Текст книги "Големикон"

Автор книги: Денис Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Да, вот что бесплатная кружка выпивки делает с человеком… – рассмеялся дальний дядюшка Прасфоры. Кельш не обратил на него никакого внимания, с пристрастием изучая письмо – хирурги препарируют лягушек и то не так тщательно и трепетно, как старался рассмотреть каждую букву отец Прасфоры.

– Эй, там все хорошо?

Анабиоз Кельша продолжался еще с минуту. Потом хозяин «Ног из глины» опустил письмо, потер глаза, промокнул фартуком вспотевший лоб и сказал:

– Все просто отлично, – для уверенности, Попадамс еще раз взглянул на письмо. – Все просто, просто отлично. Только скажи мне, насколько хорошо ты помнишь всех наших родственников? И, кстати, а где Прасфора?

По дороге девушка задержалась. Совсем не собиралась останавливаться, спешила по неумолимо осенним, притухшим улочкам. Сменялись таблички с названиями: «Тминная улица», «Мускатная улица», «Табачный переулок». И тут Прасфора совершенно случайно опустила глаза вниз – остановилась, увидев зажавшегося в угол и мяукающего рыжего котенка. В больших глазах того мерцало сущее непонимание.

Попадамс улыбнулась и наклонилась к нему.

– Ну и что же мы тут делаем, а?

Котенок, ясное дело, мякнул, вроде как сообщая: «да сам не знаю».

Прасфора подняла его, схватив под передние лапы – тот сосиской повис в ее руках. Девушка поднесла его к себе, поводила носом около его мордочки, играясь. Потом по нормальному взяла на руки и стала тискать, поглаживая. Шерсть была мягкая и ухоженная, котенок, судя по всему – явно домашний.

– Ну и как же тебе угораздило тут оказаться, а?

Ответ пришел откуда не ждали – даже не от котенка. Из-за угла выбежало несколько разгоряченных подростков, яростно ища нечто глазами и пререкаясь. Котенок, подумав, видимо, что он черепаха, попытался спрятать голову в несуществующий панцирь.

Девушка сложила два и два.

– Дай мне спички! – махал руками один из детей с растрепанными волосами. – У меня точно получится!

– Да ни разу! Ты что, думаешь, что раз я не смог, то ты вот так сможешь?!

– А я его нашел! – закричал третий. – Вон он!

Вся компания взглянула на Прасфору с котенком в руках. Тот жалобно мяукнул.

– Ну все, тебе крышка, – сквозь зубы потянул второй и тут же поправился, вспомнив о Попадамс. – А вернете нашего котенка? Он, подлец, постоянно бегает.

– От спичек? – уточнила Прасфора.

– Эм… да это мы так! Поделить никак не можем. Спички две, а нас трое, ха-ха.

Последнее вышло слегка нервным.

– А, ну ладно, – пожала девушка плечами, подходя к детям.

Мальчишка ликовал. Повернулся к друзьям, выпятил грудь вперед, источая гордость, ощутимую за версту. Протянул было руки, чтобы принять непокорное животное, но вместо это получил пощечину от Попадамс – не слишком сильную, так, на полпинка, но все равно заревел.

– И вот даже не думайте, ясно вам? По глазам ведь вижу.

– Девчонка! – засмеялся тот друг, что пытался выклянчить спички. – Его избила девчонка!

Под звонкий хохот, Прасфора пошла прочь, не выпуская пригревшегося на руках котенка. Она не была бы собой, если бы, отойдя совсем немного, в голове не скрипнула предустановка, заставившая подумать – может, не стоило? С чего она взяла, что они вообще над ним собирались издеваться? Нет, ясно, с чего, но вдруг все оказалось бы не так?

Потом девушка посмотрела на котенка. Мысль вроде бы растаяла – как это всегда случалось с комплексами, не до конца. Осадок забился в щели сознания, делая предустановки еще прочнее.

Траекторию Попадамс пришлось сменить.

Бордовая черепичная крыша бросала на брусчатку густую тень, словно накидывая на дом маску таинственного незнакомца. В этой тени утопала вся бакалейная лавка «Жив-сыт-здоров», из-за танца света казавшаяся фигурой черного ловеласа. С балкончика второго этажа, вопреки всем представлением, свисали не орхидеи, а… помидоры, которых, видимо, не волновало, что пришла стойкая, неотдираемая осень – они все еще плодоносили.

– … и тогда я решила добавлять эту алхимическую настоечку еще и в горшки с помидорами. Ох, как растут! А базилик, а? Все подоконники ими уставили, и не только снаружи, но и внутри! – жена хозяина, болтавшая уже неприлично долго, показал рукой на отливы под окнами, заставленные горшками с пушистым фиолетовым базиликом.

– Во сколько, говорите, должен вернуться ваш муж? – попыталась порвать порочный круг Прасфора, начинавшая уже и замерзать в ласкающей своим холодком тени.

– О! Так я не знаю, но точно скоро, скоро. Давай я пока расскажу тебе…

Даже после минуты разговора с внезапно снизошедшим с небес божеством женщина уже бы общалась на «ты» и делилась тысяча и одним секретом домохозяйки. Удивительно, но гипотетическое божество пару советов точно зафиксировало бы.

Попадамс совсем не собиралась заходить в «Жив-сыт-здоров», были лавки куда ближе, с куда более молчаливыми хозяевами. Но девушка знала – здесь маленького котенка примут, как надо. Не ошиблась – жена хозяина растрогалась, забрала рыженького котика в дом, обещая пристроить его. Котенок на прощание лизнул Прасфору в нос.

– Ну прямо взрослый зверь, – потискала она его. Он не понял, конечно. Хотя с животными обычно и говорят просто для того, чтобы успокоить себя. Иначе смысл?

Жена хозяина вернулась, и вот тут началось.

Прасфора попыталась не обращать особого внимания на болтовню женщины – сделать так, чтобы слова стали фоновым шумом. Это почти получилось и почти помогло, но град информации сыпался такой, что пробило бы любое сознание, даже твердое, как кремень. Именно поэтому, назойливые домохозяйки – самое страшное на свете оружие.

Но внезапно Прасфора Попадамс услышала легкий грохот, словно бы на самой тихой громкости включили землетрясение. Сначала девушка не придала этому особого значения, но потом обернулась и увидела хозяина бакалейной лавки, радушно машущего рукой. За ним, с коробками в руках, шагало штук пять големов.

Големы из коричневой глины, метра два-два с хвостом каждый, были похожи на людей – то есть, базовый комплект «палка-палка-огуречек» оставался тем же, но без очертаний частей тела. Никакой шеи, головы привычной формы и, конечно, ушей. Истуканы скорее напоминали глиняные фигурки, тело вместе с головой у которых – единая раздутая вширь торпеда. В руках и ногах големов на остывающем солнце мерцали рубины, еще два таких же сияли вместо глаз, и один – в груди. Они позволяли потокам магии, подобно крови, циркулировать по телам глиняных истуканов, приводя их в движение: големы шагали, будто бы марионетки с ниточками, за которые дергал неведомо кто. То есть, конечно, дергала магия сама по себе – но для большинства она и оставалась тем самым «неведомо кем».

Хмельхольм был родиной големов, а големы – Алхимическим Чудом.

Так уж вышло, что алхимики всех семи городов однажды решили —Чудесами можно называть четыре вещи, на тот момент еще не существовавшие: Голема, Философский Камень, Искусственного Человека и Эликсир Вечной Жизни. Ну а потом, пошло-поехало – алхимия поскакала вперед семимильными прыжками атлета-чемпиона, и первым созданным Чудом стал именно Голем. Здесь, в Хмельхольме – точнее, в горной его части, – создали каменного исполина, суставы которого для прочности скрепили воском и металлическими пластинами. Через несколько лет, когда големы уже не пугали и не мозолили глаза, в жарком приморском городе Златногорске алхимик Фуст создал Философский Камень. Вещичку, правда, конфисковало Правительство, зато теперь именно это Алхимическое Чудо снабжало все семь городов золотыми монетами с выгравированной буквой «Ф», или просто, как их называли, философами. Отшлифованные камни с тех пор сыплются сквозь огромную стеклянную трубу в башне Правительства, обращаясь в золотые монеты, и мерцающей рекой стекают вниз…

Искусственный Человек и Эликсир Вечной Жизни еще маячили на грани мечт и фантазий, зато в магазинчиках прекрасно чувствовали себя Эликсиры Молодости, этакие средства для оттягивания старости, хотя бы внешне. И гомункулы – существа из красно-розовой жижи с глазами навыкат, постоянно меняющие форму, способные отыскать человека по магическому следу. Как гончие, но надежней и отвратительней. До Искусственного Человека им тоже было далеко – ни то слово.

Замахавший рукой хозяин бакалейной лавки сперва казался слегка размытым. Прасфора, ничего еще толком не разобрав, смущенно кивнула в ответ, понимая, что застряла надолго – бакалейщик не уступал в разговорчивости совей жене.

– А, Прасфора! Извини, что заставил ждать, но я вот тут… – мужчина показал рукой на грузно шагающих в лавку големов, несущих деревянные ящики с торчащими пучками зелени и клубнями картофеля.

– А что с поломанным големом? – вскользь уточнила жена.

– У вас сломался голем? – удивилась Попадамс. Это случалось так редко, что воспринималось как солнечное затмение где-то в населенных аборигенами землях.

– Он совсем вышел из строя, – вздохнул хозяин. – Пришлось отправить его… эээ… на кладбище големов…

Женщина поморщилась и махнула рукой. О кладбище големов не любили говорить, как стараются не рассказывать детям о смерти их обожаемого домашнего питомца, закопанного теперь на заднем дворе.

– И…? – протянула жена, ожидая продолжения.

– Да, да, конечно, на днях я куплю нового, – издал усталый рык загнанного в угол тигра бакалейщик. – А сейчас, давай отпустим Прасфору, мне кажется, она хотела что-то купить, и стоит тут уже чересчур долго.

Тут случилось неожиданное. Один из големов внезапно затрещал, рубин в его груди треснул. Руки истукана мгновенно опустились, глаза-рубины погасли, и ящики повалились, треснув и высыпав все содержимое. Сам голем продолжил стоять, но уже неработающий, точнее, говоря с точки зрения жителей – мертвый.

Вот жена хозяина и взизгнула.

К счастью, Прасфоры, последующая часть балета окончилась быстро. Девушка забила сумку зеленью и отказалась брать картошку, потому что ее в «Ногах из глины» и без того некуда девать, за ней лучше зайти в другой раз, тем боле не хочется покупать то, что выпало из рук уже мертвого голема. Прасфора расплатилась золотыми философами, попрощалась и собралась уходить.

– Прасфора? – окликнули ее.

Девушка развернулась. Пялясь на нее во все четыре глаза (ну, ладно, газа было два, поверх – пара кругленьких очочков) в своем бесконечно длинном вязаном красном шарфе, около бакалейной лавки стоял Альвио, просто Альвио.

Прасфора тяжело вздохнула – этот молодой человек тоже входил в ящик Пандоры ее комплексов.

– Привет, Альвио. Какими судьбами?

– Такими же, какими все попадают в бакалейную лавку… за зеленью. Хотя, у меня появилась идея лучше, – засиял Альвио. – Как насчет посидеть где-нибудь и выпить что-нибудь? Так размыто говорю, потому что на твой выбор.

Его странно передернуло, и он скороговоркой добавил:

– Только не в «Ногах из глины». Ты там и так каждый день…

Какое-то время, Прасфора Попадамс и Альвио, просто Альвио, чего греха таить, встречались – ну, поигрались-поигрались и бросили, ни о чем, в принципе, не жалея. Не сошлись, не подошли друг другу, с кем не бывает. Они все еще общались, но набегами, как племена кочевников – раз в какой-то сумасшедший отрывок времени. При этом в голове Прасфоры все равно умудрялась гнойной бабочкой порхать мысль о том, что в присутствии Альвио нужно быть максимально… привлекательной, то есть вести себя не так, как обычно, а в разы лучше – хотя на деле это всегда выходит чересчур наигранно, неоспоримый факт. Так обычно происходит, когда человек все еще вроде как нравится, и глубоко внутри фантомная возможность второго шанса орет похлеще армейского генерала, заставляя вытягиваться по струнке, держать осанку так, словно позвоночник – водосточная труба или флейта, а манерам научился прежде, чем самостоятельно дополз от люльки до стола.

Проблема была в том, что Прасфора ни о каком втором шансе даже не думала. В ней просто срабатывала эта заморочка – вот и все.

– А почему бы и нет, – она машинально выпрямила спину, хотя и так не горбилась.

– Можешь так не беспокоиться насчет осанки… – опешил Альвио.

Позвоночник снова просел.

– Прости, оно… как обычно.

– Ничего нового, – улыбнулся Альвио.

И они ушли, так и не определившись, куда – такие решение лучше всего принимать по дороге.

Хозяева бакалейной лавки обменялись парой фраз, что-то хихикнули – ох уж эти проныры, везде видящие какой-то подвох – и, убедившись, что оставшиеся големы дотащили все ящики, двое схватили валяющиеся овощи и шагнули в дом, почти захлопнув дверь.

Остановил их Кельш Попадамс.

– Постойте! – крикнул он на бегу, не обращая внимания на мертвого голема. Когда отец Прасфоры бежал, казалось, что грядет катастрофа. – Прасфора же к вам заходила, да?

– Вот именно, что заходила. Ушла только что со своим… – он сделал обязательную для этого момента паузу, куда ж без этого, – другом.

Кельш затормозил – тектонические плиты словно кувалдой вбили на место.

– А, с Альвио, что ли? Дайте угадаю, они пошли посидеть и поговорить, а куда – не решили, но только не в «Ноги из глины», потому что, – он откашлялся, пародируя Альвио, – ты и так там слишком много времени поводишь?

– Браво! Слово в слово.

– Теперь их полдня искать придется, – вздохнул Попадамс и снова побежал. – Ну почему именно сейчас, когда нам прислали такое….

Тетушка Синтрия копошилась в желтом свете крохотной мастерской, где успевала совмещать все виды деятельности: от стирки и шитья до рисования. Она прожила долгую жизнь и не без причин считала, что учиться нужно всегда, а там, может, лет через -цать, какой-нибудь из навыков обязательно пригодится. Так и делала до глубокой стрости, так что теперь заведовала в горном Хмельхольме практически всем хозяйством – контролировала кухарок, швей… и, как начальник здорового человека, набирала кучу работы себе, никогда не просила большой мастерской – в маленькой, она говорила, все под рукой – и знала чуть ли не всех жителей города, просто потому что помнила, как они пешком под стол ходили, и как за ними гонялись разъяренные родители, клянясь наказать за очередную шалость. О шалостях этих тетушка Синтрия, тетушкой никому де-факто не приходившаяся, тоже знала и молчала. Что тогда, что сейчас.

Дубовая дверь скрипнула, нарушая рабочую атмосферу, окутывающую мастерскую тетушки Синтрии душистым мыльным пузырем. Она и правда развешивала всюду ароматные травы, чтобы чувствовать себя на свежем воздухе даже здесь.

Сухонькая старушка опустила на нос небольшие очочки, отложила нитку с иголкой и обернулась.

На пороге стоял мэр Кэйзер в рваном и местами прожженном мундире, испачканном липкой гадостью. Синтрия неодобрительно зацокала.

– Ты даже в детстве так не пачкался, – заметила она. – Все же не зря заранее занес мне другой мундир. Не стой в дверях, заходи, сейчас переоденем тебя. Я его подлатала и сделала даже лучше.

Мэра, как и большинство жителей Хмельхольма, тетушка Синтрия тоже помнила с детства. Кэйзер знал это, сам помнил ее – скорее не воспоминаниями, а смесью приятных ощущений, таких душистых, как травы под потолком, – и потому каждый раз чувствовал себя рядом с ней маленьким мальчиком. Раньше это ему нравилось. Теперь – равно наоборот. После всего случившегося…

Впрочем, мэр все равно позволял ей говорить с ним как угодно, пускай и как с ребенком. Слишком уж трудно было сказать что-то против – все равно как приехать к бабушке в деревню и отказаться от вкусностей, ругая себя за это до конца лета и ловя укоризненные взгляды хитрой старушки.

Кэйзер снял мундир. Ленту и прочую атрибутику мэр благополучно снял до того, как уничтожать кладку.

– Кидай в корзину, – подсказала тетушка Синтрия так, будто мэр первый раз явился к ней. – Потом постираем, подлатаем…

Старушка слегка трясущимися руками повесила мундир, над которым работала, на вешалку. Он казался чуть бархатным – с теми же золотистыми эполетами.

– Я добавила чуть больше золота, – объяснила она, взглянув на холодное лицо мэра. Холодное не от недовольства, а просто так, как всегда. – И не хмурься ты так часто, морщины появятся. Вон, посмотри на меня – старше тебя чуть ли ни в два раза, а лицо – как у молоденькой девочки.

Это было не враньем, а просто приукрашенной правдой – и не важно, сколько краски на нее ушло.

Мэр отошел за ширму, скинул грязную рубашку, надел новую – тетушка Синтрия обо всем позаботилась. Потом натянул мундир с брюками, тоже новыми.

– Ну вот, другое дело! – улыбнулась старушка, когда он появился. – Дай-ка я тут поправлю…

Она закончила, с довольным видом встав напротив.

– Спасибо. С этим, – он механической рукой показал на корзину с грязным бельем, – можете не торопиться.

– Разберемся, – прохрипела она. – Ты занимаешься своими мэрскими делами, я – своими.

Кэйзер ничего не ответил. Уже собирался уходить, как тут старушка схватила его за руку. Мэр остановился и повернулся.

– Кэйзер, – она никогда не говорила ему «мэр» и, тем более, «господин мэр». Он и не просил. – Скажи мне, что ты задумал? Я ведь, знаешь ли, слышу слухи… а когда что-то затевает мэр города, от них тяжело избавиться и спастись.

– Как вы и сказали, я занимаюсь своими делами, вы – своими.

– Кэйзер, – остановила она его. – Я не знаю, что ты затеял… но знаю, что твоему дедушке это бы не понравилось. И он бы такого точно не делал…

Мэр сам не понял, как произошло последующее, но внутри словно извергся вулкан, залив сознание магмой и затмив пеплом. Кэйзер и так постоянно думал о дедушке, особенно в последнее время, а теперь тетушка Синтрия зачем-то сказала эти ужасные, неправильные слова, и мэр почувствовал, как вновь давит на его плечи тень деда…

Он ударил старушку по лицу механической рукой. С такой силой, что та чуть не упала – еле-еле устояла на ногах.

– Я не он. Не надо сравнивать… – проскрипел он, тяжело задышав. Только теперь понял, что натворил. Посмотрел на рассеченную щеку тетушки Синтрии, на ее ошарашенные, но понимающие глаза и, ничего не ответив, вышел вон.

Поступки сейчас – мелочи. Узелки на идеальном полотне, просто мозолящие глаз.

Старушка протерла щеку алхимическими жидкостями, остановив кровь. Она не разозлилась, не обиделась на него – просто поняла, что нечто будет.

И, зная Кэйзера – будет обязательно.

Есть такие звуки, которые могут свети с ума – допустим, капающая с потолка в тихой комнате вода, скрежетание мела по доске или трущиеся друг о друга ржавые шестеренки. Звук, стоявший внутри гор Хмельхольма, мог довести до помешательства, с этим тяжело поспорить – но в то же время он завораживал, потому что источник его был невероятен.

Все здесь было невероятно, только вот спускающийся по широкой винтовой лестнице Кэйзер этого не замечал. Привык, как люди, изо дня в день проходящие мимо сидящего на подоконнике чудища перестают замечать и его.

Пока мэр Хмельхольма, приходящий в себя, спускался в просторный холл, вокруг грузным эхом сливались удары из шахт под горами и скрежетания механических вагонеток, доставляющих жителей из недр к нижним ярусам, от горы к горе. Шестеренки, движимые магией, питавшей их и позволявшей вращаться – как и любые шестеренки – крутились, приводя эти чудеса техники в движение.

А еще здесь гремели и топали големы – куда же без них. Спустившись, Кэйзер как раз прошел мимо парочки с ящиками в руках. Мэр задумчиво пошевелил пальцами механической руки золото-бронзового отлива, чуть испачканной кровью, и словно бы сыграл на невидимом рояле свои любимые, грустные и протяжные ноты: та-та-там-там….

Мэр поднял голову – на него смотрел голем на постаменте, огромный, в два раза больше обычного, с металлическими пластинами на суставах и на груди. Даже не планируя, подумал мэр, он сам пришел сюда, именно в это проклятущее место… Голем молча пялился в никуда, давя одним своим видом. Кэйзер почувствовал, как к нему тянутся липкие щупальца эфемерных воспоминаний, уносящих далеко-далеко – он позволил им коснуться себя и…

– Кэйзер? – в реальный мир мэра вернул шаркающий и чистенький Барбарио Инкубус. – Тебе надо меньше смотреть на Анимуса, вот что я скажу, он как-то отключает тебя от реальности.

– Барбарио, – мэр потер переносицу. – У меня все под контролем.

– Не спорю, – шмыгнул носом алхимик, все еще без сил шаркающий навстречу Кэйзеру. – О, новенький мундирчик! По-моему, тут больше золота…

– Что с тобой случилось? – не замечая его слов, спросил Кэйзер. —Обычно ты ходишь куда быстрее, и вид какой-то у тебя… не слишком рабочий. Даже глаза выглядят чуднее обычного.

– У меня случились твои просьбы и заботы! Я в жизни не колол яйца киркой, а только начало. Все это забирает столько сил, а я был так голоден… Чуть натюрморт не сожрал, когда вернулся!

Никто в здравом уме не стал бы разговаривать с мэром Хмельхольма в таком тоне и такой манере, но Инкубус не видел в этом ничего такого – оставим вопрос о том, был ли он до конца в своем уме, это не так-то важно. Просто алхимик незнаемо сколько лет проработал рука об руку с Кэйзером и считал его суровый взгляд из-под седеющих бровей не более, чем постоянно включенным защитным механизмом. Барбарио знал все, что знает мэр – просто потому, что в большинстве из этого участвовал.

Точнее, знал почти все. Некоторые вещи можно было понять, только взломав сознание мэра. А голова Кэйзера представляла собой адскую машинку, где запутаны сотни проводов, и никогда не знаешь, за какой нужно дернуть.

Мэр махнул рукой. Всегда размышлял строго в рамках прямолинейной логики – как идущее напролом войско. При этом мышление Кэйзера нельзя было назвать неподвижным или закостенелым, о нет, ни в коем случае – ум его был подвижен до ужаса, но покоился в каркасах четких и нерушимых, своих логических систем.

– Давай ближе к делу, – голос Кэйзера затвердел до состояния невозврата. – Потому что моя рука…

Чуть не сказал «в крови», но вовремя замолчал.

– Ой, да, да! – закопошился наконец-то дошедший алхимик. – Кхм, да где же оно… а, вот!

Алхимик вытащил склянку с насыщенно-красной жидкостью и передал Кэйзеру – тот с громким «хлоп» откупорил ее и выпил залпом.

– Я увеличил концентрацию молотого рубина в два раза, – проговорил Инкубус. – Надеюсь….

Мэр активнее зашевели механической рукой – маленькие шестеренки заскрежетали с новой силой. Кэйзер пару раз сжал руку в кулак. Потом вытер другой рукой кровь. Знал, что Барбарио заметил, просто промолчал.

– Отлично! – вскинул руки алхимик, но они тут же опали вялыми лентами. – Главное, чтобы не было никаких побочных эффектов…

– Их не будет, – улыбнулся Кэйзер почти по-настоящему. Эта эмоция была редкой гостьей на его лице. – Я себя отлично чувствую.

Он врал, конечно – его душа болталась на скрипящих и разболтанных шарнирах. И кто же тянул тетушку Синтрию за язык…

– Эээ, ну вот и славно. Я так понимаю, мне налаживать производство?

Мэр махнул механической рукой – ему явно нравилось это делать.

– Позже. Сейчас у нас есть другое дело.

– Мне готовить еще один балахон на смену? – уточнил алхимик.

Они дошли до вагонеточных спусков, что вели в глубокие шахты – мрак внизу рвало светом желтоватых магических ламп.

– Мы спустились достаточно глубоко, избавились от кладки… Теперь нам нужно браться за работу, Барбарио.

– Ты уверен, что хочешь… ммм… браться за работу именно там? Там нас может ждать…

– То, чего не можем ждать мы? Именно на это я и рассчитываю.

– Я хотел сказать – дурные воспоминания. Ну ты ведь понимаешь, о чем я. К тому же, нам бы не помешала помощь кое-кого третьего, но он…

– Он вернется. Поверь, я просто знаю.

– Ну-ну…

Кэйзер уже не слушал – отвел взгляд от шахт, мельком глянул на изнеможденного (но все еще круглого, надо сказать) алхимика, а потом повернулся и издалека посмотрел на огромного голема на постаменте. Теперь мэр видел его в полный рост. Воспоминания снова пошли в наступление, но Кэйзер лишь закрыл глаза, нахмурился и проговорил:

– Ох, дедушка…

Альвио сидел и зажигал в руке голубой магический огонек, тут же гася и вновь разжигая – излюбленная забава-антистресс всех волшебников.

Да, юноша был волшебником, но вот только профессия эта содержала в себе столько же чарующего и прекрасного, сколько профессия рудокопа – чистого лица и белоснежных подушек. Сама по себе суть магии не давала волшебникам творить ничего грандиозного с точки зрения… ну, веселого волшебства – зато зажигать магический огонек, лучше разбираться в работе магических приборов, в устройстве потоков магии, поглощать магические аномалии и усиливать пламя спички посредством (опять) магии – это пожалуйста. Всегда можно пустить незримые потоки на опыты и изобретения, но голова Альвио была устроена так, что скорее бы придумала велосипед в десятый раз, чем реактивный двигатель.

Они с Прасфорой дошли до забегаловки, которую сами хозяева называли «чайной» – под набухшей бордовым цветом черепичной крышей здесь росло столько зелени, что дом скорее напоминал оазис посреди городского пейзажа. Притом оазис дикий и запущенный – зато все, что здесь росло, не пропадало просто так и добавлялось в чай. В отличие он многих других кабаков, таверн и харчевен, в этой «чайной» дубовые столики стояли прямиком на улице, вплоть до стальных зимних холодов.

Прасфора укуталась в любезно принесенный из «чайной» плед и сделала глоток.

– …ну так вот, – продолжил Альвио, внезапно перестав баловаться с огоньком. Юноша выудил откуда-то тетрадку в кожаном переплете и протянул собеседнице. – Я тут сделал еще пару зарисовок…

Прасфора Попадамс видела эту тетрадку чаще, чем собственное отражение в зеркале. Рефлекторно открыла последние изрисованные страницы.

Конечно же, там тонкими карандашными линиями там гарцевали драконы.

Альвио, уже окончив учебу, понял, что быть волшебником всегда, круглые сутки – это не про него, и рубильник его страсти переключился на всякого рода существ, так или иначе с волшебством связанных. Юноша ничего не имел против лошадок, кроликов, кошек и других зверушек, но изучать их ему казалось до безумия скучно, к тому же, нельзя же отбирать хлеб у зоологов-натуралистов. Вот и ринулся Альиво в сторону существ иного рода – в частности, драконов. С ними все было куда проще, потому что любой, кого не спроси, знал – да, драконы реальны, это не бабушкины сказки. И что, что они не летают? Конечно, делать им больше нечего – они дрыхнут глубоко под землей либо около драгоценных металлов, свойства и цвет которых перенимает их чешуя, либо спят на награбленном. Когда ты огромная ящерица с крыльями фантастического размаха, чем еще заниматься?

Альвио был влюблен в драконов – не настолько, конечно, чтобы пытаться их, как другую живность, завести. Любое животное погибло бы у Альвио уже на второй день от отсутствия не столько питания, это ладно, сколько внимания – юноша целиком и полностью погружался в исследования, поедая информацию, как конфеты. И даже называл себя драконологом – почему, спрашивается, не взять и не придумать род деятельности с легкой руки?

– А это что такое? – Прасфора удивленно провела по рисунку существа, напоминающего помесь орла и льва, и второго – коня с рогом.

– Это грифон и единорог, ты что, Прасфора!

– По-моему, ты изучал магических животных, – откашлялась девушка.

– А это что, по-твоему?

– Мифические животные.

А вот второй страстью – и особенностью Альвио – стала его помешанность на существах, которых, в отличие от драконов, никто не видел, но о них почему-то постоянно говорили, или находили старые записи. Большинство, как это обычно бывает, ссылалось на то, что все это – чистой воды выдумка, но юноша, разойдясь в споре как следует (или выпив лишнего, что, в сути, одно и то же) начинал гнуть свое так упорно, что от его стараний все находящиеся рядом ложки и вилки становились кривыми. Альвио говорил: у всякой вещи есть рациональное основание и, если кто-то хотя бы раз упомянул сияющую призрачно-белым лошадь с одним рогом, значит что-то сподвигло его сказать такое.

Вариант о бурной фантазии, приправленной не очень хорошим алкоголем, юноша даже не рассматривал.

– Ну, я видел этих грифонов, когда ездил в горный город, – пожал плечами Альвио, поправив длинный шарф. – Точнее, не самих грифонов, а их изображения – в основном барельефы…

– Тебе не кажется, что это просто украшения? – Прасфора вернула тетрадку.

– Ты знаешь мою позицию – не кажется! Тем более, я точно верю в ту зарисовку моего деда, или прадеда, постоянно забываю. Такое невозможно придумать! Он рассказывал, как видел грифонах на скалах горного города…

Это было отдельной историей. Действительно, в архивах Альвио хранился такой рисунок, притом не просто каля-маля, а анатомически точное изображение. Вот только было это так давно, что никто уже драконологу не верил. И не только сейчас, ведь даже отец Альвио еще во времена своей молодости говорил: все это – сказки. И не принимал аргументов, что надо бы съездить в горы и проверить, увидеть самому. Однажды, все же, приехал – и никаких гифонов, кроме изображений да барельефов, тоже не увидел.

Потому вопрос о дедовском или прадедовском изображении оставался открытым.

Драконолог перевел тему:

– Как там твои дела с вашей новой… эээ… доставкой?

Прасфора вздохнула. Ну вот, пришло время рассказывать все, как есть.

– Да как, никак, – пожала девушка плечами. – Сегодня меня послали куда подальше, ну это-то ладно. Само по себе все как-то не очень активно…

Альвио поправил кругленькие очки в золотой оправе.

– А ты вообще веришь в успех этой затеи? – заговорчески спросил он, конечно же, зная ответ заранее.

– Ну а как же! – фыркнула девушка. – Если не верить, то никогда не реализуется – тем более, любая задумка всегда потенциально обречена на успех. Главное этим успехом ее обеспечить.

Юноша улыбнулся. Конечно, ничего другого Прасфора сказать не могла – вот она, русоволосая мисс Попадамс во всей красе, идет напролом, пока не поймет, что перед ней жилой дом, и его проламывать не очень-то прилично, хотя реально.

Если Прасфора Попадамс сдастся – обязательно наступит конец света, вот уж точно.

– А как твои… – Альвио замялся и сделал глоток чая, – кухонные дела?

У девушки еле-заметно дернулся глаз.

– Все так же, – вздохнула она. – Я не могу. Даже заглянуть не могу.

– А ты пробовала резко вбегать в кухню…

– Конечно же! Сразу, как ты предложил – это казалось очень действенным. На меня все, конечно, посмотрели, как на идиотку, но это ерунда. Я и минуты внутри не продержалась.

У Прасфоры затряслась рука.

– Да что же это такое, – проворчал Альвио.

– Вот это, – девушка постучала себя по лбу. – Что-то там, внутри – и оно никуда не хочет уходить.

Прасфора верила, что через себя можно всегда перешагнуть – достаточно просто вложить столько усилий, сколько до этого даже не снилось, а потом – пуф! – и любая проблема, или задача, чудесным образом решается. Хотя, почему же чудесным – вполне себе обычным, своим собственным образом. Но справиться с панической боязнью кухни, с этим королем тараканов в голове, у Попадамс не получалось, что бы она не пробовала. Да к тому же, когда внутри ютится целый рой из комплексов, тяжело передавить их всех разом.