Текст книги "Сокровище царя Камбиза"

Автор книги: Деннис Уитли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Деннис Уитли
СОКРОВИЩЕ ЦАРЯ КАМБИЗА
Роман

Его превосходительству

Рассел-паше в знак дружбы,

восхищения и благодарности

за центральную тему этого

романа, которую он подарил

мне однажды вечером в Каире,

рассказав о погибшей армии Камбиза

Глава I. НАЧАЛО ВЕНДЕТТЫ

Я поступил на дипломатическую службу двадцати трех лет, но из-за скандальной истории вынужден был подать в отставку, не достигнув и двадцати пяти. Наивно было полагать, что мне удастся одержать верх над О’Кивом, человеком значительно старше и опытнее меня, и, если бы не моя дурацкая самонадеянность, Каррутер не покончил бы с собой полтора года назад, а я не оказался бы сейчас в Египте.

Трудно сказать, закончу ли я свои записки прежде, чем О’Кив разделается со мной, но, может быть, они все же помогут кому-нибудь свести счеты с этим негодяем. Однако начну с самого начала.

При крещении меня назвали Гюго Джулиан Дю Кроу Фернхест, но последнее время мне пришлось жить под именем Джулиан Дэй. Я родом из Глостершира и вырос в старинном родовом поместье Квинс Эйкрс под присмотром родного дяди, генерал-майора в отставке, человека весьма ограниченного, но безукоризненно честного.

Я познакомился с О’Кивом на последнем курсе Оксфорда, когда он приехал на уик-энд в гости к Ворбуртону – толстому и слабохарактерному интеллектуалу.

Сам О’Кив отнесся ко мне очень доброжелательно. Скорее всего, он знал о моих намерениях стать дипломатом – в Оксфорде мне предсказывали блестящую карьеру – и решил, что впоследствии я могу быть полезен.

Однако несколько слов, которыми обменялись О’Кив и Бела Лазадок, также присутствовавший на приеме, подсказали мне, что, помимо дипломатии, он интересуется и еще кое-чем. Они говорили по-венгерски и, естественно, не предполагали, что я вместе со смешанной родословной унаследовал способности к языкам. По национальности и по воззрениям я, без сомнения, британец, но моя мать была родом из Австрии, и я многим обязан своему австрийскому дедушке, с которым, едва научившись ходить, часто проводил время.

– Удалось ли вам вчера узнать что-либо стоящее? – спросил О’Кив у Лазадока.

Совершенно случайно я был в курсе, что венгр, подававший как инженер большие надежды, накануне посетил завод Морриса, где проводились эксперименты с новым танковым двигателем. Я, к сожалению, не расслышал ответа Лазадока, но об этом стоило шепнуть одному из моих друзей в Уайтхолле.

Несколькими неделями позже Лазадок поспешно прервал учебу в Оксфорде, и вскоре я узнал, что венгра выслали из страны. Против О’Кива не было никаких улик, и, поскольку он являлся британским подданным, избавиться от него было не так легко. Но эпизод с танковым двигателем показал мне, что О’Кив не гнушался шпионской деятельностью. Поэтому, встретив О’Кива два года спустя в Брюсселе, куда получил первое назначение, я намеренно приветствовал его попытку возобновить знакомство, хотя мне было известно правило, запрещавшее работникам дипломатической службы заниматься контрразведкой. Однако в то время я достаточно самонадеянно полагал, что смогу перехитрить его, и позволил себе увлечься перспективой вытащить на берег рыбу, которую наши секретные службы никак не могли поймать.

Нет необходимости вдаваться в подробности дела, в котором я, увы, оказался всего лишь пешкой в чужих руках. О’Кив – странный человек, не особенно привлекательный с виду, высокий, худой, с вьющимися пепельно-седыми волосами, скорее напоминающими парик; у него маленькие, быстрые глаза, небольшой подбородок и жесткий, похожий на крысиный капкан, рот. Я испытывал к нему острую неприязнь, но, беседуя с ним, моментально попадал под обаяние его интеллекта и огромной эрудиции.

Как и у многих талантливых людей, тщеславие было его слабым местом, и он не мог удержаться, чтобы время от времени не намекать о тайной власти, которой обладал. Мало-помалу я узнал, что он один из семи человек, контролировавших обширную преступную организацию.

Мне тогда казалось, что он видел во мне своего последователя. Он всегда говорил о том, что противостояние силе закона невероятно возбуждало его и доставляло ему удовольствие, и, искажая истинную картину, действительно заставлял забыть о грязи, неизбежно сопутствующей этому.

Выгода, как будто, совершенно не интересовала его – он уже обладал всем, что было доступно за деньги.

Игра в кошки-мышки продолжалась около трех месяцев, пока О’Кив не сказал мне, что все члены Большой Семерки прибывают на следующей неделе в Брюссель для ежегодной встречи, и намекнул, что у них есть некая ценная для нашего посольства информация. Я решил рассказать обо всем первому секретарю Тому Каррутеру. Каррутер обозвал меня идиотом, ибо я, многообещающий молодой дипломат, сунул нос в совершенно не свои дела, но тем не менее не смог скрыть изумления перед значительностью предстоящего события и, в конце концов, согласился встретиться с О’Кивом. Много позже я с горечью осознал, что, втянув Каррутера, сделал именно то, чего добивался О’Кив: его не интересовала мелкая рыбешка вроде меня.

Мы встретились с Закри-беем, лордом Гэвином, Японцем и другими членами этой дьявольской Большой Семерки. Каждый из них по-своему положению стоял куда выше той прослойки общества, где полиция обычно ищет преступников.

В ту ночь, когда О’Кив захлопнул ловушку, я едва не лишился жизни. Лишь совершенно случайно я не проглотил всю предназначенную мне дозу яда, но врачам пришлось несколько дней бороться за мою жизнь.

Никто не знает, что они сделали с Каррутером. Скорее всего, он был просто загипнотизирован, поскольку в ту ночь взял некоторых членов Большой Семерки с собой в посольство.

Ночной сторож заметил свет в канцелярии в столь необычный час, но, увидев раскрытый сейф и первого секретаря, дружески беседующего со своими, как он предположил, друзьями, ушел, подумав, что они заняты срочной работой.

Из сейфа ничего не пропало, документы были в образцовом порядке, и, хотя утром бельгийская полиция подобрала меня, полумертвого, в сомнительном квартале города, можно было избежать расследования, если бы не жена посла Джорджа Хогана, всегда совавшая нос не в свои дела. Жена ночного сторожа рассказала горничной леди Хоган о странных людях, с которыми мистер Каррутер просидел всю ночь в канцелярии, та поделилась новостью со своей хозяйкой, а леди Хоган, в свою очередь, поинтересовалась у сэра Джорджа, каких это гостей развлекал Каррутер.

Но когда об этом спросили самого Каррутера, бедняга не смог ничего ответить: он абсолютно ничего не помнил. Вызвали ночного сторожа, и он описал людей, виденных им вместе с Каррутером у открытого сейфа, – после чего тот тихо ушел к себе наверх и застрелился.

Ближайшим кораблем меня отослали назад в Англию, в Форин Офис, который, как мне думалось, я посещал в последний раз. Подробно допросив меня о деталях события, сэр Роджер Фистлвейт сказал тихим голосом рафинированного интеллектуала:

– Я готов принять ваши уверения в добрых намерениях, но вы должны понять, что мы вынуждены отстранить вас от дипломатической службы. Очень жаль, знаете ли, очень жаль. Многие считали, что у вас блестящие перспективы.

– Совершенно верно, сэр, – ответил я, подумав при этом, что не стоило бы растравлять рану.

– Что вы намереваетесь делать? – спросил сэр Роджер после небольшой паузы.

– Я пока не знаю, сэр, – ответил я.

– Боюсь, что правительственные должности для вас будут теперь закрыты, – сказал он. – Потребуется все ваше мужество, чтобы пережить этот скандал. Но не следует слишком огорчаться из-за погубленной карьеры. Вы еще очень молоды, и позвольте дать вам совет: сразу же посвятите себя какому-нибудь другому занятию.

– Навряд ли какая-нибудь солидная компания рискнет принять меня – мое имя распугает всех ее клиентов.

Сэр Роджер задумчиво постучал о стол костяным ножом для бумаг.

– Нам удалось переориентировать нашу политику: для подобных случаев у нас всегда предусматривается альтернатива. Но пришлось связаться со всеми посольствами и миссиями, и мы не могли скрывать причины столь серьезных изменений от дипломатов, и ваше имя теперь навсегда связано с самоубийством Каррутера.

– Естественно, – мрачно согласился я. – Все будут считать, что Каррутер и я продали секреты иностранным агентам, и его самоубийство – единственно достойный выход, тогда как у меня не хватило пороху. Мне придется пережить это, сэр. Мое имя запятнано, и всякий будет смотреть на меня, как на прокаженного.

Сэр Роджер секунду колебался, затем мягко продолжил:

– Что вы будете делать, если вновь столкнетесь с О’Кивом или с кем-то из его друзей?

– У меня еще не было времени подумать об этом.

– Такая возможность не исключена. Более того, располагая вашими средствами и почти неограниченным временем, вы наверняка встретитесь с ними, если захотите.

– Вы считаете, что мне следует попытаться найти их?

Он демонстративно холодно взглянул на меня.

– У меня возникла мысль, что вы имеете веские основания ненавидеть людей, погубивших вашу карьеру. И, думается, правительство окажется в неоплатном долгу перед всяким, кому удастся обезвредить их. Может последовать награждение за оказанную услугу, и тем самым пятно с вашего имени будет смыто.

– Могу ли я рассчитывать на помощь секретной службы? – горячо спросил я.

На мгновение он отвел глаза.

– Меня очень печалит необходимость подчеркивать, что лично я верю в вашу честность, но другие могут ставить ее под сомнение, и, следовательно, о подобных контактах не может быть и речи. Вам придется полагаться только на себя.

– В таком случае, я не уверен, что мне удастся собрать факты против них.

– Если вы сможете собрать такие факты – хорошо, но было бы куда лучше, если бы они – мм-м – вообще перестали существовать.

– Вы имеете в виду… – нерешительно начал я.

– Я никогда не использую неточных выражений, молодой человек, и имел в виду только то, что сказал.

Его, казалось, крайне раздосадовала попытка уточнения, но было непостижимо, как этот тихий, седовласый английский джентльмен мог намекать на желательность убийства.

Не веря своим ушам, я изумленно глядел на него, но его безмятежные голубые глаза не дрогнули, и он спокойно продолжил:

– Конечно же, вам следует соблюдать предельную осторожность и не подвергаться риску быть схваченным, поскольку официально мы никак не сможем помочь вам.

– Я вас понял, сэр, – медленно проговорил я.

Сэр Роджер поднялся.

– Едва ли нужно напоминать, что, если придется, я буду вынужден категорически отрицать факт нашего разговора. Но обдумайте все, мой мальчик, и, как бы вы ни решили, – желаю вам удачи.

Я действительно обдумал все, и мне казалось безнадежным делом вновь мериться силами с О’Кивом и Большой Семеркой: я мог выследить и убить одного или нескольких членов ее, но не испытывал ни малейшего желания быть повешенным за убийство. Прошло слишком мало времени, и горечь поражения еще не въелась в мою душу. Это чувство пришло позже. Катастрофа, уничтожившая все мои интересы в жизни, буквально оглушила, и единственным моим желанием тогда было спрятаться от всех куда-нибудь, где ничто не напоминало бы о прошлом. Я провел летние месяцы среди лесов и озер Финляндии, в одиночестве зализывая раны. К осени переместился к балтийским портам, а затем прожил несколько недель в Варшаве. Приближалась зима. Я не терплю холода, одиночество начинало мне надоедать, и я решил отправиться в Египет. Но теперь я был вынужден избегать своих старых знакомых и впервые с ужасающей остротой осознал, что отныне не смогу свободно встречаться с людьми своего круга. И всякий раз размышления о жизни, какую я мог бы вести, разжигали затаенную ненависть к О’Киву. Я стал испытывать отчаянное желание заняться чем-либо и часто размышлял над предложением сэра Роджера. Чувствуя, что еще один год бездействия поставит меня на грань самоубийства, я уже понял к тому времени, что моя собственная жизнь стала совершенно бесполезной и тягостной для меня и обузой для других.

В ноябре, все еще без определенных планов, я вернулся в Лондон привести в порядок финансовые дела. Закончив с ними, я однажды утром зашел в компанию Кука, намереваясь предпринять очередное путешествие на Восток, и первый, кого я там увидел, был Син О’Кив, склонившийся над стойкой.

Глава II. РАССЛЕДОВАНИЕ НАЧИНАЕТСЯ

О’Кив не узнал меня – испытав прошлой зимой несколько разочарований, я решил отращивать бороду, чтобы изменить внешность. Через год я обладал густой, курчавой темно-коричневой бородой – весьма неудобный придаток, однако, позволяющий гулять по Бонд-стрит без риска быть узнанным.

Я занял место у стойки рядом с О’Кивом и прислушался. И из разговора с клерком понял, что он собирается отплыть на корабле «Гемпшир» из Марселя в Египет. Мои мысли пришли в смятение – я еще не был готов рисковать головой, чтобы попытаться убить его, но здесь, казалось, само Небо посылало шанс выяснить, быть может, нечто, что надолго упрятало бы его за решетку. Для меня не имело значения, куда отправляться – в Египет или в Перу, – и я тоже решил забронировать себе место на «Гемпшире».

Едва он ушел, я узнал, что корабль через два дня отбывает из Ливерпуля.

Обе соседние каюты оказались заняты, но мне удалось получить каюту через дверь от забронированной им каюты, ближе к корме. И ночью я ехал на поезде в Ливерпуль совсем иным человеком – теперь мне вновь было для чего жить.

Утром мы осторожно вышли в густом тумане из устья реки Мерси, и в первую ночь сразу же после ужина все разошлись по каютам. Но на следующий день ясная зимняя погода и умеренная качка выманили немногочисленных пассажиров на палубу, чтобы из шезлонгов наблюдать за прохождением Ирландского пролива. Рядом со мной устроился пожилой седобородый мужчина, неожиданно обратившийся ко мне с непосредственностью, свойственной только путешественникам.

– Прошу прощения, это у вас «Тысяча и одна ночь»? – спросил он об увесистом томе, который я листал.

– Да, – ответил я, – чрезвычайно интересная книга.

– Конечно, – обрадовался он. – Но я обратил внимание, что вы читаете по-арабски, а это весьма необычно для молодого человека.

– Прошлой зимой я несколько месяцев пробыл в Египте и немного изучил арабский. Я вновь возвращаюсь туда, и развлекательное чтение – лучший способ освежить язык.

– Вы, случайно, не участвуете в раскопках?

– Боюсь, что чересчур ленив для этого, – признался я.

– Я вообще ничем не занимаюсь.

– Вижу, – сказал он, неодобрительно взглянув на меня. – Что ж, позвольте представиться. Уолтер Шэйн. Если вы интересуетесь древностями, то, вероятно, слышали обо мне.

– Как же, – с любопытством взглянув на него, ответил я. – Кто не слышал о знаменитом египтологе сэре Уолтере Шэйне? Рад познакомиться с вами, сэр.

– Вы очень любезны, – милостиво улыбнулся он, взглянув поверх толстых очков. – А как ваше имя?

– Джулиан Дэй, – ответил я.

В Форин Офис при уходе со службы мне сделали единственную уступку – выдали паспорт на псевдоним.

Мы беседовали до ланча. Я всегда увлекался историей древних цивилизаций, а сэр Уолтер оказался невероятно интересным собеседником, рассказывая о различных раскопках на протяжении многих зим, проводимых им в Египте. В последние годы ему помогала в работе дочь, решившая прошлым летом остаться в Каире. Они должны встретиться там и вместе отправиться в Луксор. Но для профессионального археолога его дальнейшие планы были до странности неопределенны.

За ланчем он представил мне мистера и миссис Бельвиль. Они были очаровательной четой, и вскоре мы с ними оказались на дружеской ноге.

Первое время я удивлялся, что их связывало с сэром Уолтером, ибо, несмотря на все обаяние Гарри Бельвиля – он был добр, безмерно щедр и сразу же располагал к себе своей искренностью, но едва ли мог отличить готическую архитектуру от греческой, не говоря уже о тридцати трех династиях фараонов, правивших Египтом. Его жена Кларисса едва ли лучше разбиралась в этих вопросах, но у нее были деньги. Ее отец занимался производством шляп в Лутоне и оставил ей весьма приличное состояние, поэтому Гарри, которому, как впоследствии выяснилось, своих средств с трудом хватало на сигареты, позволял себе бездельничать.

Его вряд ли можно было назвать красавцем – среднего роста, склонный к полноте, с редеющими светлыми волосами, тогда как она была на редкость хороша собой. Ее удивительная живость, пикантное маленькое личико и огненно-рыжие завитки коротко остриженных волос могли везде собрать толпу поклонников. Но они были женаты уже пять лет, и, думается, ее привлекало в супруге неизменное добродушие, неистощимый запас здравого смысла и что-то еще, пусть несколько флегматичное, но очень здоровое, в его натуре.

Когда мы обогнули Гибралтар, пребывание Бельвилей в компании такого эрудита, как сэр Уолтер, уже перестало быть для меня загадкой. В последнее время египетские власти установили жесткий контроль над раскопками, и никто не мог ими заниматься без предварительного разрешения. Правительство выделяло часть средств и рабочую силу, но все найденные древности являлись его собственностью. Прошлой зимой сэр Уолтер совершил открытие и, однако же, собирался провести раскопки, не ставя правительство в известность и не требуя содействия. Но, подобно многим, посвятившим себя науке, ему постоянно не хватало денег, и он был вынужден так или иначе изыскивать для работ частные средства. Все его попытки были безуспешны, пока он не вспомнил о Клариссе, школьной подруге дочери. Посовещавшись со своим любимым Гарри, она согласилась внести требуемую сумму, а, поскольку Бельвили никогда не были в Египте, они решили сопровождать туда сэра Уолтера.

И хотя это предприятие, несмотря на нелегальность, на первый взгляд, представлялось весьма безопасным, у них могли возникнуть серьезные осложнения с египетским правительством, узнай оно об их намерениях; этим объяснялась их скрытность, и когда мы прибыли в Марсель, я все еще оставался в полном неведении относительно деталей их планов.

Послеобеденное время я провел в каюте, избегая устремившейся на борт толпы пассажиров – в основном возвращающихся на восток из отпусков и предпочитающих заплатить подороже за сухопутную дорогу в Марсель, но выиграть несколько дней в Англии.

О’Кива я увидел вечером за ужином. Он путешествовал в одиночестве, если не считать слуги, но быстро завязал новые знакомства, и вскоре вокруг него собралась небольшая группка людей. Я старался держаться подальше, и, хотя несколько раз мы оказывались рядом, он ничем не показал, что узнал меня.

Я отдавал себе отчет, что, оставаясь пассивным, ничего не выясню о сомнительных делах, ведущих его в Египет, и на следующую ночь, увидев после ужина, как уютно он устроился в баре с новыми друзьями, решил тайком посетить его каюту. Но, хотя я провел там около получаса и обшарил почти весь багаж, мне не удалось найти ничего стоящего. Но под кроватью он хранил плоский, обтянутый кожей стальной чемоданчик, очевидно, с личными бумагами, открыть который оказалось невозможно.

На другой день выяснилось, что двумя неделями раньше с главным помощником сэра Уолтера произошел несчастный случай, и археологу срочно требовался кто-либо, владеющий языком, чтобы руководить местными рабочими.

Присутствующие тут же Бельвили проговорились, что данный вопрос уже обсуждали и решили, что я как раз и есть необходимый им человек. Сэр Уолтер тут же достал фотографию Сильвии и показал под благовидным предлогом, что мне захочется взглянуть на последнего участника их группы.

Если бы подобное предложение было сделано несколькими неделями раньше, я без долгих размышлений ухватился бы за него, но теперь мне было необходимо выяснить намерения О’Кива, и я оставил себе лазейку.

– Я польщен вашим предложением, но пока не могу располагать собой – меня ждут в Египте некоторые дела.

– Наши приготовления в Каире и Луксоре займут по меньшей мере полмесяца, – быстро ответил сэр Уолтер.

– В таком случае, можно ли мне дать ответ позднее? – спросил я, полагая, что за это время либо смогу узнать о намерениях О’Кива, либо потеряю его из виду.

– Конечно, – согласился сэр Уолтер, – но, прежде чем вы примете окончательное решение, следует ознакомить вас с нашими планами.

– Мне кажется, нас ничто не торопит, – сказал я.

Он покачал головой.

– Думается, мне лучше это сделать сейчас, и я уверен, что могу рассчитывать на ваше молчание, если вы решите поискать себе другое занятие в Египте на зимние месяцы.

– Как угодно, сэр, – согласился я, усаживаясь поудобнее.

– Вы, конечно, читали Геродота?

– Да, но это было давно.

– Во всяком случае, вам наверняка известно, что еще в конце XIX века Геродота считали выдумщиком и отъявленным лгуном среди древних историков, но более поздние исследования показали, что это вовсе не так. Его воспоминания о путешествиях звучат совершенно невероятно, тем более, что многие его хроники никак не подтверждаются другими древними источниками. Но в XX веке удалось раскопать и перевести бесчисленные надписи на камнях и глиняных табличках, доказавшие, что, как минимум, девять десятых из сообщенных им сведений соответствуют истине. Вы, случайно, не помните его описания персидского завоевания Египта? Это в самом начале третьей книги.

– К сожалению, нет, – признался я.

– Что же, вкратце дело было так. За пять тысяч лет Египет, защищенный пустынями от варварских орд, смог построить самую выдающуюся и богатую цивилизацию, когда-либо известную нашему миру. Его главные города – Мемфис и Фивы – насчитывали свыше пяти миллионов жителей каждый. Невозможно представить богатство храмов в Фивах – священном городе восемнадцатой, девятнадцатой и двадцатой династий, подчинивших всю Палестину вплоть до Месопотамии и присовокупивших богатства ее древних цивилизаций к своим собственным. Но затем волна завоеваний покатилась вспять, и в 525 году до нашей эры персидский царь Камбиз вторгся с ордами всадников в Египет, уничтожил его армии и разграбил могущественные города. Сместив правившего тогда фараона Псамметиха III, Камбиз, давая отдых войскам, воцарился в Фивах. Но ему мало было захвата этого Лондона древнего мира, он, подобно Александру, пришедшему вслед за ним, жаждал новых завоеваний.

На запад от долины Нила лежит Ливийская пустыня. Она простирается на тысячу миль с севера на юг и почти на девятьсот миль с запада на восток. Это часть Сахары почти безводна. Арабы со своими караванами, сокращая путь, пересекают отдельные части пустыни, но никому не удалось преодолеть ее всю.

Камбиз узнал, что к северо-западу от Фив, в пустыне, находится еще один великий город с несметными сокровищами и населенный богатыми людьми. Их потомками являются ныне арабы сенусси, населяющие оазис Сива, в древние времена известный как оазис Юпитера-Амона. Ненасытный Камбиз решил направиться туда, но перед ним встала почти неразрешимая проблема: как преодолеть почти триста миль безводной пустыни?

Сэр Уолтер умолк.

– Удалось ли ему найти выход? – спросил я.

– Своими победами персы обязаны, в значительной степени, великолепной подготовительной работе, проводимой перед началом всякой военной кампании, а в те времена кампании разворачивались медленно, – ответил он. – Время не подгоняло Камбиза, и, царствуя в Фивах и готовясь к походу, он нашел, как преодолеть главную трудность: отсутствие колодцев. Собрав тридцать тысяч сосудов для вина, наполнили их водой и с огромным караваном отправили в пустыню. Отойдя на один день пути, караван остановился, и сосуды закопали в песок, чтобы вода не испарялась. Затем караван вернулся, взял еще тридцать тысяч сосудов и, отойдя на два дня пути, зарыл их там. Подобным образом после многих месяцев на всем пути до оазиса Юпитера-Амона была подготовлена цепь стоянок с достаточным запасом воды для персидской армии.

Но, когда пришло время выступать, Камбиз заболел. Оставив при себе достаточно войска, чтобы удержать в подчинении Египет, он послал пятьдесят тысяч отборных солдат в пустыню, надеясь вскоре последовать за ними. А поскольку пребывание в Фивах он рассматривал как временное и намеревался завоевать весь известный ему мир, то, вполне естественно, отправил вместе с армией и большую часть несметных сокровищ, награбленных в египетских храмах. В этом не может быть сомнений, иначе мы бы нашли их либо в Египте, либо во время раскопок в персидской столице.

Однако, пройдя две трети пути, войска Камбиза сбились с дороги, обманутые проводниками, которые предпочли смерть уничтожению своего народа. Правда об этом походе скрыта в песках, и никто не узнает о последней отчаянной попытке персов вернуться к берегам Нила. История сообщает лишь, что ни один из них не достиг оазиса Юпитера-Амона и не вернулся к Камбизу с рассказом о судьбе, постигшей его легионы. Великая армия с сокровищами, накопленными за пять тысяч лет цивилизации, исчезла, пятьдесят тысяч человек погибли от зноя и жажды, оставшись лежать там, где рухнули от полного истощения, и никаких следов их не найдено в бескрайней пустыне[1]1
  В 1977 году археологи обнаружили останки армии Камбиза (прим. ред.).


[Закрыть].

– Поразительная история! – воскликнул я.

Сэр Уолтер улыбнулся.

– Поразительная, но, тем не менее, верная. Что касается Геродота, то он довольно подробно описал эту трагедию. Но самое главное, я могу подтвердить его рассказ своим открытием.

– Как же вам удалось его сделать?

– В прошлом сезоне я вел раскопки в оазисе Дахла, в двухстах милях к западу от Луксора, откуда начался путь армии Камбиза. Мне удалось найти там небольшую стелу с мемориальной табличкой. Она была разломана надвое, и у меня не было возможности перевести ее до конца весны, когда раскопки прекращаются. Табличка была изготовлена неким Геру-темом, командиром когорты исчезнувшей армии. В ней сообщалось, как ему удалось остаться в живых и после долгих дней блуждания в пустыне вернуться в оазис. Но, зная, что услышав о судьбе, постигшей отборные войска, Камбиз в гневе убьет его, он решил не появляться в Фивах и под другим именем занялся выращиванием фиников в оазисе, где и окончил свои дни.

– Оставил ли он какие-либо указания о месте, где погибла армия? – спросил я.

– Да, – ответил сэр Уолтер. – Он отметил положения некоторых звезд в то время года, основываясь на системе, в которой точкой отсчета была Большая пирамида Гизы.

На палубе было тихо, и я постарался заставить звучать свой голос спокойно, когда произнес:

– Это необычайно ценный секрет.

– Именно. Величайшие сокровища, когда-либо известные миру, лежат похороненные в песке. Даже Гарри и Кларисса не знают их точного местонахождения, ибо, намереваясь собрать средства для экспедиции, я взял в Англию только верхнюю часть таблички. Вторая половина – у Сильвии, в Каире.

– Клянусь, я присоединюсь к вашей экспедиции, – промолвил я. – И сделаю все, чтобы вовремя завершить свои дела.

– Надеюсь, вам это удастся, – улыбнулся он. – Мы будем рады работать с вами. Гарри и Кларисса уже видели верхнюю половину таблички, и вам, вероятно, тоже интересно взглянуть на нее. Она завернута в холст и мешковину, и мне потребуется некоторое время, чтобы распаковать ее, но минут через десять приходите ко мне в каюту, я покажу ее вам и переведу написанные иероглифы.

– Это очень любезно с вашей стороны, сэр, – поблагодарил я.

Десятью минутами позже я постучал к нему в дверь. На стук никто не отозвался, я толкнул дверь и шагнул в каюту. И не увидел ни таблички, ни холста, в котором она хранилась, и, хотя сэр Уолтер был там, он не мог сказать мне ни слова.

Он лежал мертвый, растянувшись на полу лицом вниз, и вокруг по самую рукоятку вошедшего в спину ножа, проступало темное пятно крови.