Текст книги "За животными в Гайану"

Автор книги: Дэвид Эттенборо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава 5. Духи в ночи

Дождь шел с небольшими перерывами следующие три дня нашего пребывания в Уаиламепу. Хотя короткие просветы все же появлялись, для хорошей съемки условий не было, и мы коротали время, беседуя с Кларенсом, купаясь в тепловатой реке и наблюдая повседневную жизнь деревни. Это было достаточно приятно, но нам не давала покоя мысль о том, что драгоценное время идет, а многое интересное из жизни деревни все еще не заснято.

На седьмой день жизни среди индейцев мы упаковали свое снаряжение, готовясь к прибытию лодки. С помощью Кларенса мы укрывали груду вещей брезентом, чтобы предохранить их от дождя, сочившегося в нашу церковь сквозь крышу. Кларенс вдруг выпрямился и сказал в своей обычной непринужденной манере:

– Кеннет приезжать терез полтаса.

Его уверенность удивила меня, и я спросил, откуда он это знает.

– Я слысать мотор, – ответил Кларенс, и было видно, что моя неграмотность позабавила его. Я высунулся наружу и прислушался. Ничего, кроме шуршания дождя в лесу.

Минут через пятнадцать мы с Чарльзом как будто стали различать еле уловимый шум мотора, а через полчаса, в точном соответствии с предсказанием Кларенса, из-за поворота реки показалась лодка. На румпеле сидел Кеннет с непокрытой, мокрой от дождя головой.

С сожалением мы покинули наших друзей в Уаиламепу, в то же время сладостно предвкушая прелести сухой одежды, ожидавшей нас в Камаранге. Прибыв туда, мы обнаружили, что прошедшая неделя принесла Джеку в общем больше успехов, чем нам: он собрал вполне приличную и пеструю коллекцию животных. Тут было изрядное количество попугаев, несколько змей, одна молодая выдра и десятки колибри, беззаботно сосавших сладкий сок из тех самых стеклянных бутылочек, которых нам так не хватало несколько дней назад.

Самолет, которому предстояло забрать нас, должен был прибыть в Имбаймадаи через неделю, и мы обсудили планы на оставшееся время. Было решено, что Джек остается в Камаранге, а мы с Чарльзом отправляемся в очередное лодочное путешествие, чтобы посетить возможно больше деревень.

– Почему бы вам не побывать в Кукуй? – предложил Билл, когда мы обратились к нему за советом. – Там порядочно народу, и вы, наверное, услышите песнопения с Аллилуйей. Возьмите лодку поменьше и, когда будете возвращаться, идите вверх по Мазаруни прямо в Имбаймадаи. А мы придем туда со всеми вашими животными на большой лодке. Там и встретимся.

На следующий день мы пустились в путь, рассчитывая первую ночь провести в деревне Кукуикинг, в устье Кукуй. С нами пошли Кинг Джордж и еще один индеец по имени Авель. Небольшая лодка была доверху нагружена съестными припасами, гамаками, коробками с пленкой, клетками для будущих питомцев и порядочным набором голубых, синих и белых стеклянных бус – для приобретения этих питомцев. Цвет бус имел важное значение. Это мы узнали от Билла, когда закупали бусы в его магазине. Жители верховьев Камаранга обожали красный, розовый и голубой бисер, которым они расшивали свои передники и другие атрибуты личного убранства. Более консервативные кукуйцы признавали только голубой и белый бисер.

К вечеру мы достигли Кукуикинга. Это была точно такая же, как и Уаиламепу, группа деревянных, крытых пальмовыми листьями хижин, приютившихся на расчищенном от леса участке. Пока мы разгружались, жители в угрюмом молчании стояли на берегу. По возможности жизнерадостно мы объяснили, зачем пожаловали, и поинтересовались, нет ли у них каких-нибудь зверушек, которых хозяева захотели бы обменять на бисер. В ответ индейцы неохотно вытащили из потрепанных корзинок пару замаранных птичек, но подозрительное отношение к нам ничуть не уменьшилось. После искренней приветливости и дружелюбия жителей Уаиламепу такой странный прием был для нас неожиданностью.

– Эти люди несчастливы? – спросил я.

– Осень воздь болеть, – пояснил Кинг Джордж, – лезит гамак много недели. Весером пиаи – нас доктор – будет колдовать и лесить. Вот они и нессястливый.

– А как он колдует? – поинтересовался я.

– Ну, знаес, когда узе ноть, темно-темно, он зовет духи: иди-иди на земля с неба и делай воздь хоросо.

– А может, ты попросишь пиаи поговорить с нами?

Кинг Джордж скрылся в толпе и вернулся с человеком лет за тридцать, по виду которого можно было определить, что ему живется неплохо. В отличие от всех остальных, носивших либо грязную европейскую одежду, либо набедренные повязки с передничками, расшитыми голубым бисером, он был облачен во вполне приличные шорты и рубашку защитного цвета. Колдун смотрел на нас не слишком приветливо.

Я объяснил, что мы приехали в деревню сделать фильм и записать все интересное, чтобы показать потом в своей стране, и спросил, нельзя ли нам присутствовать сегодня ночью при лечении. Он что-то буркнул и кивнул.

– Можем ли мы принести маленькую лампочку, чтобы снимать? – отважился я.

– Все, кто иметь свет, когда духи дома, – он умирать! – прозвучал суровый ответ.

Я тут же оставил эту тему, достал магнитофон, установил микрофон и включил.

– Ладно, а эту штуку можно взять? – спросил я.

– Сто за стука эта? – вопрос был задан надменным тоном.

– Слушай, – ответил я и прокрутил пленку назад.

– Сто за стука эта? – раздался из динамика довольно писклявый голос. Подозрительное выражение на лице колдуна уступило место ухмылке.

– Ты хоросый стука, – объявил он, обращаясь к магнитофону.

– Ты позволишь взять эту штуку ночью, чтобы она могла выучить песни духов? – продолжал я.

– Да, я позволять, – ответил колдун миролюбиво и, повернувшись на пятках, удалился.

Толпа рассеялась, и Кинг Джордж повел нас через деревню к маленькой пустой хижине на краю поляны. Мы свалили в кучу свои пожитки и повесили гамаки. Когда солнце село, я попробовал обращаться с магнитофоном с закрытыми глазами, тренируясь для предстоящего сеанса. Это было совсем не так просто, как я предполагал, пленка постоянно путалась среди ручек и кнопок. Все же я кое-как наловчился менять катушки вслепую, но на всякий случай решил явиться на сеанс с зажженной сигаретой, чтобы при ее мерцании хоть на первых порах справляться с каким-нибудь непредвиденным затруднением.

Поздним вечером мы с Чарльзом шли по темной тихой деревне. На фоне безлунного неба выделялись черные силуэты хижин. Мы нашли самую большую хижину и, войдя в нее, застали там плотное скопление народа. В центре, на полу, горел костер, освещая смуглые лица и тела мужчин и женщин, сидевших на корточках вокруг. В глубине помещения, в полумраке, можно было различить тусклую белизну гамаков, в одном из которых, как мы знали, лежал больной вождь. Недалеко от того места, где мы стояли, сидел на деревянном полу Кинг Джордж. Рядом с ним мы разглядели колдуна – он сидел на корточках голый по пояс. В руках у него были две большие ветки с листьями, а у ног стояла бутылочка из тыквы-горлянки, наполненная, как мы позже выяснили, подсоленным табачным соком.

Мы уселись рядом с колдуном. Я держал зажженную сигарету, и колдун сразу же это заметил.

– Эта плохо, – произнес он угрожающе, и я послушно загасил сигарету о пол.

Колдун дал какое-то распоряжение на акавайо. Костер разбросали, дверь завесили одеялом. Неясные силуэты сидевших вокруг людей растворились в темноте. Мрак был полный. Я нащупал перед собой магнитофон и положил палец на кнопку, чтобы включить запись, как только начнется сеанс. Слышно было, как колдун прочищает горло и полощет рот табачным соком. Затем послышался шелест листьев. Этот жутковатый звук становился громче и громче, как нарастающая барабанная дробь, пока, достигнув апогея, не наполнил все помещение. И тут с завывающей песней вступил колдун.

Кинг Джордж прошептал мне в ухо:

– Зовет дух каравари, стоб присол. Он похоз, как веревка, и все другой духи ползут по ней вниз.

Вызывание духов продолжалось минут десять, затем наступила тишина, нарушаемая только чьим-то тяжелым дыханием поблизости.

Где-то высоко под крышей раздалось шуршание. Звук постепенно усиливался, потом что-то плюхнулось на пол, и все затихло. Пауза, бульканье, какое-то кряканье. Надрывный фальцет затянул песню. Вероятно, это и был каравари. Песня звучала несколько минут, и вдруг кромешную тьму озарило пламя, взметнувшееся на угасающих углях костра. Вспышка длилась мгновение, но я успел увидеть колдуна. Он по-прежнему сидел рядом со мной с закрытыми глазами, искаженным лицом, лоб в бисере пота. Вспыхнув, пламя тут же погасло, но напряжение ослабло, а песня и шуршание резко оборвались. Двое мальчишек слева от меня обменялись беспокойным шепотом.

Снова послышалось шуршание листьев.

– Огонь испугать каравари, – неясным шепотом пояснил Кинг Джордж, – он больсе не пойти. Пиаи теперь хотет звать дух каса-мара. Он совсем похоза теловек, и он нести лестница из веревки.

Песнь продолжалась. В кромешной темноте мы опять услышали шуршание, доносившееся из-под крыши. Еще одно бульканье, и в ответ – голос маленькой девочки, справа от нас, что-то громко и резко заявившей на акавайо.

– Что они говорят? – обратился я в темноту, туда, где должен был быть Кинг Джордж.

– Каса-мара сказать: он много-много работать, – прошептал Кинг Джордж, – он говорит: воздь надо хоросо платить. А она говорить: он платить, если ты сперва делать ему хоросо.

Листья теперь бешено колотились и, похоже, переехали ближе к гамаку вождя. К песне духов присоединились голоса нескольких индейцев, и кто-то стал отбивать такт по полу, пока песня не прекратилась, а шум листьев не вознесся к крыше и не затих.

Прибыл еще один дух – и опять бульканье, опять песни. Я уже почти задохнулся от жары, духоты и благоухания потных тел в непроглядной тьме хижины. Каждые пять минут я менял катушку, но песни духов, казалось, нередко повторяли друг друга, поэтому я записывал их выборочно. Часа через полтора наше благоговейное настроение стало улетучиваться. Чарльз, сидевший рядом, прошептал мне в ухо:

– Интересно, что будет, если ты сейчас врубишь первого духа?.. – Но я вовсе не собирался пускаться здесь на эксперименты.

Сеанс продолжался еще час: духи один за другим спускались из-под крыши, тянули песни над гамаком вождя и удалялись. Большинство исполняло свои партии утробным фальцетом, но вот возник некий дух-оригинал, запевший так, словно его то ли рвало, то ли, наоборот, он что-то жадно заглатывал. Во всяком случае, слушая его, становилось как-то не по себе. Я услышал шепот Кинг Джорджа: «Эта буш даи-даи. Эта был один теловек. Его кто-то когда-то сильно горло давил, он умереть. Теперь на гора высоко-высоко зивет. Отень-отень сильный дух».

В хижине ощущалось тягостное напряжение, все вокруг было насыщено возбуждением. Колдун, сидевший в метре от меня, кажется, распалился до предела, я ощущал жаркие волны, исходившие от его тела. Отвратительная маниакальная песнь продолжалась несколько минут, затем внезапно прекратилась. Наступила напряженная тишина, и я с некоторым опасением ждал, что же будет дальше. Сеанс явно достиг кульминации. Может быть, пришла пора приносить жертвы?

Внезапно горячая потная ладонь сжала мою руку. Я резко отпрянул, ничего не видя в полном мраке. Чьи-то волосы проехались по моему лицу. Я был уверен, что это колдун, и в то же мгновение в голове пронеслась мысль о том, что ближайшие бледнолицые братья – Билл и Джек – находятся от нас в сорока милях.

Хриплый голос колдуна раздался у меня над ухом:

– Это конец. Я ходить пи-пи!

На следующее утро к нам явилась делегация, возглавляемая колдуном, который снова был элегантен и улыбчив. Он поднялся в хижину, приподнятую на четверть метра над землей, и уселся на пол из древесной коры.

– Я пойти послусать мои духи, – оповестил он.

Остальные гости вошли вслед за колдуном и расселись вокруг магнитофона. Для всех желающих послушать чудесную «стуку» места не нашлось, и не попавшие в партер расположились амфитеатром за дверью.

Запустив ленту, я начал свой сеанс. Колдун был в восхищении, а когда под лучами солнца полилась музыка ночного представления, это вызвало у присутствующих возгласы одобрения, взаимные толчки, благоговейно-изумленное шиканье, а кое у кого и нервное хихиканье. Прокрутив арию очередного духа, я выключал магнитофон и делал соответствующие пометки: колдун сообщал мне имя каждого духа, его внешние данные, отличительные признаки, происхождение и способности. Одни обладали потрясающими возможностями, другие могли сгодиться разве что при легких недомоганиях.

– Батюски мои! – воскликнул колдун после одной из песен, весь в экстазе одобрения. – Эта дух такой сильный, отень-отень, касель здорово лесит!

Оказалось, что я записал в общей сложности девять песен. Прокрутились последние сантиметры пленки, и я выключил магнитофон.

– Где остальной? – спросил колдун сварливо.

– Я боюсь, эта машинка плохо себя вести в темноте, – объяснил я, – и она не уметь выучить все песни.

– Но у тебя нет самый люсий, самый сильный, – сказал колдун с капризным видом. – У тебя нет ава-уи и уатабиара, они отень-отень хоросый духи.

Я снова извинился. Колдун, казалось, слегка смягчился.

– Ты бы хотел смотреть духи? – спросил он.

– Да, очень-очень, – отвечал я, – но я думал, что никому нельзя на них смотреть и что они спускаются в хижину только по ночам.

Колдун доверительно улыбнулся.

– Когда день, – сказал он, – они совсем другой. Они сидят в мой хизина, я их там прятать. Ты зди. Я ходить за ними.

Он вернулся, держа в руке бумажный кулек. Снова усевшись на пол, он осторожно развернул его. Там оказалось с дюжину отполированных маленьких камешков. Вручая их мне по одному, колдун объяснял, кто есть кто. Тут были кусочек кварца, вытянутая конкреция, а на одном – четыре любопытных выроста: руки и ноги духа.

– Я дерзу их в тайном месте в мой хизина, потому сто они отень-отень сильный духи, и, если другой пиаи достать их, он мозет так делать, мозет убить меня. А этот, – добавил он серьезно, – отень-отень плохой.

Он дал мне какой-то невзрачный камешек. Я осмотрел его с почтительным благоговением и протянул Чарльзу. В процессе этой манипуляции как-то так получилось, что камешек упал на пол и провалился между кусками коры.

– Он мой самый сильный дух! – завопил колдун с мукой в голосе.

– Ты только не волнуйся, мы его достанем. – Я поспешно вскочил на ноги, прошел сквозь застывшую в ужасе толпу, лег на землю, и, извиваясь, пополз под хижину. Вся земля здесь была усыпана камнями, и именно такими, каким было утраченное воплощение духа. Чарльз, стоя на коленях на полу надо мной, сунул щепку в щель, куда провалился драгоценный камешек. С беспокойством я оглядел подходящее пространство, но не смог сделать выбор среди валявшейся гальки. Схватив наугад один камешек, я просунул его Чарльзу, а тот вручил его колдуну.

– Не эта! – воскликнул колдун с уничтожающей интонацией и презрительно швырнул камень в сторону.

– Ты только не беспокойся, я его найду, – замычал я из-под пола и просунул в щель два других кандидата. Но они произвели на колдуна не лучшее впечатление. В течение следующих десяти минут мы предложили ему еще с полсотни камешков. В конце концов, нужный был опознан.

– Эта мой дух, – нехотя признал колдун.

Я выполз на солнечный свет изрядно помятый и весь в пыли. Публика вокруг, казалось, была не меньше нашего рада возвращению блудного духа, я же, присев, подумал, а на самом ли деле, мы нашли то, что нужно? Может быть, колдун решился на подлог, ведь, потеряй он на глазах односельчан свое самое могучее средство, это повлияло бы на его престиж.

В тот же день мы покинули деревню и отправились вверх по Кукуй. Самочувствие вождя, насколько нам было известно, не улучшилось.

Когда несколько недель назад мы впервые увидели Кинга Джорджа, его свирепый и мрачный вид ввел нас в заблуждение. Мы считали его злобным и угрюмым, а раздражающая манера клянчить подарки не добавляла ему привлекательности. Если Чарльз вытаскивал пачку сигарет, Кинг Джордж протягивал руку с не допускающим возражения «Спасибо за сигаретку» и принимал подношение как должное. Угостив одного, приходилось раздавать сигареты всем присутствующим. Было ясно, что при таком раскладе нам сигарет до конца не хватит. Мы и так взяли их немного, ограничив свой багаж только самым необходимым. Но через несколько дней мы поняли, что почти любую собственность индейцы считают общим достоянием: если у одного есть что-то, чего нет у другого, тут только одно правило – делиться. Если еды было мало, нам следовало разделить банку мясных консервов на всех, кто находился в лодке, а индейцы в свою очередь делились с нами лепешками из кассавы.

Узнав Кинга Джорджа лучше, мы оценили его как приятного и милого спутника. Река была знакома ему вдоль и поперек. Поначалу нам трудно было общаться, так как, хотя Кинг Джордж и изъяснялся кое-как на пиджин, его понимание значения слов далеко не всегда совпадало с нашим. Слово «час» в словаре Кинга Джорджа явно означало некий неопределенный промежуток времени. Если мы спрашивали, сколько времени потребуется, чтобы добраться до реки или деревни, он почти всегда отвечал: «Да тясок всего, голубтик!» Час у него никогда не делился и не умножался. В одном случае он мог обернуться десятью минутами, в другом – двумя-тремя часами. Мы, конечно, сами были виноваты, спрашивая «сколько?», ибо напрасно было ожидать, что наша система времени может что-нибудь означать для Кинга Джорджа.

Чуть больше толку было и при вопросе «далеко ли?». Ответ укладывался в диапазон от «А, не отень», что обыкновенно означало путь продолжительностью примерно в час, до «Далеко, отень-отень далеко, голубтик», и было ясно, что сегодня туда не добраться. Скоро мы поняли, что расстояние лучше всего оценивать «пунктами». Под «пунктом» Кинг Джордж понимал поворот реки, но, чтобы перевести, например, «девять пунктов» в шкалу времени, требовались некоторые познания в географии, так как близ устья река текла прямо на протяжении нескольких миль, а в верховьях петляла и делала повороты каждые несколько минут.

Кинг Джордж был бесконечно услужлив и шел навстречу нашим желаниям с таким усердием, что это приводило подчас к недоразумениям.

– Как ты думаешь, нам удастся добраться сегодня до этой деревни? – спросил я его однажды, показывая интонацией, что я очень на это надеюсь.

– Да, голубтик, – Кинг Джордж улыбнулся ободряюще, – я ститаю, мы просто долзен быть эта деревня ветером.

На закате мы все еще плыли по безлюдной реке.

– Кинг Джордж, – голос мой был суров, – где эта твоя деревня?

– А! Далеко, отень-отень далеко!

– Но ты говорил, что мы будем там вечером.

– Ну, голубтик, мы старался, нет, сто ли? – ответил он явно задетый.

Чем дальше плыли мы вверх по Кукуй, тем больше становилось в ней упавших стволов деревьев. Некоторые частично перекрывали русло, и нам удавалось их обходить, другие были длиннее и лежали, как мосты, от берега до берега, – мы проходили под ними. Но иногда путь преграждал огромный ствол, почти весь скрытый в воде. В таких случаях Кинг Джордж на полной скорости направлял лодку прямо на ствол, в последний момент вырубал двигатель и поднимал мотор над водой, чтобы не повредить винт. Лодка тем временем наскакивала на препятствие и наполовину проходила его. Затем мы вылезали и, балансируя на скользком бревне, так как течение тащило нас за ноги, перетаскивали лодку на чистую воду.

Каждые несколько миль мы останавливались у какого-нибудь небольшого поселения и расспрашивали о животных. И не было места, где бы мы не видели ручных попугаев, лазящих с палки на палку под крышами хижин или разгуливающих по деревне с раздраженным видом и связанными за спиной крыльями. Индейцы, как и мы, ценят попугаев за яркую окраску и способность подражать человеческой речи. Нередко при виде нас попугаи принимались визгливо ругаться на акавайо.

Взрослых попугаев трудно и ловить, и приручать, поэтому индейцы берут в лесу птенцов из гнезда и сами их выкармливают. В одной деревне женщина дала нам птенца, которого ей только что принесли. Это был обворожительный малютка с громадными коричневыми глазами, большим нелепым клювом и десятком неряшливых перьев, разбросанных по голой коже. У меня не хватило сил отказаться от такого очаровательнейшего существа, но, взяв птенца, я должен был получить и уроки кормления. Смешливая хозяйка рассказала мне, как и что надо делать.

Прежде всего я должен был разжевать кусок лепешки. Увидев меня за этим занятием, птенец пришел в чрезвычайное волнение: захлопал голыми крыльями-култышками и замотал головой в предвкушении лакомства. Кончив жевать, я приблизил лицо к птенцу, и он без всяких колебаний вставил свой раскрытый клюв меж моих губ. Я в свою очередь старался запихнуть языком разжеванную массу в глотку младенца.

Мне такой способ кормления представлялся вопиюще негигиеничным, но бывшая хозяйка птенца уверяла, что иначе его не выкормишь. К счастью, наше чадо уже через неделю смогло самостоятельно уплетать мягкий спелый банан. Это освобождало нас от необходимости упражняться каждые три часа в жевании лепешки.

Когда мы достигли верховьев Кукуй и впереди оставалась последняя деревня – Пипилипаи, мы благодаря меновой торговле имели в своем распоряжении обезьян, черепах, танагр, ара и несколько других необыкновенных и ярких попугаев. Самым неожиданным нашим приобретением был юный пекари, дикая южноамериканская свинья. Мы получили его, в общем-то, за скромный набор голубых и белых бус, но, как нам показалось, его прежние хозяева считали, что совершили удачную сделку. В момент обмена мы не могли трезво оценить всех тонкостей взаимной выгоды этой операции. Но вскоре случай представился.

Мы не рассчитывали на столь крупного питомца, как пекари, и поэтому подходящей для него клетки не нашлось. Молодой поросенок, однако, оказался вполне ручным, и мы по наивности решили приспособить ему простой веревочный ошейник и привязать его к поперечине в носовой части лодки. Это, однако, оказалось сложнее, чем мы думали, потому что голова у пекари сходит на конус от затылка к рылу, и мы скоро убедились, что никакой нормальный ошейник не держится на поросенке и пяти секунд. Поэтому ошейник был заменен сбруей, накинутой сверху, у затылка, и пропущенной под передними ногами. Теперь-то, полагали мы, наш поросенок будет паинькой и ничего не затопчет в лодке. Худини, как мы окрестили нашего нового питомца, имел особое мнение относительно своих прав на свободу. Не успели мы отчалить, как он, взметнув ногами, с завидной легкостью скинул наше хитроумное приспособление и, устремившись к ананасам, запасенным на ужин, принялся их уписывать. Останавливаться и приниматься за поиск новых вариантов стреноживания нашего резвого молодца мы не могли, так как не успели бы добраться до Пипилипаи к вечеру. К тому же наш мотор, по выражению Кинга Джорджа, имел обыкновение «отень-отень надувать», поэтому весь следующий час я не просто сидел в обнимку с щетинистым Худини, но и порядком измотался, пытаясь сдержать исследовательский пыл его азартной натуры.

Вот, наконец, и Пипилипаи. Деревня находилась в десяти минутах ходьбы от реки и оказалась одним из самых примитивных поселений, встречавшихся нам до сих пор. Все мужчины носили набедренные повязки, а женщины – расшитые бисером передники. Всего несколько круглых хижин – и все развалюхи, сделанные кое-как, прямо на сухой песчаной почве, без всякого пола, а некоторые и без полного комплекта стен. Нас встретили сердечно: как и во всех других деревнях, у Кинга Джорджа нашлось здесь несколько родственников. В деревне было много попугаев, а между хижинами разгуливал с важным видом крупный хохлатый гокко. Черный, блестящий, он был похож на индейку. На макушке у него торчал премиленький пучок завитых перьев, а клюв сверкал яркой желтизной. Мы выяснили, что гокко предназначался для общего котла, но голубой бисер и тут сделал свое дело. Шесть пригоршней стеклянных сокровищ осчастливили всю деревню и спасли от ужасной участи роскошную птицу.

Свободного помещения в деревне не оказалось, поэтому мы вместе с Кингом Джорджем и Авелем развесили свои гамаки в одной из хижин, где обитала семья из десяти человек. Пока Чарльз готовил ужин, я, приласкав Худини, предательски нацепил на него новую, тщательно изготовленную сбрую. Привязав неугомонного пострела к столбу в центре деревни, я положил рядом с ним ананас и лепешки из кассавы и постарался убедить его прилечь и поспать.

Ночь выдалась не слишком спокойной. Кинг Джордж давно не навещал своих здешних родственников, поэтому их обмен новостями порядком затянулся. Среди ночи стал кричать ребенок. Потом кто-то из мужчин выбрался из своего гамака и стал приводить в порядок костер посреди хижины. В конце концов мне все же удалось заснуть, но с трудом пришедший сон был сейчас же прерван: меня трясли за плечо и голос Кинга Джорджа громко шептал в ухо: «Эта свинья! Она безать!»

– Поймаем на свету, – промычал я и повернулся, желая уйти обратно в мир сновидений. Снова заныл ребенок, а ноздрей моих коснулось амбре, которое можно было определить только как запах свиньи. Открыв глаза, я увидел нашего Худини, чесавшего спину о косяк хижины. Было совершенно ясно, что сон не воцарится в этом доме, пока наш молодец наслаждается свободой. Я осторожно спустил ноги на пол и как можно мягче обратился к Чарльзу, прося о помощи.

В течение следующего получаса Худини легким галопом носился по всей хижине, а мы с Чарльзом, полуголые и босые, гонялись за ним. В конце концов наш юный друг был водворен на прежнее место. Явно довольный тем, что он разбудил всю деревню, Худини многообещающе щелкнул челюстями и устроился на земле, выказывая намерение заняться ананасом. Мы разошлись по гамакам с надеждой доспать те считанные часы, что оставались до рассвета.

Обратный путь вниз по реке начался хорошо. Из веток и коры мы соорудили большую клетку для пекари и приладили ее в носовой части лодки. Полчаса Худини вел себя превосходно. Гокко, привязанный за ногу, мирно устроился поверх брезента, закрывавшего наш багаж. На дне лодки копошились черепахи. В ушах у нас звенело от дружелюбных криков ара и других попугаев. В просторной деревянной клетке два капуцина ласково искали друг у друга в шерсти. Мы с Чарльзом лежали и нежились на солнце, глядя в синее безоблачное небо и наблюдая за проплывающими над нами зелеными ветвями.

Но идиллия длилась недолго: путь нам преградил завал из упавших деревьев. Пришлось вылезать и, согнувшись, тянуть лодку через полузатопленные стволы. Именно такого момента и ждал Худини. Втайне от нас он разрушил крепления двух нижних перекладин своей клетки и теперь в мгновение ока оказался за бортом. Я бросился за ним, едва не перевернув наше судно, мощным кролем прошел несколько метров и, изловчившись, схватил беглеца за загривок. Тот лягался, бил по воде копытцами и визжал во весь голос, но мне удалось запихнуть его в то, что осталось от клетки. Чарльз принялся за ее починку, а я, выжав одежду, разложил ее на брезенте. Не надо было быть слишком наблюдательным, чтобы заметить, что освежающее купание пришлось Худини по душе, и он был не прочь повторить его. Поэтому весь остальной путь один из нас сидел рядом с клеткой и быстро заделывал в ней пробоины, как только они появлялись.

Поздно вечером мы подошли к Яуала, деревне, где жил Кинг Джордж, в полумиле от Кукуикинга. Там мы устроились на ночь, посадив Худини на особую длинную привязь и разместив остальных животных в пустой заброшенной хижине.

Следующий день был последним перед нашим возвращением в Имбаймадаи. Почти все обитатели деревни уже с неделю, как отправились на охоту, но Кинг Джордж сообщил, что именно сегодня они вернутся и будут исполнять Аллилуйю в знак благодарения.

Мы уже наслышались об этом своеобразном религиозном обряде, коего не сыщешь ни в одном другом месте и который, судя по названию, обязан своим происхождением христианству. В конце прошлого века один индеец из племени макуси, живущего в саванне, побывал в христианской миссии. Вернувшись к своим, он объявил, что приобрел способность отправляться в воображаемое путешествие на небо и там посещать великий дух, называемый Папой. Папа поведал ему, что он должен приобщиться к святой вере, молиться и проповедовать, и наказал распространять среди макуси новую религию и назвать ее «Аллилуйя». Основы новой веры были восприняты также соседними племенами, и к началу нашего столетия она распространилась среди патамона, арекуна и акавайо – очень схожих между собой племен, говорящих на карибском языке. Миссионеры, очевидно, не сознавали христианского происхождения этой религии. Все местные верования они клеймили как языческие и обрушивались на них со всей силой своих убеждений. Их противоборство, без сомнения, только усилилось, когда новые пророки Аллилуйи заявили, будто Папа, кроме всего прочего, предсказал, что в скором времени к индейцам явятся белые люди, проповедующие по книгам разные варианты своей собственной религии, противоречащие друг другу. Судя по непримиримой враждебности к ней миссионеров, мы полагали, что эта религия должна содержать многочисленные элементы прежних языческих верований индейцев, и старались угадать, что же преподнесут нам возвращающиеся охотники: слегка искаженный христианский обряд или какой-нибудь дикарский ритуал.

На наш вопрос, можно ли будет заснять церемонию, Кинг Джордж пробормотал что-то, означающее согласие. Мы стали ждать.

Около полудня на реке показалась лодка. Думая, что это возвращается первая партия охотников, мы пошли к берегу встречать их.

Лодка причалила, и мы застыли от изумления, увидев совершенно невероятную фигуру, направлявшуюся в нашу сторону. Вместо стройного гибкого индейца, едва прикрытого набедренной повязкой, перед нами предстал сногсшибательный старец, облаченный в сверкающие небесной синевой шорты и рубаху спортивного покроя, на которой с исключительной экспрессией были изображены атрибуты тринидадского оркестра. Костюм венчала невесть откуда взявшаяся здесь тирольская фетровая шляпа с роскошным белым султаном. Это поразительное видение окинуло нас плотоядным взором и засунуло руки в свои ультрамариновые штаны.

– Мне сказать, вы хотеть смотреть, как я аллилуйя плясать. Пока вы сказать, сколько доллар давать?

Прежде чем я смог что-нибудь ответить, Кинг Джордж, стоявший рядом, стал негодующе кричать что-то на акавайо, яростно жестикулируя обеими руками. Никогда прежде нам не приходилось видеть его в таком возбуждении.

Старик снял шляпу и стал нервно мять ее в руке. Кинг Джордж наступал на него, продолжая метать громы и молнии, а старик пятился к воде. Дело кончилось тем, что он поспешно погрузился в лодку и, работая веслом, стал быстро удаляться вниз по реке. Кинг Джордж, тяжело дыша, подошел к нам.