Текст книги "Долгий путь в никуда"

Автор книги: Денис Игумнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Ночью меня стошнило (все виниловые пластинки, стоявшие ровными стопками в ногах кровати, заблевал. Потом долго воняло, чуть ли не до лета) и до утра болела голова. Сиденье в едком дыму душегубки не прошло для меня даром.

Глава 4. Всегда защищайте слабых, пацаны, люди это ценят!

Мы, то есть наша дворовая шобла, свято блюли, защищали свою территорию и не пускали на неё чужаков. По существу, это была поза и угроза касалась лишь забредших в наши дебри цементной улицы пацанов младшего или, на крайняк, одного с нами возраста, которые оказывались в меньшинстве. Со старшими разбирались старшие, а мы со взрослыми чужаками встреч избегали, берегли зубы и очки (в смысле мы легко при неправильном поведении, косом взгляде, могли поплатиться унижениями, о которых и думать не хотелось, знаете, всякие попадались, в том числе крайне суровые отморозки-подростки). Зачистка территории от «захватчиков» происходила, когда уж совсем нам было нечего делать. Мы собирались и шатались вокруг, да около нашей улицы.

В тот солнечный, прохладный, до пара изо рта, день наше патрулирование началось не так, как обычно. Мы стояли у торца соседней с моей пятиэтажки. Нас было снова семеро, но самый старший из нас в этот раз был Дима: другие большие пацаны из нашей компании временно отсутствовали.

Елисей заметил его первым. Парнишка шарился у окон первого этажа дома с явным намереньем что-нибудь скоммуниздить. Во всяком случае, нам хотелось так думать. Повод! Хотел он совершить кражу торчавших из некоторых форточек сеток с продуктами (так их охлаждали, не прибегая к услугам холодильника) или просто подглядывал – не важно. Мы ведь не милиционеры и сами не без греха, а вот допечь чужака – отличный повод, чтобы обвинить в краже.

– Смотри – крыса, – спокойно – его возбуждение выдавали одни не в меру расширившиеся зрачки ночной птицы – заметил Елисей, указав лёгким кивком на малолетнего диверсанта.

– Ату его! – взвился Дима. И мы побежали.

Сигнал подан; жертва ничего не успела понять, как очутилась в силках. Кажется, я этого хорька в длинной коричневой куртке видел раньше, в школе. Мелкий шкет – года на два младше.

– Ты чё здесь делаешь? – схватил за шкирку хорька Елисей.

Остальные обступили шкета со всех сторон. Я стоял слева и мог отчётливо наблюдать дрожащие ноги и прозрачную капельку неизвестно чего висящего на носу жертвы.

– Воруешь? – это Башковитый ляпнул, дёрнул хорька за волосы и выдохнул в лицо облачко дыма.

– Не, я просто…

– Что «просто»? На пидора ответишь? – Елик и остальные подхватили его и потолкали подальше от дома, чтобы на наши разборки кто-нибудь из жильцов не обратил внимания. – Ну, говори, или говно во рту мешает.

– Гулял. – Парнишка был совсем подавлен, голову опустил, но не плакал.

Его прижали к забору детского сада. Дима несильно ударил воришку в плечо и продолжил напирать:

– Шиздишь, друг. Я сам видел, как ты в окна заглядывал. Это мой дом и недавно в одну квартиру в моём подъезде обнесли. – Дима врал нагло и уверенно. Брал на понт. – Так что ты попал.

– Я ничего не воровал… Нет.

После этих слов в ход пошли шлепки по щекам, пендали и прочие нехитрые инструменты подавления воли пленного. Его не били, над ним издевались. Я не участвовал, стоял сторонним наблюдателем. Вскоре смотреть на страдания хорька мне надоело, пришлось вмешаться. Протиснувшись к нему, схватил его за куртку и, как следует тряханув, сказал:

– Ты где живёшь?

Он ответил, что на улице Черепановской, за стадионом. Соседний район.

– Сюда больше не приходи. Если случится кража, я тебя в школе найду. Понял?

– Да.

– Давай, сука, вали!

Для разгона я отвесил ему толкающий пендель и освобождённый хорёк с облегчением покатился прочь.

Мы заулюлюкали, он побежал. Башковитый и Дима хотели его догнать и навешать ещё, – бегущий от тебя всегда будит в тебе инстинкт волка, – но я их удержал:

– Бросьте. Пошли лучше к кинотеатру или в парк.

Выбрали кино. Денег ни у кого не было, надеялись на бутылки и удачу. Кино прицепилось ко мне сладкой слабостью. Если раньше там, где я жил – за городом, в посёлке был всего один зачуханный кинотеатр, в котором я появлялся крайне редко, предпочитая живое общение с друзьями душному, тёмному храму визуального искусства, то в Москве я стал фанатом кино. Когда в столице разрешили видеосалоны, меня накрыло волной лихорадки – погони за новыми шедеврами (ощущениями) из-за океана (конечно, не такими уж и новыми они были: к нам их хиты попадали со значительным опозданием). И среди этого западного коварного разнообразия фильмов мне больше всего нравились ужасы. Но стоил сеанс видеосалона дорого – целый рубль, а сходить в обычное кино для нас – 10–20 копеек.

Бутылок пустых в это позднеосеннее время года стало меньше, алкаши переместились из подворотен, парков и лавочек в уютное тепло алкопритонов.

Не теряя надежды, мы бодрым шагом спешащих на смену рабочих пошли к кинотеатру "Юность" – ещё один монумент сталинской эпохи. Большой, просторный, украшенный лепниной и статуями героев труда с лицами устремлённого в будущее комсомола, но неуклюжий кинотеатр страдал недостатком окон и старческой дряхлостью: штукатурка с его боков обваливалась после каждой зимы, несмотря на косметические усилия ленивых ремонтников. Коричнево-бежевая оболочка стен скрывала начинку из трёх залов – красного, синего и малого зелёного. Мои внутренности и желудок, как второй мозг, работающий на эмоциях, а не на фактах, изнывали от томного предвкушения праздника. Но ему пришлось повременить: как только мы вывернули из-за угла на нашу улицу, то столкнулись нос к носу с компашкой пацанов младше нас по возрасту. Чужих! Прям сегодня день сбора урожая какой-то.

Я их знал, естественно, тоже по школе. Учились они на класс ниже и считались хулиганами, мелкими подонками и жестокими говнюками. Мне же о них довелось узнать три недели назад, когда они вот так же, как сегодня, забрели в наши владения. Тогда я гулял один: выгуливал свою собачку Зину. Мама купила в позапрошлом году маленькую собачку, похожую на левретку, но беспородную сердитую трусиху, которую я и моя мама очень любили. Я вышел из подъезда (собачка на поводке), и, сделав несколько шагов, очутился на лужайке: тут-то они ко мне и подкатили. Та же компания, что и сегодня – рыжий (по фамилии Крещёный: мне он почему-то напоминал опарыша, весь такой рябой, непромытый, неряшливый); блондин, почти альбинос, вечно улыбающийся придурок; крепко сбитый, кудрявый (имени его я не знал, назвал про себя – Плотный); и самый мелкий с вздёрнутым носом. Меня окружили, чего-то кричали, кружились, в общем, веселились. Не испугали, а разозлили. Ближе всех стоял альбинос, его-то я и прихватил.

– Вы охерели, гомики! По е*алу настучать?

Они в смех. До сих пор не пойму, что их так развеселило. Я держу альбиноса за шкирман (поводок натягивается на запястье, Зинуся суетиться под ногами – неудобно, блин), он – меня, и его дружки встали вокруг. Это была наглость: они младше, не на своей территории, а значит, прямо-таки напрашивались на шиздюли.

– В рожу захотелось получить? Втащить тебе, а? – продолжал выспрашивать, давить словами я

– Ну? – сказал он мне, так с вызовом бросил своё ехидное «ну». Ах ты, я сразу успокаиваюсь и с таким ледяным спокойствием говорю:

– Дай-ка я сейчас собачку домой отведу и продолжим.

Альбинос, почуяв, как он думал, свою силу через мою слабость (а привязанность к маленькому, беззащитному четвероногому существу-другу для них слабость), отрицательно помотал стриженной головой и перестал улыбаться. В моём мозгу лопнула красная мина и я, не думая, сорвался в махач. Поводок я отпустил, и руки мои стали крыльями мельницы. Альбиносу я точно разок засветил, остальным не знаю. Удивительно, но вот моя ярость снова у них вызвала приступ клоунского веселья. Разбежаться-то они разбежались и закружились по кругу, но их Плотный заорал:

– Держи шавку, лови её!

Такая шуточка, понятая его идиотами дружками буквально. Они хотели схватить Зинуську и утащить от меня. Бог их знает, что бы они сделали, если бы им удалось мою собачку поймать. Вполне могли с ней сыграть в живодёрню. Вот тут я струхнул не на шутку. Раскинув руки, загородил мою собачку, ударил ботинком по руке, потянувшейся к лежащему на земле поводку, схватил Зинуську под мышку и заставил придурков убраться. Хохотать они так и не перестали, и мне пришлось ещё несколько секунд наслаждаться их кладбищенско-шапитошным карканьем и моим заячьим сердцебиением.

Сегодня мы встретились снова. Нет, и раньше я их, а они меня видели в коридорах школы. Просто школа и улица совершенно два разных мира со своими правилами поведения. Например, если в школе я выживал, держал оборону, то на улице с теми же самыми ребятами из элиты нашего класса я общался на равных… ну почти на равных. То, что было в школе, меркло вне её стен, теряло часть своей актуальности и, наоборот, то, что происходило на улице, в коридорах школы отходило на второй план и казалось произошедшим давным-давно и не с тобой. Может быть потому, что в школе мы были вынуждены носить форму и разительно отличались от себя самих вне её стен? Не те персонажи и с другой историей. А? Из сна в сон. И всегда в кошмар. Малолетние оборотни. Загрызут и имени не спросят.

Мы сцапали этих клоунов. Да они и не пытались бежать. Отвели их к котельной. Месть? Всё же они здорово меня тогда достали, когда попёрли на Зинуську. Нет. Ни бить, ни опускать их мне не хотелось. Желающие оторваться на шкурах клоунов у нас в компании и так найдутся.

Их поставили в линию у стеночки. Бразды правления принял Дима. Он и начал их обучать, подавать пример брату и нам, как следовало с пленными поступать. Они сегодня не смеялись. Настроение что ли плохое? Хе.

– Чё вылупился? Карманы выворачивай. – Дима лютовал. Он пошёл напролом и привязался к Плотному, правильно определив его за их лидера. Молодец, не ошибся.

Плотный замешкался и получил в зубы. Димон ударил без замаха, чтобы поторопить, а не вырубить. На клоунов сразу надвинулись остальные. Запахло массовыми люлями. И Плотный, не будь дурак, вывернул карманы куртки. Пусто. Крошки-бумажки.

– Теперь штаны. – Дима отвесил фофан ему по лбу.

Долгожданная добыча – пара пятачков, серебристый, совсем новенький гривенник и пятьдесят копеек одной монетой. На билеты для всех не хватит, но есть ещё и другие.

Башковитый и Еврей набросились на рыжего Опарыша. Квадрат и мой друг Антон Шавырин (он тоже в тот раз был с нами, хотя обычно предпочитал держаться от таких дел в стороне) выкрутили руки моему альбиносику. Елисею достался курносый панк. Накидали им тумаков с влажным гарниром. Урыли и выпотрошили из них все деньги. Набралось аж рубль тридцать. Пожелав им – клоунам, питаться одним говном, на прощанье каждому пробили в душу и отпустили. Вы не поверите, но эти черти, отбежав метров пятьдесят, взялись за старое. Запрыгав горными козлами, стали орать и ржать. Пихались, что-то кричали (не нам, а так, сами себе), будто совсем и не расстроены были таким грубым обувалом с люлями. Мороз по коже от таких подонков. Ничего не заставит их расстроиться, пойти на попятный, остановиться. Лучше в их потные крысиные лапки к ним не попадаться. Я это приметил, так как ждал чего-то подобного. Остальные наши послали их дружно в мужзду и перешли к дележу.

Да, братцы, скажу я вам: деньги портят людей. Начинающие жить так же падки на эти символы современного мира, как и взрослые. На моё предложение поделить всё поровну, пацаны дружненько ответили отказом:

– С хрена ли? – Дима сердито зыркнул на меня. – Всё что моё – моё.

– Так мы же вместе хотели в кино сходить, – наивно напомнил я. Эх, даже стыдно вспомнить. Детская непосредственность. Пора бы и повзрослеть, Дима.

– Ну, я и схожу с Еликом, а ты, как хочешь. – Намёк прозрачен: с братом делиться не в падлу, а со мной – "С хрена ли?".

Квадрат кинул Антона. Зажал в кулачке двенадцать копеек и не захотел отдать долю напарнику, который держал руки белобрысому клоуну, пока Квадрат по карманам шарил.

– Пошёл ты! – разорялся Квадрат.

– Млять. Отдай!

– Отсоси, дипораст.

Антон зашёл со спины. Драки не вышло, получилась борьба стоя. Антон взял тощую шею Квадрата на стальной захват. Неприятная штука: у Антона были сильные руки выходца из деревни, правда, во втором поколении выходца, что несколько уменьшало силу мускульного воздействия плохо тренированного полевыми работами тела. К счастью, оставалась у моего друга широкая крестьянская кость, доставшаяся ему от мамки, а значит, Квадрату пришлось не сладко. Мало. Я болел за Антона и знал, что тому надо было меньше суетиться, а просто дать Квадрату хорошенько в нюх, чтобы из его слабой сопелки хлынули не только зелёные сопли, но и показались бы косички красных ручьев. Упустил друг своё счастье – упрямый Квадрат не сдался. Пришлось Антону уступить. Он вышел из короткой потасовки победителем, но денег так и не получил, а всё потому, что проявил недостаточную твёрдость и излишнюю терпимость.

Стальной зажим разжался, Квадрат отскочил к трубам, матерно залаял, а Антон махнул на него рукой и подошёл ко мне. Остались пять счастливчиков с деньгами и двое – нищих и неловких. Никто из этих рыл ни за чтобы не поделился с нами. Не Еврей же расщедрился бы или то же довольный Елик.

Компания разделилась на хозяев жизни с деньгами – власть имущих и неудачников – нас. Пятёрка «буржуа на день» пошла в "Юность", а мы с Антоном отправились на стеклянную охоту – за бутылками. На душе было паршивенько, как после осеннего дождика, промочившего и простудившего: только болело не горло, а душа.

По улице прямиком до проспекта. Перешли на другую сторону: причём я как законопослушный, напоказ, гражданин заставил Антона дождаться зелёного света. Вообще-то мы хотели пойти на стадион, но неизвестно по чьей прихоти оказались у заводского ДК "Альбатрос". В нём был свой видеосалон на третьем последнем этаже, в убогой комнате-зале на двадцать пять человек, и стоил сеанс не так много – всего восемьдесят копеек, которых у нас не было, но мы всё равно поднялись наверх к салону, чтобы хотя бы полюбоваться сегодняшним расписанием фильмов. И то хлеб!

16:00 – Звёздные войны 5 (фантастика).

18:00 – Охота на двуногих (боевик, ужасы).

20:00 – Ночь страха (ужасы).

22:00 – Черная Эммануэль (эротика).

Я смотрел на название фильмов, слушал доносящиеся крики и выстрелы из-за двери салона, вспоминая последний раз, когда я ходил на видео. Полторы недели назад я вместе с Квадратом насобирал бутылками на визуальное шоу, прикатившее к нам из самой Америки контрабандной кассетой. Пошли мы с ним сюда, в ДК. Во-первых, здесь сеанс дешевле на два гривенника, а во-вторых, шли ужасы “Ночь страха”. Кино про вампиров, любовь, дружбу, предательство и страх. Отличный фильм, смотрелся на одном дыхании. Под самый конец, когда до титров оставалось десять минут, Квадрат засобирался домой. Необычность его поведения в обстоятельствах просмотра увлекательного ужастика была им объяснена тем, что уже поздно (действительно стрелки часов приближались к 20:00) и его дома ждут. На все мои уговоры Квадрат упрямо вертел маленькой головой. Проявив своё фирменное козлиное упорство, он покинул поле боя. Да хрен бы с ним: он не увидел главного. Сколько бы он ни говорил, оправдывая свой побег, что всё ясно, смотреть дальше не интересно, мне было понятно – Квадрат сбежал не к мамочке смотреть “Спокойной ночи малыши”, а по-настоящему струсил. Напугали его разборки с вампирами. Он бы в таком детском малодушии никогда не признался, а я и не собирался его уличать. Внутренне лишь посмеявшись над ним, я углубился в сопереживание событиям, разворачивающимся на экране.

О поведении Квадрата я вспомнил дома, когда мать ушла на работу, а отчим где-то халтурил, в очередной раз, за городом и поэтому дома я остался один на целую ночь. Тут-то ко мне в голову и полезли образы всякой нежити из фильма, казалось, обрастающее мясом прямо у меня под кроватью или под ванной. Меня пугала каждая тень, каждый шорох. За стёклами окон в темноте скрипели деревья, а мне чудилось, что это вампир пробирается на мой балкон. В подъезде хлопнула внизу дверь, моя отозвалась стуком – это они пытаются проникнуть в дом! Живые мертвецы пришли за моей кровью. Без включённого света, лёжа на кровати в одиночестве, вздрагивая от каждого случайного звука, страдал я недолго. Вскочив с кровати, за считанные секунды обегал квартиру, везде зажёг свет, уселся в кресло. Меня трясло, зуб на зуб не попадал. Хитрость со светом не помогла. Окна стали жуткими тёмными провалами; мне постоянно казалось, что на меня снаружи кто-то смотрит. Ещё чуть-чуть и вампиры ворвутся, схватят меня, высосут кровь. Я очень боялся умереть. Темнота. Страх. Душевная болезнь. Так и свихнуться можно.

Вспомнив, как я могу защитить свою шею от клыков вурдалака, пошёл в прихожую к трюмо, в ящичках которого мать хранила свои украшения, косметику и прочие безделушки. Там же, насколько я помнил, у неё хранился крест. Простой деревянный католический крест – две коричневые толстые перекладины, внизу вертикальной белая вставка с надписью на латинице. Найдя крест, зажал в кулаке, вернулся в комнату. С час или два сидел на кресле. Мой страх никуда не делся, крест не смог меня излечить от него. Но боялся я теперь по-другому. У меня появился шанс выжить. Как говорил главный герой фильма, он же древний вампир: “Главное верить, что крест может подействовать”, – в противном случае, он всего лишь кусок мёртвого дерева в руках неудачника. Проверять силу своей веры у меня не возникало ни малейшего желания. Судя по тому, как я страдал, крест мне бы в любом случае не помешал. Так атеисты становятся ревностными верующими. Рецепт – страх и ещё много страха и опять страх, острое желание жить – запекать на протяжении ночи да самого рассвета и на выходе получаем блюдо под названием – ‘’Вера во что хотите’’.

Не выпуская креста из рук, из кресла я переместился на мамину кровать. Лежал, смотрел в потолок, слушал. Дрожал как последний осенний лист на холодном ветру. Иногда, примерно через каждые десять минут, пытался закрывать глаза. Становилось хуже. На меня сразу наваливались образы нежити – вампиры скрипели половицами на кухне, ворочались под моей кроватью, подходили ко мне всё ближе, ближе, ближе… Я не выдерживал и открывал глаза. Со страхом я, опираясь на поддержку ритуального предмета церковных обрядов – креста, пытался бороться. Старался себя убедить, что вампиров, на самом деле, не существует; что всё это морок моей воспалённой фантазии: для этого даже засовывал крест под подушку (далеко от себя я его не рисковал класть, он должен был лежать на расстоянии хвата, в зоне досягаемости, чтобы в любой критический момент я им мог воспользоваться). Ничего не помогало.

Последний раз со мной случилась подобная душевная истерика, когда я впервые посмотрел “Чужой”. Правда, было одно существенное отличие. Тогда, после того как я вернулся с видеосалона, переполненный кипящими впечатлениями и страхами, дома меня встретила мама, которая осталась той ночью со мной, так как не дежурила. Страх меня мучил, мучил и домучил. В тот раз я, как маленький, попросился к маме под бочок. После недолгих препирательств она согласилась пустить меня к себе. Только после этого я смог заснуть. Случай с “Чужим” стал последним рецидивом младенчества, отныне обращаться за помощь к маме, в случаях приступов моей паранойи, я не мог.

Сейчас же я дома остался один, ждать помощи неоткуда. Время замедлило свой бег, его стремительно бегущая река загустела в вязкий сироп. Рассвет приходить не спешил. Тягучую тьму начали сменять предрассветные сумерки тогда, когда я уже вплотную приблизился к мыслям о самоубийстве. Я не понимал этого, но, если бы пытка пульсирующим в моей голове кошмаром наяву продолжилась хотя бы час, всё могло кончиться куда хуже обильной испарины, выступившей под утро по всему моему телу. Став куском скользкого мыла, моя плоть начала источать из всех пор вонь молодого козла с характерным запахом серной отдушки. Зато ужас отступил: когти его, глубоко вошедшие в мою душевную ткань, перестали меня терзать. Факел в руках палача был затушен в холодной родниковой воде пробуждения.

На улице посветлело, и моя грудь освободилась рассветным кашлем от последних ядовитых испарений моей личной “Ночи страха”.

Мы с Тошкой, насмотревшись на запретный плод расписания видеосалона, сглотнув ментальные слюнки, вышли на улицу. Потемнело, или лучше скажу: здорово посерело. Зажглись фонари и цветные лампочки светового оформления городских улиц. Эти световые букеты, звёзды, полосы, монтировали на бетонных столбах освещения со стороны проезжей части. Красный цвет превалировал над жёлтым и зелёным. Нам было скучно, и я предложил:

– Тошка, давай скрутим пару ламп.

– О! Давай! Лезь.

Съехал с темы добровольца электрика Антон, любезно предоставив мне реализовывать в жизнь мою же идею. На столб я залез легко: Антон мне только немного помог, вначале подтолкнув под задницу. Пользуясь шарфом, как предохранителем от ожогов, я, скрутив штук пять цветных ламп (ничем от обычных домашних они не отличались, просто стёкла их были замазаны разной краской), спрыгнул на асфальт. Две лампы отдал Тоше (мне не жалко, я не жадный), а три, как добытчику, оставил себе. Недолго думая, мы их расхреначили тут же, о стену ДК.

Звук, с которым они лопались, одаривая мокрый холодный тротуар дождём искрящихся осколков – острых лепестков, меня восхитил, а Антона и подавно, превратил его на минутку в закоренелого малолетнего преступника. Захотелось повторить, что мы быстренько и замутили, набив уже с десяток лампочек по карманам. Сколько-то мы там разбабахали и решили сменить позицию обстрела. Это нас и спасло. Мы отошли к разграбленному нами столбу, достали по паре лампочек каждый, приготовились и… За нашей спиной притормозил автомобиль, хлопнула дверь, сердце ушло в пятки. Оборачивался на короткое – "Эй!", – я целую вечность. Уверен, что таким же затянутым во времени поворот показался и Антону.

Нас ждали менты. Целых две штуки.

– Совсем обнаглели эти подростки… Что, ребята, развлекаетесь? – Они подошли к нам вплотную. Мы и не думали бежать.

– Это не мы. Нас взрослые ребята заставили! – с удивлением я понял, что эти две детские фразы-отмазки только что сам пропищал. Фантик, епть.

Антон врубился сразу, поддержал:

– Да-да. Пригрозили, что побьют.

Второй мент – в усах, потёр лоб и спросил простую, самую очевидную, бросающуюся в глаза вещь:

– И лампочки они вас заставили бить?

Я рискнул. Вдруг они не видели, как мы их хлопали. Время-то было, и они точно не сидели на нас в засаде; патрулировали улицы, заметили, что звезда обглодана, и подростки рядом с лампами, а уж потом приметили битые результаты нашего веселья.

– Не. Это они сами бросали.

– Точно, мы только подавали им. – Молодец Антон.

– Хм. Где живёте?

– Там, – я махнул в сторону Цементной.

Усатый спросил:

– Вы этих взрослых ребят знаете?

Неужели поверил? Хорошо, когда радостно на душе, друзья!

– Нет. Не наши. Пришлые, – выпалил я.

– Они с цепями, в клёпках. Как вас заметили, сразу убежали, – отжёг Тоша. Дважды молодец.

– Металлисты? – От нашей лжи старший мент подтянулся и заинтересовался. Может, это что личное у него? – Куда они пошли? – Одно время бытовало мнение, что металлюги – это сила. И пока этот миф не развеяли кулаками мускулистые любера и обычные сермяжные гопари, менты уделяли кустарно клепаной субкультуре особое внимание. Мы их предубеждением попользовались, слегка.

Мы дружно показали влево, в сторону маленького парка-аллеи, за троллейбусным парком. Повезло. Могли ведь в разные направления предполагаемого побега металлюг ручонки протянуть. Проявили редкое радушие, наши маленькие мозги настроились на одну волну и выдали ложь, похожую на правду.

Менты перебросились между собой парой слов и укатили ловить мифических злых пришельцев в клёпках. Ура! Мы их, а не они нас нашлёпали. Пора было давать стрекоча, что мы благополучно и совершили. Остановились мы только у школы. В наших карманах лежали лампы. Менты не озаботились конфискацией, а мы, недолго думая, отпраздновали наше спасение от детской комнаты милиции, разбив оставшиеся стеклянные снаряды о фасад школы.

– Зайдём? – предложил Антон.

К тому времени совсем стемнело и было, наверное, около семи. Но даже в такое время школа ещё не закрывалась. Занятия кончились, окна темнели, отражая огни фар проезжающих по проспекту автомобилей; светились лишь коридоры и окна спортзала – там кто-то чем-то занимался.

– Чего я там не видел в этом дурдоме?

– Водички выпьем из фонтанчика. В горле совсем пересохло, – обосновал Шавырин.

– Ладно, – согласился я без особого энтузиазма, будто предчувствовал.

Деревянная тяжёлая дверь – в таких вертикальных планках – толстой пружиной ехидно пропела – "мир вашему дому", – отвалилась в сторону, и мы проникли в бесплатный цирк, вымерший на ночь после представления. Вестибюль погружён в тень, гипсовый бюст Ленина прячется в углу, из коридора высунулся жёлтый кинжал света и замер, указывая на нас, говоря, что вам здесь мальчики уже или ещё не место. А мы, изображая баранов, впереди Тоша, я позади, тупо прёмся на остриё этого света. Поворачиваем налево к столовой, где живёт в железной чаше, на ржавой ножке трубы, фонтанчик, вечно заплёванный и вечно заваленный размокшей бумагой в чернильных разводах – и опа! Кого же я вижу!? У подоконника стоят братки из Антошиного класса – Дивов и Гринько. Каста школьных хулиганов без них была бы точно не та. Дивов с немытыми длинными волосами вроде бы белыми, а на самом деле жёлтыми, какими бываю пятна никотина на пальцах, широкоплечий, кисти тяжёлые, обезьяньи, хриплый, как ворон. Гринько, толстый, жирофабрика, тоже светленький, с двойным подбородком и тройным животом, соперничающим своим размером с жопой. Кого я не был рад сегодня видеть, после встречи с ментами и кидка дворовых на кино, так это этих двух неандертальцев. Впрочем, одеты они были получше меня. Дивов в коричневой кожанке, на косолапых ногах говнодавы, толстяк в приличном спортивном костюме (тоже мне додумался из себя лыжника строить, долбожор) и белых кроссовках.

– О, зашибись! Кого мы видим! Антон-гандон собственной персоной.

Антон сник, засуетился. На него стало жалко смотреть. Меня эти термоядерные прыщи не удосужили своим вниманием. Привычная им добыча будоражила их плоские мозги. Ноздри расширялись, клыки наползали на мокрые губы.

Дивов засадил смачный шлепок промеж лопаток Тоши, а Гринько довольно урча и наползая, как мутантская гусеница, схватил его за шкирку и не давал судорожно вырывающемуся телу продолжить путь к фонтанчику. Поистине фанатичное стремление проявил мой товарищ Тоша. Ему бы повернуть назад и ходу из школы, а он упорно продолжал буксовать под непристойные комментарии о его мужских способностях этих двух пещерников. Мозги у Антона отключились, предохранители перегорели и теперь он соображал не больше, чем обоссавшаяся от страха полевая мышь, угодившая в лапы к разбойнику коту.

Что мне оставалось делать? Дима Кашин спешит на помощь! Я подскочил к Антону, ввинтился-вбурился между его спиной и хулиганами со следующими словами:

– Отвали! Оставьте его.

Я не толкался, я отпихивал. Защищал. Такой манёвр всегда срабатывал: особенно он хорошо работал, когда приходилось защищать признанных мускулами школы отщепенцев и новичков. Антон был новичком, а от меня таких смелых действий никто не ждал. Планктон и те, кто не принадлежал касте, в таких случаях предпочитали держаться в стороне и с тайным облегчением (фу, хорошо, что не я) и явным любопытством наблюдать за унижением пускай и их приятеля. Никто на такие кидки не обижался. После окончания ритуала макания в дерьмо, дружба того, кого истязали и того, кто наблюдал, продолжалась. Что уж говорить о посторонних, для которых ты был просто частью декорации к их школьной жизни.

Что скрывать, мне нравилось защищать тех, кто слабее меня: пусть и в качестве элементарной вежливости я так и не дождался от моих подопечных и капли благодарности. Наоборот, потом они наглели и воспринимали как должное мои действия, считая, что это я им обязан! Тянули и звали меня при любой возможности в такие замесы, которые сами и замутили, но разруливать не хотели. Мне иногда казалось, что это я учусь в интернате для слабоумных, а не мои соседи по улице. К хренам, не за этим я лез в драку – я защищал их в погоне за справедливостью.

К моему стремлению к торжеству добра в отдельно взятой точке пространства, в наборе с приятным (! редкое для меня чувство) возбуждением всегда обнаруживался побочный эффект реакции на мою смелость. Те парни, у которых я отнимал добычу, впадали в ступор. Со стороны мне казалось, что им становилось не по себе – не так, когда их за суходрочкой в ванной застукивала мама, но что-то похожее, родственное. Может, мне это просто казалось, но они, не ожидая, что к их жертвенному агнцу придут на помощь, теряли весь свой пыл, становились растерянными и не знали, что им делать дальше. Во! Мне пришла в голову ещё одна мысль, возможно объясняющая их поведение – нас так учили. Что я имею в виду? По телевизору постоянно гоняли фильмы про наше доблестное боевое прошлое; в школе бубнили про взаимовыручку; советские книги подтверждали информацию, получаемую из первых двух источников. Вот и получалось, что нас программировали на определённое восприятие тех или иных событий, пользуясь нашим общим генетическим славянским фундаментом. Герои всегда приходили на выручку своим боевым товарищам, подвергающимся насилию женщинам и детям. И как бы в то время большинство из нас не стебалось над дряхлеющей на глазах идеологией, уважение к защитникам было записано у ребят на подкорке. Для них такая форма взаимодействия с агрессивной клеткой социума означала почти что высшую силу. На следующий день, да что там, через час эти мгновения гипнотического прозрения ими забывались и меня могли начать прессовать так же, как и других (вообще никакой разницы), но тогда, когда я выступал как защитник, наступал миг моего торжества.

Гринько отпустил Антона, вяло толкнул. По инерции Дивов отвесил ему пендель – не попал, скосил и его мысок бутсы заехал мне в ляжку. Больно. Даже очень. Важно было не показывать виду, и я его не показал.

– Пойдём, – сказал я Антону, как назло, застывшему теперь, когда всё кончено истуканом посреди коридора. Когда его травили, он рвался вперёд, отпустили – застыл. Мля, ну не тормоз ли? Моему лучшему в ту пору другу явно не хватало смекалки. Ну что тебе ещё тут высматривать-дожидаться, спрашивается? Новых трындюлей?