Текст книги "Черные холмы"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Пятый шест торчит из центра Ямы видения рядом с левой рукой мальчика, когда он ложится на спину, а последний шест означает, что (по крайней мере, в целях этого видения) данное место является центром мира и средоточием всех духовных сил.

Паха Сапа снял с себя все, прежде чем лечь в Яму видения, даже набедренную повязку и мокасины, потому что следует ждать видения голышом – в том самом виде, в котором и пришел в этот мир; но мальчик не лежит в яме целый день. Утром, когда на востоке из-за далекого, но отчетливо видимого Макасичу, Бэдлендса, встает солнце, Паха Сапа поднимается на скалистую вершину Шести Пращуров и протягивает священную трубку черенком в сторону этой наиболее мощной видимой формы Вакана Танки, напевая приветственные молитвы и посылая просьбы о видении духу-который-за-Солнцем. В течение дня он несколько раз поднимается из Ямы видения и повторяет жесты, напевы, молитвы – в полдень, стоя лицом на юг, а вечером подходит к каждому из шестов, к которым привязаны его знамена, и обращает просьбы и мольбы к западу.

Паха Сапа внимательно наблюдает за всем вокруг: за небом, за погодой, за ветром, за движением деревьев, за парящими в воздухе ястребами или совами, он прислушивается к тявканью койота или барсука вдалеке – все его чувства обострены, ведь дух любой сущности или твари может оказаться частью его видения.

Все идет так, как должно.

Ничто не идет так, как должно.

Нормальная ханблецея должна происходить под ясным небом в дневное время и под звездным – ночью, но почти все время пребывания Паха Сапы на Черных холмах идет дождь. Когда мальчик пробуждается, чтобы утром приветствовать восходящее солнце своими песнопениями и молитвами (только он их плохо запомнил, а тут нет вичазы вакана или старейшин, которые помогли бы ему напевать или подсказать слова), «встающее солнце» являет собой пасмурное пятно, едва видимое на востоке за пеленой дождя. Небо каждый день затянуто плотными тучами, и ему трудно определить, когда солнце проходит зенит, а ведь в полдень нужно произнести ритуальную молитву югу; и закат виден так же плохо, как восход. Паха Сапа по-прежнему протягивает черенок Птехинчала Хуху Канунпы, с которой капает вода, дождю и окутавшей мир серой мгле. Несмотря на все его усилия, древние и священные перья трубки напитались влагой и линяют от дождя.

Без помощи более опытных шаманов и других людей все идет не так, как надо. Паха Сапа знает, что его парилка нимало не похожа на то изящное и правильное сооружение, каким она была бы, если бы ему помогали Сильно Хромает или даже Сердитый Барсук. Он чувствует, что его выбор священных камней далеко не идеален; и в самом деле, некоторые из них треснули, когда он плескал на их раскаленную поверхность водой. Он знает, что его молитвы и мольбы небрежны, и подозревает даже, что его Яма видения сделана не совсем так, как полагается. И самое главное, из-за отсутствия других людей, их пения и молитв во время курения трубки и других обрядов, связанных с парилкой, его очищение, как уверен теперь Паха Сапа, было неполным, а его инипи, видимо, неприятно духам.

И наконец, нельзя забывать о том, что Паха Сапа может умереть с голоду. Молодые люди всегда начинают полный пост после окончания очищения в парилке, но Паха Сапа начал поститься (следуя совету шамана шайенна на Медвежьей горке, хотя это и могло быть лишь глупым сном) еще до того, как добрался до Черных холмов. Хотя Паха Сапа должен был начать полный пост в тот день, когда выкопал себе Яму видения, он к тому моменту уже девять суток провел без еды, и теперь его тело стало ненадежным и слабым, как и его разум.

Но есть и еще более веские аргументы, убеждающие Паха Сапу в том, что его поиски видения уже обернулись полным провалом.

Лежа в наполненной жижей яме на вершине скалистой горы, называющейся Шесть Пращуров, чувствуя, как дождь хлещет его по лицу, он понимает, что Шальной Конь был прав: ни один человек, в которого внедрился дух Длинного Волоса или какого-нибудь другого вазикуна, не может пользоваться расположением богов и духов, а тем более Вакана Танки. И по мере того как слабеет тело Паха Сапы, а мысли все больше путаются, призрак в его голове и чреве бормочет все громче, словно горит желанием выйти.

«Что случится с призраком Длинного Волоса, если я умру здесь? – думает Паха Сапа. – Может быть, оба наши духа наги одновременно взлетят вверх: его – в те места, куда отправляются духи вазичу после смерти, а мой – на Млечный Путь и дальше?»

Помимо всего прочего, в его голове присутствуют еще и раздражающие воспоминания Шального Коня, которые смешиваются с его собственными воспоминаниями. Как духи узнают его, Паха Сапы, дух, если большая часть сознания мальчика захвачена яростными и однообразными воспоминаниями неистового хейоки?

Ему доступны воспоминания Шального Коня о его собственной успешной ханблецее в те времена, когда военный вождь был молодым воином и звался еще Кудрявым Волосом, но они отнюдь не обнадеживают Паха Сапу. Юный миннеконджу получил всю нужную помощь от ясновидцев грома, таких как Осколки Рога, и своего собственного отца, которого тогда звали Шальным Конем; помогала ему и уверенность всего его рода в том, что юный Кудрявый Волос получит видение от существ грома и станет хейокой и военным вождем, а они именно этого и хотели. Даже воспоминания о фактическом видении юного Кудрявого Волоса – Шального Коня – довольно путаны, поскольку кажутся не более чем туманным сном, в котором сверкают молнии, грохочет гром и наги Кудрявого Волоса разговаривает с духом-воином на духе-коне. Паха Сапа знает, что из всех людей на земле только он и Шальной Конь знают, каким туманным и неопределенным было это видение, хотя начиналось оно хорошо – с краснохвостого ястреба, криками привлекавшего внимание мальчика.

И закончилось оно хорошо – очищением после видения, когда старейшины вернулись в парилку и когда старейшины и вичаза ваканы (другие ясновидцы грома) истолковали его сон как полноценное видение, провозгласив юного Шального Коня хейокой и племенным полицейским акиситой и сообщив всем, что Шальной Конь когда-нибудь станет великим военным вождем.

Теперь, с каждым раскатом грома над Черными холмами, Паха Сапа вздрагивает и сжимается. Он не хочет быть хейокой. Он не хочет служить свирепым и воинственным существам грома. И в то же время он стыдится своего страха, своей трусости, своего упрямого желания отречься от той роли в жизни, которую предписывает ему сам Всё.

Но существа грома не говорят с ним на вершине Шести Пращуров даже в те мгновения, когда гремит настоящий гром и сверкают молнии, а Паха Сапа сжимается в своей наполненной жижей яме, опасаясь удара молнии на таком высоком, открытом месте.

Он боится, что не просто потерпел неудачу как искатель видения, но что неудача эта – следствие его трусости.

На девятую ночь поста Паха Сапа понимает, что скоро станет слишком слаб и не сможет охотиться и найти еду, даже если ему и будет видение. В ту ночь он ковыляет по длинному крутому склону в долину, где все еще пасутся две лошади, пьет из ручья и – медленно и с большим трудом – ставит четыре капкана на кроликов среди деревьев и в кустах на склоне. Потом, увидев, как его парилка, синткала ваксу, словно плавится под непрерывным дождем, Паха Сапа берет свои одеяния (трубка на крепком шнурке висит у него на шее) и начинает долгий, мучительный подъем то на четвереньках, то ползком назад к вершине – он добирается вовремя, чтобы сделать подношения и произнести молитвы восходящему солнцу, прячущемуся за тучами.

На десятый день поста Паха Сапа пытается взлететь.

Он так ослабел, что, предлагая священную трубку, в основном сидит, прислонившись к одному из шестов Четырех Направлений, и голова у него так кружится, что «я» его духа, его наги, легко выскальзывает из тела. (Боясь, что «я» не вернется, Паха Сапа заманивает его обещаниями кролика, которого он приготовит очень-очень вкусно на потрескивающем костре.)

Его наги прислоняется к легкому ветерку, который почти все время дует здесь наверху, он чувствует, как ветер ласкает грудь его духа, как прежде чувствовал воду в глубокой части ручья или реки и был готов оттолкнуться ногами и поплыть, но в отличие от множества раз в прошлом, когда воспарить в небеса давалось ему так легко, ветер теперь не поднимает его.

Даже его дух слишком тяжел, чтобы парить.

И вот на десятый день поста, бормоча молитвы и протягивая отяжелевшей рукой черенок Птехинчалы Хуху Канунпы тучам и дождю, он решает, что пора признать поражение и вернуться домой.

Шальной Конь убьет меня.

Но Шальной Конь наверняка уже ушел. Военный вождь собирался вести свой род против вазичу на Черных холмах, а потом напасть на кавалеристов, которые шли отомстить за убийство Длинного Волоса. Вероятность того, что Шальной Конь все еще находится у стоянки рода Сердитого Барсука и Сильно Хромает вблизи Тощей горки, невелика.

И что – вернуться, потерпев полное поражение, никогда не стать вичазой ваканом, как мой приемный тункашила?

Лучше уж потерпеть поражение, чем стать покойником, Черные Холмы. Ты знал, что не родился воином, бойцом… Теперь ты знаешь, что тебе не суждено стать шаманом и уважаемым человеком своего племени.

Паха Сапа готов разрыдаться. Он сидит, прислонившись к западному шесту в ожидании времени вечерней молитвы заходящему солнцу, красные вымпелы, пропитавшиеся водой, безжизненно повисли над ним, угрюмый наги болит в его груди, а треклятый призрак вазичу болтает без умолку в его больной голове, и Паха Сапа решает, что останется здесь, на Шести Пращурах, еще одну ночь, может быть, еще один дождливый день, а потом уже оставит свои надежды и отправится домой.

Если в капканы не попадется хотя бы один кролик, ты умрешь или же тебе придется убить Червя или Белую Цаплю.

Он трясет головой, прогоняя эту мысль, закрывает глаза и под непрерывным дождем ждет, когда подойдет приблизительное время захода солнца.

Он просыпается голым, лежа на спине рядом со своей Ямой видения. Наступила темнота, но тучи ушли с неба. Небо светится тремя тысячами или больше густо посаженных звезд, которые обычно видны в такие ночи позднего лета. На мгновение его охватывает паника – он боится, что, может быть, уронил священную трубку с крутой вершины, но потом нащупывает шнурок и обнаруживает Птехинчалу Хуху Канунпу, странно теплая, она покоится на его животе.

Падающие звезды перечеркивают темноту межзвездного пространства на черном стекле неба. Паха Сапа вспоминает, что в это время, сразу же после его дня рождения, на небе всегда было много падающих звезд. Сильно Хромает как-то раз сказал ему, что некоторые старейшины верят, будто падающие звезды празднуют какое-то большое сражение, или победу, или видение, давно стершееся в памяти вольных людей природы.

Паха Сапе удобно лежать на спине, наполовину в Яме видения, наполовину вне ее, остывающая поверхность горы до странности суха под его плечами и головой, и он смотрит на падающие звезды.

Внезапно с высоты устремляется вниз падающая звезда, она ярче, чем все остальные. Она такая яркая, что освещает небеса, освещает вершину Шести Пращуров, освещает возвышающийся Холм злого духа и все пики вокруг. Множество темных сосновых деревьев, растущих на Паха-сапа, внезапно начинают светиться серебром, а потом обретают молочно-белый цвет в свете падающей звезды, которая обернулась несущейся кометой.

– У-у-ух!

Паха Сапа не может сдержаться. Он издавал этот звук еще маленьким мальчиком, глядя на звездопад в конце лета, когда попадалась особо яркая звезда. Но он никогда не видел, чтобы падающая звезда была столь ослепительна.

В его мозгу что-то неторопливо шевелится – будь в нем побольше энергии и не путайся мысли, это что-то могло бы быть страхом, – и он понимает, что звезда летит прямо на него.

Тени от шестов направления и нескольких низкорослых деревьев вблизи скалистой вершины мечутся во все стороны в несущемся вниз сиянии прямо над его головой. Теперь Паха Сапа слышит падающую звезду – шипящий, ревущий, резкий звук, прожигающей воздух.

Внезапно звезда бесшумно взрывается, распадается на шесть падающих звезд размером лишь немногим меньше первоначальной. Они продолжают нестись на него.

Паха Сапа, несмотря на голод и слабость, с какой-то недоуменной отстраненностью понимает, что через несколько секунд умрет.

Шесть фрагментов Большой Звезды продолжают падать. Каждый из них рухнет на Шесть Пращуров, а один, кажется, прямо на эту вершину. В последний момент Паха Сапа закрывает глаза рукой.

Он не слышит ни удара, ни взрыва. И никакого шума, если не считать слабого шороха ветра в зарослях сосен и елей.

Паха Сапа отводит руку и открывает глаза.

Шесть звезд расположились вокруг вершины, но теперь они представляют собой шесть вертикальных колонн белого света. Каждая из них имеет высоту около двухсот футов. Внутри каждой колонны, или стоячего светового кокона, – старик, внешним видом похожий на вольных людей природы. На каждом из стариков белоснежная одежда из бизоньей шкуры и одно белое орлиное перо в седых волосах. Все они смотрят на Паха Сапу, но их взгляды не похожи на взгляды человеческих существ. Он чувствует, как давят на него эти взгляды.

– Ты пойдешь с нами, Черные Холмы?

Паха Сапа резко трясет головой. Он не видит, чтобы у кого-нибудь из стариков шевельнулись губы. Да и вопрос этот мальчик не совсем чтобы слышит. А если слышит, то не ушами. Многие десятилетия после этого он будет пытаться вспомнить и описать голоса шести стариков – явно не те звуки, что производят люди ртами и глотками, языками и зубами, а скорее тихий шелест ветра в ветвях, или глухое ворчание грома вдалеке, или слабый гул приближающего конского или бизоньего табуна, которые он слышал, когда, подражая старшим, плотно прижимал ухо к земле.

Но только ни одно из этих сравнений не подходит. Тогда и потом он понимает, что это не имеет значения.

– Конечно пойду, дедушки.

Одна из гигантских форм протягивает руку, облаченную в белый свет. Паха Сапа делает шаг и понимает, что целиком умещается в потрескавшейся ладони.

Они быстро и бесшумно поднимаются в сверкающее ночное небо. Паха Сапа каким-то образом слышит голоса звезд – у каждой свой, и каждый голос – часть хора, хора из трех тысяч или больше голосов, распевающих мелодичную молитву, подобных которой он никогда не слышал.

Когда они оказываются на высоте много тысяч футов над освещенным звездами ландшафтом, шесть форм прекращают подъем и теперь просто парят в вышине, а Паха Сапа чувствует себя удобно и не испытывает ни малейшего беспокойства в теплой ладони.

Но когда он свешивает голову за край гигантской, сложенной в надежную чашечку руки, чтобы посмотреть на священные холмы, то чуть не вскрикивает от ужаса.

Черные холмы исчезли. Все исчезло.

Под ним и под парящими тучеподобными шестью старцами во все стороны до далекого, темного и чуть искривленного горизонта распростерлась водная гладь. Этот мир воды не имеет конца.

Паха Сапа тут же понимает, что он смотрит на мир, не имеющий формы, каким он существовал до того, как Вакан Танка, Тайна, Всё сотворил землю, четвероногих, а потом – человека. Это мир до появления человека, когда таку ванкан, таинственные существа, вышли в мир духов: Вакиньян – Буревестник, Татанка – Большой Зверь, Унктехи – Тот, Который Убивает, Таку Сканскан – Тот, Который Изменяет Мир, Тункан – Досточтимый. Все это чистые наги, духи, которые ходили по небесам над миром, еще погруженные в околоплодную воду в ожидании рождения.

Это мир сплошной воды, о котором рассказывал ему Сильно Хромает в самых старых историях, но Паха Сапа прежде никак не мог представить его. Теперь море раскинулось под ним во все стороны.

Паха Сапа понимает, что звезды были закрыты высокими тучами. Теперь он видит серые тучи в бесконечной дали над ним и серую, почти совершенно спокойную воду в бесконечной дали внизу. В глубине сердца он понимает, что шесть старцев-пращуров позволяют ему присоединиться к ним и наблюдать процесс Рождения.

Внезапно один-единственный столб света (мальчик сразу же понимает, что этот свет исходит от Тайны, Всего) пронзает свод туч вверху, раскалывает толщу неба и касается моря внизу. Воды начинают пениться. Из этого мира моря поднимаются влажные холмы, и черные деревья, и священный камень, святая святых мира – Черные холмы. Столб света тускнеет, но Черные холмы внизу остаются, крохотный островок среди смутно поблескивающего бескрайнего моря. Некоторое время Паха Сапа смотрит вниз из безопасной, принявшей форму чашечки ладони пращура. Он слышит только звук ветра, ласкающего деревья, травы, верхушки волн далеко-далеко внизу. Паха Сапа понимает, что доносящийся до него шепот ветра – это приглушенные голоса других великих духов, существовавших здесь до появления Первого человека: Тате – Сущности Ветра, Йате – Северного Ветра, Йанпы – Восточного Ветра, Окаги – Южного Ветра.

Всем этим ветрам Паха Сапа молился рядом с Сильно Хромает, когда мальчиком готовился к поприщу шамана, и всем этим ветрам Паха Сапа безмолвно молится теперь. От их присутствия у него слезы наворачиваются на глаза.

Солнце восходит. Солнечные лучи рисуют темные мазки гор и тени сосен на холмах и отбрасывают множество теней от малых холмов и отдельных деревьев на вытянутый луг. Потом воды вокруг этого островного мира отступают еще дальше, и, сияя на свету, появляются прерии и равнины Мака-сичу – Бэдлендса, или Дурной земли. Теперь от горизонта до горизонта простерлась не вода, а твердая земля. Мир теперь стал преимущественно мака, землей, и он готов к появлению в нем четвероногих и двуногих.

Паха Сапа хочет спросить у шести пращуров, зачем они показывают ему все это, но голос его духа, наги, слишком слаб – или воздух на этой высоте слишком разрежен – и звуки слов не могут достичь ушей пращуров. Он может только смотреть, кивая, на древние, морщинистые, но дружеские лица, они чуть-чуть колеблются, как колеблются высокие облака под дуновением священных ветров.

Паха Сапа понимает, что пращуры одарили его острым зрением ванбли, орла. Когда Паха переводит взгляд на поросшие лесом южные склоны Черных холмов, он ясно видит отверстие Вашу-нийя, Дышащей пещеры, священного места, которое слепые вазичу называют Пещерой ветров. Он смотрит теперь своими глазами ванбли и видит, как на свет появляется первый бизон.

Паха Сапа громко смеется, и этот счастливый звук громче, чем слабый голос его наги. Сильно Хромает, Сидящий Бык и другие вичаза ваканы были правы, рассказывая о том, как все это начиналось! Первые бизоны маленькие, они чуть больше муравьев и такие же многочисленные. Но сочные, еще влажные после рождения травы на Черных холмах и обширных равнинах внизу вскоре позволят крохотным бизонам вырасти до размеров и веса современных. И опять Паха Сапа громко смеется. Шесть пращуров показывают ему в считаные минуты события, на которые ушла целая вечность.

Солнце поднимается еще выше, и теперь на бескрайних, обдуваемых ветрами равнинах к северу и югу от холмов отчетливо видны даже тени пасущихся стадами бизонов.

Паха Сапа снова переводит взгляд на юг.

Из Дышащей пещеры, мигая, выползает Первый человек, встает на ноги и тут же начинает возносить молитвы Вакану Танке, шести пращурам, другим духам и самому дару Тайны, благодарит за то, что его вывели из тьмы в этот светлый мир, в котором так много дичи и обитает столько шепчущих, охранительных, а иногда и очень опасных духов.

За минуты проходят столетия, исчезают поколения, Паха Сапа смотрит, как рождается его народ, как охотятся люди, женятся, странствуют в дальних землях, воюют, почитают богов, стареют и умирают. Он видит, как они охотятся на животных, о которых он даже не слышал прежде, – это громадные волосатые твари с бивнями, – видит, как вольные люди природы получают чудесный дар – шунксинкалу, то есть «священную собаку», или лошадь. Он видит, как его народ расселяется по равнине.

И снова Паха Сапа видит Черные холмы – они имеют форму сердца и располагаются в центре бескрайних зелено-бурых прерий облейяйи дошо – безмерности мира. Он снова видит Черные холмы – они вамакаогнака е’кантге целого континента, иными словами, сердце всего. Но более всего Паха Сапа воспринимает теперь Черные холмы как О’онакецин, Место убежища.

Он видит и реку Танец Солнца к северу от холмов, вазичу называют ее Бель-Фурш, и реку Шайенна – к югу. Дальше на север он отчетливо видит петляющую линию, которую вазичу называют река Миссури. Все эти реки вышли из берегов, но сильнее всех разлилась река Танец Солнца.

Вдалеке Паха Сапе видны Вапийе-олайе-а’ха – Долина камней, которые лечат, и Хиньянкагапу – Черные горки, и Хеску – Белые горки, и Ре-слу – Лысое место. Но он снова переводит взгляд на Вашу-нийя, Дышащую пещеру в южной части холмов, и на полсотни ориентиров на холмах и за их пределами, чтобы добраться до которых ему потребовались бы дни и недели езды или ходьбы.

Он видит Крутой кряж из красноватого песчаника, который ограничивает впалую Беговую Дорожку вокруг холмов, похожую на полосу мышц вокруг работающего сердца, и четко видит широкий Пте-Тали-йапу – Бизоний пролом, сквозь который открывается легкий доступ в горы четвероногим и вольным людям природы, когда они отправляются в святилище. Прямо под ним – Шесть Пращуров, поблизости – более высокая горная вершина под названием Холм злого духа и с полсотни других хребтов серого гранита, и столбов красной породы, и шпилей, торчащих из мягкого черного ковра сосен, который покрывает холмы.

Здесь стоит тишина, а солнце быстро встает снова и снова, слишком быстро – и это означает, что оно не подчиняется привычному ходу времени, и тени укорачиваются так быстро, что смех берет. Снова и снова солнце летит по небу, описывает дугу по идеальной голубизне и садится под молитвы вольных людей природы. Но внезапно движение замедляется и раздается шепот ветра, шорох ветвей, далекий гром – тихий голос пращура в мозгу Паха Сапы произносит слова, и одиннадцатилетнему мальчику кажется, что он оказался в своем и своего народа будущем.

– Смотри, Паха Сапа.

Паха Сапа смотрит, но поначалу ничего не видит. Но потом он понимает, что среди и внутри скал священной горы Шесть Пращуров на расстоянии мили или двух непосредственно под ним происходит какое-то движение и шевеление, дрожание и вибрации вдоль скалистой вершины, где он все еще видит свою затопленную жижей Яму видения и пять обозначающих страны света шестов со знаменами. Орлиная зоркость Паха Сапы позволяет ему фокусировать взгляд на чем угодно по его желанию, словно у него в руках телескоп, какие, по словам Сильно Хромает, есть у офицеров-кавалеристов вазичу, и теперь, по новому указанию одного из пращуров, он внимательнее смотрит на гору, с которой поднялся.

Небольшие камни и средних размеров валуны от тряски соскальзывают по крутому южному склону горы Шесть Пращуров. Паха Сапа видит, как в унисон трясутся и дрожат деревья на северном склоне. Раздается глухой рокот, и новые камни, большие и малые, скатываются в равнину по южному склону священного пика, а потом Паха Сапа видит действие землетрясения, когда сами скалы словно становятся жидкими, переливающимися, и многие мили лесов и лугов складываются и перестраиваются, как встряхиваемая одежда из бизоньей шкуры или меховое одеяло.

Нет. Из камня что-то появляется.

Несколько мгновений Пахе Сапе кажется, будто оно извергается из самих скал, прорывается из камня наружу, но потом он перефокусирует взгляд на близкое видение, и ему становится ясно, что сама гора меняет форму, очертания, переформируется.

Из скалы, смотрящей на юг, под тем местом, где Паха Сапа лежал и молился несколько дней и ночей, возникают четыре гигантских лица. Это лица вазичу, мужские лица, хотя первое появившееся лицо вполне могло бы принадлежать и старухе, если бы не волевая линия подбородка. Второе лицо, появляющееся из гранитного утеса, словно клюв и голова птенца из серого яйца с толстой скорлупой, принадлежит вазикуну с длинными волосами, еще более длинным подбородком, чем у крайнего слева женоподобного вазикуна, и устремленным вдаль взглядом. Он смотрит на Паха Сапу и зримых пращуров. У третьей головы – что-то вроде козлиной бородки, какие носят некоторые вазичу, но строгие черты и бесконечно грустные глаза. У четвертой и последней головы, расположенной между тем, кто смотрит вдаль, и тем, грустным, у кого козлиная бородка, подобие усов над улыбающимися губами, а вокруг глаз какие-то круги, сделанные вроде бы из металла и стекла. Сильно Хромает с каким-то сожалением, как казалось Паха Сапе, говорил о третьем и четвертом глазах, надеваемых некоторыми вазичу на собственные глаза, когда те начинают слабеть; он даже произнес слово, каким они называют эти глаза: очки.

– Что…

Паха Сапа должен спросить, что означают эти страшные головы, пусть голос его наги звучит жалко даже для его собственных ушей.

Но мальчик замолкает, почувствовав бесплотное прикосновение невидимой руки пращура к плечу его духа, когда гора внизу начала изменяться.

Четыре головы проявились полностью. Потом возникают плечи и верхние части туловища, облаченные в гранитные подобия одеяний вазичу, и все это кажется Паха Сапе до странности знакомым по прежним снам. Теперь четыре формы начинают ежиться и крутиться – Паха Сапа чуть ли не слышит хруст, производимый их усилиями, и грохот валунов, падающих на равнину, хлопанье крыльев и крики тысяч птиц, взлетающих с Черных холмов.

Высота голов составляет пятьдесят или шестьдесят футов. Каменные тела, когда они распрямляются из позы плода, обретают устойчивость и встают, имеют высоту наверняка не меньше трехсот футов – больше, чем духи шести пращуров на их столбах белого света.

На мгновение Паха Сапа приходит в ужас. Неужели эти монстры вазичу из серого камня продолжат расти, пока не доберутся до шести пращуров и до него? Неужели они протянут руки, стащат его с небес и проглотят?

Каменные вазикуны прекращают расти и больше не смотрят на Паха Сапу или на пращуров. Их внимание приковано к земле и к Черным холмам. Гиганты стоят там на своих массивных серых каменных ногах, а два из них фактически оседлали пик Шести Пращуров, и Паха Сапа видит, как они оглядываются; он решает, что это обычное любопытство, свойственное всем новорожденным, будь то четвероногие или люди.

Но в глазах этой четверки больше чем просто удивление. В них еще и голод.

Снова раздается шелест ветра в соснах, похожий на раскат далекого грома шепот одного (или, может, всех) пращуров Паха Сапы:

– Смотри.

Четыре каменных гиганта вазичу шагают по Черным холмам, сбивая деревья на своем пути. Их следы в мягкой земле размером не уступают небольшим священным озерам, разбросанным здесь и там по холмам. Время от времени один или два-три гиганта останавливаются, наклоняются и сбивают вершину горы, сбрасывая тысячи тонн земли на одну или другую сторону.

Паха Сапа испытывает неожиданное и почти непреодолимое желание хихикнуть, рассмеяться, возможно, расплакаться. Может быть, эти каменные гиганты вазичу всего лишь писпия – гигантские луговые собачки?

Но он продолжает смотреть, и желание смеяться у него пропадает.

Четыре каменных гиганта вазичу выхватывают животных из лесов и лугов Паха-сапа: оленей из высокой травы, бобров из запруженных рек, лосей со склонов холмов, толсторогих баранов с валунов, дикобразов с деревьев, медведей из берлог, белок с ветвей, орлов и ястребов из самого воздуха…

И четыре каменных гиганта вазичу пожирают все, что выхватывают из лесов и полей. Громадные серые каменные зубы жуют, жуют и жуют. Серые каменные лица на серых каменных головах совершенно бесстрастны, но мальчик чувствует их ненасытный голод – они наклоняются, хватают живые одушевленные существа, отправляют их в серые рты и жуют, жуют, жуют.

Шепот Паха Сапы реальный, слышимый, он формируется легкими его наги, глоткой и ртом, он выталкивается через зубы его духа, но шепот этот прерывистый.

– Дедушки, можете вы остановить их?

Но вместо ответа шепчущий голос, похожий на раскат грома, на шелест ветра в сосновых иглах, задает вопрос:

– «Вазичу» не означает «бледнолицый», Черные Холмы. Это означает – и всегда означало – «пожиратель жирных кусков». Теперь ты понимаешь, почему мы дали твоим предкам это слово для именования вазикуна?

– Да, дедушки.

Паха Сапа не знал и подумать бы никогда не мог, что тело его духа может испытывать тошноту, но именно это с ним и происходит. Он свешивается через ограду пальцев надежной руки пращура и смотрит.

Четыре каменных гиганта вазичу выходят из Черных холмов, и теперь они разделяются и двигаются в направлении стран света, словно ведомые жалкими палочками у Ямы видения Паха Сапы. Поначалу мальчик не верит своим глазам, но с помощью обретенного им орлиного зрения приглядывается и понимает, что глаза не обманывают его.

Каменные гиганты вазичу убивают бизонов и других животных равнин гигантскими каменными каблуками на своих каменных ботинках вазичу – они давят бизонов, антилоп, лосей, а потом подносят раздавленные тела к своим каменным ртам на высоту в три сотни футов над зелено-бурой прерией. Время каким-то образом ускорилось – солнце садится, звезды идут кругом над пращурами и скорчившимся Паха Сапой, потом солнце восходит снова (тысячу раз, десять тысяч раз), но четыре каменных гиганта вазичу бредут по равнинам до горизонта, за него и всегда возвращаются, продолжая давить четвероногих каблуками, хватать, поднимать и жевать. И жевать. И жевать.

Потом Паха Сапа видит что-то такое, отчего вскрикивает в высоком, разреженном, холодном воздухе небес, где он парит вместе с шестью пращурами, такими же невесомыми и бесплотными, как облака.

Перед тем как убить последнего из миллионов бизонов, четверка каменных гигантов вазичу преследует людей в равнинах, на Черных холмах, и даже тех, кто живет еще восточнее и западнее: они преследуют и ловят вольных людей природы, кроу, шайенна, черноногих, шошони, юта, арапахо, пауни, ото, осейджи, оджибве, преследуют жалкие остатки манданов, изгоняют гровантров, равнинных кри, ктунаха и хидатса. Все бегут. Все изгоняются. Никто не может спастись.

Четыре каменных гиганта хватают некоторых из этих маленьких бегущих фигурок и рассовывают их по своим каменным карманам, а других забрасывают далеко-далеко, швыряют крохотные, кричащие, размахивающие руками человеческие фигурки за горизонт, и те навсегда исчезают из виду. Некоторых они пожирают. Жуют. Жуют.

– Дедушки! Остановите это! Пожалуйста, остановите!

Теперь Паха Сапа слышит более глухой голос, чем тот или те, что слышал раньше: низкий, музыкальный, приглушенный, сочетание птичьей трели и журчания ручья, бегущего по камням.