Текст книги "Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурой непропущенные"

Автор книги: Денис Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Независимо от сего оставлен в роде партизана, на правом берегу Буга, полковник Шиндлер с казачьим поляком. Делая поиски по всему пространству между Бугом и Наревом, для рассеяния всякого вооруженного скопища, полковник Шиндлер будет находиться в беспрестанном сношении, то с генералом князем Шаховским, то со мною. 31 января армия сделала от берегов Буга форсированный марш двумя колоннами в направлении к Венгрову, который к вечеру был занят авангардом графа Палена, под командою генерал-майора Сакена. Бывший уже пред сим в сем направлении и усиленный бригадою егерей и бригадою первой гусарской дивизии, первый корпус в сей день остановился в Пашееве; шестой корпус при деревне Тонче. – Авангарды сих корпусов, имея повеление занять переправы на Ливице, нашли мосты при Ливе и старой Веси совершенно истребленными. При первом из сих мест, возмутители, под прикрытием артиллерии, старались воспрепятствовать возобновлению моста; но бригада егерей и сильный удачный огонь поставленных против них орудий, принудили их удалиться, так что в сию минуту мост построен и авангард наш переправился.

Коль скоро мосты совершенно устроены будут, авангардам шестого и первого корпусов предписано перейти: первому на дорогу к Дебре, а последнему на дорогу к Калушину. Главная моя квартира находится в Венгрове.

Резерв Е.И.В. цесаревича переходит сегодня в Соколове, посылая авангард по дороге к Седлецу. В распоряжение Его Высочества поручается 3-й резервный кавалерийский корпус без второй бригады украинской уланской дивизии, которая послезавтра только что присоединяется к своему корпусу. Направление сие даю я в том предположении, чтобы быстро преследовать мятежников, находящихся при Седлеце, войска коих вероятно отступят, узнав о занятии Венгрова и ближайшем нашем движении к Калушину.

Относительно действий пятого резервного кавалерийского корпуса, находящегося в воеводствах Седлецком и Люблинском, имею счастье донести В.И.В., что с переходом оного границы, распространился всеобщий страх. В городе Седлеце он был так велик, что с первым появлением казаков партизанского отряда полковника Анрепа, они почти без сопротивления заняли сей город. Возмутители, узнав однакож, что отряд полковника Анрепа не довольно силен, вошли вторично в Седлец с двумя уланскими и двумя пехотными полками и с артиллериею. Тогда полковник Анреп выступил к Збучину. Возмутители, не довольствуясь сим, 28 числа сделали рекогносцировку двумя эскадронами к Збучину, где полковник Анреп встретил их всем отрядом, атаковал и, опрокинув их, немедленно преследовал на расстоянии шести верст по дороге к Седлецу. После сего полковник Анреп расположился при Угржанове, имея передовые свои посты в четырех верстах от города Седлеца с тем намерением, чтобы, при малейшем виде к отступлению, напасть на арьергард возмутителей и преследовать их быстро. На сей конец находится он в прямом сношении с генерал-адъютантом Гейсмаром, который из Лукова перешел в Сточек, чтобы упредить неприятеля в его отступлении. Генерал-лейтенант барон Крейц 27 января был в одном марше от Люблина, который, по рассказам жителей, не занят никакими войсками. От сего города, генерал Крейц имеет повеление идти к Пулаве и, переправя там часть казаков на левый берег Вислы, стараться рассеять тамошние вооружения.

Всеподданнейше донося В.И.В. о первоначальных движениях моих, по вверенной мне армии, я обязываюсь всеподданнейше присовокупить, что начатие военных действий столь неожиданно было для возмутителей, что повсюду находимо продовольствие, особенно в фураже, которого при теперешней распутице никакими средствами подвезти бы не возможно было. Из общих движений возмутителей заметна нерешимость; они повсеместно избегают встречи с нашими войсками и при появлении оных отступают».

Эти два донесения достойны особенного внимания. Они заключают в себе предсказания всему тому, что впоследствии совершилось и должно было совершиться; здесь обнаруживается отсутствие военных дарований составителя их. Сверх того, какие противоречия, какое напряжение к введению в заблуждение правительства на счет истинного положения дел! Я один из противников военных советов, за несколько тысяч верст присылающих наставления главнокомандующим на счет их действий, тогда как каждая минута, каждый шаг изменяют обстоятельства войны. Не возможно, при чтении означенных рапортов, не пожелать по крайней мере какой-либо военной комиссии, учрежденной при главе правительства для разбора того, что уже исполнено и для открытия противоречий и ложных известий. К чему послужили бы донесения правительству, если бы они ему не доставляли средств к основанию на прошедшем и настоящем предначертаний для будущего? Если донесения полководца лживы, то предположения и расчёты правительства должны быть весьма ошибочны, следовательно ему выгоднее не получать вовсе никаких донесений, чем получать такие, которые могут вводить его лишь в заблуждение. Можно не допускать полной правдивости в донесениях о войнах с восточными государствами. Тут большею частью и почти всегда встречаются вымыслы тысяча и одной ночи. Тут являются на сцену и многолюдные, не существовавшие армии, коих разрезывают на двое, и разбитие и перебросы их за горы, коих не было, и взятие первоклассных крепостей, слепленных из глины, разваливающихся от холостых выстрелов, и громкие победы над сволочью, не выдерживающей грома единой пушки, и плены каких-то главнокомандующих[29]29
  Я положительно знаю о многих обстоятельствах войн персидской и турецкой, веденных графом Паскевичем, блистательной храбрости которого я всегда отдавал полную справедливость. Так например Эривань взята была при следующих обстоятельствах: защита этой крепости была поручена храброму племени Шах-Севенам, которые не хотели, по-видимому, служить Аббас-Мирзе; находясь на стенах крепости, они открывали на нас весьма слабый огонь, а иногда вовсе не стреляли, что давало нац возможность безнаказанно подходить к самому рву крепости. В то время, как Паскевич отдыхал в лагере, пионерный поручик Трикилевич измерил весьма спокойно ров крепости. Генералы Красовский и Лаптев, пользуясь тем и не будучи тревожимы неприятелем, обошли крепость, выломали ворота и проникли в самую Эривань; близ ворот был сильно ранен лишь один аудитор. Войска наши отыскали, скрывшегося в каком-то подвале, известного труса Гассан-Хана; оружие сего презренного воина было подарено государем городу Риге, где доставлено было известие о взятии Эривани. Во время благодарного молебна, стены Эривани, подобно стенам другого Ерихона, осыпались от действия холостых выстрелов. Государь, посетив Эривань в 1837 году, сказал о ней: «славны бубны за горами». Во время войны в Азиатской Турции, Паскевич доносил государю, что он, не дав соединиться двум турецким армиям, разрезал их, так сказать; уничтожил одну, и, взяв в плен главнокомандующего, разбил и другую. Двух армий никогда не было выставлено против наших войск; воображаемая вторая армия была ничто иное, как весьма небольшой сброд сволочи, так называемый главнокомандующий которой, Гакки-Паша, спасаясь от своего начальника, искал случая передаться русским и с радостью сделал это, увидав полковника Верзилина. Паскевич хотел отдать под суд генерала Сакена за взятие при этом случае малого числа пленных.


[Закрыть], сдающихся первому явившемуся штаб-офицеру нашему. Бумага терпит, награждения сыплятся зря и, ложными известиями введенное в заблуждение, правительство может часто делать промахи, не подвергая однако тем опасности Россию, далеко превосходящую восточные соседние государства в умственном и вещественном развитии. Напротив, через обнародование такого рода донесений, увеличиваются в европейских государствах уважение к превосходству нашего оружия и к дарованиям наших полководцев. Но война с польскими мятежниками совершенно иная. Она, по влиянию своему на умы, угрожая России ужаснейшими последствиями, едва ли не была в сущности грознее войны 1812 года? Одну можно назвать бурей, другую заразой. Одну вел человек великий, превосходный, но имевший в виду лишь одну вещественную цель; другая неслась сама собою, скрывая в чреве своем начало, полное разрушительными последствиями единства России. Какая огромная обязанность лежала на правительстве! Ему надлежало быть наиболее бдительным, вовремя обо всём извещенным[30]30
  Государь сказал однажды А. П. Ермолову: «во время Польской войны я находился одно время в ужаснейшем положении: жена моя была беременною на сносях, в Новгороде вспыхнул бунт, при мне оставались лишь два эскадрона кавалергардов; известия же из армии доходили до меня лишь через Кенигсберг. Я нашелся вынужденным окружить себя выпущенными из госпиталей солдатами».


[Закрыть] и полным внимания к малейшему происшествию войны. И при таковых-то обстоятельствах, облеченный полною доверенностью правительства, полководец, на словах коего надлежало ему основывать все предварительные меры и распоряжения, не постигает важности и характера войны! Он продолжает доставлять своему правительству донесения, каковые доставлял ему из-за Балкан, где велась так сказать война исключительно вещественная! И что всему этому причиною? Старания скрыть действия свои при первом шаге за границу, проступок едва простительный прапорщику, который опоздал к разводу и извиняется различными вымыслами пред своим ротным командиром.

Разберем предварительно меры, принятые Дибичем, распоряжения его для перехода вверенной ему армии за границу и вышеупомянутые два донесения императору.

Алчность к начальствованию и уверенность в скором вплетении нового лавра в Забалканский венок, столь легко приобретенный в битвах ничтожных, увлекли графа Дибича к принятию начальства над армией против врага образованного и сведущего; он не имел для того необходимых познаний и не успел, как казалось, ознакомиться с обстоятельствами, на коих надлежало основывать все свои распоряжения. Ему представлялся, по-видимому, мятеж простиравшийся не далее Варшавы. Он по крайней мере не постигал, что отрасли заговора могли проникнуть в недра западных губерний, что этот мятеж был последствием нравственных корчей, терзавших Европу (словом, он не ожидал, чтобы вспышка в Варшаве была в состоянии произвести взрыв на всём пространстве от берегов Варты до берегов Днепра и Двины). Вместо того, чтобы, приняв на себя командование армиею, разглашать по Петербургу, что он задавит Польшу в течении шести недель,[31]31
  Дибич звал даже своих знакомых в Варшаву на блины.


[Закрыть] он должен был отклонить от себя принятие тяжкого для него бремени, столь много превышавшего его средства. Я говорю это в оправдание Дибича, которому следовало предварительно ознакомиться с характером страны, положением дел и оценить, какие могли быть для России печальные последствия восстания, могущего вспыхнуть в соседних с Польшею губерниях. Если он понял, что желтая, красная и зеленая черты, отделяющие на карте эти губернии от царства польского, не вещественнее линий, означающих экватор; тропики и меридиан, тогда нет ему оправдания в избрании сих губерний основанием действий нашей армии, не заняв их предварительно и заблаговременно какими нибудь войсками. Как ему не знать было, что основание для военных действий армии не избирается во враждебных областях? Мы видим противное в двух только случаях: когда основанием служит самое государство, коему принадлежит действующая армия, как была для нас коренная Россия в 1812 году, или когда основанием служит государство союзное с тем, коего арония предпринимает военные действия, как были для нас Австрия и Пруссия в 1813 году. Поясняю мысль мою местным примером: всем известно, что Рейн и крепости Майнц и Страсбург представляют превосходные основания военного действия для армии, намеревающейся вторгнуться в пределы Франции; но если Майнц и Страсбург заняты уже французскими войсками и сверх того великие герцогства Дармштатское и Баденское, королевства Виртембергское и Баварское в союзе с Францией, то какой полководец в мире осмелится предпринять наступательное движение за Рейн и в недра Франции, без предварительного взятия или обложения Майнца и Страсбурга и без занятия вышесказанных герцогств и королевств сильною армиею? В том самом положении находились и наши западные губернии, относительно нашей армии. Хотя эти губернии и были объявлены на военном положении, но слово – не дело; чтобы военное положение существовало по истине, а не в воображении, следовало занять эти губернии войсками, исключительно назначенными для укрощения восстаний, могущих здесь возникнуть. Хотя император повелел немедленно образовать резервную армию в Литве и занять Волынь и Подолию войсками первой армии, но приведение в исполнение этих спасительных для нас мер требовало некоторого времени. По причине значительного расстояния войск между собою, не излишне было бы для Дибича, до прибытия их на пункты, им определенные, оставить на этих местах оба фланга армии, растянутой им от Ковно до границы Австрийской Галиции, – правый фланг в Вильне и Минске, а левый в Луцке. Первый, составленный из гвардейского отряда и второго пехотного корпуса, был бы достаточно силен для удержания в повиновении литовских губерний; последний, состоящий из пятого резервного кавалерийского корпуса и резервных батальонов 25-й пехотной дивизии, усиленных войсками, впоследствии составлявшими корпус Ридигера, представил бы твердый оплот против всякого восстания в Волынской, Подольской и Киевской губерниях. И да не подумали бы, что оставлением этих войск позади себя и вне круга боевых происшествий, Дибич ослабил бы массу действующих сил? Ни мало! Он имел дар распорядиться таким образом, что из самых войск, составлявших главную боевую массу армии, гренадерский корпус едва был в огне 13 февраля, придя лишь к сумеркам на поле сражения под Гроховым, а 7 февраля, под Милосной, этот корпус находился еще далее, будучи в 150 верстах от сражавшейся армии. Что же касается до гвардейского отряда, до второго пехотного корпуса и до войск, образовавших впоследствии корпус Ридигера, о них тогда и помину не было на театре военных действий; корпус Крейца находился в двухстах верстах от обоих вышеозначенных полей битв.

И так, избрав и упрочив основание свое и пути, с тылу в нему ведущие, Дибич был бы уже свободен и, не опасаясь восстания между жителями западных губерний, он мог бы обратить всё свое внимание на действие противу войск, непосредственно пред лицом его находившихся. Тогда стоило ему только, сосредоточив впереди Белостока на Нареве корпуса: гренадерский, первый и шестой пехотные, третий кавалерийский, гвардейский отряд цесаревича, одиннадцать казачьих полков и до 350 орудий, двинуться всею этою стотысячною массою через Нур к Венгрову; оттуда в Варшаве и, пользуясь превосходством в силах, атаковать польскую армию с полною надеждою на успех.

От Белостока до Варшавы не более двухсот верст. Полагая переход по 25 верст в сутки, что не очень велико, Дибич мог бы прибыть в 8 суток под Варшаву, следовательно ему более чем достаточен был обыкновенный запас хлеба: трехдневный в ранцах и десятидневный в фурах. Сверх того подвозы могли прибыть от брестского магазина в армию, тотчас по вступлении её в Венгров и занятии Седлеца, следуя по шоссе прочному, которое не могло портиться от действия дурной погоды. Так как он перешел границу 25 января, то 2-го февраля он мог бы быть уже под Варшавой. Лед на Висле был еще весьма крепок, ибо в это время, и даже несколько позже, корпуса Крейца и Дверницкого по два раза переходили Вислу по льду с орудиями и тяжестями. Совокупное движение нашей армии, вследствие которого, вся армия явилась бы 2 февраля под Варшавой, совершенно уничтожало бы выгоду, которую должно было принести неприятелю Пражское предмостное укрепление. Ледяной плот лежал в то время по всей Висле, следовательно не для чего было атаковать твердыню, защищавшую одну только точку реки, всюду по льду проходимой.

Сверх того замерзание рек и болот лишает оборонительные позиции большей части выгод, ими приносимых; этим Дибич мог легко воспользоваться, и чем весьма редко пользуются полководцы, делая предначертания свои по картам, на которых ни моря, ни реки, ни болота не замерзают. Это кажется эпиграммою, но в сущности справедливо. Я помню, сколько граф Бугсгевден употребил времени на войне в Финляндии, в феврале месяце 1808 года, на сочинение плана атаки шведского корпуса, занимавшего, по мнению его, неодолимую позицию под Форсби, ибо фланги позиции примыкали: правый к Финляндскому заливу, а левый в изгибу широкой реки, протекающей пред Форсби. Что же вышло? Корпус Шведский не остановился на этой позиции, потому что тридцатиградусные морозы давно уже превратили и финляндский залив и реки в равнину, несравненно удобнейшую для наступательного действия, чем твердая земля в Финляндии, покрытая скалами и дремучими лесами. Есть военачальники, которые в зимним нелепостям присоединяют еще и летние. Они примыкают фланги войск своих к малому ручью или пруду, на карте означенным, не принимая в уважение: есть ли броды или нет на ручье и достаточно ли воды в нём для плавания лягушек? О таковых-то полководцах великий Суворов говаривал: «Помилуй Бог! эти великие тактики не иначе дают сражения, как примкнув флангами: одним в луже, другим к навозной куче!»

Но приступим к рассмотрению рапортов Дибича. Оставив на произвол судьбы и основание и штильные пути, ведущие к нему, Дибич, как мы выше видели, доносит:

«Желая воспользоваться способами края, дабы, занятием вдруг большего пространства оного, обеспечить по возможности будущее продовольствие армии в царстве Польском, я решился немедленно начать военные действия и соединенно вступить в царство Польское. Движение сие учинено на разных пунктах».

За кого принимал Дибич правительство, осмеливаясь угощать оное подобными донесениями? Пусть покажут нам возможность занятия войсками большего пространства, не разбросав войска по всему пространству? Пусть укажут нам средства начать военные действия соединенными силами, предпринимая нападения на разные пункты?

Дело в том, что пространство, определенное Дибичем для занятия армиею, ему вверенною, заключалось между восточною Пруссиею и Австрийскою Галициею, что составляло около 400 верст протяжения; разные пункты, через которые наступление производилось, находились на протяжении от Ковна до Устилуга, что составляло около 700 верст. И подобную операцию, в донесении правительству, Дибич называл действием соединенными силами! Чудесная логика и не менее того превосходная стратегия! Впрочем это предначертание имело основанием, как он сам говорит, обеспечение будущего продовольствия армии. Но надолго ли рассеяние военных сил по обширному пространству, в шести переходах от сосредоточенной неприятельской армии, может обеспечить продовольствие этих войск, если противодействующие силы сосредоточены, а военачальник их предприимчив и знает свое дело? Правда, что для подобной же цели Наполеон рассеивал свою армию, но не в шести переходах от неприятельской армии, а в весьма дальнем от неё расстоянии; по мере же приближения своего к ней, он снова сосредоточивал войска. Нет сомнения, что прокормление армии дело великой важности, но главная цель всякого ополчения не есть лишь утоление голода его, а одержание побед. Армия, расположенная близ собственных крепостей, снабженных продовольствием, может с полным желудком простоять всю кампанию без действия и, сохранив себя, может погубить отечество. Армия, рассеянная для пропитания по чрезмерному пространству, вблизи сосредоточенного неприятеля, может с полным желудком потерпеть по частям поражения и погубив себя, погубить отечество. Для этой ли цели собираются армии? В 1796 году Бонапарт, приняв начальство над войском голодным, в рубищах, без казны и без магазинов, и показав ему с высот Аппенинов роскошную Италию и полные продовольствием крепости, разливавшие изобилие в армиях Австрийской и Сардинской, сказал войскам своим: «всё это ваше» и всё стало их и приняло иной вид: голодные насытились, нагие оделись, миллионы посыпались в казну армии и Франции; сытые же австрийцы и сардинцы познали голод и, растеряв в бегстве башмаки, предали во власть победителей все запасы, все источники богатства изобильнейшего края. Вот доказательство, что не роскошное содержание армии дает победу, а победа открывает средства к содержанию армии, поддерживая войну войною.

Из этого ясно видно, что для достижения цели нужно было обратиться к способу, вовсе противоположному тому, который избран был Дибичем, а именно: прежде всего надлежало напасть совокупными силами на неприятеля, разбить его и тогда уже легко, позади победоносной своей армии, приказать известным областям озаботиться о снабжении войск всем для них необходимым. Для отыскания тому примера излишне было рыться в чужеземных историях и заглядывать в Италию; пример тому легко было найти в русской армии и на самом том месте, на коем намеревались действовать. За тридцать шесть лет пред сим Суворов, сосредоточив армию в Бресте и обеспечив тыл свой войсками хотя независимыми от него, но назначенными от правительства занимать Литву и Волынь, то есть корпусами князя Репнина и графа Салтыкова, двинулся усиленными переходами к Варшаве, разбил под Кобылкою Польский корпус, отступавший из-за Нарева и Буга к Варшаве, взял приступом укрепленную Прагу и, покорив Варшаву, разместил войска свои на квартиры, определив на доставление им продовольствия все, вследствие побед его, впадшие в нашу власть Польские воеводства. Вот способ, коим благоразумному полководцу следует продовольствовать войска свои на счет жителей враждебной области, до благоприятного рассечения Гордиева узла. Это обстоятельство более, чем сомнительно, при разбрасывании наступательной армии в близком соседстве с сосредоточенным неприятелем, ожидающим, может быть, этой ошибки, чтобы самому перейти к наступательным действиям.

«Получив сведение, что войска мятежников расположены двумя отрядами, – первым при Остроленке, Пултуске и Рожанах, а другим и главнейшим около Минска, Калушина и Владиславова, я решился двинуться всеми силами к Бугу, в направлении в Вышкову, чтобы, по переходе реки сей, разделишь армию мятежников на две части, и, оставя отряд генерал-майора Мандерштерна в Ломзе для наблюдения левого фланга, со всеми прочими силами стараться отрезать мятежникам отступление правого их фланга в Варшаве».

Это выходка для жоминистов. Дибич хотел показать ею, что и он умеет, подобно Фридриху, Наполеону и Суворову, пользоваться внутреннею линиею, во на деле этого не было, и слава Богу! ибо этот план не мог быть приведен в исполнение. Чтобы избирать род действия, предметом коего служит разделение неприятельской армии на двое, необходимо следует достоверно узнать, точно ли расположение её тому способствует; если слухи справедливы, то не ползти и не останавливаться на пути, а бежать, лететь, бросаться стремглав на избранный предмет действия, потому что операция такого рода более других требует быстроты и внезапности. В этом случае, если бы известие о размещении польской армии, подученное Дибичем, и не подлежало сомнению, то было безрассудно следовать со всею армиею по местности лесистой между Бугом и Наревом, едва прорезанной кое-где узкими дорогами и тропинками и, в то время года, еще заваленной снегами; неприятель между тем мог удобно двинуться по широким и удобным шоссе, соединяющимся у пражского укрепления пред Варшавою. При первом известии об этом движении, неприятель мог весьма спокойно отойти по обоим шоссе и сосредоточиться у Праги, прежде чем армия наша успела бы сделать два перехода по затруднительной местности. Положим однако, что препятствия эти не устрашили Дибича, что он решился преодолеть их, во что бы то ни стало, и предпринять движение, требующее быстроты и внезапности; он двинулся и вдруг… что же пишет? «в течении дневки, которую имела армия».... Как, дневки?! В операции, к которой всякий шаг вперед, всякий час, всякая минута так дороги, полководец, предпринявший ее, решается остановить армию для дневки? Но что тому причиною? Послушаем еще самого Дибича: «как для необходимого отдыха войск, так и для снабжения оных новыми продовольственными припасами». Право не знаем, какое имя дать подобной наглости в отношении к правительству? Да чем же главнокомандующий занимался в течении полуторамесячного пребывания своего посреди армии в Белостоке? Не устройством ли в окрестностях этого города и в Бресте магазинов, ежедневно наполняемых подвозами из литовских губерний, и образованием армии, по мере прибытия в её состав войск из России? И когда войска, составлявшие армию, подкрепили себя, первые – десятидневным, а последние – пятидневным отдохновением, когда магазины наполнились по крайней мере двух-недельною пропорциею провианта, когда, сверх того, большое количество запасов роздано было войскам: сухарей на три дня в ранцы и на десять дней в фуры, тогда Дибич двинулся и, после двух переходов, снова остановился, как для необходимого отдыха войск, так и для снабжения оных новыми продовольственными припасами! И где же? В земле, на коей оставлены были огромные магазины неприятельские; в земле, противу нас восставшей и изобилующей всеми родами съестных припасов; на шестисуточном расстоянии от неприятеля и, имея с собой одиннадцатисуточный запас продовольствия! Если это называется воевать, то как назовем мы походы фридриховские, наполеоновские, суворовские и предшествовавших им полководцев? Дошли ли бы до нас имена Александра, Аннибала и Цесаря, если б на каждом втором переходе они, имея при себе достаточное количество провианта, останавливали войска свои для отдохновения и ожидания подвозов с пищею в краях, ею изобилующих?

Впрочем, это не новая уловка главнокомандующих напиши армиями. Я отслужил четырнадцать кампаний и почти в каждой из них читал по нескольку раз подобного рода оправдания, посылаемые ими правительству. Забавные оправдания! Армия не может идти вперед, потому что еще подвозы с запасами к ней не прибыли. Но разве войско, стоя на месте, может обойтись без пищи? А если оно употребляет не менее пищи во время стоянки, как и на походе, и пищу эту получает от жителей края, им занимаемого, то не лучше ли ему утолять голод, подвигаясь вперед, чем стоя на одном месте? Тем более, что от неподвижного пребывания армии край, ею занимаемый, с каждым днем более и более изнуряется и не в состоянии прокормить её и жителей. При движении же вперед, она на каждом шагу находит народонаселение свежее и еще не разделившее с войсками пропитания своего, следовательно обладающее большею возможностью прокормить войска, чем то, которое понесло уже ущерб в своих запасах. Если бы впереди находящийся край был, подобно аравийской пустыне, лишен скота и хлеба, тогда без сомнения нельзя вступить в него без огромных запасов провианта из магазинов, предварительно устроенных в хлебородных областях, с нею граничивших. Но во всех европейских войнах области, прилегающие спереди, с боков и с тыла к той, в коей полководец останавливает армию свою для ожидания подвозов, почти столь же изобильны продовольствием, сколь и она сама.

Это рассуждение не свыше понятий самого обыкновенного человека.

Что же причиною, что всегда пропадает так много времени в бездействии, под предлогом поджидания подвозов с провиантом? Не вследствие ли опасения генерального сражения с неприятелем, этого рокового удара, решающего в несколько часов судьбу всего похода? Вот истинная тому причина; поджидание же подвозов только отговорка, и так быть должно. Самое превосходно-обдуманное и данное на выгоднейшем местоположении генеральное сражение зависит от больших или меньших случайностей, а чтобы любить случайности надо быть преисполненным поэзией ремесла нашего, исключительно поэтического, и потому непостижимого для людей, руководимых единою расчётливостью, ничего не оставляющею на произвол случая, ничего не вверяющею порывам вдохновения. Нужно иметь твердую, высокую душу, жаждущую сильных ощущений, без влияния их на ум, ни от чего не смущающийся и всегда деятельный, на волю, сплавленную в единый слиток, и на мнение о себе полное неистощимого запаса уверенности в способности творить успехи там, где посредственность видит одну лишь гибель. Как же после того могли бы предпринять что-либо отважное полководцы покроя обыкновенного, дарований сомнительных и теряющие силу соображений при малейшем неблагоприятном обстоятельстве? Как решаться им на сшибку грудь с грудью с неприятелем, на сшибку, могущую в один день, а иногда и в один час времени ниспровергнуть в прах весь мозаический слепок их хрупких репутаций? Вот почему полководцы эти прилепляются как ростовщики к скопленному ими, всеми позволительными и непозволительными способами, капиталишку, рискуя им не иначе как мелкою монетою, по денежкам и по копеечкам, в огромной понтировке армий и народов. Вот почему они довольствуются ожиданием, при выигрыше, аренд, чинов, лент, а при проигрыше, наказания соразмерного с подобными наградами; тогда как в этой же понтировке полководцы размера Фридриха, Наполеона, Суворова, ставят на одну карту весь капитал необъятных побед, ими приобретенных, и выигрывают целые государства, или проигрывают всё до собственной жизни, до собственной свободы, как Аннибал и Наполеон, оставив славе своей лишь бессмертие на пропитание.

Стоянка Дибича в окрестностях Ломзы и Высокомазовецка продолжалась трое суток, тогда как следовало бы ей продолжаться не более того времени, которое нужно было для сварения каши и легкого отдыха. 30 января армия выступила в поход, до уже не на Вышков, а круто вправо на Броки и Нур, дабы беспрепятственнее и поспешнее переправиться через Буг, под предлогом опасения скорого вскрытия реки. Вот что пишет о том Дибич: «Внезапно наступивший юго-западный ветер произвел такую перемену в температуре, что, после двадцати градусов мороза, 29 числа все поля были уже обнажены от снегу, дороги сделались крайне затруднительными, речки разлились и должно было опасаться, что всякое сообщение между обоими берегами Буга неминуемо прекратится, а посему надлежало поспешить переходом всей армии на левый берег сей реки, где край представляет лучшие сообщения. Правда, что во время трехсуточного замедления армии нашей в Ломзе и Высоко-Мазовецке, наступила сильная оттепель, но в эту часть года, т.е. в конце января, нельзя было ожидать никакого решительного появления весны. Если поля обнажились от снега и дороги сделались грязными, то грязь эта была на одной только поверхности дорог, грунт же их оставался твердым и еще далеко было до разлития рек, ибо самый Буг был беспрепятственно перейден по льду гренадерским корпусом князя Шаховского, шестнадцать дней после появления означенной оттепели, а Висла вскрылась только в начале марта. Так всегда бывает в той части Польши. Для чего же приписывать отступление от начально-избранного предначертания – опасности, которая будто бы угрожала нам вследствие близкого вскрытия Буга? Пользуясь вполне правами главнокомандующего, не от Дибича ли зависело действовать как ему заблагорассудится? Не обладал ли он полною волею следовать по направлению, для него удобнейшему? Если прямой путь к неприятелю представлял затруднения, были пути и вправо и влево: ступай тем или другим, всё хорошо; не ходи только тем, который ведет обратно в Россию. Зачем же избирать кривой путь в сношениях с правительством? На это вряд ли он имел разрешение? Но положим, что изменение начального предначертания произошло от причины, изъясненной в разбираемом нами рапорте, и поспешность, употребленная для перехода на левый берег Буга, основывалась на намерении избежать всякое значительное препятствие между нашею армиею и неприятельскою, следовательно новое предначертание ручалось в быстрейшем достижении главных неприятельских сил и скорейшей развязке возникших споров – генеральным сражением? Всем известно, что для такого решительного удара превосходство в числительной силе весьма не лишнее по той причине, что с гораздо большею вероятностью можно надеяться на победу с 98-тысячною, чем с 78-тысячною массою, при нападении её на 73-тысячную. Сверх того, одним из непростительных стратегических проступков почитается движение армии двумя путями против одного пути, между ними находящегося и занятого неприятелем, – особенно, если эти два пути отделены один от другого естественными преградами, например: реками, озерами, болотами и проч. Для какого же предмета оставлен был весь гренадерский корпус князя Шаховского и отряд генерала Мандерштерна около Ломзы, на ковенском шоссе, лежащем на правом берегу Нарева, во время перехода главной нашей армии на левый берег Буга и при переносе её действия на Брестское шоссе? Тем более, что точка соединения обоих шоссе была в руках неприятельской армии, расположенной впереди этой точки, не в дальнем от неё расстоянии. Что мешало обратить и корпус Шаховского и отряд Мандерштерна вслед за нашею армиею, для которой войска эти составили бы резерв и усилили бы ее через это 20-ю тысячами человек и 72-мя орудиями, вместо того, чтобы вследствие очищения Ковенского пути опасаться неприятельского вторжения по оному в Вильне? Но об этом вторжении неприятель не мог иметь тогда ни малейшего помышления. Решился ли бы начальник польской армии залететь всеми силами за 500 верст от Варшавы, при движении всей нашей армии по Брестскому шоссе к столице? Я уверен, что если неприятелю и пришла мысль двинуться по этому направлению, то она явилась по той причине, что он мог увлечься желанием истребить корпус вчетверо слабейший противу польской армии, который оставлен был в Ломзе, на защиту этого пути, и только лишь потому, что вышеозначенный корпус удалён был от наших главных сил. Следовательно корпус Шаховского, вместо охранения ковенского шоссе, служил лишь приманкою для польской армии, с которой он, по великому превосходству её в силах, не мог и полусуток бороться. Я предоставляю читателю судить, что произошло бы, если б, по разбитии этого корпуса при Ломзе, неприятель, не довольствуясь своим успехом, двинулся бы немедленно к Бугу и далее в тыл армии нашей, направляющейся к Варшаве? Какое влияние возымело бы на дух польской армии и польской нации известие о разбитии 20 тысячного корпуса нашего, при самом открытии военных действий? В какое положение это обстоятельство поставило бы Дибича, находившегося между вооруженною Варшавою, предмостным Пражским укреплением, Модлинской крепостью и польской армией, устремляющейся на него с тылу и могущей легко захватить все его запасы, парки и резервы? Кроме того, неприятель истреблением гренадерского корпуса значительно бы возвысил нравственный дух своих войск. Мне скажут, что такое движение было бы чрезмерно отважно? Согласен, но такими лишь движениями и приобретаются огромные успехи, спасают отечество, живут в потомстве. Размеренные, систематические движения заранее рассчитаны посредственностью и приноровлены к местности, как развод к городской площади; всякий знает, что после чего следует, и куда идти, и куда прийти, и что каждому из фигурантов надлежит делать. Но эти вспышки гения непредвиденны и неисчислимы по своим последствиям, ибо они не только поражают дух неприятельских войск, но ошеломляют, отуманивают главного начальника, ниспровергая все его предначертания. С планами, с обеих сторон по канве расчисленными и систематически размеренными, кампания может продолжаться для обеих сторон до изнеможения сил, как менуэт века Людовика XIV; но нет такой глубоко обдуманной, систематической кампании, которая была бы в состоянии выдержать одно, а много два движения подобных тому, какое следовало бы предпринять князю Михаилу Радзивиллу, при представленном выше распорядке графа Дибича. И да не подумали бы, что подобного рода движения никогда не были приводимы в исполнение? Кто усомнится в этом, пусть раскроет описание кампании Наполеона в 1796 году в Италии. Пусть взглянет на карту и представит себе Вислу, – вместо Адижа; польскую армию вместо французской, Варшаву вместо Вероны; российскую армию вместо австрийской; Дибича вместо Вурмзера; Радзивилла вместо Наполеона; дорогу, идущую от Бреста к Варшаве – вместо дороги, ведущей от Тревизы к Вероне; Давидовича, расположенного при Тренте, вместо Шаховского, расположенного при Ловизе; дорогу, идущую на Трент и далее к Ботцену, – вместо Ковенской дороги; движение Вурмзера от Бассано к Вероне – вместо движения Дибича от Брок и Нуры к Варшаве; разбитие Наполеоном Давидовича при Тренте – вместо разбития, угрожавшего Шаховскому под Ловизою; движение от Трента по Саганской дороге к Бассано, – вместо движения, которое Радзивилл должен был предпринять от Ломзы в Бугу и за Буг в тыл Дибичу, после разбития Шаховского. Что же касается до движения к Вильне малою частью армии, то могло ли оно быть предпринято, тогда как всё еще было спокойно в Литве, гвардейский отряд находился в окрестностях Вильны и второй пехотный корпус был расположен около Минска? Да и какой сумасбродный полководец осмелился бы отделять на второстепенное и весьма гадательное предприятие какую-либо часть войск от массы, ожидающей с часу на час решительной борьбы с подвигавшеюся к ней, сосредоточенною неприятельскою армиею? И так мне кажется, что не лишнее было бы Дибичу присоединить к нашей главной армии войска Шаховского и Мандерштерна.