Текст книги "Тело №42 "

Автор книги: Денис Драгунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Денис Викторович Драгунский

Тело № 42

Агава и Кактус

Agava.Мы с вами похожи. У меня тоже есть колючки. По краям листочков. У вас шипы, у меня колючки. А листочки у меня такие сочные, тугие. Мы просто созданы друг для друга.

Cactus.Ой-ой! Какой напор! Думаете, вы меня испугали? Смутили? Возбудили?

Agava.Мне кажется, я начинаю снова к вам привыкать.

Cactus.Почему «снова»? В каком смысле «снова»?

Agava.Вам показалось.

Cactus.Нет, вы точно сказали «снова».

Agava.Снова в смысле… даже не скажу, в каком смысле. В каком-то смысле. В хорошем смысле. Бывает же что-то хорошее.

Cactus.Говорят.

Agava.Ну вот. Ну вот! Ну вот!!!

Cactus.Скажите, девушка, что вам за интерес приставать к пожилому мужчине? Я давно седой и очень небритый. Колючий. Вам не понравится. Найдите себе ровесника, чтоб молодой и красивый.

Agava.Не надоело???!!!

Cactus.Извините, не понял.

Agava.Ты все отлично поняла. Я тебя давно вычислил.

Cactus.Умница. Долго ты за мной охотился?

Agava.Нет, не долго. Вообще не охотился. Ты ко мне в ЖЖ сама пришла.

Cactus.Но все равно. Все равно ничего не получится. Раз не вышло, значит – всё. И не надо повторять. Глупо.

Agava.Повторять и делать снова – разные вещи.

Cactus.Не выходя из блога, да?

Agava.Это твое жесткое требование?

Cactus.Жизнь еще жестче.

Agava.Шутка.

Cactus.Извини. Главное, без библиотеки с камином.

Agava.Еще раз, пожалуйста.

Cactus.Ну, понимаешь… Когда начинаешь думать, как это могло бы быть… ну, если бы все было хорошо и отлично… начинаешь фантазировать. Например, придумывать дом. Дом, в котором мы живем. Или встречаемся.

Agava.Придумай.

Cactus.Однокомнатная квартира, десять минут пешком от метро Беляево. Чисто и удобно. Окна в зеленый двор. Блочный дом, пятиподъездная девятиэтажка. Хороший воздух и сравнительно тихо. Реальность. Без фантазий про виллу и сад, про билиотеку с камином, спальню с готическими окнами. Ах, эта спальня! Кровать под балдахином.

Agava.Тебе не нужна спальня?

Cactus.Диванчик из Икеи меня вполне устраивает. А тебя?

Agava.Значит, метро Беляево?

Cactus.Значит, значит!

Agava.Какой выход? Из какого вагона, если от центра?

Cactus.Выхода нет! Нет выхода! У меня ревнивый сосед. У нас завелся роман, чтобы мне к нему не ездить и ему меня не провожать. Он живет на том же этаже. Даже на лифте ездить не надо, какое удобство! Дверь в дверь, даже не надо одеваться, какая прелесть! Ты рад за меня?

Agava.Я счастлив, родная, что ты нашла свою судьбу. Я сейчас прослезюсь. Вот, уже прослезился. Давай обнимемся и поплачем напоследок. Ты готова? Ну, поехали!

Cactus.Зачем мне такие последки? Он дурак и потный! У него нет нормальной работы! У него во всю стену ковер! А на ковре фотографии бывшей жены, как он с ней в Хургаде купается. Она пышная блондинка, и он ее до сих пор любит. А я ему так, потому что по соседству. Он покупает пиво в пластиковых бутылках. По полтора литра. И пьет из горлышка. И мне предлагает. О, какой ужас! Это же надо так низко пасть! Это все из-за тебя, из-за тебя!

Agava.Но неужели ничего нельзя поправить?

Cactus.Нет! Увы! Всё! Игра сделана! Поезд ушел!

Agava.Фирменный поезд «Анна Каренина».

Cactus.Кончай прикалываться, я серьезно.

Agava.Это ты кончай прикалываться. Это я серьезно.

Cactus.Тогда давай я к тебе приеду.

Agava.Когда?

Cactus.Пошел на хер! Идиот. Ненавижу.

Agava.Наташа!!! Постой! Подожди! Прости!

Cactus.Я тебя давно простила. Потому и разговариваю с тобой. Если бы не простила, убила бы. Сама бы убила. Вот этими руками, которыми сейчас по клаве колочу. Гвоздь бы тебе в башку заколотила, сволочь ты и козел. Наверное, уже бы давно на свободу вышла. С чистой, блин, совестью.

Agava.Всё? Кончила?

Cactus.Два раза. Особенно когда представила, как тебя убиваю.

Agava.Гы-гы-гы. Смеяться после слова «совесть». Ну ладно, хватит. Слушай сюда. Значит, приезжай ко мне.

Cactus.Спасибо. Допросилась. Умолила. Выскребла себе полчасика счастья! Сейчас, любименький, душ приму, пятки потру, побрею ноги и буду вся твоя.

Agava.Наташа, погоди. Послушай меня внимательно. Не надо «кто виноват». Надо «что делать». Жизнь не кончается.

Cactus.Жизнь длится вечно. Пока не умрешь.

Agava.Господи, как я любил всегда эти твои словечки. Как все, на самом деле, хорошо. Вот ты, наверное, наврала, в смысле, сочинила про метро Беляево, а я на самом деле там живу.

Cactus.Я не сочинила.

Agava.А про соседа сочинила?

Cactus.А тебе это важно? Неужели ты такой примитивный?

Agava.Мне это ни капли не важно.

Cactus.Тогда проси прощения за пошлую ревность.

Agava.Прости меня, пожалуйста.

Cactus.Скажи – «за пошлую ревность».

Agava.За пошлую ревность. И приезжай. Где-то часа через два.

Cactus.Почему через два? Мы же практически рядом живем. Если ты не врешь насчет метро Беляево. Я буду через полчаса самое долгое.

Agava.Я не вру. Только я должен заехать к маме. Я ей с утра обещал, что заеду.

Cactus.Опять?

Agava.Что?

Cactus.У нас с тобой тогда ничего не вышло, потому что твоя мама все время как-то неважно себя чувствовала. Ее нельзя было волновать. И сейчас нельзя?

Agava.Я не виноват, что у меня до сих пор жива мама. И моя мама тоже не виновата, что она до сих пор жива. Уж извини!

Cactus.Что ты, что ты! Пусть живет сто двадцать лет! (Связь обрывается.)

Потом юзер Agava надолго (по крайней мере, до сих пор) исчез из Сети. А я довольно подробно обсуждал этот диалог с юзером Cactus.

Мы говорили о «Калидонской охоте». Знаете, что это такое? О, это целый отдельный древний греческий миф. Подробнее – как-нибудь в другой раз. Но смысл там такой: кто дороже – братья или дети? Какое отношение? Да прямое! Сейчас тоже все время спорят, кто важнее – муж-жена или ребенок. Мама-папа или муж-жена. Все никак не перейдут от древности к современности. Ну, неважно. Обсудим, если будет время и желание.

Я помнил, что юзера Cactus на самом деле зовут Наташа. И однажды обратился именно так: «А вот скажите, Наташа…» В ответ получил пять анимированных смайликов:

– Гы-гы-гы, дорогой Денис Викторович!

– Простите, – спросил я, – а как вас на самом деле зовут?

– Неважно, – сказал(а) юзер Cactus.

– Но вы хоть женщина?

– А если нравлюсь, какая разница? – грубо пошутил(а) в ответ Cactus.

Все-таки разница есть. Виртуальные переживания потому и интересны, потому и задевают нас, что за ними есть какая-то реальная реальность. Живая. Из мяса и костей. С именем и фамилией, полом и возрастом. Которую можно ощутить, потрогать. Сесть рядом. Обнять и поцеловать. Мне так кажется.

А может быть, и нет. Пока не знаю.

Частное дело

Одна актриса была очень знаменитая. Ее любили зрители, у нее были поклонники. Еще у нее был муж, очень жестокий и странный человек. Он ее любил, конечно. Но уж очень как-то по-своему. Он ее заставлял раздеваться догола и залезать на шкаф, и сидеть там подолгу. И при этом громко декламировать разные монологи из пьес. «Ах ты моя Сара Бернар!» – говорил он, сидя на диване и куря сигарету. Но как только она пыталась слезть, он загонял ее обратно, палкой. Было больно. Но артистка мирилась с этими неприятностями. «Подумаешь, – говорила она сама себе. – Ну, на шкафу. Зато физкультура. Ну, голая. Зато закалка. А то, что при этом приходится декламировать, тоже неплохо. Вроде как репетиция». Правда, иногда она подумывала от него уйти. Но потом все-таки оставалась. Какой-никакой, а муж. Глава семьи, защита и опора. Дети, опять же, нельзя им без отца. И вообще, может быть, это у него страстная любовь так выражается. А где найдешь любовь в наш циничный коммерческий век? То-то же.

Потом она от него все-таки ушла. То ли он ее на балкон стал выгонять, то ли собрался гостям показать в таком виде. В общем, перешел грань дозволенного.

Конечно, в семьях случается всякое-разное. Может быть, еще похлеще. Но вопрос: откуда я все это узнал? Может быть, мне под страшным секретом лучшая подруга несчастной актрисы туманно намекнула? А я эти намеки вот таким образом интерпретировал и вывалил свои пошлые домыслы на всеобщее обозрение? Да нет, конечно. Актриса все это сама рассказала по телевизору. Во всех подробностях, душераздирающих и нескромных.

А вот другая женщина была совсем не знаменитая. Никто ее особенно не любил, кроме мужа и детей. А поклонников у нее вовсе не было. Ну, разве лет сколько-то назад, когда она в институте училась. А теперь только семья. Обыкновенная служащая, плюс к тому домохозяйка, мать семейства. Двойная ноша. Но ее муж был, тем не менее, требовательным мужчиной. Ему не нравилось, что она располнела. Это противоречило всем его жизненным принципам, установкам и ценностям. Поэтому в один прекрасный день он привел ее на телепередачу, посвященную таким вот располневшим женщинам и их мужьям-эстетам. Там он изложил зрителям свои претензии к жене: всего тридцать пять, а вон как раздалась. Добрые тренеры, модельеры и визажисты стали ее упражнять, массировать, причесывать и гримировать.

А также красиво и элегантно одевать-обувать. И через какие-то полчаса она была уже вполне ничего. Не забитая тетка с погасшим взглядом, а вполне себе миловидная дамочка. С натренированно-задорным взглядом из-под свежевзбитой челки. Так что ее строгий муж сменил гнев на милость. Высказал осторожный оптимизм. Пробурчал что-то вроде: «Значит, будешь каждый день зарядку делать!»

Такие дела, дорогие женщины.

Пожалуйста, запомните: любящий мужчина любит женщину целиком и полностью, во всех подробностях и частностях. А если он говорит, что вообще-то любит, но не худо бы на пару размерчиков похудеть, то гоните его к черту, ну или хотя бы не стройте иллюзий.

Хотя я на самом деле не про любовь. Я про политику, которая, вместе с экономикой, стоит на твердом основании культуры (а вовсе не наоборот, как нас ошибочно учили в школе про базис и надстройку).

Культура же – это не только разные художественные произведения. Книги, симфонии, триумфальные арки, фильмы и частушки. Хотя они тоже. И не только произведения человеческого труда и научно-технического разума. Хотя без них ни шагу. Культура – это, прежде всего, правила, по которым живут люди. Этих правил довольно много, но среди них есть самые главные. Например, различение добра и зла, истины и лжи. Сейчас я хочу поговорить вот о каком правиле. Жизнь любого человека разделяется на три сферы: публичную, частную (приватную) и интимную.

Публичная сфера – это человек на людях: на работе, в транспорте, в магазине, на улице. И особенно – на трибуне парламента, в министерском кабинете, на международной конференции.

Приватная сфера – человек в общении с родными и близкими, в семейно-дружеском кругу.

Интимная сфера – человек наедине с собой, со своими чувствами, мечтами и фантазиями, которые не принято выражать вслух, пребывая в публичной и даже приватной сфере. Общение с сексуальным партнером и собственные переживания по этому поводу тоже относятся к интимной сфере. Извините, что так назойливо повторяю эту банальную истину.

Конечно, можно сделать более подробное деление. Например, публичную сферу разрезать на две-три части (поведение на работе, в госучреждении, просто на улице), и с другими сферами поступить так же. Родственники отдельно, друзья отдельно. Желание набить всем морду – отдельно, эротические фантазии – отдельно.

Но это, в сущности, не важно. Важно, что есть вещи, о которых говорить можно и нужно. При всем народе, ясно и четко, подробно и доходчиво. А есть вещи, о которых говорить не нужно и просто-таки нельзя. Даже в тесной компании друзей. Первооснова культуры – граница между «можно» и «нельзя». Не только делать, но и говорить, сообщать, выставлять напоказ.

Всенародная демонстрация приключений своего тела и пакостей своей души – опасная штука. Оговорюсь – я вовсе не имею в виду литературу и, скажем, кино. Натурализм, жестокость, обнаженность желаний, копание в темных подпольях психики – это живая часть искусства. Любые запреты здесь – глупость и ханжество. Неважно, кстати, хороший это писатель или графоман. Или вообще спекулирует на жгучих темах. Иначе получится, что хорошему писателю можно писать «про это», а плохой пусть лучше пишет про свершения молодежи на строительстве рыночной экономики. А кто определять будет, хороший это писатель или плохой? Секретариат правления Союза писателей? Или жюри премии «Русский Букер»? В литературе можно все. Ну или почти все. Нельзя сочинять комедию про ГУЛАГ, остальное – пожалуйста. А вот в реальности – извините. Реальность строже.

Собственно, на то и придумана литература, и вообще искусство. Театр, кино и даже телевидение. Чтоб иметь возможность поговорить о самых тяжких проблемах души и тела, не называя имен. Посредством вымышленного героя. А когда герой вот он, перед нами, как бывает на ток-шоу, – тогда и вести себя нужно в соответствии с правилами реальной жизни. То есть публично не жаловаться на жену, что растолстела, и на мужа, что садист.

Барьеры стыда рушатся (а стыд – то есть страх быть выставленным напоказ – это важнейший культурный ограничитель). Значит, рушится, ну осторожно, скажем, разрушается одна из главных культурных опор. Различение между публичным, приватным и интимным.

При чем тут политика? А вот при чем. «Ежели в одном месте прибавится, в другом – непременно убавится», – как отмечал М. В. Ломоносов в одноименном законе сохранения массы. Если в одном месте можно демонстрировать то, что положено скрывать, то получается, в другом месте можно скрывать то, что положено объявлять.

На одном полюсе общественного сознания реальные люди (простые обыватели) рассказывают в телекамеру о своей интимной жизни. То есть делают то, что нельзя делать. На другом полюсе столь же реальные люди (но уже не простые обыватели, а крупные государственные и общественные деятели) скрывают весьма важные моменты политической и хозяйственной жизни страны. То есть не делают того, что должны делать.

Мы знаем подробности личной жизни эстрадных звезд. Но мы не знаем, кто является акционерами крупнейших (как принято говорить, системообразующих) частно-государственных корпораций. Мы прекрасно осведомлены о том, что происходит в постели простого россиянина, притащившего на ток-шоу свои интимные радости и обиды. Но нам совершенно неизвестно, непонятно, да уже и неинтересно, что означает фраза «в таком-то году Россия продала вооружений на 6 миллиардов долларов». О какой России идет речь? О государственной казне? Или о нескольких физических лицах с российскими паспортами?

Когда на всеобщее обозрение выставляется интимная сфера, то публичная закрывается. Я не знаю,

кто виноват, кто первый начал, государственные деятели или авторы реалити-шоу. Но факт остается фактом: частная жизнь граждан становится достоянием публики, а жизнь государства становится частным делом чиновников.

Летние испытания

В самом начале 1960-х годов одна моя знакомая прилетела отдыхать в Гагры. Точнее говоря, прилетела она в аэропорт Адлер, а оттуда собиралась ехать на такси. Но в такси ее не пустили. Таксист не посадил. И второй тоже. И третий, и четвертый. Потому что она была в брюках. Таксистам города Адлера это, наверное, казалось какой-то несусветной развратной дикостью. Возможно, с транссексуальным оттенком, хотя такого слова тогда не знали. Но чувствовали. «Женщин в брюках не возим!» – и точка. Даже не знаю, с чем это сравнить. Что в наши дни может вызвать такое брутальное отторжение, такое агрессивное неприятие? Разве что плакатный террорист с бородищей и громко тикающей бомбой.

Моя знакомая (кстати говоря, она приехала с мужем) была вынуждена прямо на площади раскрыть чемодан, среди плотно уложенных вещей найти платье и отправиться на поиски общественного туалета – чтобы там, в кабинке, переодеться. Муж остался стеречь чемоданы и держать очередь на такси. Слава богу, все кончилось хорошо: ситцевое платье устроило и таксистов, и старого чистильщика ботинок, который из своей будки сказал: «Вот то-то же!»

Это было начало 1960-х, уже были спутник и Гагарин, уже разоблачили культ личности и провели в Москве американскую выставку. Импрессионистов тоже показали народу в залах музея имени Пушкина. Однако женщина в брюках воспринималась как ужасающий эротический монстр. И не где-нибудь, не в строгой обстановке советского учреждения (вспоминается довлатовский начальник, говоривший своим сотрудницам о тех же брючных костюмах: «Нет такой моды!»), а именно что на курорте.

Кстати, нас с мамой – я это прекрасно помню – в те же годы на том же советском юге не пустили в столовую, потому что мама была в сарафане. Пришлось возвращаться за кофточкой.

При этом сами мужчины ходили по курортным набережным в пижамах. Да, да, в шелковых полосатых пижамах, в которых теперь отдельные пожилые сибариты ходят в ванную и пьют кофе на кухне. Современному мужчине, чтобы понять, что тогда ощущала женщина в брюках, надо выйти на улицу в пижаме. Особым испытанием для женщин было лето. Страна у нас в общем и целом северная. По преимуществу осенне-зимняя. Холодных месяцев семь, а то и все девять. Поэтому главные дамские одежные усилия были направлены на что-то теплое или, в крайнем случае, демисезонное. Шубки, куртки, пальто. Ботиночки и сапожки. Шапки меховые или шляпки фетровые. Платки пуховые, платки черные с шелковой бахромою, в крупных розовых цветах. Городские улицы были полны ярких зимних красавиц. «Как дева русская свежа среди снегов!» Или загадочных весенне-осенних незнакомок. «Дыша духами и туманами». Но климат в нашей северной стране, увы, континентальный. Лето хоть и недлинное, но жаркое. Лето ставит вопросы не только о платье и босоножках. О ногах, как таковых, тоже. Наверное, знаменитый моностих Брюсова «О закрой свои бледные ноги» посвящен осенне-зимней красавице, не подготовившейся к летним испытаниям.

У моей мамы была подруга. Танцовщица из ансамбля «Березка». Звали ее Анжелика Дмитриевна. По понятным профессиональным резонам танцовщицы ухаживали за своим телом несколько пристальнее обычных гражданок. Вот. Приезжает данная Анжелика Дмитриевна на юг. Снимает комнату в частном секторе. А соседнюю комнату снимает молодая супружеская пара, московские инженеры. Вернувшись с пляжа, Анжелика Дмитриевна сказала соседке со всей танцевальной грубоватостью: «Что это ты, подруга, под мышками такие кусты развела? Лето ведь, жара. Вот, держи бритву. И мужу понравится!» Та послушалась. Но вечером из комнаты вдруг раздался дикий крик. В коридор выбежали зареванная инженерша и ее разгневанный муж. «Это она, это она!» – рыдала дамочка, показывая на Анжелику Дмитриевну. «Сейчас милицию позову! – орал инженер. – Да вас в тюрьму посадят!» «За что?» – спросила Анжелика Дмитриевна. «За вовлечение в проституцию! Вы из моей жены проститутку сделать хотите? Это ведь только проститутки подмышки бреют! – Присмотрелся к ней и все понял. – Да вы… да ты сама проститутка!» – смачно повторял он неприличное, но, наверное, чем-то ему приятное слово.

Пришлось Анжелике Дмитриевне искать другую комнату в частном секторе.

Иные нынче времена.

Настала эпоха торжествующей эпиляции.

Однажды я написал и вывесил в своем блоге рассказ. Там все происходило в сентябре 1968 года. Я так точно знаю время, потому что это случай из моей жизни.

Вот цитата.

«Не смотрите на мои ноги, пожалуйста, – сказала она. – Да, у меня волосатые ноги. И я не ношу брюк или чулок. Сентябрь, тепло. Но вы все равно не смотрите».

Боже! Оказалось, что читатели заметили только это. Волосатые ноги заслонили всю печальную лирику рассказа, весь его сюжет, смысл и стиль. Половина читателей говорила, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Вторая половина вежливо отмалчивалась, но автора не одобряла за такие кошмарные выдумки.

Автор, конечно, поплакал и сменил слово «волосатые» на слово «некрасивые».

Но автор клянется, что это не выдумки. Это было. И это было повсеместно. Некоторые дамы травили волосы на своих икрах перекисью водорода: они оставались, но делались белые. Некоторые брили, но таких было немного, ибо считалось, что от бритья растет скорее и жестче. Другие – для мягкости – жгли волосы спичками. Отдельные добычливые счастливицы мыли ноги соком из кожуры молодого, еще зеленого, грецкого ореха – во как! Для этого надо было иметь блат в Абхазии. Воском не пользовался почти никто. Лазеры находились на стадии секретных разработок. Поэтому почти все женщины ходили так, как бог дал. А бог очень многих сделал похожими на Балкис, царицу Савскую. У которой ноги были как у козы. Не в смысле худобы, а в смысле пушистости. Мода на длинные юбки была встречена с восторгом, ибо мини-юбки и шортики были для наших Савских цариц сущим проклятием.

Три революции пережила русско-советская культура. Революция кофточек, которая удвоила гардероб, ибо две юбки и две кофточки – это четыре наряда. Революция сапог, освободившая женщин от зимних рейтуз со штрипками. Революция колготок, избавившая от дополнительной части туалета под названием «пояс» и от выпирающих сквозь тугую юбку подвязок.

Но все эти революции не затрагивали тела. Ну разве что появились шарики от пота. Да и то мне случалось еще в 1970-е (!!!) слышать фразу: «Проститучий запах дезодоранта». Привет от Анжелики Дмитриевны (кстати, танцовщицы издавна подпудривались питьевой содой: как рукой снимает, лучше всякой «Рексоны»).

Четвертой революцией – посткоммунистической – стала возможность показать свое красивое, гладкое, свежее тело. Просвет между коротким топиком и низко сидящими брючками – как неустранимый зазор между государством и гражданином, между политикой и повседневностью, между холодными требованиями общественной необходимости и жарким шепотом желаний. В этом зазоре сияет смуглый животик с пирсингом в аккуратном пупе. Гладкие ножки. И в смысле legs, и в смысле feet. Здесь пора остановиться, наверное, а то уж совсем разогнался. Нет, хватит.

Не знаю, какой объем у индустрии тела, от косметики до фитнеса. Думаю, грандиозный. Но дело не в новой отрасли, подарившей нам красоту и рабочие места.

Революция тела сделала нас терпимыми. Ведь внешний вид: одежда, прическа, маникюр-педикюр, пирсинг, тату – это важнейший аспект самовыражения. Американцы считают, что внешний вид является одним из видов выражения собственного мнения и тем самым подпадает под защиту Первой поправки (решение Верховного суда по делу «Тинкер против школьного округа Дес Моинес», 1969; благодарю Бориса Каплинского за справку). Но терпимость – это не только благородное сочувствие к человеку, который не похож на тебя. Это еще и безразличие, равнодушное созерцание. Иногда кажется, что революция тела привела к эволюции (вернее, к инволюции, то есть к обратному развитию) политического поведения. Энергия табуированного тела – задрапированного в бесформенные шаровары и свитера или втиснутого в строгие костюмы и платья, – эта энергия устремлялась на площадь, на митинг, превращалась в марши и скандирования. Неважно, организованные властью, как в 1920—1980-е годы, или спонтанные, искренние, как в 1990-е. Теперь эта освобожденная энергия идет по своему исконному руслу, проложенному за десятки тысяч лет до всякой политики. Не на площадь, а на дискотеку. Не на митинг, а на тусовку. Не орать хором, а шептать на ушко. Хорошо это или плохо? Не могу давать оценки явлениям природы. Но в любом случае это Эрос, который, согласно записи тов. Сталина на книжке М. Горького, побеждает Танатос.

В общем, начал с сарафанов и ножек, закончил политикой. Куда денешься, культура у нас такая.

Александр Христофорович Бенкендорф в 1830-е годы с удовлетворением отмечал, что современная молодежь наконец-то занимается тем, чем ей, молодежи, заниматься положено – балами и танцами, и совершенно забросила политику.

Тогда же он сказал: «Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно превосходит все, что может нарисовать себе самое смелое воображение».

Конечно, злой человек захихикает: эк двусмысленно выразился этот остзейский граф; смелое воображение разное бывает. Но будем надеяться на лучшее.