Текст книги "Глоток перед битвой"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 7

На следующий день, около двенадцати, мы совсем было уж собрались позвонить Билли Хоукинсу, но тут он сам явился к нам. Билли, как и большинство служащих «Вестерн юнион», выглядит так, словно сию минуту вышел из реанимации. Тощий, изможденный, лицо землистого цвета, свидетельствующее, что человек на воздухе бывает мало и большую часть времени сидит в накуренном помещении. Узкие джинсы и обтягивающие рубашки еще больше подчеркивают его худобу, а короткие рукава он любит закатывать к самым плечам, демонстрируя несуществующие бицепсы. Черные волосы причесаны словно бы не гребешком, а гвоздодером, под носом у него усики ala мексиканский бандит – таких усиков никто, включая среднестатистического мексиканского бандита, уже давно не носит. Билли не заметил, что в мире с 1979 года кое-что изменилось. Вальяжно развалясь в кресле перед моим столом, он сказал:

– Когда, черт побери, вы наконец переберетесь в нормальное помещение?

– Когда колокол найду, – сказал я.

Билли заморгал и промычал в ответ:

– Ну, ладно.

– Как твои дела, Билли? – спросила Энджи с таким видом, словно ее и впрямь интересуют его дела.

Билли перевел на нее взгляд и покраснел:

– Дела?.. Дела... гм... нормально дела. Все нормально, Энджи.

– Это хорошо, когда нормально. Я рада за тебя, – продолжала она.

Билли посмотрел на меня:

– Что это с тобой?

– Одной монашке дорогу не уступил.

– А я думал – грузовику, – сказал Билли и посмотрел на Энджи.

Та хихикнула, а я принялся размышлять, кого из них мне хочется выбросить в окно первым.

– Ты нашел квитанцию, о которой я тебя просил?

– Что за вопрос! Конечно нашел! Это было весьма и весьма непросто, но я все сделал. Ты передо мной в неоплатном долгу, Патрик.

Я поднял брови:

– Билли, помнишь ли ты, с кем разговариваешь?

Билли призадумался. Наверно, представил, как отсиживал бы свои десять лет в Уолпольской тюрьме в тесной близости с каким-нибудь Рольфом-зверюгой, если бы мы не спасли его. Желтоватое лицо побелело, и он сказал:

– Извини, Патрик. Ты прав. Прав на все сто. – Потом полез в задний карман джинсов и положил на мой стол засаленный мятый листок бумаги.

– Что это такое, Билли?

– Это формуляр Дженны Анджелайн. Получен из нашего офиса на Ямайка-плэйн. Во вторник она получала там перевод.

Да, засаленный и мятый листок бумаги был для нас истинной драгоценностью. Дженна заполнила четыре графы. В графе «Место работы» она мелко и неряшливо – как курица лапой – написала «Работаю по договорам». В графе «Близкие родственники» упомянула четырех сестер. Трое жили в Алабаме, в самом Мобайле или в его окрестностях. Одна – ее звали Симона Анджелайн – в Уикхэме, штат Массачусетс, Мерримак-авеню, 1254.

Билли вручил мне еще одну бумажку – ксерокопию чека, по которому Дженна получила деньги. Чек был подписан Симоной. Будь Билли чуть более привлекателен, клянусь, я бы его расцеловал.

* * *

После того как дверь за ним закрылась, я наконец набрался храбрости и взглянул на себя в зеркало – вчера вечером и сегодня утром я этого всячески избегал. Стригусь я коротко, так что причесываться мне особенно не надо, и утром после душа я всего лишь пригладил волосы ладонями. От бритья я также уклонился, а что касается щетины, то пусть думают, что, может, так и было задумано, тем более что легкая небритость вошла в моду.

Но теперь я пересек наш офис и вошел в крошечную клетушечку, которая некогда именовалась «туалет». Там и вправду имелся унитаз, но настолько миниатюрный, что всякий раз, когда я усаживался на него и колени мои прижимались к груди, я чувствовал себя так, будто ненароком забрел в детский сад. Я запер дверь, поднял голову и поглядел в зеркало над раковиной, рассчитанной на карлика.

Не будь я точно уверен, что это я, то никогда бы себя не узнал. Губы стали примерно вдвое толще – создавалось впечатление, что я взасос поцеловался с горячим утюгом. Левый глаз окружала густая темно-коричневая кайма, роговицу покрывали алые кровоподтеки, кожа на виске была прорвана мушкой автомата, и, пока я валялся в беспамятстве, закинув голову, кровь затекла в волосы и запеклась. Правая сторона лба была содрана и ссажена – полагаю, что, падая, я еще навернулся о стену. Лишь профессиональная выдержка помогла мне не разрыдаться над этой картиной.

Суетность – это порок. Знаю. Суетность ставит нас в зависимость от нашей наружности, вынуждает обращать внимание не на истинную суть человека, а на то, какое впечатление он производит. Знаю, знаю. Однако у меня на животе уже имеется шрам, абрисом и фактурой напоминающий средней величины медузу, и вы бы очень удивились, узнав, как меняется самоощущение человека, который на пляже не может раздеться. В более интимные моменты я стягиваю с себя рубашку, твердя себе, что это не имеет значения, но еще не было случая, чтобы женщина, ощутив под пальцами этот шрам, не вскинулась с подушки и не спросила: «Что это?» Я торопливо предоставляю им объяснения, захлопывая двери в прошлое, как только они приоткрываются, и ни разу – даже Энджи – я не сказал правды. Суетность – это порок, и ложь – это порок, но и то и другое – наипервейшие формы защиты.

Герой, заставая меня у зеркала, неизменно отвешивал мне подзатыльник, говоря при этом: «Люди придумали это, чтобы бабам было чем заняться». Не просто Герой, а еще и философ. Ну просто человек Возрождения.

В шестнадцать лет у меня были бездонные голубые глаза и чарующая улыбка и, если верить Герою, практически больше ничего такого, чему следовало бы доверять. Если бы мне по-прежнему было шестнадцать и я, собрав все свое мужество, глядел на свое отражение, клянясь самому себе, что сегодня вечером смогу наконец оказать сопротивление Герою, то, конечно, полностью бы пал духом.

Но сейчас, черт возьми, я распутывал настоящее дело, у меня была Дженна Анджелайн, которую предстояло найти, нетерпеливая напарница по ту сторону двери, пистолет в плечевой кобуре, лицензия частного детектива в бумажнике и... физиономия, сделавшая бы честь какому-нибудь персонажу Фланнери О'Коннор. О суетность человеческая!

* * *

Когда я открыл дверь, Энджи рылась у себя в сумке. Не знаю, что она искала – пропавшую микроволновку или старый автомобиль. Она вскинула на меня глаза:

– Готов?

– Готов.

Тут она наконец вытащила из сумки короткоствольный револьвер.

– Как все-таки выглядел нападавший?

– Вчера вечером на нем была синяя бейсболка и темные очки в виде обруча. Но я не уверен, что ему присвоена эта форма одежды. Брось, Энджи, оружие тебе не понадобится. Заметишь его – виду не подавай. Нам всего лишь предстоит выяснить, не ошивается ли он где-нибудь поблизости.

Энджи посмотрела на револьвер:

– Да это не для него, а для меня. Вдруг мне понадобится что-нибудь взбадривающее в этой глухомани.

Уикхэм – в шестидесяти милях от Бостона, вот Энджи и считает, что там пока еще нет даже телефонов.

Энджи на минуту задержалась в церкви, дав мне выйти на улицу и зорко оглядывая ее через застекленную дверь.

Я же пересек улицу, направляясь к нашей, как мы ее называем, «служебной машине» – темно-зеленому «Воларё» 1979 года выпуска. Она отвратительно выглядит, издает непристойные звуки, скверно ездит и потому замечательна для тех мест, где мне приходится бывать. Я отпер дверцу, ожидая, что вот-вот у меня за спиной затопают чьи-то шаги, а затем на затылок обрушится рукоятка пистолета или автоматный приклад. Вот она, психология жертвы – достаточно хоть раз влипнуть в передрягу, как начинаешь ждать неприятностей постоянно, все становится подозрительным, мир тускнеет и выцветает, погружаясь во мрак. Ты свыкаешься с ощущением своей уязвимости, и это здорово изводит.

Однако на этот раз обошлось. Разворачиваясь и выезжая на автостраду, я поглядел в зеркало заднего вида и не обнаружил Синей Бейсболки. Да вообще-то, хоть ему, без сомнения, понравилась наша последняя встреча, я и не думал, что сейчас снова увижу его, – просто обязан был предусмотреть и этот вариант. Я поехал вниз по проспекту, потом свернул на развязку, ведущую к шоссе I-93.

Через двадцать минут я был уже на Сторроу-драйв, и справа от меня посверкивала медью река Чарльз. На лужайке завтракали двое сестер из массачусетского госпиталя, по пешеходному мостику бежал рысцой какой-то господин с исполинским шоколадным чау на поводке. Не завести ли и мне такого? Он сумел бы защитить меня так, как это и не снилось Гарольду-панде. А впрочем, зачем мне бойцовый пес, если у меня есть Бубба?! У лодочной станции я заметил кучку студентов, застрявших летом в городе, – они пускали по кругу бутылку вина. Ай да ребятишки! Уверен, что в их рюкзаках нашлись бы и крекеры, и сыр бри.

Я поколесил по улицам, сворачивая то налево, то направо, потом выбрался на Ревер-стрит и покатил по ее брусчатке мимо Чарльз-стрит и вверх по Бикон-Хилл. Слежки не было.

Я заехал на Миртл-стрит, узенькую, как нитка, и высокие здания колониальной эпохи стиснули меня с обеих сторон. Да уж, здесь скрытное преследование решительно невозможно – дома здесь построили до появления автомобилей и, боюсь, до того, как на свете появились рослые и тучные люди.

Были, вероятно, легендарные времена, когда Бостон населяли исключительно изящные преподавательницы аэробики, и в ту пору Бикон-Хилл мог показаться достаточно просторным. Но теперь его тесные узкие кварталы слишком напоминают старинный провинциальный городок где-нибудь во Франции: он радует глаз, но в смысле функциональности – беда. Один-единственный фургон, разгружающийся на Бикон-Хилл, способен создать пробку длиной в целую милю. Едешь по улице с односторонним движением на север, а через два-три квартала – бац! – начинается одностороннее движение на юг. Нормальный водитель от такого произвола шалеет и сворачивает на еще более узкую улочку, где его поджидают те же неприятности, и он, не успев опомниться, уже оказывается внизу – на Кембридж-стрит, на Чарльз-стрит или на Бикон-стрит – и растерянно крутит головой, недоумевая, как это его опять сюда занесло. У иных возникает стойкое, хоть и иррациональное ощущение, что Бикон-Хилл сам швырнул их к своему подножию.

Снобам здесь раздолье. Здесь дома сложены из дивного красного кирпича; парковки охраняет бостонская полиция; владельцы маленьких кафе и магазинов надуты спесью и захлопнут дверь перед носом посетителя, если он не имеет чести быть с ними знакомым. И никто никогда не раздобудет ваш адрес, если только вы сами, приглашая человека в гости, не начертите ему план.

Проползая по склону – впереди сквозь кружевную железную решетку, которой был обнесен сад на крыше, блестел золотой купол Капитолия, – я взглянул в зеркало и заметил позади себя медленно двигавшуюся машину: водитель вертел головой влево-вправо, словно отыскивал незнакомый дом.

Я свернул на Джой-стрит и поехал в сторону Кембридж-стрит. Когда зажегся зеленый и я миновал перекресток, то увидел, что позади едет все та же машина. На самой верхушке Джой-стрит в эту минуту появился еще один автомобиль – пикап со сломанным багажником на крыше. Кто сидел за рулем, я не видел, но был уверен, что это Энджи: в одно прекрасное утро она раскурочила багажник молотком, воображая, вероятно, что это череп Фила.

Я снова повернул налево, на Кембридж-стрит, и проехал несколько кварталов по направлению к «Чарльз Плаза», въехал на стоянку, получил у ворот билетик – всего три доллара за полчаса стоянки, почти даром! – и оказался перед отелем «Холидей Инн», куда и вошел с деловым видом. У стойки портье свернул направо, вскочил в лифт и вознесся на третий этаж. Там двинулся по коридору и вскоре нашел подходящее окно, откуда мне открывался вид на стоянку.

На этот раз вместо синей бейсболки на голове у него была велосипедная шапочка, низко надвинутая на лоб. Однако темные очки-обруч по-прежнему сидели на носу. Белая майка «Найк», черные штаны. Он стоял у своей машины – белой «Ниссан-Пульсар» с черными гоночными полосами на боках, – облокотясь на открытую дверцу, и размышлял, наверно, идти ему за мной следом или нет. С третьего этажа я не различал номера и лишь приблизительно мог установить его возраст – лет двадцать – двадцать пять. Рослый малый – примерно шесть футов два дюйма, – и выглядит весьма уверенным в себе.

На Кембридж-стрит колымагу Энджи между тем «заперли».

Я снова поглядел на преследователя. Торчать в отеле бессмысленно. Пойдет ли он за мной или останется снаружи, дожидаясь, – один черт.

Я по лестнице спустился в цокольный этаж, открыл дверь в служебный коридор, пахнувший отработанными газами, соскочил на погрузочную платформу, потом, пройдя мимо мусорного контейнера, откуда шел смрад томящихся под крышкой фруктов, выбрался на Блосом-стрит. Я не слишком спешил, но, прежде чем вы успели бы выговорить «на дворе трава, на траве дрова», я уже снова был на Кембридж-стрит.

По всему Бостону, причем в самых неожиданных местах, имеются гаражи. Это не слишком-то большое подспорье для города, где приткнуть машину не проще, чем достать в Москве туалетную бумагу, но зато городской бюджет пополняется головокружительными суммами за аренду. Я юркнул в проем между парикмахерской и цветочным магазином и пошел вдоль гаража, пока не добрался до бокса номер 18, где и сдернул чехол со своего любимца. У каждого свои игрушки. У меня это темно-синий «Порше-родстер» 1959 года выпуска. Верх откидывается, рулевое колесо отделано деревом, обтекаемый фюзеляж. Да, я понимаю, что фюзеляж бывает у самолета, но как разгонишь мою зверюгу миль этак до ста сорока, и дорожные указатели зарябят в глазах, сливаясь воедино, возникает полное ощущение того, что сейчас оторвешься от земли. Салон обит мягкой белой кожей, рычаг переключения скоростей блещет как полированный спортивный кубок. Я не столько ездил на «Порше», сколько облизывал и отлаживал его по выходным, чистил и полировал. Горжусь, что не дошел до того, чтобы дать ему собственное имя, но Энджи утверждает – это всего лишь по недостатку воображения.

С первым же поворотом ключа стартер заурчал как камышовый кот. Я вытащил из-под сиденья бейсбольную шапочку, снял пиджак, надел темные очки и выкатился из гаража.

Энджи по-прежнему сидела в машине перед Плазой, и это означало, что преследователь все еще ждет на стоянке у отеля. Я помахал ей и проехал по Кембридж-стрит по направлению к реке. Когда я добрался до Сторроу-драйв, машина Энджи следовала за мной, но, выкрутившись на автостраду I-93, я оставил ее в клубах пыли далеко позади. Я сделал это всего лишь потому, что мощь моего мотора позволила мне это. Или всего лишь потому, что такой уж я незрелый человек. Одно из двух.

Глава 8

Ехать в Уикхэм – не большое удовольствие. Примерно через каждые три мили приходится сворачивать, а если пропустишь хоть одну развязку, тебя занесет в Нью-Гемпшир, а там будешь до посинения уточнять маршрут с придурками из восточных штатов, не понимающими нашего американского языка. К тому же по дороге не на что смотреть, кроме как на унылый индустриальный пейзаж, да потом, когда приблизишься к поясу городков, лежащих вдоль реки Мерримак, – на реку Мерримак. Зрелище не из приятных. Такую бурую и мутную воду, как в ней, обычно можно найти лишь в канализационном коллекторе. Большой привет текстильной промышленности, которой столь многим обязаны Нью-Гемпшир и Массачусетс. Следующее, что ты видишь в этом крае, – это сами фабрики, и тут ты понимаешь, что выражение «коптить небо» имеет буквальный смысл.

Но меня всю дорогу развлекала музыка, так что до красот природы, а вернее – до их отсутствия, мне особенного дела не было. Когда я добрался до Мерримак-авеню, меня заботило только, что машину придется оставить без присмотра.

Никак нельзя сказать, что Уикхэм меняется к лучшему стремительно и бурно. Он сер и закопчен, как и подобает фабричному городу, улицы здесь подошвенного цвета, а вся разница между барами и жилыми помещениями только в том, что у первых в окнах светятся неоном какие-то письмена. Тротуары и мостовые здесь неровные, асфальт белесый и растрескавшийся. У большинства прохожих – а особенно у работяг, возвращающихся в полутьме со своих фабрик, – вид такой, словно они давным-давно смирились с тем, что все их забыли. В подобном захолустье лишь смена времен года напоминает людям, что время все же движется.

Мерримак-авеню – главная улица Уикхэма. Симона Анджелайн жила далеко от центра города: целых пять миль летели за стеклом бары, заправочные станции, стены текстильных и швейных фабрик, прежде чем я оказался у цели. В зеркало я видел Энджи: она держалась за мной, а потом, когда я свернул в боковую улочку и припарковал машину, проехала вперед. Я заблокировал ручник, вынул из гнезда и взял с собой приемник. Бросил прощальный взгляд на «Порше», надеясь, что поиски Дженны будут недолгими. Хотелось бы.

Дело в том, что машину свою я не в карты выиграл и не в подарок от безмерно щедрого клиента получил. Я копил и откладывал, откладывал и копил и наконец, увидев объявление, отправился в банк за ссудой. Мне пришлось пройти мучительное собеседование с клерком, который едва снисходил до меня, – с занудой из тех, кто всю свою взрослую жизнь стремится отплатить окружающим за все обиды, вынесенные в отрочестве. По счастью, круг моих клиентов расширялся, гонорары росли, так что вскоре мне удалось наплевать на факт его существования. Однако я продолжаю расплачиваться тем, что постоянно тревожусь о судьбе единственной материальной ценности, находящейся в моем владении.

Я проскользнул в машину Энджи и уселся в правое кресло. Она взяла меня за руку:

– Не хнычь, крошка, я обещаю, что твоей гордости и радости ничего не угрожает.

– Ладно, ладно, – ответил я, – По крайней мере, твой драндулет здесь не вызовет подозрений.

– Умница, – сказала Энджи. – Не пора ли нам закусить?

Так мы и поступили.

К шести часам нам стало невтерпеж от сидения в машине, друг от друга, а еще больше – от наблюдения за домом № 1254 по Мерримак-авеню, некогда розовым, а ныне безнадежно облезлым. Час назад в подъезд вошло пуэрто-риканское семейство, и минуту спустя в окнах квартиры на третьем этаже вспыхнул свет. Вторая банка «пепси», когда я вскрыл ее, дала пенный фонтан, заливший всю приборную доску. Иных развлечений за четыре часа судьба нам не даровала.

Я перебирал валявшуюся на полу груду кассет из коллекции Энджи, пытаясь найти группу, которую бы мне захотелось послушать, как вдруг моя напарница сказала:

– Внимание.

Чернокожая женщина, державшаяся очень прямо и даже величаво, вышла из «Хонды-сивик». Правой рукой она несла продуктовую сумку, поддерживая ее отставленным бедром. Она была как две капли воды похожа на Дженну, только помоложе на добрых семь-восемь лет и выглядела гораздо энергичней, чем изнуренная жизнью сестра, чью фотографию мы видели. Сильным и одновременно плавным движением свободного от поклажи бедра – Грецки отдыхает! – она толкнула дверцу, и та захлопнулась. Женщина прошла к подъезду, всунула ключ в замок и скрылась за дверью. Еще через несколько минут на фоне освещенного окна возник ее силуэт – в руке она держала телефонную трубку.

– Как ты намерен действовать? – осведомилась Энджи.

– Погоди, – сказал я.

Она заерзала на сиденье.

– Так и знала, что ты скажешь «погоди». – Энджи повела головой из стороны в сторону, разминая затекшую шею. – Ты не думаешь, что Дженна там, в квартире?

– Нет, не думаю. С момента своего исчезновения она ведет себя довольно осмотрительно. Дженна не может не понимать, что квартира будет под наблюдением. И, знаешь, побои, которые я получил в школьном дворе, подсказывают, что она, вероятно, замешана кое в чем покрупнее банальной кражи документов. Дженна знает, какого сорта люди отправлены по ее следу – взять хоть того же Роланда, – и потому я не думаю, что она решит отсидеться у сестры.

Энджи в свойственной ей манере не то кивнула, не то пожала плечами, закурила, высунула руку с сигаретой в окно, и облако серого дыма сначала заволокло зеркало заднего вида, а потом расслоилось и вытянулось наружу.

– Если мы с тобой смекнули, где она может быть, почему бы и другим не догадаться? Вряд ли только нам известно, что у нее есть сестра.

Я подумал об этом и понял, что она рассуждает верно. Кто бы ни были эти «другие», но если они взяли в проследку меня, надеясь, что я выведу их на Дженну, отчего бы им не пустить хвост и за Симоной?

– Черт возьми, ты права.

– Ну и как же ты намерен поступать в свете новооткрывшихся обстоятельств?

– Погоди, – повторил я, и Энджи застонала. – Мы двинемся за Симоной, когда она пойдет куда-нибудь...

– Если пойдет.

– Сударыня, ваш скепсис меня обескураживает. Так вот, когда она пойдет куда-нибудь, мы двинемся следом, но сначала проверим, не желает ли кто составить нам компанию.

– А если уже составили? Вот мы сейчас с тобой говорим, а они наблюдают за нами и рассуждают в точности, как мы. Что тогда?

Я совладал с искушением обернуться посмотреть, не торчат ли где-нибудь поблизости в машине двое неподвижных субъектов, пристально глядящих в нашу сторону.

– Там видно будет, – ответил я.

Энджи фыркнула:

– Ты всегда так говоришь, когда у тебя нет четкого плана действий.

События начали разворачиваться в семь пятнадцать.

Симона в темно-синей рубашке поверх белой майки, в вылинявших джинсах и в кроссовках цвета устрицы решительно вышла из подъезда, направилась к своей машине и столь же решительно отперла дверцу. Интересно, она все делает с таким же видом? Может быть, выражение «черт с вами со всеми» остается у нее на лице, даже когда она спит?

Она двинулась по Мерримак-авеню, а мы дали ей отъехать на несколько сот метров, чтобы проверить, не появились ли на сцене новые действующие лица. Похоже, что нет, но, даже если даже я ошибся, все равно главную роль им не уступлю. Энджи тронулась с места, я бросил прощальный взгляд на тридцать семь тысяч долларов, приткнувшихся у обочины, – именно на столько был застрахован мой «Порше», – и мы поползли следом за Симоной по Уикхэму. Она проехала через центр и свернула на автостраду I-495. Мне до ужаса осточертело сидеть в машине, и потому я молился про себя, чтобы она не назначила Дженне свидание где-нибудь в Канаде. Молитва моя была услышана – проехав еще сколько-то миль, Симона повернула с автострады в сторону Лансингтона.

А Лансингтон еще гаже Уикхэма, если это только возможно, но чем именно гаже – определить невозможно: по многим параметрам они идут вровень, разве что Лансингтон кажется более назойливым. Мы стояли в плотном потоке машин у светофора неподалеку от центра города, но вот зажегся зеленый, а Симона не тронулась с места. Я почувствовал, что сердце у меня словно стиснуто двумя холодными железками.

– А-а, зараза, – пробормотала Энджи, – неужели засекла?

– Ну-ка, погуди, – сказал я.

Энджи нажала на клаксон, и Симона помахала рукой – извините, мол, только сейчас заметила, что светофор переключился. С той минуты, как я впервые увидел ее, это была ее первая заминка, и она вселяла надежду на то, что мы близки к цели.

А вокруг нас со всех сторон стояли приплюснутые двухэтажные деревянные дома, выстроенные в начале прошлого века. Деревьев было наперечет, и те какие-то кривые да узловатые. А светофоров таких – без надписей «Идите/Стойте» и без неоновых человечков, призванных облегчить задачу неграмотным, – давно уже не выпускают.

Переключались они с клацаньем, и, двигаясь по двухрядному шоссе, я чувствовал себя так, словно нас занесло в глушь Джорджии или Западной Виргинии.

Симона между тем включила левую мигалку и через долю секунды свернула с дороги на маленькую грязную стоянку, заполненную грузовиками, парочкой американских спортивных машин и двумя «Эль Каминос» – монументами детройтскому дурновкусию. Этот автомобиль при рождении никак не мог решить, кем ему быть – трейлером или легковушкой, и в результате остался каким-то зловещим гибридом.

Энджи проехала еще полмили до разворота, и мы вернулись назад. Парковка принадлежала бару. В точности как в Уикхэме, нипочем нельзя было догадаться, что это бар, если бы не маленькие неоновые надписи в окнах, – приземистый двухэтажный домик, разве что стоял ярдов на десять глубже остальных зданий. Изнутри доносился звон посуды, взрывы хохота, гул голосов и музыка – из виктролы гремела песня Бона Джови. Впрочем, это мог быть и стереоприемник, и посетители слушали Бона Джови задарма. Я еще раз поглядел на бар и на припаркованные возле него пикапы, и на душе у меня стало кисловато.

– Здесь, что ли, будем ждать? – спросила Энджи.

– Нет. Зайдем.

– Боже милостивый, – сказала она, – хвала тебе, что ниспослал мне лицензию на право ношения огнестрельного оружия, – и проверила, дослан ли патрон в ствол ее пистолета.

– Первым делом расстреляй приемник, – сказал я, вылезая из машины.

* * *

Симоны нигде не было. Определить это не составило никакого труда, потому что, когда мы переступили порог, всякое движение в баре прекратилось.

На мне были джинсы, джинсовая рубашка и бейсболка. Физиономия выглядела так, словно я всерьез повздорил с питбулем, а сильно потертая куртка армейского образца, прикрывавшая кобуру «магнума», вылиняла от бесчисленных стирок. Словом, я отлично вписывался в антураж.

Энджи вырядилась в темно-синий футбольный свитер с белыми кожаными рукавами и черные леггинсы, над которыми развевалась белая рубашка навыпуск.

Угадайте, на кого уставились посетители. Я тоже поглядел на Энджи. Нью-Бедфорд не так уж далеко отсюда. В Нью-Бедфорде есть бар некоего Большого Дэна. В этом баре несколько парней разложили девицу на бильярдном столе и развлеклись на свой лад и за ее счет, причем остальные завсегдатаи только пили за их здоровье и желали им удачи. Я обвел взглядом здешних – поденщики из восточных штатов, еще какая-то белая шваль, работяги-текстильщики, только недавно перебравшиеся к нам из третьего мира, португалец, кучка чернокожей молодежи, – общество подобралось малоимущее, враждебное и весьма расположенное стравить немного пара. Может, «Большой Дэн» закрылся и они перебрались сюда? Я снова покосился на Энджи, хоть и беспокоился не за нее, а за свой бизнес. Воображаю, как пойдут дела, если станет известно, что моя напарница ухлопала сколько-то подонков в переполненном лансингтонском баре! Не уверен, конечно, но есть сильные опасения, что нашу гнездящуюся на колокольне лавочку придется прикрыть.

Помещение было больше, чем казалось снаружи. Слева от меня к самой стойке вела узкая деревянная лестница – бар находился чуть ниже, по диагонали от него, у темной фанерной перегородки стояло несколько столиков на двоих, а позади виднелись телевизоры с видеомагнитофонами и угол бильярдного стола. Да-с, бильярдного стола. Ужасно.

Толкотни особой не было. Посетители все до одного – даже те, кого при известной фантазии можно было счесть женщинами, – носили бейсболки, кое-кто пил коктейль, но основная масса явно тяготела к пиву «Будвайзер».

Мы спустились по ступенькам, местное население вернулось к своим занятиям. Или сделало вид.

За стойкой стоял белобрысенький такой, смазливый паренек, однако можно было поручиться, что он далеко не безобиден, если работает в таком месте. Мне он улыбнулся слегка, а обратясь к Энджи, наоборот, растянул рот до ушей:

– Приветствую вас. Чем могу?

– Два пива, – сказала Энджи.

– Сделайте одолжение, – сказал Блондинчик.

– Охотно, – Энджи улыбнулась.

Вот она все время так – вертит хвостом перед всеми, кроме меня. Не будь я так неколебимо уверен в себе, то, пожалуй, огорчился бы.

Впрочем, сегодня вечером должно было повезти и мне. Я почувствовал это в тот миг, когда Бон Джови замолк. Пока Блондинчик ходил за пивом, я поглядел наверх. На мгновение стало тихо, и я услышал в баре какое-то движение.

Когда бармен поставил заказ на стойку перед Энджи, я спросил:

– Черный ход в вашем заведении имеется?

Он медленно повернул ко мне голову, глядя на меня с таким видом, словно я, влезая в автобус, пнул его в коленку.

– Имеется, – ответил он и мотнул головой в сторону бильярдной. Сквозь густую завесу табачного дыма я увидел дверь. Переведя взгляд на Энджи, он процедил: – А что? Намереваетесь слинять?

– Нет, – сказал я и принялся перебирать все визитки у себя в бумажнике, пока не нашел нужную. – Я намереваюсь привлечь вас к ответственности за нарушение правил эксплуатации зданий. И нарушений этих целая гроздь. – Я швырнул на стойку карточку, где было написано: «Льюис Прайн, инспектор строительного управления». Льюис дал маху, как-то раз оставив меня в своем кабинете одного.

Блондинчик отвел глаза от Энджи, что далось ему, как я заметил, нелегко, чуть отступил и посмотрел на визитку:

– А удостоверений или там значка у вас нет?

Как не быть, найдется. Отличная вещь эти бляхи – если глаз не наметан, они все выглядят одинаково, и потому мне нет необходимости таскать с собой пятьдесят видов. Я повертел одной у него перед носом и вновь сунул в карман.

– Итак, у вас только одна задняя дверь?

– Ну, одна, – заметно нервничая, ответил он. – А в чем дело-то?

– В чем дело? Вы еще спрашиваете, в чем дело? Где владелец?

– Чего?

– Владелец, говорю, владелец заведения где?

– Боб? Домой пошел.

Нет, сегодня действительно удачный вечер.

– Сынок, сколько тут этажей?

Он воззрился на меня так, словно я спросил, какое атмосферное давление сейчас на Плутоне.

– Этажей? Два. Наверху у нас номера.

– Ах, два?! – голос мой должен был зазвенеть от негодования. – Этажей два, а запасной выход только один, да и тот внизу?

– Да, – ответил он.

– А случись пожар? Как постояльцам эвакуироваться из здания?

– Через окно? – предположил Блондинчик.

– Через окно. Так. – Я покачал головой. – А вот я сейчас отведу тебя наверх, заставлю выпрыгнуть из окна и посмотрю, что с тобой будет. Через окно! Боже правый!

Энджи, сидя нога на ногу, цедила пиво, наслаждаясь всем происходящим.

– Ну... – начал было Блондинчик.

– Что «ну»! – гаркнул я, одновременно посылая Энджи взгляд, означавший «приготовься». Она изогнула бровь и допила стакан. – Парень, считай, что ты нарвался на очень крупные неприятности. – Потом подошел к фанерной стене и нажал кнопку пожарной тревоги.

Никто не кинулся к выходу. Скажу больше – никто вообще не двинулся с места. Все просто обернулись и уставились на меня. Похоже, я вверг их в легкую оторопь.

Однако из тех, кто находился на втором этаже, никто не смог бы сказать, горит дом или нет – в барах всегда довольно дымно.

Первыми появились довольно крупная женщина, драпировавшаяся в довольно маленькую простынку, и тощий малый, лишенный и этого прикрытия. Не удостоив нас взглядом, они, как кролики в охотничий сезон, порскнули к выходу.

Следующей неожиданно оказалась Симона. Она явно была очень растеряна и, ища глазами кого-нибудь из администрации, посмотрела сперва на Блондинчика, потом на толпу и, наконец, на меня.