Текст книги "Сказки из кошмарного сундучка"

Автор книги: Денис Игумнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Рождение – боль, жизнь – страдание, смерть – тьма. Еда, секс, отношения, общение, учёба, работа – все сферы жизнедеятельности доставляли людям на выходе одни неудобства, а то и адские муки. Всегда кто-то кому-то подчинялся и от кого-то зависел, хотя на любом углу люди орали о свободе и равенстве. Вот только зачем они им были нужны? Тоже непонятно. Некоторые полуобезьяны, испытывающие боль при каждом коитусе, умудрялись гоняться за противоположным полом (а иногда и за себе подобным) и, по-видимому, брезгуя в таком неблагодарном деле согласием, нападали, совершали коитус через силу, иногда даже после убивая, действуя совсем как земные членистоногие – пауки.

В детстве они мазали друг друга дерьмом (подкатывала мозговая тошнота), чтобы, когда вырасти, научиться убивать. Протоплазма, по чей-то ужасной ошибке получившая искру разума, раздуваемую ею в пламя саморазрушения с самого рождения. Худшие представители земного животного царства и так не бедного удивительно кровожадными видами. За возможность переехать в тёплые края, приобрести новую вещь, которая через месяц станет не модной, нахватать этих бумажек или единичек на счёт – эквивалентов непонятного уфолянам слова «успех», земляне были готовы на страшные вещи, и убийство среди этих вещей было не самым страшным.

Что ещё не понимали пришельцы, так это то, как люди развлекались и отдыхали. После того, как они доводили себя до ручки, они собирались в компании и шли себя травить в форсажном режиме. Что только они в себя не заливали. С едой всё понятно, но на отдыхе они её запивали биологоческим ядом – раствором спирта с добавками не менее вредными, чем основной ингредиент разрушения сознания. А выпив, вдыхали вредный дым. Некоторые любящие особо громкий шум, пот, тесноту, шли дальше – глотали и кололи в себя препараты, искажающие восприятие реальности. И это у них называлось расслабление!? Наиболее продвинутые, желая уберечься от такого образа жизни, зачем-то истязали себя повышенными нагрузками на опорно-двигательный аппарат, мышцы, сердце, но и здесь не обходилось без химии и, конечно, продуктов питания. Обманывая чувства, такие люди разрушали себе мозг: просаживали свой, и так не великий интеллект.

Сергей Сергеевич ужасался сам себе – тем, как он жил, нет – существовал. Что он делал посреди этого кошмара? Он и сам был монстром из чьих-то кошмарных сновидений. Всё становилось ясно, если посмотреть со стороны на жизнь человека. Но таким надёжным телескопом снабдить могли лишь извне беспристрастные наблюдатели и никак не люди. Вот почему мы никому не были нужны во вселенной. Кому охота лезть в выгребную яму знакомиться с тамошними жителями – навозными жуками, да червями? Разве что чудакам учёным будет интересен густонаселённый навоз.

Люди снимали бесконечные фильмы о вторжении на Землю из космоса, не осознавая своего изначального генетического убожества. Жизнь на планете пошла самым странным путём развития, и существовать на этом голубом шаре никто кроме местных животных не мог, а главное, не хотел. Фабрика убийств действовала 24 часа в сутки. От криков боли и призывов о помощи глохли любые разумные, включая и уфолян, считавшихся во вселенной расой, одной из самых стойких к недружелюбным воздействиям существ. Поэтому-то Землю все остальные облетали стороной, и только уфоляне впервые через полторы тысячи лет после последней аварийной посадки гуманоидов – энлоперов, на Землю, решили её посетить. Нашли и можно сказать – открыли заново, чтобы закрыть вопрос навсегда. Всё равно с таким подходом к жизни земляне обречены, а если им и удастся каким-то чудом выжить, они ещё тысячи лет будут ковыряться в пределах своей солнечной системы.

Бедная планета, в смысле несчастная, ну и с ресурсами тоже не всё складно. Но ни дружить, ни сотрудничать с полуобезьянами не представлялось возможным в принципе. Люди не могли говорить и думать открыто, они всегда срывали собственные намеренья за шелухой несущественных, неправильно отражающих ситуацию слов. Нет, помочь им нельзя. Любая помощь превращала их в ещё больших скотов, и при этом совершенно неблагодарных, забывающих добро и по любому поводу бросающихся на своих благодетелей. Из всех уфолянских животных, обитающих на их Родине, люди больше всего походили на простейшие формы, да ещё и насекомых, коим, однако, проигрывали в организованности.

Человек лежал на собственной кровати, вокруг деловито вышагивали на зелёном фоне уфоляне, а он потел и страдал от отвращения к самому себе. Сергей Сергеевич стал чутко воспринимать все запахи, источаемые его телом. Это острота ощущений передалась ему от уфолян. Они его ни о чём не спрашивали, и он их ни о чём не просил, но процесс взаимного проникновения сознаний предусматривал такой обмен. Человек будто очутился на белых простынях их разума в одеждах смачно пропитанных гноем и гуано. Он понимал свою глубинную нечистоту, но возвращаться в родной разлагающийся мир не хотел. Какой же мерзкой кислятиной пах его пот, а недопереваренный ужин вонял уж совсем нестерпимо. Ушная сера, моча, и даже кровь, выделяли отравляющие газы запаха активной грязи. Как же теперь он мог жить среди полуобезьян? Подчиняться их тупым законам, ходить по струнке, ждать смерти? Нет, легче покончить с собой сразу. А вдруг…

Сергей Сергеевич попросился остаться с уфолянами. Он был согласен на всё, на любые изменения его природы, лишь бы его навсегда увезли отсюда. Уфоляне его поняли и сжалились, забрали с собой. Избавили от бремени телесных недугов и привычных потребностей, научили питаться энергией, жить духом. Сергей Сергеевич так никогда и не вернулся к себе в квартиру, в вонючую нору, от него там остался лишь постельный отпечаток на белье, а сам он навсегда поселился в вечнозелёном мире неисчезающего света.

Сатанист

Я дьяволопоклонник. Мне двадцать один год, зовут меня Роман Рогов. Состою в Семье, в народе, почему-то обзываемой сектой. Среди зрячих меня все знают как Сепсиса. Понимаете, надоело мне под общую дуду плясать, плутократам богатеть помогать, и я выбрал путь власти. Лучше самому стоять на вершине с кнутом в руках, чем спину под чужую плеть подставлять. Признанный всеми бог, он же старый маразматик и садист, сам не знает чего хочет: у него всё запутано, замешано на лжи первородного греха, на чувстве вины и стыда. Не вмешивается в дела людей, а наблюдает – выплывет или не выплывет этот слепой котёнок из цистерны полной жидкого дерьма и пальчиком грозит, когда он до лесенки добирается, – нельзя. Нельзя прибегать к помощи ограничительной опоры. Нет, он должен как-то сам собой воспарить и вылететь в жерло железной трубы на волю, а на самом деле – на новую потеху для седобородого всесильного дитяти.

Жизнь по божьим заветам – это же какой-то бесконечный квест без начала и конца с приманкой в виде давно сгнившей морковки, на которой написано кривыми буковками – «Рай». Не лучше ли жить полноценной жизнью здесь и сейчас, чем из себя овец послушного стада изображать у него под боком. На мой взгляд, ад лучше, он выступает как стимул для движения вперёд, будит ум и двигает к созиданию, строительству своего "Я". Заметьте, мой хозяин не запрещает быть тем, кем не должен, а хочешь! Почувствовали разницу? То-то.

Полная свобода воли с единственным условием – полным признанием и принятием безапелляционного лидерства Дьявола. Так жить легче, когда в сердце его тёмный лик отпечатан. В Семье моё рвение ценили: я, как и все, хотел всё и сразу, но в отличие от многих предпринимал для этого усилия сверх обыкновенного трёпа. Всё сводилось к одному. Конечно, следовать его заветам, нарушая правила, здорово и само по себе помогает подняться, но это долгий путь, а, как я уже говорил, мне хотелось всё получить сразу. Значит, надо было вызвать хозяина в мир, и он бы всё устроил. Разбил бы наши кандалы копытом запретных знаний. Пришлось бы заплатить. Ну и что? Разве все мы не платим? Не расплачиваемся за любые наши желания, а тем более поступки, каждый день? То-то и оно, оно самое. Можно спорить о величине платы и всё же всегда результаты будут несоизмеримы с потерями. Пожизненная каторга за еду или ты рядом с ним – рядом с хозяином. Возможности и их реализация.

Приведу пример, чтобы было понятно, как всё должно быть устроено в мире. Бизнес. Пока ты на коне и продаёшь – ты диктуешь условия. Но стоит тебе оплошать, и начальство выбрасывает тебя на помойку. Несправедливо? Хрен вам! Всё честно. Пока даёт корова молоко, её усиленно кормят, чистят, лелеют, а когда молоко кончается, пускают под нож. Не стоит расслабляться друзья, не стоит. Не давай себе поблажек и тебя закопают в твоём персональном Бентли. Разве не это нас учат хотеть? Просто хорошенько подумайте и сами всё поймёте. Но это всё меркнет по сравнению с теми возможностями, которые открывают нам его дары. Нет лицемерию, говорите о своих желаниях прямо! За эту крамолу его и посадили в ад под замок. Он хочет и может дать его людям счастье. Сегрегация, геноцид, конец прежней истории и тёмное пришествие. То самое, что сейчас нужно людям. Я знаю, что говорю, поэтому-то меня и называют Сепсис. Не поняли? Любой воспалительный процесс – это очищение организма от инородной скверны, ведущее к исцелению. Трудный путь, не для всех, а только для сильных. Слабые вымирают, сильные живут и дают потомство. Справедливо. Так оно и должно работать. Зрячему позволено всё, а остальные сосут, извините за мой французский.

Хозяин учит выигрывать по-крупному и сам выдаёт выигрыш. Наша Семья считалась в Москве самой большой и имела влияние на других. Правда, и она, как и другие, не имела успеха в деле вызова Дьявола. Сам обряд был всем известен, досконально изучен и сотни раз воплощён в жизнь. Но какие бы жертвы нами ни приносились, как бы строго ни следовали Семьи регламенту или, наоборот, усиленно импровизировали, ничего не выходило – хозяин не появлялся. Секрет неудачи крылся, – и это тоже все посвящённые зрячие знали, – в отсутствии у нас Книги Мёртвых, написанной тысячу лет назад под диктовку хозяина (некоторые утверждали, что им самим). Ходили слухи, что она три года назад стала снова, после семисотлетнего забвения, доступной людям. Кому-то, видимо, удалось найти вход в лабиринт и вернуться назад с Книгой. Я сам в эти сплетни не верил: не приучен, знаете ли, на чудеса уповать, как многие из наших, но шансы были, что тоже, согласитесь, игнорировать нельзя.

Мало найти артефакт, его надо суметь прочитать. Здесь пришлись бы кстати мои знания иностранных языков. Забыл сказать: я до недавнего времени учился на лингвиста в институте иностранных языков. В обязательную программу моего обучения входило изучение двух профильных языков – португальского и английского. Кроме хорошего знания основных языков, я неплохо разбирался в испанском, лишь немного не дотягивая до звания заслуженного полиглота. Мои способности стали пропуском в мир чёрного знания. Сатанистам совсем недавно удалось получить новые данные о том, что Книга написана не на зашифрованном арабском, а на старом португальском – одним, можно сказать, из двух вторых моих родных языков.

В Семье меня встретили с распростёртыми объятиями. Я, как и следовало прилежному ученику, воспользовался расположением членов Семьи и быстро получил высший допуск к знаниям, а затем и к участию в отправлении ритуалов. Тогда я учился на первом курсе, сейчас был бы на четвёртом, если бы не одно "но". С четвёртого курса меня отчислили по вымышленной причине формальной академической неуспеваемости. Настоящим поводом послужила моя смелость в противостоянии с институтскими авторитетами. На семинаре по португальскому языку я сцепился с преподавателем, оспаривая его произношение, называя его деревенским, отсталым и пошлым. Он меня не любил, знал каких взглядов я придерживался, и, как старый, коммуняка считал, что я исповедую идеи неонацизма. Разубеждать невежду мне было не с руки, но вот посмеиваться над ним, доводить провокационными телегами до белого каления, нравилось. В тот раз наша перепалка зашла чуть дальше нашего обычного спора, переросла в перебранку и окончилась рукоприкладством. Я с ним сцепился и навалял шестидесятилетнему старикашке по кумполу. Он затаил обиду, отследил мою единственную неудачу на экзаменах, подстроил повторный апсет на пересдаче и меня отчислили. Старый сучок, но не беззубый. Я его понимаю и обязательно с ним рассчитаюсь – любезность за любезность. Фигурально выражаясь, он мне выколол глаз, я ему выколю оба.

Москва, город золотого тельца, как нельзя лучше подходила на звание столицы царственного Козла. Город Тьмы со дня своего основания притягивал авантюристов со всего света, и в начале двадцать первого века окончательно превратился в источник нашей силы. Многие простые москвичи очень бы удивились, узнай, насколько нас стало много и какое влияние мы приобрели. Бизнес, политика, культура – везде читалось присутствие его слуг – зрячих. Щупальца Левиафана проникли в элиту общества; для общего прорыва не хватало решительного рывка и, соответственно, Книги Мёртвых, чтобы изношенные одежды Христианства вместе с морщинистой, престарелой кожей теории самопожертвования личности для общего блага пали, а обновлённый человек, не стесняясь своего обнажённого естества, выбрался бы за границы безнадёжно отставших от прогресса норм морали.

Одной из приятных составляющих моей жизни были частные вечеринки – только для избранных. Их часто устраивали наши адепты из богатеньких. Некоторые начинались как черные мессы, когда хотели совместить приятное с полезным, а чаще просто происходили плотские встречи удовлетворения. Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю.

В тот раз собирал компанию зрячих в своём загородном особняке племяша одного скандально известного художника, ушедшего из жизни жутчайшим способом (из него сделали мясной «шиворот на выворот») и оставившего единственному родственнику все имущество, плюс круглый счёт в банке в придачу. Круг общения зрячих широк и не ограничивался только Семьями, в него входили многие, как из самых привилегированных слоёв общества, так и откровенные маргиналы. Главным критерием отбора адептов, с пришедшей из веков мудростью, стала приверженность его-нашему-своему курсу. Вот где настоящие равноправие, граждане скептики. Племяша считался сочувствующим (он прожигал жизнь), ни в каких Семьях не состоял, но охотно предоставлял помещения под наши сборища, а иногда участвовал в черных мессах в качестве привилегированного действующего лица – гостя – полового активиста.

Лично я с племяшей знаком не был, и поэтому приглашения от него на прямую не получил, зато его получили мои знакомые – правильные музыканты из группы "Потерянный Ад", для которых я написал пару текстов их забойных песен.

Три этажа роскоши скрывались за высоким кирпичным забором. Приличествующих дому размеров, вылизанный ландшафтными дизайнерами участок, огромный бассейн, гостевой домик, баня – всё входило в обязательный набор для тех, кто имеет деньги и умеет их тратить. Изобилие дорогих сортов алкоголя, сшибающих с ног мягко и ненавязчиво, препараты, растормаживающая желания, снимающая условности и соответствующая обстановке музыка. На вечеринку в стиле торжества личности над посредственностью повседневности пригласили две музыкальных группы, одна – это мои знакомые, и другая – выступающая под названием "Гвоздь в твой Гроб". «Гвозди» выступали первыми.

Тусовались мы в основном на первом этаже, там стояли несколько диванов и столиков с напитками и дурью, на полу лежали подушки, волчьи шкуры, пледы. Музыканты пристроились у камина, протянули провода, подключили аппаратуру и пока все разогревались стимуляторами, рубанули свой хит – "Чёрные розы":

Я подарил тебе четыре розы

Четыре символа любви

Без стиля готики счастливой прозы

Ты не поймёшь моей души

Ты холодна, полна угрозы

Ты молчаливая моя

И я люблю твои занозы

Которые гноят меня

Тебя все бросили. Уроды!

Один лишь я тебе служу

Оплодотворю, приму и роды

Я сильно так тебя хочу

Отколупаю крышку с гроба

Сниму трусы и на тебя

Ты умерла моя зазноба

Но для меня всегда жива

Мои четыре чёрных розы

Подарок мой, за анус твой

При жизни ты меняла позы

Но не туда и не со мной

Из вони выйдет наш ребёнок

От семени моих забот

Воспитанный и без пелёнок

Засасывать реальность в рот

Я подарил тебе четыре розы

Четыре символа любви

И нет намёка на угрозы

Моё признанье Сатаны!

Пели ребята громко: трэш вокал то и дело срывался циркуляционной пилой в пропасть пьяной истерии. Собственно, накачиваться сегодня я не хотел, а хотел послушать концерт. Пристроился в уголке, взял пивка и наслаждался. Вообще-то я люблю разные направления в музыки. Самое любимое для меня блюдо, приготавливаемое композиторами из семи нот, – это произведения классического направления – Моцарта, Вагнера, Чайковского и других, но современная мелодика меня тоже отлично вставляла. Потом, после чёрных роз, группа хором спела их самую известную песню «Бафомет» и закончила выступление «Рыгаловкой из Южного Бутова». Мне последние две композиции понравились несколько меньше, чем первая, а большинству больше по той причине, что на всех накатило – первые приступы опьянения всегда самые лучшие – по себе знаю.

"Потерянный Ад" сменил на творческом посту "Гвоздей". Они сильное что-то приняли: исполнение первых трёх песен оставалось на уровне панк-утренника. Когда же их чуть отпустило, дело пошло на лад. Так совпало, что с потерей невосприимчивости зрачков к свету, группа заиграла песню, текст для которой написал я. Из моего стихотворения "Жизнь" они сделали песню, состоящую из двух частей: первой – быстрой, злой, по-бесовски танцевальной, уходящей в металлический отрыв и второй – мрачной, тягучей, наматывающий нервы на кардан фантазии. Части менялись местами, повторялись с новым акцентом изменяемой мелодии, подчёркиваемой скачущим от баса до фальцета вокалом. Не знаю, может меня впечатляло чисто из эгоистичных соображений, но я испытывал оргазмический драйв и, не удержавшись, пустился в пляс.

Первая быстрая часть:

Жизнь слепая штука, подлая гадюка

Заплетает кольца на моей душе

Не кричи так громко, и не плачь так звонко

Всё равно не слышно в этой темноте

Ничего не будет, жизнь всё позабудет

Оставляя лишь морщины на лице

Вторая медленная часть:

Жужжание хирургической пилы

Оценишь только я и ты

Из потрохов мы свяжем гроздь

И в крышку вдалбливаем гвоздь

Будь моей жертвой, собакой, свиньёй

Тогда перестанешь ты быть пустой

Это я был в той кожаной маске

Я серый волк, ты в моей сказке

И всё повторялось заново, по кругу. Первая часть за ней вторая и опять первая. Очень и очень. Молодцы ребята, постарались.

Окончания концерта публика не дождалась, раскрепостившись до любовного всеядия, замутила оргию. Молоденькие пьяные давалки, угар и групповой блуд. Мне не терпелось к ним присоединиться, я даже выбрал себе одну крашенную в цвет пламени ночного костра миниатюрную красотку, но сначала мне требовалось отлить. Пиво может подпортить впечатления от плотских утех. Я встал и отправился на поиски туалета. На первом этаже места отправления естественных потребностей не обнаружил. С сожалением посматривая на постанывающую братию, миновал зал первого этажа, скорее вбежал по лестнице наверх. Мочевой пузырь давал о себе знать, его будильник надрывался, прося отпереть крантик запора, выпустить из него лишнюю жёлтую жидкость. Сунулся в одну комнату, в другую: нет белого друга и всё. Как назло, когда нужен унитаз, его днём с огнём не сыщешь. Коридор завернул в левый аппендикс и упёрся в чёрную дверь. Ну, может, хоть здесь отолью. Нет.

Небольшая комната-кабинет – личное убежище хозяина дачи. С самого начала вечеринки я не видел племяша: так был увлечён концертом, что совсем о нём забыл: да никого из его гостей вообще не волновало его отсутствие. А зря. Я его нашёл и сначала пожалел, что не обхезался прямо во время секса, наплевав на позывы к мочеиспусканию, там – внизу. Племянник убитого художника сидел в чёрном деревянном кресле с высокой спинкой, обтянутом тёмно-коричневой позолоченной кожей. У него было перерезано горло от уха до уха. На коленях трупа лежала книга. Я с первого взгляда определил, что та самая, так долго нами разыскиваемая Книга. Вот тебе и прожигатель жизни, ай да племяш. Кто же тебя убил? Подойдя ближе, я обнаружил у правой ножки кресла нож с белой костяной ручкой, заляпанный кровью. Вдруг я спугнул убийцу? Или это племяш сам так строго себя наказал…

Крови натекло на ковёр и его одежду достаточно, но ни одна её капля не попала на обложку Книги. Меня к ней тянуло, так и подмывало взять её в руке и открыть. Книгу я взял. Тяжёлая. Открыть? И начать читать прямо здесь, рядом с трупом?! Правильно!.. Нет, надо быть выдержаннее. Могут застукать. Что я тогда скажу? Спрятав под свитер книгу, я уж было совсем собрался уходить, но что-то меня останавливало. Ах да: нож с красивой резной рукоятью. Что она там из себя изображала? Присев на корточки, склонил голову, чтобы лучше рассмотреть. Волк разевал пасть, а из неё врозь торчали ступни человеческих ног образуя упор у начала обоюдоострого лезвия; хвост зверя, свернувшись в кольцо, неизвестный резчик превратил в круг ограничителя на другом конце рукоятки. Вещь. Жалко такую оставлять ментам. Обтерев с ножа кровь о джинсы племяша, забрал его с собой.

Моего ухода озабоченные участники оргии, к которым присоединились и мои знакомые музыканты, не заметили. Труп хозяина дачи гости нашли только следующим утром. К тому времени я уже начал обучение.

Вернувшись поздно ночью домой, я первым делом, защищая себя от внезапного любопытства родителей, забаррикадировался у себя в комнате. О сне не могло быть и речи. Книга требовала моего к ней внимания. Положил её на письменный стол, сел, пристроил по бокам от Книги ладони. Руки слушались меня плохо, пальцы дрожали. Я подышал, приказал себе успокоиться. Не помогло. Прикоснулся к обложке: еще когда Книга лежала за пазухой, прижимаясь к животу, она мне показалась очень холодной, теперь же мои пальцы словно прикоснулись к куску сухого льда. Открыл. Получилось так, что Книга распахнулась не на первой странице, а ближе к середине. В маленьком окошке иллюстрации на правой странице разворота, в правом углу была нарисована дорога, уходящая в чёрно-красное пятно, светящееся вдалеке. Значки незнакомых мне букв складывались в слова неизвестного мне языка и смысла. Ничего и близко похожего на португальский язык. Ещё один миф растаял утренним туманом под напором света фар неопровержимых фактов. Тем не менее, я пытался читать. Не знаю как, но до меня стал доходить смысл описываемых явлений, ритуалов, мыслей, идей, способов и методов. Единственное объяснение – Книга читала сама себя моими глазами.

Потом произошло что-то очень важное, но что именно я не помню. Моя память угодила в провал чёрного шума. Когда на рассвете я пришёл в себя, Книги у меня уже не было. Потеря, не подлежащая компенсации. Возведённая мной баррикада у двери цела, окна и даже форточка закрыты, а Книги нет. Плохо. Зато я точно узнал, как мне действовать дальше, чтобы получить от хозяина вознаграждение – индульгенцию на греховодить.

Мой школьный дружок Серёжа жил в соседнем доме. Из школы он ушёл в колледж, и в отличие от меня к двадцати одному году уже имел стабильный заработок, трудясь технологом на каком-то там заводе за городом. Вставал он каждый день в шесть утра, прогревал свой Рено Логан и ехал вкалывать, а к девяти вечера возвращался. И так каждый будний день! Повеситься можно. Раньше мне с ним было весело: вместе ходили на концерты люцифер-групп, слушали музыку, бесились, а начиная с шестнадцати лет Серёжа мне наскучил своей однобокой законопослушной преснятиной. Для него наша атрибутика была просто атрибутикой и ничем больше. Повзрослев, он поменял мировоззрение и стал посещать РПЦ. Во Христа он, естественно, не верил, но так ведь принято в нашей стране. И, проезжая мимо церкви, всегда крестился. На таких "верующих" товарищей можно лишь улыбнуться. Мне кажется, для бога лютая ненависть врага важнее такой веры. Ладно, он выбор так и не сумел сделать, тем самым, всё-таки, его совершив. Контакта с ним я не терял, заходил в гости полюбоваться, получить порцию мотивации, чтобы никогда не становиться таким как он.

Сегодня суббота, а значит, Серёжа дома. Экспроприировав у отца в холодильнике четыре бутылочки пива (родители проспят, как минимум, ещё пару часов), забрав из тайника, сделанного мной в подоконнике, все мои сбережения (двадцать пять с половиной тысяч рублей), пошёл проведать друга. Да и не забыл прихватить несколько дисков с моей любимой классикой. Дорога обещала быть длинной, долгой, ветвистой, изворотливой. Семь часов утра даже летом не самое лучшее время для посещений друзей. Но мне было надо. Серёжа либо дрых один в квартире (родители на даче), либо, что более вероятно, лежал в обнимку со своей девушкой Ирой.

Открыли мне не сразу. Пришлось помучить звонок. Через три минуты беспрестанного трезвона, разозлившийся из-за насильственного вмешательства в его дела с Морфеем Серёжа резко распахнул дверь и в глазок не взглянул, молодец какой. Растрёпанный, красный, как помидор, Серёжа раззявил пасть, чтобы что есть мочи рявкнуть, когда увидел, кто к нему пришёл. Немного поостыв, он спросил:

– Ты чего так рано-то? Случилось чё?

Я показал ему упаковку пива и сказал:

– Извини, друг, очень надо.

– Давай через часика три приходи.

– Не могу, уезжаю. Надолго. Пришёл с тобой попрощаться.

– Понимаешь, я не один, – замялся Серёжа.

– Ира?

– Ну да. Я…

– Ладно, мы тихо на кухне посидим, пускай спит, – говоря, я вошёл в прихожую и разулся. Не слушая его дальнейшего нытья, я прямиком отправился на кухню.

Расположившись за столом, скрутил пробки на бутылках. Увидев, что от меня не избавиться, Серёжа достал бокалы. Ему я налил, а сам по-босяцки пил из горлышка.

– Куда отправляешься?

– Далеко, отсюда не видать. Решил мир повидать, поеду автостопом.

– С чего это такая идея у тебя?

– Из института меня выперли, пора на работу устраиваться. Летом начинать горбатить для меня не вариант. Прокачусь дорогой длинной в два месяца в сторону моря, а в сентябре выйду трудиться.

– Давно пора, Рома. Хватит в чёртиков играть, – закачал головой, со значением, дрессированный Серёжа.

Про свои дела в семье я ему не рассказывал: он вообще про мои дела вне стен института ничего не знал, по-прежнему воспринимая меня как уличного поклонника музыки определённого толка, известного, как Сепсис. Отлично, такой глупой доверчивостью грех не воспользоваться.

– Хочешь, поговорю о тебе с нашим директором? – Серёжа проявлял заботу. Как это мило. Трогательно, твою мать.

– Спасибо, бро. Вот вернусь и тогда можно. Слушай, а ты мне взаймы тысчонок тридцать не дашь?

Серёжа сделал вдумчивую физию, выпятил со значением губы, опять утвердительно покачал головой:

– Чё не дать-то? Я щас.

Мой гостеприимный дружочек, оставив меня одного, отправился в спальню. Послышались голоса, Ира, конечно же, не спала и сейчас она его о чём-то спрашивала или отчитывала. Вот ведь столичная деревенщина. Это я своего дружка имею в виду. Мне это было только на руку. Потихонечку, на цыпочках, я прошёл в прихожую. Там на тумбочке лежали разные ключи: меня интересовали ключи от машины. Позаимствовав нужный мне брелок, я потихоньку вернулся обратно на кухню. Серёжа пришёл от Иры слегка смущённым: вместо обещанных тридцати принёс десять. Ира постаралась – это точно. Ничего удивительного, я ведь с ней в одной школе не учился. Скоро они у меня пожалеют, что вообще меня впустили, да и ещё что-то дали на дорожку. Серёже достанется от его благоверной на орехи, под бубенчики.

Получив то, что мне было надо, я быстренько допил пиво и распрощался. Уходя, я оставлял Серёжу почти такого же красного, каким он меня сорок минут назад встречал, да ещё и с бегающими глазками. Переживал, что я его – лучшего моего «друга», конченым жмотом посчитаю, в трудную минуту так меня некрасиво кинувшим меня с баблишком. О наивная молодость!.. И непроходимая тупость! Да мне по фигу, дурачок. Я тебя не разочарую, научу Родину любить. Доверять в этом мире можно только себе и помогать, соответственно, тоже только СЕБЕ.

Права у меня были, и водить я умел сносно. Логан невесть какое чудо, но агрегат надёжный, как советский вездеход, а мне такой и требовался. Угон прошёл без сучка и задоринки. К тому времени, когда Серёжа чухнулся, я уже гонял за городом. Следующие полтора месяца я провёл в разъездах. Далеко от Москвы не уезжал, колесил по третьему бетонному кольцу и по второстепенным трассам. Ночевал всё больше в салоне автомобиля, иногда позволяя себе понежиться в настоящей кровати номера гостиницы для дальнобойщиков: там же, в придорожных кафе, и питался. Угнанную табуретку, если и искали, то первые три дня, не дольше. Эти горячие денёчки я переждал в посёлке, отстоящим от федеральных трасс на десяток километров. Выдавая себя за туриста, снял у подслеповатой бабки комнату и ходил в лес нагуливать аппетит к дальнейшим моим чудесным похождениям.

Серёже я не соврал, когда упомянул про автостоп. Ну не останавливал машины сам, а тормозили меня. И что? Суть дела не менялась. И там, и здесь – попутчик. Различие в месте размещения в салоне – или за рулём, или на пассажирском сиденье.

Вот ставил я музыкальным фоном Бетховена или Баха, и ехал себе собирать попутчиков. Сколько их было за шесть недель и не упомнишь, но тех, которые не доезжали со мной до пункта их назначения, я помню отчётливо. Одним из первых (не самым первым, а третьим) таким пассажиров оказался парень, мой ровесник. Потертые джинсы, ветровка, майка, кроссовки не первой свежести, рюкзачок. Типичный автостопщик. И откуда они берутся на дорогах в таком количестве? Оставалось только удивляться. Я подобрал его, когда уже вечерело. Позолота ранних сумерек облупилась густеющими на глазах лиловыми тенями, небо потемнело и включённые фары стали действительно нужны.

Заметил я его издалека, а рассмотреть хорошенько смог, когда по требованию его вытянутого вверх большого пальца затормозил с ним рядом. Кудрявый брюнет, крепкий, лицо широкое, плоское, глаза прищуренные, но не злые, рот широкий с нормальными, не пухлыми, но и не тощими губами, улыбчивый. У меня из динамиков доносились прекрасные звуки органных фуг Баха. Парень попросил его подвезти до ближайшего городка и, как и все до него, и все после, удивился моему выбору музыки для путешествия. Классическая музыка нынче не в чести.