которых не было на карте, или они были изображены неточно или вовсе неправильно, поскольку картографы брали за основу рассказы путешественников.

Поднимаясь все выше, он летел над далекими землями и сказочными странами, над неоткрытыми островами и землями, не имеющими названия, над неизвестными морями и затерянными океанами.

Все это было ничто. Весь мир, эта лежащая внизу сфера, превратился в одну крошечную песчинку.

Он поднялся над планетой и двумя пылинками – маленькими лунами, вращающимися вокруг нее. Он поднялся выше солнца, ставшего для него не более чем искоркой.

Дальше, быстрее, еще выше, глубже, сквозь свет, мимо солнц, бесконечно маленьких и бесчисленных.

В самое сердце Вселенной – и дальше, туда, где нет расстояний и времени, где миллиарды звезд слились в одну, потом потускнели и исчезли.

Он был одинок в абсолютной пустоте, затерян в вечности одиночества.

Попав в бесконечную тьму, он остался там плавать, медленно скользя в призрачном космосе.

Но тут обнаружил, что полного небытия не бывает. Откуда-то из вечности, более далекой, чем сама бесконечность, к нему протянулись нити, которые безжалостно потащили его к самому себе, своему истинному происхождению.

К океану мыслей, океану душ…

Вспыхнул свет; эта вспышка становилась все ближе, ближе, она росла, расширялась, распадаясь на звезды. Другая галактика, вселенная мертвых.

Это были не звезды, это были души, истинная квинтэссенция бытия.

Здесь они обитали, несуществующие сущности.

Он вспомнил, что бывал здесь раньше; бывал много раз, бесконечное число раз.

Периоды, когда он жил в материальной оболочке, были ничто по сравнению с продолжительностью существования там, где не было материи, где царила одна беспредельная вечность.

И все же в этом месте не было вечного мира и покоя. Мир и покой здесь были невозможны, они означали бы только энтропию и абсолютный распад, полное отсутствие чего бы то ни было.

Здесь не могло быть полного вакуума. Там, за гранью ничто, всегда есть нечто большее.

Как и в его прежней физической жизни, здесь были конфликты и пожары. Одни души легко сдавали позиции и исчезали, другие создавали альянсы против врагов, каковые у них немедленно появлялись.

Небесный свод бурлил и кипел, находясь в постоянном движении. Там были победители и побежденные, словно этот несуществующий мир никак не мог забыть о мире материальном, который так долго продержал их в заложниках.

Подобные искали подобных, сливаясь воедино и образуя мощную оппозицию. И каждая из этих группировок выступала ярой противницей других, таких же, как она.

Он не стал примыкать ни к одному из таких альянсов, хотя и не имел полной независимости.

Он почувствовал, что его начинает притягивать к одной из самых малых форм сущности. Чувствуя, какое от нее исходит тепло, он с радостью устремился к самому сердцу своего желания.

Но внезапно его потащило назад, потащило против его воли, прочь от его истинного предназначения. Он упирался и пытался вырваться, но ничего не помогало. Медленно и неумолимо его тянуло сквозь бесконечность туда, откуда он пришел.

Скорость все возрастала; и вдруг, в один миг та общность, частью которой он стал, исчезла.

С невероятной скоростью летел он сквозь пустые промежутки пространственной матрицы.

Здесь была скорость, не имеющая численного выражения, не было ограничений, не было света.

Хотя нет – свет был. К нему рванулись мерцающие звезды, поглотили и потащили вместе с собой с невероятной скоростью.

Наконец он заметил, что сосредоточился только на одной звезде, на одном мире. А потом осознал ужасную правду, о которой ему не хотелось думать…

Это был мир, который он покинул совсем недавно.

Он, кто прошел сквозь вечность, сквозь космическую бесконечность, где вспыхивали и гасли целые галактики, родился вновь.

Он вспомнил, вспомнил все. Свою жизнь, свою смерть. И все, что было между ними.

Он был заключен в бронзовые доспехи, которые его замучили и убили.

Его мучили…

Материальная жизнь означает мучения. От рождения до самой смерти существует только мучительная боль.

Он вспоминал. Он проживет еще несколько лет – ничто по сравнению с бесконечностью времени, – но сейчас ему казалось, что это целая вечность.

Он вспоминал. Он родился в маленьком селении среди лесов, там он вырос и научился стрелять из лука.

Потом на его поселок напали. Он уехал всего за несколько часов до этого и тем самым спас себе жизнь, но Эвана осталась там. Когда он вернулся, поселка уже не было, его сожгли гоблины. Он нашел свою первую любовь, вернее, ее часть: монстры утащили ее голову, оставив безголовый труп.

Он вспоминал, вспоминал.

А невидимая нить продолжала тянуть его назад; ему очень хотелось ее порвать, но он не мог это сделать.

Назад, назад, прочь от вечной свободы, назад, в тюрьму собственной оболочки.

И, как все новорожденные, он закричал, бросая вызов всему живому и вместе с тем сознавая, что потерпел поражение.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Конрад закричал.

– Ага! – произнес чей-то голос.

Открыв глаза, он понял, что с его зрением что-то случилось. Он видел, но все предметы странным образом изменились.

Над ним кто-то склонился. Это был Литценрайх.

– Я уже собрался объявить, что эксперимент прошел успешно, но тут объект, увы, скончался, – сказал Литценрайх. – Похоже, заключение придется пересмотреть.

Они находились в той же комнате, где с него начали снимать бронзовые доспехи. Конрад с трудом посмотрел вниз – первое движение, которое ему удалось сделать за долгое время. Доспехов больше не было, но то, что он увидел под ними, заставило его содрогнуться.

Это не могло быть его телом; оно было таким истощенным, что походило на скелет, обтянутый кожей. А может, это и не кожа? Его туловище, руки и ноги были ярко-красного цвета, словно свежее мясо, словно вместе с доспехами с них сняли и кожу. Он хотел заговорить, но не смог разжать губы; они застыли.

– Я знаю, тебе очень больно, – сказал Литценрайх. – Или было бы очень больно, если бы я не ввел тебе обезболивающий раствор, когда увидел, что ты жив. Не пытайся говорить или двигаться. У тебя еще будет на это время. Твое тело должно переродиться, а тебе нужно восстановить силы. Вот тогда и поговорим.

Конрад увидел дварфов, которые ходили по полутемной комнате, собирая разбросанные куски доспехов; послышался лязг раздираемого металла. Под потолком висел механический паук, освободивший его от бронзового панциря.

Он пришел в себя всего несколько минут назад, но ему казалось, что он не был на земле целую вечность.

Однако время – понятие относительное. Оно может сжиматься и расширяться, изгибаться и искажаться. В мире бесконечности тысяча лет – то же самое, что одна секунда в мире людей.

Он вновь вернулся в свое тело – хотя оно не было в полном смысле слова его телом все то время, что он провел в плену доспехов. Постепенно его метафизическое состояние начинало изглаживаться из памяти, превращаясь в странный сон. Он вернулся к реальности; то, что он видел, пока был без сознания, стало казаться ему плодом воспаленного воображения, вызванного мучительной болью.

Без сознания? А может быть, он на несколько секунд расстался с жизнью? Может быть, его сердце остановилось, а потом забилось вновь?

Он попытался сосредоточиться и вспомнить, что увидел за время полета в бесконечности. Он должен это запомнить, чтобы потом кому-нибудь рассказать и обсудить увиденное.

Он был уверен, что ничего не забудет. Он уже начинал вспоминать свою прошлую жизнь, по крупинкам вытаскивая из памяти событие за событием. Кажется, у него были родители…

Он вспоминал, мучительно вспоминал; если он все вспомнит, то сможет разгадать и тайну своего прошлого.

Потом он понял, что вспоминает не свое прошлое, а прошлое кого-то другого. У него, Конрада родителей не было, но у того, другого, они имелись. Тот тоже жил в маленьком поселке, на который напали чудовища, сожгли его и уничтожили всех жителей, и находился тот поселок совсем недалеко от его родной деревни, только напали на него гоблины, а не зверолюди.

И погибла тогда не Элисса, а девушка, которую звали Эвана.

Это имя прочно засело в его памяти. Но если он никогда его не слышал, тогда кто же она такая? Почему он не может ее забыть? Или ее не может забыть кто-то другой…

– Я буду за тобой хорошо ухаживать, – продолжал Литценрайх. – В конце концов, после стольких усилий было бы очень обидно тебя потерять.

Литценрайх с довольным видом погладил свою густую бороду. Несмотря на то, что его борода и волосы были полны седины, на вид ему было не более сорока. Конрад уже понял, что Литценрайх – чародей. Только волшебник мог освободить его от доспехов, и только волшебник мог одолеть бронзового воина.

Теперь домом Конрада стала подземная нора, высеченная в горе, глубоко под домами, в которых проживали мирные обитатели Миденхейма. Чего хочет от него Литценрайх? Видимо, за спасение от доспехов ему придется заплатить. Вряд ли волшебнику нужны деньги. Награда, которую обычно требуют маги и колдуны, выражается не в монетах.

Спастись от Кастринга и попасть в плен к бронзовым доспехам! А может, теперь он снова находится в плену?

Впрочем, сейчас он слаб и беспомощен – то ли из-за своего полумертвого тела, то ли из-за снадобья, которое ему дал Литценрайх, а может, и от того, и от другого.

– Во-первых, – сказал Литценрайх, – я заберу тебя из моей экспериментальной лаборатории. – Он подозвал двух дварфов. – Отвезите его в последнюю комнату по восточному коридору, только осторожно.

– Как скажете, хозяин, – сказал Варсунг.

Они уложили Конрада на столик, стоящий на колесиках, и повезли по длинным извилистым проходам. Впереди шагал Литценрайх; наконец он отпер последнюю дверь в конце самого узкого и низкого из туннелей. Варсунг вошел первым и зажег фонарь, свисавший с низкого потолка каморки, в которой были одни голые каменные стены. Конрада уложили на соломенный тюфяк, брошенный на полу.

– Приведите сюда Гертраут и Риту, – приказал Литценрайх, и один из дварфов побежал выполнять приказание. – Разожгите огонь, – добавил он, и Варсунг принялся разводить огонь в камине. – Здесь холодно, – сказал волшебник, – а тебя нельзя ничем закрывать. К ранам пока нельзя прикасаться. Тебе понадобится помощь. Я пришлю к тебе сиделок, и, если я буду тебе нужен, они меня позовут.

В каморку вошли две молодые женщины, тоненькие и светловолосые. Литценрайх стал что-то тихо им говорить, затем, бросив быстрый взгляд на Конрада, ушел. Варсунг, кивнув ему, сделал особый жест, который у дварфов означает «желаю удачи», и вышел вслед за колдуном. Снаружи лязгнул засов.

Хотя Конрад и вернулся в собственное тело, он был беспомощен, как новорожденный, – и обращались с ним соответственно. Он ничего не мог делать сам, поэтому во всем ему помогали Гертраут и Рита.

Медленно тянулось время. Находясь глубоко под землей, Конрад не мог считать часы и дни. Все, что менялось в его жизни, – это сиделки. Слышался звук отпираемого тяжелого засова, одна сиделка уходила, ее сменяла другая. Когда им требовалась помощь чародея, они дергали за веревку с колокольчиком, протянутую из коридора.

Женщины его кормили, мыли, давали снадобья, облегчающие боль. Странно, но по мере того, как на его мышцах вырастала кожа, боли усиливались. У него было такое чувство, что его облачили в новые бронзовые доспехи, которые к тому же ему малы.

Он совершенно не мог двигаться. Когда сиделки сменялись, то новая сначала меняла его положение на тюфяке; та, которая уходила, забирала с собой одеяло, на котором он лежал, – все испачканное кровью, постоянно сочащейся из швов. Постепенно набираясь сил, видя, что его кости больше не выступают, как у скелета, Конрад, тем не менее, старался не шевелиться. Ему не хотелось, чтобы Литценрайх знал об улучшении его самочувствия.

Затем Конрад сделал одно открытие. Он заметил, что с его глазами что-то случилось. Его зрение стало нормальным. Раньше его левый глаз был своего рода провидцем: он показывал, что произойдет через несколько секунд. Со временем эта способность стала ненадежной, сделавшись скорее помехой, чем помощью.

Теперь ничего этого не было. Куда делось второе зрение? Конрад был уверен, что никогда больше не сможет видеть будущее, а значит, и опасность.

Живя в плену доспехов, он считал, что зрение – это последнее, что у него осталось. Теперь у него отобрали даже это. А может быть, свой дар он потерял вместе с доспехами или когда его душа отделилась от тела.

И все же Конрад был даже рад всему этому. Знание того, что он умеет предвидеть опасность, не делало его счастливее. Человек не должен обладать никакими сверхъестественными способностями. Интересно, а кто наделил его подобным даром? Вообще-то говоря, это была своего рода мутация. А кто подвержен мутации, как не зверолюди, эти порождения зла? Выходит, и с его талантом тоже было не все в порядке.

Но теперь хватит; теперь он будет жить, полагаясь лишь на обычные пять чувств да еще на те навыки, что приобрел за последние годы. И постарается сделать все, что в его силах, чтобы… поскорее удрать.

Он не знал, что намеревается сделать с ним Литценрайх. Волшебник иногда навещал его, вместе с ним приходил и Варсунг. Они старались вызвать его на разговор, но он упорно не отвечал, делая вид, что не может говорить. Он просто лежал, молча и неподвижно.

И думал. В основном о прошлом, своем собственном и еще кого-то, таинственного…

Доля секунды – вот все, что было ему нужно. Он знал, что должен держать ухо востро, дожидаясь подходящего момента, и наконец, дождался.

Самым подходящим для побега было то время, когда сменялась сиделка. Гертраут и Рита, правда, никогда не приходили одни. Дверь постоянно охранял стражник-дварф.

Он услышал, как отодвинули засов. Странно, до смены сиделок еще целый час. Но вместо сиделки вошел Варсунг. Обычно, когда приходил он или Литценрайх, за дверью оставался кто-нибудь из дварфов. На этот раз в коридоре никого не было. Шанс, конечно, невелик, но все-таки это шанс. Варсунг стоял спиной к Конраду, разговаривая с Гертраут.

Внезапно сев на своем тюфяке, Конрад схватился за рукоятку меча, висевшего на поясе дварфа, и ударом ноги отбросил его в сторону. Вскочив на ноги, он выбежал из комнаты и ринулся в коридор; внезапно ноги его подкосились, и он покатился по полу.

– Рад, что ты, наконец, можешь двигаться, – сказал Литценрайх, который стоял в нескольких ярдах от него.

Конрад все еще сжимал в руке меч Варсунга, но, когда дварф наклонился, чтобы забрать его, покорно отдал ему оружие. Значит, все это время его дурачили. Они знали, что он не так слаб. Впрочем, он оказался слабее, чем сам ожидал.

Конрад медленно встал; голова у него кружилась.

– Чего вы от меня хотите? – спросил он.

– «Чего вы от меня хотите», – передразнил его волшебник. – И это все? Все, что ты можешь сказать? А как насчет «спасибо, что спасли мне жизнь»? Благодарность. Любезность. Ты когда-нибудь слышал эти слова? Они существуют там, откуда ты пришел?

Конрад прислонился к стене и кивнул.

– Как тебя зовут? – спросил Литценрайх.

– Конрад.

– Откуда ты?

– Я родился в маленькой деревушке недалеко отсюда, потом пять лет провел в Кислеве.

– Отведите его назад, – сказал Литценрайх.

Варсунг и Гертраут помогли Конраду пройти обратно в его каморку, где усадили на тюфяк. Гертраут протянула ему кувшин с водой.

– У вас не найдется пива? – спросил Конрад. – Надоела вода.

– Кажется, он поправляется, хозяин, – усмехнулся Варсунг.

– Похоже, что так, – сказал Литценрайх, входя в комнату. – Оставьте нас. Принесите ему эля.

Варсунг и Гертраут вышли, прикрыв за собой дверь. Запирать ее на засов не имело смысла – от волшебника не убежишь. Литценрайх уселся на стул и взглянул в лицо Конрада. Тот отвел взгляд.

– Спасибо, – сказал он, чтобы нарушить молчание.

Вошла Гертраут, протянула Конраду кружку, до краев наполненную элем, и вышла.

– Ты спрашиваешь, чего я от тебя хочу? – сказал Литценрайх. – Ничего.

Конрад подозрительно уставился на него. Нет, так не бывает. Вытерев губы ладонью, он переспросил:

– Ничего?

– Как только ты поправишься, ты свободен.

– Свободен? А почему меня держат взаперти, если я свободен?

– Я не хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось, вот и все. Только что ты выскочил из комнаты, и чем все это закончилось? Ты упал. Ты еще слишком слаб, чтобы уходить. Когда достаточно окрепнешь, тогда и уйдешь.

– Вот так возьму и уйду?

– Да, только это не слишком удачная идея.

– Почему?

– А ты думаешь, что добрые жители Миденхейма придут в восторг, увидев, что по улицам их города расхаживает голый человек? Тебя немедленно арестуют, а гостеприимства ты от стражников не дождешься, смею тебя заверить.

– Вы могли бы дать мне одежду или одолжить на время.

– Ну, нет. Я уже и так сделал для тебя немало, ты не находишь? Ты же не нищий, чтобы постоянно что-то клянчить, и не вор, чтобы у меня красть. Тем более я и так потратил на тебя немало.

– Вы хотите, чтобы я вернул вам деньги?

– Вовсе нет. И откуда у тебя могут быть деньги?

– Деньги вам не нужны, значит, вам нужно что-то другое. Что?

Литценрайх пожал плечами:

– Пока и сам точно не знаю. В одном я уверен: ты благородный человек. Я оказал тебе огромную услугу, – по крайней мере, я так считаю. Ты ведь не хотел остаться в бронзовых доспехах навечно, так?

– Да.

– В таком случае в ответ на мою услугу ты мне тоже поможешь. Мне кажется, это будет справедливо, ты согласен?

Конрад кивнул. Волшебник уже наверняка знает, что ему от него нужно, только не хочет говорить. Что ж, не хочет, так не хочет.

– Как вам удалось снять меня с лошади? Как удалось избавить от доспехов?

– Два вопроса и один ответ, – сказал Литценрайх и встал. – Мне кажется, тебе лучше отдохнуть. Обсудим это позднее. Сейчас тебе что-нибудь нужно?

Конрад немного подумал:

– Книгу, пожалуй. Скучно здесь. Дайте мне что-нибудь почитать.

Волшебник удивленно поднял бровь, – очевидно, он не ожидал, что Конрад умеет читать.

– Какую ты хочешь книгу? Стихи? Научную? Что-нибудь по географии? Или по философии? По истории?

– По истории.

– Поищу в библиотеке, – сказал Литценрайх и вышел.

На этот раз дверь не заперли. Конрад, наконец, остался один.

Через некоторое время пришел Варсунг. Он принес одежду и три книги.

– Спасибо, – сказал Конрад. – И спасибо за…

– За что? – спросил дварф и нахмурился.

– За то, что заметил, что я жив.

– Ах, это! Я как только увидел твои глаза, так сразу понял, что ты живой. – Дварф потер то место, куда его пнул Конрад, и скривился. – Только сейчас мне кажется, что лучше бы я этого не замечал.

Конрад подумал о том, что Варсунг сильно рисковал, когда подставлял ему свой меч; от этого меча он вполне мог погибнуть.

Заметив, что Конрад поглядывает на его меч, дварф усмехнулся, вынул меч и вложил его в руку Конрада! Но едва рукоять коснулась его руки, как меч рассыпался в прах.

– Вот бы такое оружие всем моим врагам! – рассмеялся дварф.

Значит, он вовсе не рисковал. Литценрайх позаботился обо всем.

Ну конечно, он мог бы догадаться и раньше: дварфы обычно сооружены топорами.

– Послушай, – спросил Конрад, – какого цвета у меня глаза?

Варсунг бросил на него подозрительный взгляд.

– Да нет, я не шучу, – заверил его Конрад. – Я хочу знать, какого они цвета.

Взяв фонарь, дварф поднес его к лицу Конрада и заглянул ему в глаза.

– Они… разного цвета, – сказал он. – Сначала вроде бы одинаковые, зеленые, но левый какой-то очень желтый, прямо золотой.

Конрад кивнул. Значит, его глаза потеряли способность видеть будущее, но свои цвета сохранили.

– Мне нужно идти, – сказал Варсунг. – Если тебе что-нибудь понадобится, просто выгляни в коридор и покричи.

Проводив его взглядом, Конрад тут же ухватился за книги. На кожаных обложках крупными буквами было выведено: «Разделенная Империя» – на одной, «Годы отчаяния: императрица-вампирша» – на другой, а на третьей просто – «Сигмар».

На этой он и остановился. Придвинув фонарь поближе, Конрад углубился в чтение. В шахтерском поселке было всего несколько книг, и одна из них, самая потрепанная, называлась сагой – в ней рассказывалось о биографии Сигмара Молотодержца. Конрад перечитывал ее несколько раз, несмотря на то, что в книге не хватало многих страниц.

Он начал читать сагу о Сигмаре с самого начала. Но едва он прочел первые строчки, как встретил знакомое имя.

Имя Эвана…

Конрад открыл для себя много нового.

Раньше он знал, что Сигмар родился две с половиной тысячи лет назад, что он был сыном Тафала, вождя племени унберогенов, что он жил на южной границе Великого леса в маленьком, но хорошо укрепленном поселке.

Однако Конрад не знал, что недалеко от того поселка находилась небольшая деревня. Главным в той деревне был человек по имени Квант, первый помощник Тафала; он и научил в свое время Сигмара пользоваться луком и стрелами. У Кванта были сын Эррол и дочь Эвана. Дети Тафала и Кванта росли вместе и были друзьями; с ходами Сигмар и Эвана так сдружились, что уже не могли жить друг без друга, и тогда их родители решили, что, когда дети вырастут, они их поженят. Но потом на деревню Кванта напали гоблины.

Сигмар в то время был на охоте, но первым заметил, что над деревней поднимаются клубы дыма, и бросился туда. Ворвавшись в деревню, он увидел страшную картину: все разграблено, сожжено, а жители убиты. Он нашел тело Эваны, но чудовища надругались над ним: отрезав голову, они забрали ее с собой в качестве страшного трофея.

Этот ужасный случай остался в памяти Сигмара навсегда. После этого он стал самым непримиримым врагом монстров и посвятил их уничтожению всю свою жизнь. Он объявил им войну, будучи воином-одиночкой, но потом сумел собрать армию, которая громила гоблинов, вытесняя их из мира людей.

Конрад впервые услышал имя Эваны во время своего полета в бесконечности. Почему он вспомнил о той, кого никогда не знал? Вполне вероятно, что он слышал это имя в Кислеве, когда наемники собирались вокруг костра и развлекали друг друга разными историями. Наверное, поэтому ему стало казаться, что его собственные детство и юность так похожи на жизнь Сигмара – на деревню Конрада тоже напали чудовища; Элисса тоже была убита, правда, ее обезглавленного тела он не находил.

Конрад весь ушел в книгу. Заключив союз с дварфами, заклятыми врагами гоблинов, Сигмар одержал решительную победу над их полчищами в ущелье Черного Огня. Там он впервые воспользовался своим знаменитым двуручным боевым молотом, который дварфы прозвали Гхал-мараз. После той битвы Сигмар получил имя Молотодержец.

И здесь в их судьбах просматривалось сходство. Эвана и Элисса погибли, одна от рук гоблинов, другая – зверолюдей. Они оба жестоко пострадали от нападения монстров. Сигмар жил в эпоху диких зверств и бесконечных кровавых войн, а разве он, Конрад, не видит, что время мира и счастья закончилось? Снова Империя находится в страшной опасности. На ее границах хозяйничают шайки чудовищ, и в любой день на ее земли могут хлынуть полчища исчадий Хаоса.

Хаос. Его время наступило вновь.

Как и Сигмар, Конрад начал сражаться с тварями в одиночку и, как и Сигмар, одержал победу над гоблинами, когда ворвался в их подземные норы, чтобы спасти Вольфа. Только вместо двуручного молота у него был двуручный топор.

Впрочем, Сигмар никогда не сидел в темной подземной каморке, глубоко спрятанной под городом-крепостью, и не находился во власти какого-то полоумного колдуна.

Конрад закрыл глаза. Он вспоминал. Там, в пещере, он схватил топор, потому что потерял меч и потратил единственную стрелу, которую пустил в жреца, истязавшего Вольфа. Тогда этот топор оказался очень кстати; он косил направо и налево гоблинов. Один взмах – и мерзкие твари, вопя, издыхали, а топор продолжал свою кровавую работу.

Правда, был момент, когда ему показалось, что в руках он держит молот.

Потом он выбросил это из головы, предпочитая не думать о том, чего не мог объяснить; однако забыть это оказалось не так-то просто. Он вспомнил, как в самый разгар боя внезапно ощутил мощный прилив энергии, словно им начала управлять какая-то неведомая сила.

Когда он вступал в бой, то уже не думал ни о чем. Сражение – это одно, а размышления – совсем другое. Если бы он начал думать, взвешивая и просчитывая каждый шаг, то очень скоро потерпел бы поражение. Нерешительность в его деле означала смерть. Удача сопутствует храбрым.

Впрочем, в битве с гоблинами было не совсем так. Он сражался и чувствовал нечто большее, чем просто боевой пыл; он чувствовал, что как будто кто-то ему помогает. Возможно, это были духи предков, которые пришли ему на помощь, преодолев завесу времени.

Нечто похожее он испытал во время своего призрачного полета над землей, когда ему стало казаться, что какая-то неведомая сила увлекает его в сторону невообразимо яркого пространства, частью которого он был.

Кристен любила разгадывать сны. Она говорила, что сны – это возможность для человека побывать в мире духов. Когда человек спит, его душа отправляется путешествовать; сны – это ее приключения, которые потом могут толковать прорицатели. Конрад в это не верил и посмеивался над девушкой.

Но теперь он и сам начал об этом задумываться. Сны он видел всегда, но никогда они не касались совершенно новых, неизвестных ему вещей.

На следующее утро Литценрайх зашел в каморку Конрада и спросил:

– Как ты попал в бронзовые доспехи?

Конрад взволнованно ходил из угла в угол.

Он рассказывал, что с ним случилось: как попал в плен к шайке Кастринга, как бежал, потом нашел доспехи и надел их, чтобы сразиться с преследователями. Он говорил только правду, но кое-что все же решил утаить.

Он не стал рассказывать о том, что впервые увидел бронзового рыцаря пять лет назад, когда тот заехал в их деревню; что потом увидел его отражение в линзах подземного храма дварфов; что бросился за рыцарем в погоню; и что в результате спасся от прислужников Кхорна, когда заметил блеск лунного света на бронзовых доспехах.

Волшебник кивнул:

– Да, ты прав. Видимо, ты пробыл в доспехах не слишком долго, иначе от тебя остались бы одни кости, как от твоей лошади. А от твоего предшественника, видимо, и того не осталось – доспехи уничтожили его без остатка. Эта бронза питается плотью – либо той, которую убивает ее владелец, либо его собственной.

– Но… что это такое?

– Порождение Хаоса, – просто ответил Литценрайх, – что же еще? Я о нем слышал. Оно бродит по миру людей уже много лет. Когда узнали, что эта тварь добралась до Миденхейма, на ее поиски отправили несколько рыцарей ордена Пантеры. Узнав, что они не вернулись, я решил заняться этим делом сам.

– Зачем?

Литценрайх прищурился, пристально вглядываясь в лицо Конрада.