Текст книги "Свидетельства обитания"

Автор книги: Денис Безносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

На площадке играют дети, вбегают и выбегают из кадра, всего их около десяти, разного пола, одеты по-разному, но все в пестром, трудно разобрать правила игры, похоже на догонялки, изредка дети что-то по очереди выкрикивают, вероятно, это тоже часть игры, на детских лицах искренняя радость. Мужской голос за кадром, этот мир прекрасен, каждый, кто приходит сюда, должен сделать все возможное, чтобы его сохранить, во имя этого мира, истории, наследия, мы должны идти на любые жертвы, мы должны прислушиваться к обществу, мы должны делать все, что от нас зависит, во имя этого мира, во имя будущего наших детей, особенно сейчас, когда наш мир под угрозой. Крупным планом лицо молодого мужчины, гладко выбритое, румяное, рот с приподнятыми кверху уголками, как будто слегка улыбается, зеленые прищуренные глаза, сосредоточенно смотрит в кадр. Голос, во имя мира, построенного нашими предками, на благо общества, взрастившего каждого из нас, ради сохранения традиций каждый из нас должен прислушаться к зову, должен сделать все возможное, чтобы не позволить этому миру рухнуть под гнетом неприятеля. Поле, закатное солнце, свет слегка слепит объектив, блики, возникает фигура человека со спины, фигура медленно идет вперед, от камеры, вдаль, в сторону солнца, цвет желтка, потом рыжий, фигура медленно движется вперед, по полю. Голос, когда общество просит о помощи, мы помогаем, когда обществу грозит опасность, мы приходим на помощь, мы послушны, потому что только так мы можем принести пользу в непростое время, во имя милосердия, во имя сохранения прошлого, во имя всего, ради чего мы боролись столько лет. Яркий свет. Надпись, черный шрифт без засечек, только ты можешь сохранить порядок вещей. Экран постепенно потухает.

Наутро двое охранников находят его в стеклянной витрине. Он все так же сидит, обхватив руками колени, сосредоточенно смотрит в пол. Мсье Кляйн, говорит один из охранников. Мсье Кляйн, с вами все в порядке. Он не поднимает головы. Охранники перепугано переглядываются. Мьсе Кляйн, с вами все в порядке, вы меня слышите. Один из охранников аккуратно стучит пальцами по стеклу, потом еще раз. Вам чем-нибудь помочь, мсье Кляйн. Мсье Кляйн, с вами все в порядке. Вам помочь. Нет, говорит он слегка осипшим голосом. Нет, ничего не нужно, я скоро выйду, а сейчас уйдите, пожалуйста, из зала, вы испортите.

Там было не так. Сначала музыкант, виолончелист, купил какую-то вещь, там с этого все начинается. Купил вещь, мелочь. Не знаю, коробочку, брелок, сувенир, но там сказано конкретно, что было. Купил и пошел, а по дороге на него напали, избили. Ограбили. И вот эта приобретенная им вещь попадает в чужие руки, а грабители убегают.

И дальше мы должны следить за ней, как за мячиком.

Нет. Не совсем так. Дальше мы следим сначала за ней, а потом сворачиваем в сторону. Вот эти люди, ну, которые его побили и отобрали вещь, куда-то мгновенно скрылись, сбежали

Неудивительно.

А музыкант расстроился и забыл пальто на скамейке.

Мне нравится тут слово расстроился

А там все так. Много как бы лишней фактической информации. Расстроился и пошел домой. Потом другой человек, не помню, ну, например, торговец или дворник. Или кто еще там мог быть. Пусть дворник. Дворник находит на скамейке пальто, несет, кому-то продает, не уточняется, выручает денег, покупает продукты, которыми травится его какой-то ближайший родственник. Потом родственника хоронят, с почестями, но не туда, то есть в чужую могилу.

В целом все понятно. Непонятно, как это все связано.

Ты потом поймешь.

Не уверен.

Здесь есть логика.

Сомнительная.

Как почти всегда.

Почему. Обычно я логику понимаю.

Вот особенно сейчас.

Сейчас не всегда.

А здесь она, кстати, другая.

Она что-то часто другая.

В этом-то и смысл.

Ну да, в этом смысл.

Так вот, родственника хоронят не в ту могилу. А он потом возвращается в виде призрака. Ходит по улицам, пристает к прохожим, ведет себя неприлично. И приходит к старушке. Нет. Является к дворнику, интересуется, где то самое забытое пальто. Нет, не так. Да, точно. Там была старушка, ее должны были похоронить. А похоронили родственника, который отравился. Поэтому не в ту могилу. Перепутали. Должны были старушку, а перепутали, и там оказался родственник. Ну, дворника, который нашел пальто и на вырученные деньги накупил продуктов. Точно, было так. Ну и его не туда закопали.

Ты так плохо рассказываешь.

Перепутал.

Слушать невозможно.

Бывает.

Нет, ты просто несешь какую-то чушь.

Нет, там понятно потом будет.

Боюсь представить.

Подожди. Так вот, я не помню, как там было. Детали. Много чего еще произойдет. Какие-то люди. Много персонажей, прямо на каждой строчке кто-то возникает. Был суп с мухами, пожар.

Что-то вроде притчи.

И много лишних подробностей, людей, о каждом много сказано. Забавные. А потом проходит очень много лет, и едет трамвай. Да, до того, как едет трамвай, еще был концерт, концерт проходил в здании, которое, кажется, построили на месте, где был неправильно похоронен родственник дворника. Кажется, да, так. А на концерте выступал этот музыкант, который купил вещь, сувенир, а его потом побили и обокрали. А в зале сидит один из тех, кто его обокрал. Вот. То есть они оба как бы случайно оказываются в одном зале, через много лет. Один играет, другой слушает. И вот это сколько-то продолжается, а они даже не подозревают.

Очень интересно.

А вот потом едет трамвай. Да, они оба после концерта едут в трамвае, музыкант, грабитель. И к ним по очереди подходят, спрашивают билетик. Да, тогда был не дворник. Тогда был кондуктор. Когда музыканта побили, музыкант забыл пальто. Пальто на скамейке нашел кондуктор. Все, вспомнил. Перепутал. Иначе зачем тут дворник.

Действительно.

Так вот, едет трамвай, после концерта. А в нем работает кондуктор. А в трамвае едет и музыкант, и вот этот, один из тех, кто его побил.

Я пошел спать.

Да подожди.

Я твои бредовые рассказы каждый день слушаю.

Этот не бредовый.

Что-то не уверен.

Там весь смысл в конце.

Завтра дорасскажешь.

Да тут одна фраза буквально осталась.

Что едет трамвай, и все они в трамвае.

Нет. Ну вот представь. Едут в трамвае этот музыкант, грабитель и кондуктор. Они друг друга ведь не знают. Ну то есть теоретически они друг друга могли видеть на улице. Ну или где-то. Но незнакомы. А все они участвовали в этой странной истории. Все поучаствовали.

Это просто нагромождение событий.

Нет. Это сюжет.

Всё сюжет.

Верно. И это тоже. В общем, едут они и не знают, какая между ними связь.

Ну чего ты театрально молчишь.

Это гениально.

Что три человека едут в трамвае и не знают, какая между ними связь.

Да.

Ну, так все что угодно можно связать.

Ну да.

В чем парадокс.

В этом.

В том, что все взаимосвязано.

Да. Как в анекдоте про передайте, пожалуйста, соль.

Не знаю, чем тебе так понравилась эта история.

Связью.

Давай обобщай тогда. Скажи, что все взаимосвязано, что вот мы тут оказались вчетвером

Втроем.

Втроем по какой-то тайной причине. Есть связь.

Ну да.

Тебе самому-то не противно говорить очевидное.

Ничего очевидного. Это парадокс.

Пойду я спать.

Ну подожди.

Нет, давай ты завтра дорасскажешь. За ночь еще что-нибудь интересное вспомнится. Ты все равно целыми ночами сидишь.

Мне так спокойней.

Ну и хорошо.

Интересная история.

Неинтересная.

Хорошая.

Не уверен. А это что.

Мухобойка. Нашел за тумбочкой в спальне.

Зачем тебе.

Ловить мух.

Но их тут нет.

Когда будут, пригодится.

Мне иногда кажется, что у тебя понемногу едет крыша.

Ему тоже так иногда кажется.

Мне тоже иногда так кажется.

Не выходит.

Нет.

Нужно что-то с этим делать.

Ничего не поделаешь.

Так нельзя.

Он понимает.

Я понимаю. Но не знаю, что делать.

Поговори с ним.

Поговорю.

Может помочь.

Не всем помогает поговорить.

Не всем.

Ракурс с крыльца, через перила углом и четырехступенчатую лесенку, уходящую в темно-серую жидкую грязь. Титр, Es war erde in ihnen, Земля была в них. Худощавый человек, тонкие ноги, руки, сутулится, длинные худощавые пальцы. На ногах поношенные штаны с оттянутыми коленками, в серых разводах, громоздкие резиновые сапоги. Поношенная темно-серая телогрейка на голое тело. Растрепанные темные волосы. Титр, Und hörten nichts mehr, И никого не слушали. В руках длинный черенок, лопата погружена в темно-серую жидкую грязь. Стоит в огромной черной луже. Стоит неподвижно, растерянный взгляд, стоит так некоторое время, продолжительное, похрустывающий звук, наподобие грампластинки. Титр, Sie gruben, Они рыли. Копает землю, медлительно погружает черное полотно лопаты в черную воду, тяжело дышит, отбрасывает выкопанную землю влево, в кучу, жидкая темно-серая грязь медленно разъезжается по склону кучи, частично смешивается с водой на краях лужи, погружает черное полотно лопаты, почти неразличимое в воде, отбрасывает землю. Голос сквозь похрустывающий шум, в необузданной жажде пространства. Периодически, примерно каждые пару минут, останавливается, опирается на черенок, тяжело дышит, лениво осматривается. Титр, Wohin gings, da’s nirgendhin ging, Куда ушло, что ушло никуда. Похрустывающий треск, глухой неразборчивый мужской голос, что-то говорит, ни слова не разобрать, смешивается с хрустом, тихим шипением. Кажется, будто он копает воду, большая часть выкопанной земли падает с лопаты обратно, смешивается с жидкостью. Копает землю, смахивает правой рукой со лба пот, тяжело дышит. Скорость ветра от одного до пяти метров в секунду, осадки, повышенная влажность, дождь, звук расплывается. Титр, O du gräbst und ich grab, О ты роешь и я рою. Тяжело дышит, изредка поднимает затравленный взгляд и смотрит на крыльцо, опирается на черенок, видно, что почти обессилен, снова принимается за работу, выкапывает горсть за горстью, отбрасывает влево, земля съезжает по краям, частично обратно в черную воду, погружает полотно лопаты, отбрасывает, земля смешивается с грязью, темно-серое, густое, сырое, земля смешивается с грязью и водой. Голос, ни одно слово не лучше другого. Выкапывает, отбрасывает, роняет, опирается на черенок, тяжело дышит, растерянный взгляд, изредка поднимает взгляд, обессилен, выкапывает, отбрасывает влево, земля смешивается с грязью и водой, черное полотно лопаты едва различимо в черной воде. Титр, Es kam eine stille, И пришел штиль. Он стоит, молчит, медлительно, сомнамбулически осматривается. Температура выше нуля, к вечеру сильные осадки, утром заморозки. Стоит так продолжительное время, осматривается, истощенный вид, копает воду, периодически роняет землю, смешивается с водой, не в силах поднять груз, принимается снова, периодически роняет землю, опирается на черенок, темно-серая жидкость ребрится, расходится кругами, вспухает, мелкие пузыри на поверхности, осматривается, тяжело дышит, выкапывает, отбрасывает, роняет, тяжело дышит, смахивает пот, опирается, роняет, отбрасывает. Изредка поднимает взгляд. Титр, Es kam eine stille, И пришел штиль, шанти, шанти, шанти.

Вот вы спрашиваете, что я чувствовала. Когда начали уводить первых, я не чувствовала ничего. И сейчас, наверно, тоже. То есть чувствую, тревожусь, но оно и понятно, тяжелое время. Просто мыла пол на кухне, посмотрела в окно. Несколько. Немного посмотрела и продолжила. Ничего особенного. Какие-то люди. То есть я, в общем, понимала, что происходит. Что начинается. Но не придала значения. Может, заслужили. Что-то сделали не то. Не знаю. Не придала значения. Как если бы прохожие. Мимо все время кто-то ходит. Мы живем на первом этаже. И все время кто-то курит, вечером громко разговаривает. Обычный дом. Как у всех. Кухня маловата, но я привыкла. Потом еще шел дождь. Мне не нравится такая погода, вечная слякоть, грязь. В том году купила себе бежевые брюки, надела один раз, так и лежат. Один на меня посмотрел. Пару секунд. Не думаю, что даже меня разглядел. Так, на секунду. Звериный такой взгляд. Увели. Потом стала чаще видеть такое. Выходила с собакой, кого-то иногда вели. Недалеко пункт сборов, их туда ведут, под конвоем. И тоже просто шли люди. Одни люди, другие люди. Ничего не чувствовала. Да потому что мало ли кого куда ведут. И кто. Все, что происходит вокруг, необязательно должно меня касаться. Говорят, что касается. Ну, может быть, не знаю. Только это в основном красивые слова. Чтобы давать советы знакомым. Поделиться мудростью. Спасибо. Курю лет с пятнадцати. Несколько раз бросала, однажды почти год не курила. У вас вид какой-то болезненный. Думаю, дело в питании. Много тяжелых углеводов, мало воды. Нужно выпивать хотя бы пару литров, лучше больше. И стакан теплой воды с утра, для кишечника. Нет, я не думала, что так будет. Называли цифры. Если посчитать проценты, не так уж и много. В больших масштабах. Мы же не рассуждаем масштабами, глобально, мы зациклены на себе. Вот вы думаете, кто вы в глобальной картине. Ну вот. Все так. Тут что-то такое происходит, а в больших масштабах ничего не происходит. Вот, говорят, катастрофа. Нет никакой катастрофы. Есть необходимость. Ну да, производственная. Ну моральная, какая-то такая. Долг. Необходимость. Есть же компетентные люди, они понимают, когда и что надо делать. Вы же, когда машина сломается, идете к компетентным людям. Вот. Вы же не приходите туда и не учите их чинить машину, масло менять там. Нет, вы не мешаете. Говорят вам, надо деталь какую-то принести или доплатить, вы делаете. Ну хорошо. Но делаете же. Потому что необходимость. Тут так же. Ничего плохого я в этом не вижу. То есть да, страшное время, но чего плохого. Глобально. Обычно мы просто очень спокойно живем. Пользуемся благами. А когда опасность, нам говорят, что надо то-то и то-то, тогда мы голову в песок. К нам с этим не надо. Я считаю, это неправильно. Нужно доверять тем, кто понимает. И не лезть. Они же их не просто так хватают и уводят. Они из-за необходимости. Что. Нет. Я живу одна. Была замужем, от брака вот собака осталась. Я ему сказала, что собаку не верну. Ну он кричал, ругался, но смирился. Мужчины смиряются. Женщины помнят. Я все помню, ничего не забываю, витамины. Вы, кстати, знаете, что микроволновки опасны для здоровья. У мужа была, с собой забрал. Я всегда разогреваю на плите. Хотите. Колумбийский. С сахаром. Потом их было больше, да. Но кое-кто возвращался. Нет. Не знаю никого лично. Но я читала, для них открываются всякие перспективы. Дают пособия, работу, квартиры. Не так уж и плохо, правда. Это ведь возможность. То есть ты делаешь правильно, а потом тебе еще и дают возможности. Мне никто ничего не предлагал. Сама. Как хочешь, так и крутись. Взяла себя в руки, пошла дела делать. Вот у вас жена скорее всего. Так и думала. Она все и делает. Но плохо за вами ухаживает. Плохо выглядите. Мужчине нужен уход. Нет. Не поддерживаю. Звонила ему на той неделе, по делу, не ответил. Не думаю. У него здоровье, слабый он, умный и слабый. Таких не берут. Почему. Это вы где такое услышали. Нет, это неправда. Сейчас везде неправда. Не знаешь, чему уже верить. Хотя мы и не узнаем. Мало ли кто чего говорит. Мы люди простые, в чем-то своем разбираемся. Они в своем разбираются. Но сейчас, по-моему, все почти улеглось. Мне так кажется. Ну это вы какие-то цифры называете. Непроверенные. Верные другие. Вы просто очень доверчивый человек. Хотите. Бросать бесполезно. Много раз бросала. Так что вы хотели. А. Да. Этот жил напротив, серая дверь. Пару раз общались. Он играл на таком огромном инструменте, как большая скрипка. Потом ушел, увели. Хотите. Сама готовила.

Руки Вегнера стали двигаться как-то по-новому. Будто сместились плечи. Он теперь ощущает, что может размахнуться куда шире, сильнее, чем прежде. Каждое утро он стал подниматься на крышу своего дома и размахивать руками. Ему нравилось это новое ощущение. Как будто вскоре он сможет что-то, чего никогда прежде не мог. С крыши видно весь город как на ладони. Он выходит на крышу по ночам, чтобы не привлекать лишнего внимания. Боится, что заметят раньше времени. К тому же он не хочет ни с кем делиться своим новым ощущением. В первый день на крыше он видит труп голубя, внутри него совершенные по своей конструкции кости, соединения, хрящи.

Давай снимай. Вот тут они у нас сидят. Исправляются. Воспитываются. Раз мама не научила, как надо. Не слушались. Вот тут сними. Этот вот заводила у них. Самый умный, в очках. Чего смотришь. Перевоспитываем. Говорит, вам надо, вы и идите. Нам, то есть, надо, а он будет отсиживаться. Вот тут и отсиживайся. И это мы с пониманием еще, другие бы. Вот этого сними. А этот убежать пытался. В лесу прятался. Представляешь. В какой-то канаве, в дерьме, лежит, замерз, трясется. Уми-рать не хочу. Куда собирался. Ну, куда собирался. Отогрели. И еще отогреем. Вот тут они у нас спят, в комфорте. Даем пообщаться, свет есть, кормим. Хотя я бы. Таких бы. Но мы люди гуманные, с пониманием. Даже к таким. Вот тут еще сними. Этот на бумажках пишет, рисует вот это. Вот это что. Это твои фантазии такие. Откуда вы такие беретесь-то, с самомнением, творческие. Ты не смотри, не разрешал тебе смотреть. Вот такие у него рисунки, художник. Все они у нас тут с талантами. Особенно когда кушать захотят. Ничего. Мы люди добрые, за дело. Посидят, исправятся. А там нормальными станут. Не станут, еще посидят. Потому что не дело это, на готовом на всем. Вот этого видишь, руку себе грыз, вену искал. Теперь послушней уже, вон как смотрит. Послушненький. К себе возьму. Обучится. В дело пойдет. Это я все к чему. К тому, что вот так надо. Не сюсюкаться. А вот так. Потому что мы нормальные. Поможем если что. Перевоспитаем. По-человечески. Как члены общества. У нас тут так принято. Еще предки так. Общество у нас. Просто с уважением надо, к обществу. Кто общество уважает, того общество защитит. А кто, как вот эти, бегунки, таких за что уважать. Всё, выключай.

И я просто вышел из комнаты. Ничего не сказал. Вышел, закрыл дверь. Вышел на улицу и пошел. Просто шел. Было солнце. Выкурил по дороге девять сигарет. Я считал. Так бывает, считаешь. Через какие-то дороги, дворы. Шел и ни о чем не думал. Теперь мне кажется, зря. Но тогда у меня по-другому не получилось. Нечего было сказать. Или было, но не смог. Хотя следовало. Никогда не понимаю того, что нужно понять, вовремя. Всегда ошибаюсь. Потом подолгу в голове проигрываю, как могло бы. Строю целые ситуации, отматываю назад, когда идет не по плану. Что-то в этом роде. Хочется откатить назад, вернуться, попробовать другие сценарии, по несколько раз, проиграть, отмотать обратно, снова проиграть. Предположить, что было бы. Если бы не ушел, остался, сказал что-нибудь, пускай и бессмысленное. В конце концов, мать. Просто посмотрел в глаза, вышел. Это ведь так не делается. Люди ведут себя по-другому. Пускай ты толком и не знал человека, не знаешь человека, нужно попытаться, нужно успеть поговорить. Наговориться. Чтобы потом не сожалеть. Как сейчас. Недостаточно потом оправдываться. Не оправдаешься. Мне поэтому все время снится комната, со шкафами по всей стене, книжные полки, ящик со всякой мелочью, которую не выбросил, сложил, на потом, но никогда не пригодилось. Знаешь такое. У всех есть.

С кем ты разговариваешь.

С ним.

С тобой все в порядке.

Да. Почему ты спрашиваешь.

Он не может ответить.

Он может слушать.

Он не может слушать. Его нет.

Как это нет. Есть. Я же с ним говорю.

Давай пойдем в гостиную.

Нет, мне не нужно. Я останусь здесь.

Ты говоришь с мертвым человеком.

Я не наговорился с живым.

Вы общались.

Мало. Недостаточно.

Он не может слушать.

У него нет выбора.

Он просто тело.

Они все просто тела. В конечном итоге.

Поговори с нами.

Потом. Наговорился. Каждый день говорим. Рассказываешь чушь, глубокомысленно. Хочу поговорить с ним. Я смотрел ему в глаза.

Разворачивал. Зачем.

Хотел посмотреть в глаза.

Зачем.

Хочу видеть глаза человека, с которым говорю.

Он не человек. Тело. Труп. Его там нет.

Есть. Просто ты не понимаешь. Есть. Я чувствую.

Нет. Ты же знаешь. Мы вместе его несли. Помнишь. Мы с тобой заворачивали, несли, подвязывали веревками.

И что.

Не нужно с ним разговаривать.

Почему.

Это не нормально.

Всё не нормально

Зато мы в безопасности.

Нет никакой безопасности.

Мы в лучшем положении, чем многие.

Заблуждение.

Мы живы. У нас есть все условия.

Тебе кажется, что так выглядит безопасность. Подойди к окну.

Мы не подходим к окнам.

И к телефонам.

И к телефонам. Меры безопасности.

То есть там свои правила, у нас свои. Никому ничего нельзя.

Есть разница.

Нет разницы. У него есть разница. Нет никаких правил.

Он неодушевленный предмет.

Он хорошо меня понимает, я видел по глазам.

Он не может понимать. Меня это пугает.

Страшнее уже не будет.

Меня правда пугает твое поведение. Ты ведь не всерьез.

Мне спокойно вот так.

Мы должны держать себя в руках.

Я держу себя в руках.

Ты спал.

Я не хочу спать.

Ты не спал.

Я не хочу спать.

Кошмары.

Нет никаких кошмаров. Моему организму пока не потребовался сон.

Ты все это время просто лежал.

Я придумывал истории.

О чем.

О детях.

О детях.

Представь, что остались только дети. Буквально младенцы. И никого больше нет. Только дети. Им неоткуда брать прошлое. Некому им рассказать, что было, кто они, зачем они, где они. Некому их защитить, искалечить тоже некому. Просто дети, умные животные. То есть поначалу глупее животных, но потом люди. Гипотетически. Что они станут делать, когда станут взрослыми. Цивилизация. Будет по-другому. Или повторится то же самое. Вода вкуснее воздуха, воздух безвкусен, его как будто бы и нет, каково соотношение животных костей и человеческих, в грунте, в слоях грунта. Когда великан идет по улице, что говорит ему вслед статуя. Поговорка. Я спасла вас от боли, но кто спасет меня. Камни, булыжники, они знают, почему, знают, куда бегут собаки, знают, чего они рыщут. Знаешь, я представлял огромные эмалированные ванны, резервуары с землей, в которых лежат маленькие дети, прорастают стебельками, травой, пальцы распрямляют, они могут быть там, нащупать, засунуть руку, нащупать ручку мягкую, потянуть. А они лежат, постукивают звонко молочными зубами. Я иногда ползу мимо, на животе, по-пластунски, нет-нет да и пожму ручку. Хотя не люблю детей, они как будто пьяные или недоразвитые. Ходят такие, раскачиваются, взять в ручки ничего не могут, роняют, не понимают, когда кричат, и вид у них такой жалкий, беспомощный. Многие умиляются, сюсюкаются, а меня подташнивает. Смотрю и неприятно, не потому, что он будущий человек и так далее, а потому, что отвратительно. Знаешь, что на самом деле страшно. Что свиньи всеядны. Буквально

Ты бредишь.

Они едят что угодно, даже друг друга. Даже гниль. Едят. С аппетитом. Хрюкают, большие такие. Падаль подъедают или подгнившую картошку, всё. Помнишь эти железные машины

Пойдем.

Нет. Помнишь железные машины. Когда на дуло головы нанизывали. Она едет, а голова подергивается. Губы подергиваются. Как будто что-то пытается сказать. Живая машина. Приятно познакомиться, машина. Посмотри в лицо машине. Помнишь, они шли колоннами, а телевизоры радовались. Шли по улицам, с транспарантами, много всего кричали, размахивали

Пойдем.

И девушка плакала. С разбитым лицом. Прижали к витрине, били. Она потом сидела на мокром асфальте и плакала. Тихо. Так тихо. Только чуть-чуть всхлипывала. Здесь так тихо не бывает

Пойдем.

Отстань от меня. Я никуда не пойду. Тебе какая разница.

Мы должны держать себя в руках.

Я держу себя в руках.

Нет, это не нормально.

Уходи. Перестань тут стоять. Мешаешь.

Давай помогу.

Уйди. Ты испортишь.

Просьба соблюдать спокойствие. Проходите в автобусы по одному, не толпитесь, не мешайте друг другу. Вещи необходимо передать главному сопровождающему, они будут доставлены дополнительным транспортом. Отнеситесь с пониманием друг к другу и к нашим требованиям. В первую очередь женщины и дети. Просьба мужчин дееспособного возраста воздержаться от эвакуации. Дальнейшие распоряжения поступят в ближайшее время. Повторяем, в первую очередь женщины и дети. Все прибывающие подлежат обязательному медицинскому осмотру. По приезде вам будет предложено горячее питание, питьевая вода, место для размещения, необходимые средства гигиены. За дополнительными разъяснениями обращайтесь к главным сопровождающим. Переезд абсолютно безопасен. Ваша безопасность является нашим основным приоритетом. Не толпитесь. Места в автобусах рассчитаны на всех нуждающихся в перевозке.

Всякий раз, когда в Амстердаме идет дождь, Ивенс выходит на улицу. Он идет вдоль дороги, спускающейся к каналу, затем вдоль канала, до моста, переходит, идет куда-то дальше, по проходам между тесными постройками. Он идет без зонта и камеры, в кожаной куртке с приподнятым воротом, прогулочным шагом. Ему нравится ощущать воду на седых волосах, становиться ненадолго одиноким посреди некогда шумно-людной улицы. Вокруг никого. Только машины, редкие, куда-то семенящие люди, торговцы, накрывающие лавки полиэтиленом, жидкие скопления людей под навесами, грохочущие трамваи. Он идет куда глаза глядят по незапланированной заранее траектории, куда несут ноги. Он видит детей в резиновых сапогах, играющих посреди лужи, мужчину, с пузом и в кепке, на велосипеде, двух других мужчин в зеленых куртках, курящих на лестнице под козырьком возле булочной. Он видит бездомных собак, лениво ошивающихся у контейнеров с мусором, полузаброшенную стройку с деревянными заграждениями и красноватыми лампочками по периметру. Видит приоткрытое окошко, из которого кверху рассеивается рыхлый пар и слышно, как играет громкая, непонятная музыка, ругающуюся пару, она отталкивает его, обиженно убегает по улице, он догоняет, хватает за левый локоть, она оборачивается, ссора продолжается, оба размахивают руками, вероятно, кричат. Он сворачивает в очередной переулок, переходит трамвайные пути, проходит по узкому переулку к другому каналу. Вдоль воды стоят велосипеды, некоторые поржавели. Изредка Ивенс останавливается посреди тротуара, запрокидывает голову, по-детски, подставляет лицо под капли и так стоит, жмурится. Он идет дальше, мимо домов, небольших скверов, квадратов, прямоугольников, длинной стены-палимпсеста, заклеенной многими слоями афиш. Видит серию плакатов густого синего цвета. Останавливается посмотреть. Выставка художника, совершившего прыжок в пустоту и запертого в витрине. Ивенс представляет себе обнаженного человека в позе эмбриона, в большом стеклянном шкафу, на некотором возвышении, небольшую этикетку, художник, совершивший прыжок в пустоту и запертый в витрине. Это кажется ему любопытным, запертый, не запершийся, то есть не вполне добровольно, либо это часть игры, художественного метода, метафора чего-то, насилия, манипуляции, уязвимости, хрупкости, неприкосновенности, беспомощности, послушания, при чем здесь прыжок в пустоту, похоже, для красного словца. Ивенс всматривается в синий цвет, в непривычно яркий оттенок цвета, проступающий сквозь пасмурные декорации города. Он думает о человеке в позе эмбриона, о том, как красива конструкция человека, о посетителях, которые ходят, смотрят, переговариваются шепотом, о старых музейных смотрительницах, которые сидят по углам в синем зале и делают замечания, подносят указательные пальцы ко рту, мол, здесь не принято шуметь. Он думает, что должен чувствовать человек в витрине, чувствует ли он что-нибудь, кроме усталости и затекшей мускулатуры, о чем он думает или не думает ни о чем, кроме как ждет окончания экспозиции, когда он сможет распрямить суставы, одеться, уйти домой к жене, ужинать, смотреть футбол, говорить с другом по телефону, играть с маленьким сыном в металлический конструктор. Он представляет небольшую квартирку на окраине города, на втором этаже с окнами во двор-колодец, крошечную прихожую с табуреткой на круглых ножках и запылившимся пальто в углу на крючке, такую же крошечную кухоньку, где жарко от плиты и пахнет свеженарезанным луком и чем-то из духовки, гостиную с двуспальной кроватью за ширмой и отдельную комнатку-детскую с игрушечными солдатиками на письменном столе и незастеленной кроваткой. Человек из витрины входит в прихожую, снимает мокрую от дождя куртку, вешает на крючок рядом с пальто, садится на табуретку, развязывает шнурки, снимает ботинки, ставит под табуретку, закашливается, громко говорит, привет. Навстречу из гостиной выбегает мальчик лет семи, он рад видеть отца, он спрашивает, пап, а ты мне что-нибудь принес. Отец засовывает руку в карман куртки, ищет, вытаскивает жестяную коробочку с леденцами, протягивает сыну, мальчик хватает коробочку, улыбается. Только после ужина, слышно женский голос из кухни. Они оба идут на кухню. Человек из витрины целует жену в правую щеку, спрашивает, у нас на ужин, видимо, лук. Жена смеется, да, полезно для здоровья. Они садятся за крошечный столик, жена вытаскивает из духовки чугунную кастрюлю, ставит на середину стола, поднимает крышку, оттуда взлетает облако пара. Она ставит три тарелки, кладет рядом по ложке, кладет каждому на тарелку нечто вроде овощного рагу, тоже садится за стол. Они принимаются за еду. Как прошел день. Как всегда, устал очень. Много было народу. Сегодня нет, погода плохая, люди сидят по домам. Отопление починили. Вроде да, стало теплее, но к вечеру как будто бойлер перестает работать. Напишешь снова галерейщику. Напишу, утром. Как твоя спина. Надо сегодня снова намазать, когда распрямляюсь, ломит поясницу. Я тебя сегодня намажу. А вы как сегодня. Стирку затеяла, он мне помогал, подмигивает. Помогал. Да, я развешивал. Молодец. Пап, в выходные поедем в парк. Если дождя не будет, поедем обязательно. А тебя отпустят. Я договорюсь, в субботу будут чинить освещение, выставка не работает. Она до ноября. Да. А дальше. Пока непонятно. Человек из витрины молча жует. Пап, я научился высоко прыгать, хочешь, покажу. Давай после ужина. Я теперь прыгаю выше табуретки. Не может быть. Может, я покажу. Он сегодня весь день прыгал. Мама звонила. Да. Как она. Еще хрипит, но уже лучше. Температуры нет. Нет, только горло, и нос немного течет. Ну ничего, это уже лучше. В субботу вечером заеду. Они едят, обмениваются репликами. Ивенс представляет приоткрытое кухонное окошко, если смотреть с улицы, оттуда расплывшийся пар над замкнутым двором, желтый свет в окнах напротив. Идет тихий дождь, капли изредка проскакивают под фонарями, легкий сырой ветер. Он смотрит на густые синие афиши, ровный белый шрифт без засечек, прямоугольный, как выставочная витрина, на облезлые обрывки других разноцветных, но выцветших афиш, на облупившуюся серую стену в трещинах и пятнах когдатошней краски, на заводных голубей, разбросанных по брусчатке возле грязных пакетов с промокшими газетами, бутылками. Капли холодной воды стекают по вискам к подбородку, по щетине, за воротник вязаного свитера с высоким горлом. Он проводит правой ладонью по щеке, по другой, смахивает воду, проводит ладонью по лбу, по волосам, как бы зачесывая назад. Мимо проносится велосипедист, брызги мгновенно разлетаются по сторонам, попадают Ивенсу на брюки, сзади, он резко оборачивается, щурится вслед. Он видит набережную канала, хлюпающую по лужицам невидимую воду, треугольно-прямоугольные формы построек, загораживающих горизонт, выпукло-потемнелое небо, трамвай, пересекающий канал слева направо, рыжую женщину с черным зонтом, уходящую вдаль, сплошной геометрический город, одно вплотную к другому, тесное пространство, насквозь промытое дождем.