Текст книги "СРО"

Автор книги: Денис Дробышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

3

Аматидис недоуменно листал досье:

– Ты даже не свободный гражданин? Пришелец жалкий? Действительно, лицо землистое твое, но так бывает ― у людей, страдающих запором. Ты гуманоид? Но возможно ль, чтобы разведка ошибиться так могла? В докладе нет об этом даже слова!

Хлопотову показалось, что мысль о его инопланетном происхождении, пришедшая в голову похитителю, может поменять ход дела.

– Но как же мог ты получить образованье? И в паспорте твоем пометок нет о том, что ты с планеты прилетел. Постой, наверное, ты полукровка, а записали человеком по отцу? Или фиктивный брак с землянином был заключен твоей мамашей?

«Притворяться гуманоидом или нет? Черт его знает, к кому этот грек относится лучше: к людям из компании Охальника или к бесправным пришельцам? Хотя, если решили убить, все равно убьют. Будь что будет», ― подумал Хлопотов и сказал правду:

– Нет. Я ― человек. Просто у меня поры сильно забиты, оттого и лицо кажется серым. Я тональным кремом пользуюсь, а сейчас он потек от жары.

– О чем ты говорил тогда, безумец, когда приплел пришельцев в разговор?

– Я с ними работал в цехах на железной дороге. Когда я был еще совсем мальчишка, отец определил меня в ремонтную бригаду на вагонный участок.

– Зачем? В Москве немало мест рабочих, достойных расы человечьей.

– Каприз упрямца. Отец не верил в успех СРО-проекта, а всех финансистов считал его приспешниками. Вот он и заставил меня работать в депо за то, что я против его воли поступил на экономический факультет.

Хлопотов вспомнил фразу, часто повторяемую отцом в подпитии: «Юношам, вместо того, чтобы считать чужие барыши и глядеть в звездные дали, нужно учиться крепче стоять на земле». Наглое похищение подтверждало правоту отца и насчет неустойчивости положения космического менеджера, и насчет изнанки СРО-процесса.

Но это теперь было очевидно, а десять лет назад студент экономфака Витя Хлопотов изучал биографии СРО-магантов и мечтал оказаться рядом с ними. Саморегулируемые организации (сокращенно ― СРО) зарождались полвека назад как профессиональные союзы коммерсантов. Организация профсоюзного движения среди бизнесменов происходила под пристальным взглядом правительства. Главари ассоциаций собирали дань со всех предприятий своей отрасли и часть прибыли несли депутатам и чиновникам, чтобы те принимали выгодные им законы и указы. Проработала эта штука не долго. Хлопотов не помнил, какой именно президент подписал соглашение о вступлении России во Всемирную торговую организацию, но помнил вывод, который был жирным шрифтом обозначен в учебнике: «ВТО погубило российскую промышленность, которая не выдержала конкуренции с захватившими рынок иностранными конкурентами».

Дальнейшую историю саморегулирования Хлопотов изучал уже в корпорации Охальника на курсах повышения квалификации. «Банкротство предприятий, по идее, должно было привести к развалу профессиональных ассоциаций. Нет производства ― нет промышленного лобби. Логично? Но заводы заросли таежным лесом, а СРО до сих пор процветают. Как так?» ― недоумевал Хлопотов, будучи СРО-шным новобранцем. Противоречие разрешилось, когда начальство посвятило его в секреты программы космической колонизации. За прозрение пришлось заплатить подпиской о неразглашении государственной тайны и возможностью выезжать за границу. Однако сегодня утром выяснилось, что за комфорт, обеспеченный господином Охальником ― ведущим игроком СРО-проекта, придется платить дороже.

– Не останавливай рассказ, я это не люблю. Ты начал про отца, продолжи!

Аматидис нахмурился, и Хлопотов тут же прервал размышления:

– Мама рассказывала мне, как взлетели первые ракеты, тогда они с отцом только начали встречаться. Он был чуть ли не единственным из ее знакомых, кто не радовался и не ликовал вместе со всеми. Папаша говорил, что челнок «Буран» тоже один раз слетал, а после этого по всей стране ввели талоны на продукты.

– Я сам отец, ― перебил Аматидис, ― и не могу понять, как любящий родитель мог сына своего в одну бригаду к нелюдям определить?

– Он называл это «пощупать жизнь». Предполагалось, что через тяжелый труд мне откроются истинные ценности, я отброшу ложные ориентиры и выучусь на инженера.

– Довольно странно это! Даже для меня.

– Да уж, батя был самодур, но мужик он был добрый ― с самого начала сочувствовал гуманоидам. Теперь это даже модно в либеральных кругах ― говорить о правах пришельцев. Но отец все видел по-своему, говорил, что между нами и ними нет никакой разницы: пока не пригнали переселенцев с других планет, принято было оскотинивать людей.

– И что ты мыслишь о родительской науке? Кем стал ты ― человеком? Иль приблизился к скотам инопланетным?

– Не знаю, ― Хлопотов про себя отметил, что лицо Аматидиса смягчилось. Подумалось даже, что его не убьют. Может только ребра сломают. Он продолжил:

– Я тогда о личностных деформациях не задумывался. Меня занимал только один вопрос ― сексуальный. Я был девственник и находился в состоянии постоянного возбуждения. Папа отправил меня туда, где, по его представлениям, пахнет солидолом и трудовым потом. Но воздух над вагонным участком отчего-то был пропитан запахом мужского семени и несвежего женского тела. Так пахла жизнь, но не та, абстрактная, которую хотел показать отец, а настоящая, животная жизнь ― жизнь под небом и на колесах.

Аматидис оторвался от этюдника. Хлопотов продолжил:

– В первый рабочий день я еще не знал, что проработаю в депо до окончания вуза. Я думал, это временно, пока отец не забудет свою блажь. Блестели рельсы, посвистывали маневровые локомотивы, гуманоиды тащились к цехам. И еще повсюду сновали пришелицы. Проводницы! Я даже остановился посмотреть, как одна залезает на вагон. Она приподняла юбку, задрала ногу на ступеньку и лихо запрыгнула в тамбур. Я видел ее белое бедро!

Под воздействием пережитого шока Хлопотов разговорился. Он уже не думал о реакции похитителя. Он вспоминал:

– В первый день я остановился перед входом в ремонтный корпус. Из ворот пахнуло сыростью. Было жутковато. И вдруг ― рука! Я обернулся ― какой-то маленький усатый гуманоид трепал меня по плечу:

– Новенький? ― спросил он меня, а я смотрел на его руку. Ногти его были изъедены грибком и походили на звериные когти.

– Не бойся, ― говорил он, ― здесь только первые десять лет тяжело, а потом привыкаешь. Я не успел ответить, как он утянул меня за собой, во мглу корпуса. Мы познакомились ― пришлось пожать его страшную руку. Представился он необычно ― Рейган. Во времена разборок за нефтяные планеты он был пулеметчиком лазерной установки на орбитальной станции. Я слышал, что ветеранов той кампании в шутку зовут джедаями или уважительно ― Звездными войнами. Но этот гуманоид был смешной и безобидный, вот его и прозвали Рейганом в честь американского президента, грезившего космическими баталиями.

Хлопотов говорил о самой тяжелой в своей жизни работе, но на душе почему-то стало легче:

– Лицо мое было тогда совсем светлым и даже розовым. Рейган догадался, что я человек, что студент и что устроился на временную подработку. Он хвалил меня: «Правильно. Закончишь учебу ― и в кабинет. А мы ― волы. Отцы наши прилетели сюда в надежде на лучшее. Но прожили как каторжники. Теперь мы за них лямку тянем, пока не положат в гроб и не забросают глиной». Эти слова запали мне в душу. Я их всегда вспоминаю, когда стою в пробке и встречаюсь глазами с дорожным рабочим или вижу, как пришелица треплет заснувшего на скамейке пьяного мужа.

– Воистину ты ― жалкий пораженец. Сочувствие к пришельцам ― первый признак духовного недуга. В движении «Галактика свободы» ты случаем не состоишь? О, знал бы ты, как ненавистно племя ваше мне и Зевсу ― отцу людей, пришельцев и богов!

Хлопотов уже не обращал внимания на реплики Аматидиса:

– Помню, как впервые зашел в мастерскую. В сигаретном дыму сидели гуманоиды. У мастера была борода, он кашлял, матерился, и непонятно было, человек он или пришелец. Мне дали ящик для инструментов, но Рейган высыпал из него весь инвентарь. Я удивился, но спорить не стал ― мастер определил его в мои наставники.

Мы долго шли по рельсам, подлезали под вагоны, продирались сквозь бурьян. Наконец, Рейган привел меня к окну вагона-ресторана и сказал ждать сигнала.

Я сидел на ящике в зарослях заляпанного мазутом репейника и смотрел по сторонам. Рейган все не свистел. Зато я успел подглядеть, как в купе резервного вагона переодевается проводница. Вдруг в окне что-то мелькнуло и тут же шлепнулось в кусты. Рейган высунул голову и велел спрятать то, что упало. В траве я отыскал добычу ― это был сырой куриный бройлер. Я сунул его в пустой ящик и залез на вагон.

К тому времени я не успел попутешествовать, поэтому в вагоне-ресторане было волнительно. Тут не оказалось белоснежных скатертей и ковровых дорожек, барная стойка была закрыта фанерным щитом, а столы сложены. Все свободное место занимали коробки с продуктами и дешевой электроникой.

Я рассматривал чудесный ящик Рейгана: трогал муфты и краники, перебирал болты и гайки, колол пальцы о жала гвоздей и заусенцы пружин. А он устранял течь в кондиционере и отпускал фразы вроде: «На семнадцать дай накидной!» ― или ― «Уснул, студент?».

Повар тыкал вилкой жарящихся кур, директор ресторана считал коробки. Наконец, Рейган спрыгнул с табурета и громко сказал, что пойдет в туалет ― мыть руки. Но я видел, что вместо этого он шмыгнул в кухню. Оттуда он вышел неестественным, спортивным шагом. Я поспешил за ним. Мы почти достигли тамбура, как повар крикнул:

– Мужики, стойте! Стой, слесарь ― ты горишь!

Мы замерли. Спецовка Рейгана и вправду дымилась. От самой кухни за ним тянулся шлейф белого пара.

– Смотри сам, гад, не сгори! ― крикнул Рейган и спрыгнул с вагона. Я за ним. Потом мы долго бежали, борясь с высокими лопухами. Когда выдохлись, легли. Оказалось, что Рейган стянул курицу прямо с вертела, и пар шел от нее. Обожженную грудь он обтер грязной тряпкой. Ту же ветошь он постелил на ящик и разломил добытую птицу. Клянусь, что в жизни не ел вкуснее этой курицы!

Я волновался, что директор ресторана пожалуется на нас мастеру, а тот сообщит о моем поведении отцу.

– О да! Он не был бы в восторге от истин, что открыл тебе тот грязный гуманоид! ― засмеялся Аматидис. Хлопотов подумал, что смех чокнутого магната ― это хорошо, и продолжил:

– Потом Рейган предложил мне выпить. Я отказался. Я вообще долго отказывался, и потом если и пил с гуманоидами, то совсем понемногу! Зря. В корпорации Охальника я понял, что люди пьют не меньше, просто употребляют дорогие напитки.

Рейган выпил залпом чекушку и спросил, есть ли у меня девушка, и я соврал, что есть, даже назвал ее имя ― Надежда. Рейган сделал вид, будто поверил, и сказал, что у него давно не было никаких надежд.

– Мы с женой уже давно не трахаемся, ― говорил он о себе, ― я, жена, теща и сын спим в одной комнате. Я иногда жене говорю: давай по-тихому! Она ни в какую: малыш проснется, увидит и испугается. «Кого? Тебя, дуру не накрашенную?» ― «Нет, ― отвечает, ― тебя, хмыря немытого». Так и засыпаем.

В обед мы вернулись в мастерскую, насадили на арматуру сырую курицу, которую я поймал в кустах, и кинули на кузнечный горн. Рейган и цеховые гуманоиды пили настой из забродивших ягод и закусывали грилем.

Я грыз прожаренные крылышки и думал о Рейгане. Его история казалась мне шокирующим эпизодом из семейного быта пришельцев. Я был уверен, что у меня в будущем все будет по-другому, по-человечески ― и работа, и личная жизнь. Просто нужно было переждать, пока перегорит отцовская дурь.

У Аматидиса зазвонил телефон, и допрос прервался.

4

Быков и двое слесарей из гаража сидели в приемной Охальника. Быков хмурил лицо, но в тайне радовался, что его вызвали к шефу. Такой вызов мог означать только одно ― особое задание.

Быкову уже приходилось по просьбе главы компании выполнять незаконные поручения. На службе он привык быть нужным и даже незаменимым. Однако последние несколько лет выдались неудачными. Быков работал в охранных предприятиях и часто менял объекты. Но прежде, когда он служил в ракетных войсках и охранял склады на степном космодроме, начальство часто пользовалось его готовностью услужить. За эту страсть к неофициальным поручениям Быкова и выгнали из армии. Командир полка, которого прапорщик не выдал военной прокуратуре как соучастника, не остался в долгу и помог деньгами на первых порах. Но потом долгое время приходилось сидеть на голом окладе. И вот, наконец, его заметило новое руководство ― сам Иван Охальник, один из королей мира СРО.

Быков снова стал незаменим и востребован. Каждое новое задание он считал проявлением высокого доверия и с радостью за него брался. Хотя в этот раз его озадачивало одно обстоятельство ― к чему в приемной босса эти гуманоиды из гаража? Уж не с ними ли придется работать? Пришельцев Быков ненавидел лютой, животной ненавистью, считал их тягловым скотом и никогда не понимал людей, относящихся к ним, как к равным.

– Зайдите, ― обратилась к Быкову секретарша, ― и вы тоже.

Быков недовольно оглянулся на гуманоидов, нерешительно топтавшихся у двери кабинета: «Идите, раз зовут!» ― скомандовал он, желая сразу обозначить, что он ― главный.

На столе Охальника был разостлан резиновый костюм, похожий на водолазный, но только более навороченный, с датчиками, экранчиками и связками проводов вместо подкладки. Сам магнат несколько растеряно поглядывал то на пульт, то на инструкцию по применению. Чутье служаки подсказывало ему: у главы корпорации проблемы, вот он, шанс показать себя и снова возвысится.

– Ну что, Бык, поможешь мне?

– Так точно, ― Быков всегда с гордостью подчеркивал свое офицерство, ему было невдомек, что Охальник еще при первой встрече безошибочно определил в нем банального вора солдатской тушенки и ракетного топлива.

– Поедешь с мужиками в область. По ярославской дороге есть такой поселок ― Заветы Ильича. Так вот, надо там один адресок пробить. Искать на квартире вы будете вот этого человечка, ― Охальник показал на мониторе фотографию начальника Департамента регионального развития, одетого, правда, не в костюм, а в промасленную спецовку.

– Он гуманоид, что ли?

– Сам ты гуманоид! Вот, смотри, еще есть фото, ― Охальник стал кликать мышью на иконки других фотографий. ― Вот со свадьбы ― он жених. Вот он на новогоднем вечере пьяный. Это три года назад было, сейчас он старше выглядит.

– Я его знаю, он муж Надежды Евгеньевны Хлопотовой.

– Правильно. Вот адрес.

– Эти хмыри зачем? ― кивнул Быков на гуманоидов.

– Дверь железная. Это квартира, доставшаяся в наследство от покойных родителей. Если он там, то не один, а с женщиной. Следовательно, может не открыть. Слесари аккуратно вскроют замок, так чтобы потом можно было другой поставить, и так, чтобы не повредить дверь.

– Если он откажется ехать, бить можно?

– Ни в коем случае. Он не откажется. И вообще, вести себя вежливо. Если он не один, бабу не волновать. Чтобы никаких криков, соседей и понятых. Понятно?

– Так точно.

– На машине сейчас ехать бесполезно, даже по платному шоссе. Все стоит. Поэтому дуйте на электричке.

– Может, если дело серьезное, стоит поднять в воздух один из корпоративных вертолетов? ― Быкову страсть как хотелось с ревом пролететь над стоящим в заторах обывателем.

– Нет. «Заветы» ― это такая дыра, что на вертолет смотреть весь поселок сбежится. А нам это не к чему.

– Разрешите идти?

– Валяйте и постарайтесь побыстрей!

Быков вышел и сразу стал распоряжаться:

– Ну что, упыри, деньги на проезд есть?

– Не спеши, нам еще инструмент надо из гаража взять.

– А что же вы сразу не взяли, думали, руководство вас вызвало, чтобы о жизни поболтать? Кому вы нужны без своих железок? Вы еще что-то можете, кроме как молотками стучать? Бегом в гараж! Марш, марш!

Платить за проезд пришельцы категорически отказались, и Быков, чтобы не рисковать успехом операции, купил им билеты. Все шло хорошо, но на станции Мытищи машинист объявил, что поезд дальше не пойдет. На платформе женщина с опухшими икрами и бородавкой на щеке сказала, что террористы заминировали станцию «Заветы Ильича». Быков достал органайзер и полистал интернет-новости. Женщина оказалась права.

Такси брать тоже резона не было, пробку на Ярославском шоссе органайзер оценивал в 9 баллов. Через час пешего пути Быков и слесари, потные и усталые, оказались на месте. На платформе угроза теракта совсем не ощущалась. На скамейке спал разомлевший на солнце пьяный пришелец.

– Заветы И-А, ― прочитал один из слесарей название платформы. ― Иа ― это такой грустный ослик из сказки, нам в детдоме воспитатель читала.

– Да нет, здесь половины букв не хватает, ― поправил его второй гуманоид, ― главный же говорил ― «Заветы Ильича».

– Точно, Ильич ― это их пророк. Он людям дал заветы, а они их не выполняли. Его долго не хоронили, хранили в будке под стеклом и ходили смотреть ― кто плакать, а кто смеяться.

– По телику про него говорили, что он проклял их империю. Как его в землю закопали, так у них в космосе дела наладились ― нефть нашли, нас завоевали.

– Заткнитесь, историки! И шевелитесь быстрей, не слышали что ли, как шефу время дорого?!

Осенний полдень был по-летнему жарким. Быков снял мокрую от пота тужурку и понес ее в руке. Пришельцы сгибались под тяжестью железных ящиков. Они прошли котельную, гаражный кооператив и торговую площадь. Наконец нашелся дом, номер которого был указан в инструкции Охальника.

В подъезде пришлось немного подождать ― привыкнуть к темноте. Потом Быков несколько раз позвонил в дверь. В квартире старались не шуметь, но слышно было, как шепчутся и переговариваются. Быков позвонил еще раз: «Хлопотов, откройте! Мы знаем, что вы там! ― добавил он громко, но дверь не открылась. ― Ладно, приступайте».

Один из пришельцев посветил фонариком на личину замка:

– Быстрей всего ― ригель кувалдой выбить.

– Шуму много будет? ― Быков огляделся на соседские двери.

– Раз десять придется ударить.

– Еще есть варианты?

– Попробуем «свертышем», ― сказал пришелец и достал инструмент, похожий на обычный ключ, к которому приварен кусок металлической трубы. Потом он аккуратно вставил его в замок, напарник два раза стукнул по нему молотком, и они вдвоем навалились на трубу. В замке что-то треснуло.

– Все.

Быков потянул дверь на себя, и тут же лестничная площадка наполнилась детским плачем и женскими криками. Быков оттолкнул гуманоидов и заскочил в квартиру. В прихожей верещали три пришелицы разных возрастов, к их ногам жались старшие дети, в кухне варилась говяжья похлебка, в ванной сушилось белье, в спальне никого не было, посреди единственной комнаты сидел на горшке маленький гуманоид. Кто-то крикнул: «Полиция, мамочки ― убивают!» Быков выскочил из квартиры, и вся компания бросилась наутек.

На полпути остановились отдышаться. Только встали, как на пригорке показалась зеленая змейка электрички.

– Быстрее, ― скомандовал Быков отставшим гуманоидам. ― Бросайте, на хрен, свои ящики!

Поезд посвистывал и снижал скорость, Быков вбежал на платформу и оглянулся на гуманоидов.

– Бросайте ящики, сволочи! ― двери вагона открылись. Быков забежал в тамбур и сорвал стоп-кран. Воздух с шипением вырвался из тормозных магистралей, машинист матерился по радиосвязи. Быков вернулся к дверям и стал их удерживать руками. Гуманоиды наконец забросили в тамбур свои ящики и, задыхаясь, ввалились сами.

― Жмотовилы чертовы! Удавитесь за свои железки! Из-за вас чуть все дело не провалили!

– Да пошел ты, вертухай! Ты сядешь в будку на проходной и будешь дальше рылом торговать. А я чем работать буду? У меня в этом ящике ― вся жизнь.

– У-у-у, мутанты вырожденные! ― Быков замахнулся на гуманоида кулаком, но тот достал из кармана отвертку, и военный решил не связываться.

– В метро сами за себя платить будете! ― Быков сплюнул, вошел в вагон и уставился в окно.

Все форточки были подняты, но было жарко даже на ходу. Этой запоздалой жаре никто не верил. Август был холодный, и подмосковные перелески уже желтели листвой. Трава выгорела за лето и тоже была буро-желтой. Быков вспомнил осень в степях, чернеющие вышки пусковых установок посреди бескрайних равнин. Он не видел ни одного пуска, потому что служил в гарнизоне, но знал, что ракеты регулярно взлетают, и чувствовал себя причастным к полетам.

Здесь, в столичной области, ничего не изменилось за время колонизации. Все те же рабочие поселки, выстроенные еще советской властью по заветам Ильича, дачные домики, облепившие поля, и бесконечные ряды гаражей. Быкову казалось, что он попал в прошлое. Этот пейзаж он мог наблюдать здесь, если бы жил во времена экономических кризисов или в давно ставший уже былинным советский период. О том, что он живет в ракетное время, ему напоминал только повторяющийся видеоряд на плазменном мониторе.

Быков смотрел на экран, вмонтированный в вагонную переборку под самым потолком. Космические агентства предлагали внаем грузовые места на транспортных кораблях, привлекали к сотрудничеству добывающие компании, вербовали пилотов и военных для службы на космолетах. Быков вздохнул. Он знал: без блата, а тем более с подпорченным послужным списком, дорога в космос для него закрыта.

В вагон зашел полноватый светловолосый мужчина в деловом костюме и переброшенном через руку светлом плаще. Лицо пассажира показалось Быкову знакомым. Не наш ли, не космопромовский? Быков открыл в органайзере картотеку работников и полистал фото. Так и есть, наш страховщик, да еще и начальник отдела.

Быков подсел к вошедшему мужчине, тот жадно хлебал минералку из литровой бутылки. Попив, мужчина достал телефон:

– Макарий Леонидович, это я ― Малек. По-моему, у нас проблемы с тендером.

Быков стал наблюдать за парнем и догадался, что тот звонит начальнику. Но начальником у него был господин Охальник, который носил совсем другое имя и отчество.

– Я уже звонил нашим кураторам из районной администрации, напоминал про договоренности ― они и слышать ничего не хотят. Говорят, что правительство проводит открытый тендер. То есть по конкурсному стандарту на строительство объектов государственной важности. Да, в два этапа. Уже комиссию сформировали: чиновники из департаментов. Серьезно все. Ну а я что могу сделать?

Быков внимательно прислушивался к разговору:

– Они помнят про договоренности и про ваши заслуги помнят, говорят ― ситуация изменилась. Приказ сверху пришел. Федералы будут проведение конкурса контролировать. Чертежи им ваши не подходят ― неправильно оформлены. Советуют подготовить проектную документацию. Причем эстетическая часть: барельефы, скульптуры, фрески ― это их не интересует. Оценивать будут техническую сторону. Нужен настоящий проект, со слайдами, роликами, презентациями, интерактивными стендами. Мобилизуйтесь, Макарий Леонидович. Знаю, что не мальчик, но ничего не поделаешь.

«Странно, ― думал Быков, ― вроде наш страховщик, а разговаривает о строительстве. Да и что за Макарий?» ― поисковик органайзера показал, что в картотеке сотрудников такого человека нет.

– Я прямо сейчас не могу заняться поиском специалистов. Я не в Москве. На восточном участке приостановили работы. Я ездил туда, хотел подмазать местную власть ― не взяли. Какой-то заговор. Я ж к ним: и к мэру, и к главе района ― как к своим, заходил. А они, видно, забыли, сколько ваших денег раньше кушали. Сам расстроился, я ведь из-за этого важное совещание с клиентами пропустил. Да тут еще платформу заминировали, полдня поезда не ходили. Я постараюсь, Макарий Леонидович, и вам удачи.

Мужчина отключился и открыл минералку, намереваясь отпить.

– Командир, угости водичкой ― вся глотка пересохла, ― вкрадчиво попросил Быков и уставился на соседа, как на старого знакомого. Тот протянул бутылку, а сам встал и перешел в другой вагон.

«Мутный тип, надо с ним повнимательней. Эх, не дает Охальник развернуться, все либеральничает. Уж я бы всю эту сволочь», ― Быков показал кулак гуманоидам и уставился в окно.