Текст книги "Черные холмы"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Нет, я не был здесь вечером. Но с арены шоу «Дикий Запад» и из палаток видны и яркое свечение, и лучи прожекторов.

– Ах, Паха Сапа, обязательно посмотрите выставку вечером. Тогда-то и оживает Белый город. Он становится самым красивым местом на земле. Я видела его с парохода на озере Мичиган и с аллеи «Эль» по пути из города, и я хочу его увидеть с привязанного аэростата здесь, на мидвее, вот только он не поднимается по вечерам. Тут есть великолепные площадки обозрения на здании «Промышленные товары и гуманитарные науки» или на Доме транспорта – прожектора прямо оттуда так и пронизывают тьму! Но лучшее место на Лесистом острове – неяркие электрические лампы, волшебные фонарики и прекрасный вид на Белый город, в особенности на очертания куполов на юге. Но вы только представьте, как здорово было бы увидеть все эти яркие огни вечером с колеса Ферриса!

– Сначала нужно прокатиться на нем днем, мисс де Плашетт. Посмотреть – выживем ли мы на такой высоте.

Она отвечает ему мгновенным низким смехом.

Паха Сапа спрашивает себя, способна ли эта молодая дама, в состоянии ли понять, почему, одиннадцать или двенадцать раз побывав на выставке, он все время посещений простоял или просидел неподвижно только перед двумя стендами. Он понимает, что обсуждать это глупо, и теперь следит за своим языком тщательнее, чем до этого момента.

Двести солдат-кавалеристов и индейцев, не считая Анни Оукли, ее мужа и маленькой армии рабочих шоу «Дикий Запад», прибыли сюда, в Джексон-Парк, в конце марта, а свое первое представление мистер Коди показал третьего апреля, задолго до начала выставки и готовности аттракционов мидвея.

В мае президент Кливленд и огромная стая самых знаменитых иностранцев королевских кровей и местных сановников официально объявили об открытии Всемирной Колумбовской выставки для бизнеса, включив рубильник, который запустил гигантский паровой двигатель «Аллиса» [52]52
  «Аллис-Чалмерс маньюфакчуринг» – фирма, известная, в том числе, как производитель силового оборудования.


[Закрыть]и тридцать вспомогательных двигателей в Доме машиностроения, запитав таким образом все оборудование выставки, работавшее от электричества. Вскоре после этого мистер Коди купил билеты для своих более чем двухсот сотрудников – индейцев, кавалеристов, снайперов и чернорабочих, ставивших палатки, которые хотели посетить выставку.

Тот день коллективного похода в памяти Паха Сапы сохранился как нечто расплывчатое: вкус нового попкорна в леденцовой оболочке, который у них назывался «Крэкер Джек»; разряды молний, соскакивающие с головы и рук Николы Теслы; мельком увиденный оптический телескоп размером больше хорошей пушки; более пристальный взгляд (другие лакота и шайенна пришли в ужас) на настоящую пушку, самую-самую, самую большую из когда-либо изготовленных пушек: пушка Круппа весом двести семнадцать тонн, с длиной ствола (от затвора до жерла) пятьдесят семь футов, демонстрировавшаяся в Артиллерийском павильоне Круппа (который показался Паха Сапе таким же устрашающим, как любой настоящий немецкий замок, хотя он и видел их только на картинках), пушка, способная выстрелить снарядом больше и тяжелее, чем бизон, на семнадцать миль и в конце этой воющей убийственной траектории пробить броню толщиной восемнадцать дюймов. Но после долгого-долгого дня, проведенного им и другими сотрудниками шоу «Дикий Запад» на выставке, оказалось, что больше всего Паха Сапу заинтересовала не гигантская пушка Круппа.

Тот первый день он закончил в одиночестве на южной оконечности территории, в громадном зале Дома машиностроения. Там он стоял и смотрел, разинув рот, на тридцать три паровых двигателя, мощностью восемнадцать – двадцать тысяч лошадиных сил каждый, они приводили в действие сто двадцать семь динамо-машин, которые питали все здания выставки. Объявление сообщало Паха Сапе, что для питания одного этого зала требовалось двенадцать таких двигателей.

Паха Сапа на негнущихся ногах подошел к ближайшему стулу и рухнул на него. Там он просидел три следующих часа, и на этот стул возвращался почти каждый раз во время следующих одиннадцати посещений выставки.

Дело было не только в шуме, движении и незнакомом запахе озона в воздухе, которые ввели в прострацию Паха Сапу (и множество других мужчин, белых и иностранцев всех возрастов и одного индейца, что собрались в Доме машиностроения, чтобы посмотреть, как ходят вверх-вниз поршни, как бегут ремни на шкивах, как крутятся громадные колеса). Большинству женщин, казалось, пребывание в Зале машиностроения было невыносимо, в особенности в южном его конце, где сгрудились угольные топки, паровые двигатели и громадные динамо-машины (так называемая котельная площадка) и грохот в большей части зала стоял воистину ужасающий. В последние свои посещения выставки Паха Сапа решил проблему шума с помощью двух комков ваты, которые он мял, пока они не стали достаточно мягкими и не обрели требуемую форму, а потом вставил в ушные раковины. Но привлекал его сюда вовсе не шум.

Паха Сапа понял и знал в глубине души, что в этом и состояла суть и сила вазичу, их тайная душа.

Не столько пар и электричество, которые, как знал Паха Сапа, были относительно новыми как в культуре вазичу, так и в списке технологий, которыми они овладели (хотя у входа в Дом электричества он видел пятнадцатифутовую статую Бенджамина Франклина с ключом в руке, шнуром воздушного змея и зонтиком), но продемонстрированная ими способность обуздывать скрытые энергии мира, его тайные силы, – они были похожи на детей, играющих в запретные игрушки Бога, – это и сделало их такими успешными и опасными для самих себя.

После трех лет обучения заботами отца Франциско Серра и других монахов-иезуитов в их недолго просуществовавшей монастырской школе около Дедвуда Паха Сапа понимал, что религия очень важна для многих вазичу, хотя большинство из них в своей повседневной жизни отодвигает ее на второй план. Но теперь он понял, где на самом деле обитают их боги: в этих топках, в этих ревущих двигателях, в этом Духе Святом пара, в этой высшей Троице мотора, магнита и арматуры из многих миль смотанных в катушку медных проводов.

Таблички возле гигантского железного двигателя фирмы «Вестингауз» и его более мелких помощников сообщали Паха Сапе, что «энергия этих динамо-машин и генераторов движет подъемники в высоком здании администрации и повсюду на выставке, обеспечивает тысячи экспонатов выставки тяговой силой, приводит в действие бесчисленное множество других машин здесь, в Зале машиностроения, и – задача не последней важности – уносит сточные воды с выставки в направлении озера Мичиган».

Паха Сапа рассмеялся, прочтя последний пункт, – и смеялся до слез. Разве не великолепно, что вазичу используют энергию своих тайных богов, тайные энергии самой Вселенной, чтобы подавать сточные воды «в направлении» озера Мичиган, находящегося всего в сотне ярдов от территории выставки. Как, спрашивал он себя, сточные воды проделывают остальную часть пути, там, где не действуют толкающие силы десятков и сотен тысяч объединенных лошадиных сил, вольт и ампер электромагнетизма? И тут Паха Сапа рассмеялся снова и обнаружил, что он всерьез плачет.

Именно в этот момент к нему подошел облаченный в синий костюм экскурсовод в маленькой красной шапочке без полей и прокричал:

– И это еще не самые большие динамо-машины на выставке!

Паха Сапе было трудно в это поверить.

– Да? А где можно увидеть самые большие?

– Неподалеку отсюда, в здании Компании внутренней железной дороги. Твоя читать понимать, вождь?

– Да, сэр, моя понимать.

Экскурсовод прищурился, не понимая, была это издевка или нет, но продолжал кричать:

– Тогда найди табличку, на которой написано «КВЖД» или «Электростанция». Это за машинным залом, около южной ограды выставки. Немногие находят это место или желают заглянуть туда.

– Спасибо.

Паха Сапа был искренне благодарен.

Электростанция была и в самом деле размещена далеко – у самой ограды за монастырем Ла-Рабида (который действительно имел некоторое отношение к Христофору Колумбу) [53]53
  Санта-Мария-де-ла-Рабида, или Ла-Рабида, – францисканский монастырь в городе Палос-де-ла-Фронтера в Испании. В этом монастыре Христофор Колумб провел некоторое время, здесь он составлял планы своего путешествия. На выставке, посвященной Колумбу, была построена копия монастыря Ла-Рабида.


[Закрыть]и за тотемными шестами у южной оконечности павильона антропологии (в котором Паха Сапа мог бы изучать френологический экспонат, объясняющий, почему американские индейцы с точки зрения дарвинизма являются задержавшейся в развитии расой).

Когда Паха Сапа наконец вошел в здание электростанции КВЖД, в котором было пусто, если не считать нескольких скучающих служителей в комбинезонах и одного старика с тремя детишками, ему пришлось быстро искать стул, иначе он рисковал рухнуть на пол.

Здесь перед ним была самая большая и мощная в мире динамо-машина. Желтый плакат сообщал: «Если учесть, что наша железная дорога имеет длину шесть с половиной миль и шестнадцать составов, постоянно находящихся в движении, и в общей сложности шестьдесят четыре вагона, которые нередко переполнены пассажирами, то можно себе представить, какую энергию должен генерировать этот вращающийся гигант».

Он и в самом деле был вращающимся гигантом, его самый большой ротор, хоть и углубленный наполовину в цементный фундамент, все же почти касался балок под потолком. Рев и грохот здесь стояли оглушительные, а в воздухе постоянно ощущался запах озона. Редкие волосы на руках Паха Сапы встали дыбом да так и остались. Эта динамо-машина не подавала сточные воды в направлении озера, а приводила в действие электропоезда внутренней железной дороги, перевозившей посетителей по периметру выставки и из одного конца в другой. Но Паха Сапа знал, что имеет значение вовсе не то, как используется эта энергия; важно то, что способность обуздывать и направлять ее изменила мир.

И потому при каждом посещении выставки Паха Сапа некоторое время проводил, разглядывая новые экспонаты, заходил на несколько минут в Дом электричества, простаивал часами около ревущих двигателей и динамо-машин машинного зала, а на сладкое оставлял последние час или два – сидел здесь, в отдаленном здании электростанции КВЖД, наблюдал и воспринимал дивную динамо-машину. Она была похожа на заброшенный собор; рабочие и служители скоро привыкли к Паха Сапе и приподнимали шапочки, увидев его.

Был здесь и еще один человек, которого Паха Сапа замечал несколько раз во время посещений электростанции, – пожилой мужчина в дорогом помятом костюме, с аккуратно подстриженной бородкой и лысиной (Паха Сапа увидел ее блеск в свете висящих наверху лампочек без абажуров, когда джентльмен снял соломенную шляпу и протер свой розоватый череп вышитым носовым платком). Даже трость его казалась дорогой. По большей части здесь находились только обслуживающий персонал динамо-машины, хранивший молчание, как церковный служка во время торжественной мессы, Паха Сапа, который стоял или сидел на стуле, и бородатый джентльмен, который стоял или сидел на стуле ярдах в пяти от Паха Сапы.

Когда эти двое увидели друг друга в третий раз, джентльмен подошел к Паха Сапе, оперся на трость и, откашлявшись, сказал:

– Прошу прощения. Я не имею намерений вас беспокоить и понимаю, что мой вопрос может показаться бесцеремонным, даже, возможно, оскорбительным, но скажите, пожалуйста, ведь вы американский индеец?

Паха Сапа посмотрел на человека (на том в этот очень теплый майский день был темный помятый полотняный пиджак, тогда как Паха Сапа потел в своем черном костюме). В глазах джентльмена светился недюжинный ум.

– Да. Я из племени, которое мы называем лакота, а другие – сиу.

– Замечательно! Но я за своей бесцеремонностью забыл о вежливости. Меня зовут Генри Адамс. [54]54
  Генри Брукс Адамс (1838–1918) – американский писатель и историк. Наиболее известна его автобиографическая книга «Воспитание Генри Адамса».


[Закрыть]

Человек протянул свою маленькую, точеную руку. Она была такой же розовой, как и его череп и щеки над бородкой.

Паха Сапа поднялся на ноги, пожал джентльмену руку, назвал свое фальшивое имя – Билли Вялый Конь. Бородатый человек кивнул и сказал, что очень рад встретить именно здесь, в помещении электростанции Всемирной выставки, представителя народа сиу. Паха Сапа внезапно исполнился острого ощущения старой печали – не его собственной, – но, к счастью, никаких других воспоминаний или впечатлений через это рукопожатие не передалось. Паха Сапа не думал, что сможет сохранить психическое здоровье, если к тем ночам, когда в его голове бесконечно бубнил Кастер, и к воспоминаниям Шального Коня добавится еще один ряд воспоминаний.

Как же мало он знал о том, что ожидает его в будущем.

Они оба снова повернулись к ревущей динамо-машине. В помещении электростанции, где не было паровых двигателей, стоял не такой сильный грохот, как в Доме машиностроения, но шум от этой машины, хотя и менее громкий, был глуше и ниже. Шум этот вызывал вибрацию костей и зубов Паха Сапы и, казалось, пробуждал в нем слабое, но вполне ощутимое сексуальное желание. Чувствует ли это пожилой джентльмен, спрашивал себя Паха Сапа.

Джентльмен говорил очень ровным голосом, отточенным (как верно догадался Паха Сапа) десятилетиями вежливых, но серьезных разговоров, к тому же приправленным почти, но не явным чувством юмора, – Паха Сапа ощутил подавленный смешок, хотя от человека все еще продолжала исходить волна печали.

– Когда мои друзья Камероны [55]55
  Генри Адамс долгое время переписывался с Элизабет Камерон, женой сенатора Дж. Камерона.


[Закрыть]настояли на том, чтобы я присоединился к ним при мимолетном посещении выставки, – и обратите внимание, из какой дали: Вашингтон, округ Колумбия! – я был вполне уверен, что это пустая трата времени. Да что может Чикаго? – заявлял я в моем невежественном предубеждении. Только швырнуть нам в лицо свои нахальные нуворишские миллионы и показать что-нибудь весьма далекое от искусства, далекое даже от бизнеса, устроить какую-нибудь показуху, далекую от того и от другого.

Из-за ровного гудения динамо-машины Паха Сапе приходилось внимательно вслушиваться. Если бы большинство его знакомых попытались говорить в такой манере, то Паха Сапа рассмеялся бы или ушел. Или и то и другое. Но мистер Адамс почему-то сильно его заинтересовал.

Пожилой человек показал на динамо-машину и широко улыбнулся.

– Но это! Это, мистер Вялый Конь, были бы счастливы видеть древние греки, этому позавидовали бы со своих высот венецианцы. Чикаго взглянул на нас с неким замечательным, вызывающим презрением и показал нам нечто гораздо более сильное, чем даже искусство, бесконечно более важное, чем бизнес. Это, увы или ура, будущее, мистер Вялый Конь! Боюсь и в то же время надеюсь, что и ваше, и мое… Я могу получать удовольствие и писать почтовые открытки о мошенничестве и обмане развлечений мидвея, но каждый вечер я возвращаюсь в машинный зал, вот в это самое помещение, и пялюсь, как сова, на динамо-машину будущего.

Паха Сапа кивнул и бросил взгляд на невысокого джентльмена. Адамс смутился, снова снял соломенную шляпу и протер лысину.

– Я должен извиниться еще раз, сэр. Я разговорился, словно вы аудитория, а не собеседник. Мистер Вялый Конь, что вы думаете об этой динамо-машине и чудесах машинного зала, на которые, как я вижу, вы смотрите такими же глазами, что и я?

– Это подлинная религия вашей расы, мистер Адамс.

Услышав это, Генри Адамс заморгал. Потом надел шляпу и моргнул еще несколько раз, явно погрузившись в размышления. Потом улыбнулся.

– Сэр, вы ответили на вопрос, над которым я размышлял долгие годы. Меня – на мой неопределенный и высокомерный атеистический манер – давно интересовала роль Девы Марии в тех долгих, неторопливых снах, какие представляло собой сооружение таких шедевров, как Мон-Сент-Мишель [56]56
  Мон-Сен-Мишель – небольшой скалистый, превращенный в крепость остров на северо-западном побережье Франции.


[Закрыть]и Шартр. [57]57
  Шартр – город во Франции, знаменитый своим собором. Шартрский собор входит в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.


[Закрыть]Я думаю, вы дали мне ответ. Дева Мария для людей тринадцатого столетия была тем же самым, что и эта динамо-машина будет для…

В этот момент появился еще один человек, и Адамс оборвал себя на полуслове, чтобы поприветствовать вошедшего. Второй джентльмен был очень высок, нос его походил на острый клюв, напомаженные волосы были зачесаны назад, а глаза смотрели так пронзительно, что на ум Паха Сапе пришла не сова, а орел. Человек был одет в черное и серое с белоснежной рубашкой, что усиливало впечатление Паха Сапы, будто он находится в обществе хищника – зоркого орла в человеческом обличье.

Мистер Адамс, казалось, разволновался.

– Мистер Вялый Конь, позвольте мне представить вам моего сегодняшнего спутника на выставке, знаменитого Шер… то есть знаменитого норвежского исследователя мистера Йана Сигерсона. [58]58
  Литературная аллюзия. В рассказе Конан Дойла «Пустой дом» Шерлок Холмс, рассказывая о своих скитаниях после схватки с профессором Мориарти у Рейхенбахского водопада, говорит доктору Ватсону, что путешествовал по Востоку инкогнито, и, в частности, замечает: «Вы, вероятно, читали о нашумевших исследованиях норвежца Сигерсона, но, разумеется, вам и в голову не приходило, что то была весточка от вашего друга».


[Закрыть]

Высокий человек не протянул руку, только кивнул и тихонько щелкнул каблуками, почти на немецкий манер. Паха Сапа улыбнулся и кивнул в ответ. Что-то в этом высоком человеке говорило Паха Сапе: если он прикоснется к руке мистера Сигерсона, то рискует получить информацию о его жизни.

Сигерсон говорил тихим, но резким голосом, и неподготовленное ухо Паха Сапы принимало его скорее за англичанина, чем за норвежца.

– Очень рад познакомиться с вами, мистер Вялый Конь. Нам, европейцам, редко предоставляется возможность познакомиться с практикующим вичаза ваканом, принадлежащим к вольным людям природы.

Сигерсон повернулся к Адамсу.

– Извините, Генри, но Лиззи и сенатор ждут у парового катера Франклина на Северной пристани и просят напомнить вам, что мы опаздываем на обед к мэру Гаррисону.

Сигерсон снова поклонился Паха Сапе, и на сей раз на его лице появилась едва заметная улыбка.

– Был искренне рад познакомиться, мистер Вялый Конь. Могу только надеяться, что придет день – и вазичу ванаги перестанет быть проблемой.

Вазичу ванаги. Призрак бледнолицего человека. Паха Сапа остолбенело смотрел вслед двум удаляющимся фигурам – мистер Адамс что-то говорил, но молодой индеец не слышал его.

Он больше никогда не видел ни человека по имени Генри Адамс, ни его норвежского друга.

Мисс де Плашетт ведет его на мидвей – площадку с аттракционами, представлениями, горками, протянувшуюся на милю от озера и Джексон-парка до начала Вашингтон-парка, прямую, как широкая стрела, выпущенная из лука в спину Колумбовской выставке с запада.

Впереди видны экзотические сооружения по обе стороны низкого широкого пыльного бульвара мидвея: средневековые дома старой Вены и Бьергартена, алжирские мечети и тунисские минареты, из которых доносится чужая музыка и скрежещущие голоса, каирская улица, где Паха Сапа и его друзья видели не в меру перехваленную танцорку, исполнявшую танец живота; мелькают лапландцы и финны, двугорбые верблюды, небольшое стадо карибу – его гонят по бульвару люди, одетые в потертые меховые, несмотря на жару, одеяния; скользящие вагончики на водной тяге, чаша Бернских Альп, мелькнувший аэростат далеко-далеко по ленте мидвея справа.

А в середине бульвара – вроде бы увеличивающееся в размерах с каждой минутой, двухсотшестидесятичетырехфутовое колесо Ферриса, которое, по словам мисс де Плашетт, имеет тридцать шесть вагонов, или кабин (каждая из них больше, чем многие хижины, какие видел Паха Сапа), и каждый из вагонов, или кабин, вмещает по шестьдесят человек.

Паха Сапа чувствует растущее, хотя и неопределенное беспокойство. Он не боится ни высоты, ни колеса, но его внезапно охватывает чувство опасности, словно он и эта молодая женщина, которую он едва знает, приближаются к какой-то точке невозврата.

– Вы уверены, что хотите этого, мисс де Плашетт?

– Пожалуйста, называйте меня Рейн.

– Вы уверены, что хотите этого, Рейн?

– Мы должны, Паха Сапа. Это наша судьба.

14 На Паха-сапа

Август-сентябрь 1876 г.

Он не оставляет попыток подняться в воздух, но ему это не удается. То, что когда-то давалось Паха Сапе с такой легкостью, словно не требующая никаких усилий игра, теперь кажется невозможным, словно его душа обрела неустранимую тяжесть. Сегодня девятый день его ханблецеи, девятый день полного поста, и со слабостью могут сравниться разве что усталость и ощущение поражения. Он уверовал, что его поиск видения преждевремен, самонадеян и обречен на неудачу. Многие воины, гораздо старше и мудрее его, терпели неудачу – ни один мужчина, принадлежащий к вольным людям природы, никогда не мог быть уверен, что получит видение, а те немногие, кто его все же получал, перед этим переживали долгие годы разочарований и неоднократно повторяемые попытки ханблецеи.

Если не считать чувства голода вначале (которое теперь прошло), а потом слабости, вызванной его долгим постом, то этот оймни – его поход – был по большей части приятным. Когда Паха Сапа проснулся в пещере Роберта Сладкое Лекарство на Медвежьей горке, никаких следов старика он не увидел: ни его мисок для питья или еды, ни даже следов съеденных ими кроликов, – и Паха Сапа почти поверил, что старый шайеннский вичаза вакан был сном. Но, найдя тем утром Червя и вторую лошадь, он увидел, что они отдохнули, хорошо поели и по-прежнему стреножены у входа в пещеру, и хотя солнце еще не взошло, бесконечный ливень перешел в усиливающийся мелкий дождик.

И вот тогда с чувством страха, от которого у него даже свело мошонку, Паха Сапа развязал тюк на белой кобыле Женщины Три Бизона и начал исступленно искать Птехинчала Хуху Канунпу, священную и незаменимую Трубку Малоберцовой Бизоньей Кости, про которую он неосмотрительно сказал старому шайенна, что везет ее на свою инипи – первый настоящий обряд в вигваме-парилке.

Трубка оказалась в тюке, разделенная на несколько сегментов, каждый завернут в красную тряпицу, красные перья в целости и сохранности.

И тут Паха Сапа почувствовал слабость в коленках, поняв, как просто было бы старому шайенна (если только он не был сном) похитить самый священный предмет племени Паха Сапы. А потом он ощутил весь груз ответственности, возложенной на него Сильно Хромает. Паха Сапа направлялся в Черные холмы, наводненные солдатами и золотоискателями вазичу, которые убьют и ограбят его, как только увидят, да еще и враждебные племена окружали (как и всегда) эти холмы и были начеку, чтобы без колебаний убить, ограбить или захватить в рабство мальчика-лакота, если таковой здесь появится.

Паха Сапа всем сердцем пожалел, что Сильно Хромает, отправляя его в путь, не дал ему простую каменную трубку для инипи и ханблецеи, пусть при этом вероятность истинного видения и уменьшалась из-за отсутствия более действенной Трубки Малоберцовой Бизоньей Кости с ее специальным табаком.

Но день езды под дождем, который время от времени переходил в ливень, обрушивавшийся на Паха Сапу, прошел без приключений. Мальчик ехал на мерине и вел кобылу, держа в руках поводья, по обходному маршруту на запад, чтобы избежать дорог и тропинок, которые использовали вазичу, направляясь в свой город золотодобытчиков Дедвуд.

Много лет спустя, в особенности когда он брал сына в их собственные оймни, маленькие походы в Черные холмы и на то, что осталось от открытых Великих равнин, Паха Сапа обнаружит, что ему трудно объяснить, каким был мир в благословенные годы его народа, когда боги лакота все еще слушали тех, кто им поклонялся, и земля была для них живой.

Теперь же, когда Паха Сапа въезжает в Черные холмы и двигается по руслам ручьев и по обширным лугам между деревьями, каждую минуту опасаясь засады, он сам и все, что он воспринимает, кажется, происходит и взаимодействует одновременно вокруг него и в нем на двух уровнях: на радостном, физическом, когда он чувствует коня под собой и дождь, бьющий ему в лицо, и ощущает запах влажных осиновых листьев, и слышит дыхание мерина и кобылы, верещание белок и крик ворон, и на параллельном уровне, который волнует сильнее и сильнее трогает за душу, это уровень наги, где он и все остальное обитает и соприкасается друг с другом в виде духов.

Он воспринимает вания вакен – сам воздух – как живое существо. Дыхание духа. Возобновление. Тункан. Иньян. Камни и валуны – живые существа. И священные. Бури, которые бушуют над прерией за его спиной и надвигаются на холмы перед ним, – это Вакиньян, шум духа грома и язык существ грома. Осенние цветы, которые распускаются в высокой мокрой траве на лугах, на ощупь и по цвету такие, какие нравятся Татускансе, подвижному духу, оживляющей силе Всего. В реках, через которые вброд перебирается Паха Сапа, обитают У нктехи, это духи и чудовища в одном лице. Укладываясь спать под матерчатым навесом, завернувшись в теплую одежду, Паха Сапа слышит вой койотов и думает о Койоте, который будет обманывать его во время ханблецеи, если сможет. Сверкающая паутина на дереве несет в себе нечитаемые послания от Иктоме, человека-паука, – это обманщик почище Койота. Вечером, когда все другие духи успокаиваются и свет уходит с небес, Паха Сапа слышит дыхание дедушки Тайны и – иногда – самого Вакана Танки. А по вечерам, в те редкие минуты, когда тучи рассеиваются, Паха Сапа смотрит на звезды, которые рассыпались от одного темного горизонта до другого, свет не мешает ему смотреть (он не разводит костра), и в эти мгновения Паха Сапа может увидеть путь своей жизни за будущим: он знает, что, когда умрет, его собственный дух отправится на юг по Млечному Пути с духами всех тех вольных людей природы, что умерли до него.

Это настоящий мака ситомни, большой мир, Вселенная, а мир никогда не бывает пустым. Более чем сорок пять лет спустя, когда поэт и историк Доан Робинсон научит его английскому слову «мистический», Паха Сапа вспомнит эти дни и печально улыбнется.

Паха Сапа без труда находит гору, которая называется Шесть Пращуров, лежащий поблизости от нее пик, называемый Холм злого духа (Паха Сапа доживет до тех дней, когда его переименуют в Харни-пик в честь знаменитого вазикуна, истребителя индейцев), самый высокий в холмах, его высота чуть больше семи тысяч футов.

Южная оконечность Шести Пращуров представляет собой пористую, выветренную отвесную стену, непригодную ни для чего, даже для скалолазания, но северная сторона имеет более пологие склоны, поросшие лесом. У подножия течет ручей, на берегу которого Паха Сапа обосновывается и строит свою парилку. Он выбирает для стоянки скрытую ложбинку, по которой бежит ручей и где растет трава, вполне подходящая для лошадей. Он извлекает бесценную Птехинчала Хуху Канунпу из большого тюка на спине Белой Цапли, части трубки все еще завернуты в красную материю, как и погремушка васмуха, в которой сорок небольших квадратиков кожи Женщины Три Бизона вместе с камушками йювипи.

У Паха Сапы целый день уходит на поиски священных камней для синткалы ваксу, парилки, все это время он проводит в ледяной воде ручьев на площади в несколько миль вокруг, выискивая особые камни с бисерным рисунком. Паха Сапу пробирает дрожь при мысли, что когда-то к этим камням прикасался Тункан, древний дух камня, присутствовавший при создании всего сущего. Потом ему нужно найти определенный вид ивы. И еще один день позднего лета от рассвета до заката уходит на то, чтобы построить синткалу ваксу, парилку для его инипи.

Срезав нужные двенадцать деревьев белой ивы (и отвергнув гораздо большее число), Паха Сапа втыкает их заточенными концами в землю по кругу диаметром около шести дюймов. Он сплетает гибкие ветки в купол и покрывает его шкурами и одеждами, привезенными с собой. Потом он добавляет листья, чтобы закрыть все дыры. В середине маленького вигвама Паха Сапа выкапывает яму и этой землей намечает тропинку, по которой духи смогут пройти к парилке. В конце тропинки он насыпает небольшую горку, называемую унси, это слово у его народа обозначает еще и «бабушка», потому что именно так Сильно Хромает, Сидящий Бык и другие шаманы учили его представлять всю землю: Бабушкой.

Вход в оникаре (еще одно название для парилки Паха Сапы) ориентирован на запад, потому что войти в такую парилку с востока может только хейока. В центре вигвама он устанавливает раздвоенные наверху палочки, надежно загоняя их в землю, – это подставка для священной трубки Птехинчала Хуху Канунпы. У Паха Сапы нет шкуры буйвола, чтобы закрыть вход, и он отправляется на охоту в сосновый лес, где проводит целый день и в конце концов убивает большого оленя. Тушу оставляет птицам и другим пожирателям падали (он уже давно постится, в животе у него все время урчит, и ему часто приходится садиться и опускать голову – ждать, когда в глазах прояснится), сдирает кожу с черепа, очищает его, подавляя в себе желание съесть глаза, и устанавливает у входа с шестью мешочками, в которых подношения – наилучший табак, которым снабдил его Сильно Хромает. Это для того, чтобы Паха Сапе сопутствовала удача.

Теперь Паха Сапе действительно не хватает его дедушки Сильно Хромает и других почтенных людей из их деревни. Если проходить ханблецею по правилам, то старшие срезали и сплели бы ивы, приготовили для него синткалу ваксу, и Паха Сапа не начал бы свой четырехдневный пост в парилке, пока все для него не было бы подготовлено. Но по совету, полученному на Медвежьей горке от Роберта Сладкое Лекарство, Паха Сапа к тому времени, когда готова парилка, наполнена священная трубка, в тыквах и бурдюках есть вода, чтобы вылить ее на раскаленные камни в центре вигвама, где темно, хоть глаз выколи, и от жары по телу уже катится пот, постится (по крайней мере, воздерживается от твердой пищи) уже почти шесть дней. Теперь он воздерживается вообще от любой пищи, но еще может пить воду. Он знает, что когда будет ждать видения в парилке, то не менее четырех дней должен будет провести без еды и воды.

И молитвы Паха Сапа должен будет наилучшим образом распевать сам в одиночестве и произносить «Хо, дедушка!» каждый раз, когда будет плескать водой на раскаленные камни синктала ваксы и ощущать исходящую от них вместе с взрывом пара священную энергию. Ни один человек не может выносить атмосферу темного, пышущего паром вигвама бесконечно долго, и голый Паха Сапа приблизительно каждый час вываливается из парилки в бесконечно более прохладный августовский воздух и падает в высокую траву, судорожно дыша, иногда пугая пасущихся лошадей, но через несколько минут (за это время он доползает до ручья, чтобы напиться холодной воды, от которой ломит зубы, и чуть не плачет от благодарности за то, что ему пока что разрешается пить) неизменно возвращается в парилку, чтобы снова курить и напевать молитвы. Более длительные перерывы он устраивает только для того, чтобы принести топливо для костра и воду, которой он поливает камни. Паха Сапа всегда был худеньким мальчиком, но теперь вообще стал скелетом, обтянутым кожей.

Три долгих дня он очищает себя таким образом, и хотя все это время призывает видение, оно не приходит. Он знает, что парилка – это только начало, но он надеется…

На четвертый день его очищения и девятый день поста, ослабевший без еды и трясущийся от воздействия жара, пара, темноты и табака, он в мокасинах и одной рубахе, взяв священную трубку и тючок, совершает сорокапятиминутное восхождение к месту над парилкой неподалеку от скалистой вершины Шести Пращуров. Там Паха Сапа находит мягкую землю между камнями и скальной породой. Он очищает ее от сосновых иголок и шишек, вырывает неглубокую ямку таких размеров, чтобы в нее можно было лечь. Красное одеяло, одна из бесценных вещей Сильно Хромает, было в тюке на Белой Цапле, и теперь Паха Сапа ножом разрезает его на полоски, которые привязывает к шестам, – они призваны служить знаменами вокруг его Ямы видения. На бечевках, натянутых между этими шестами, узелки из яркой материи, в которых подношение в виде табака (Паха Сапа не знает, оставил ли Сильно Хромает сколько-нибудь табака для себя), и еще мальчик вырезает маленькие квадратики кожи у себя с бедра и плеча, добавляя их к священным узелкам вокруг Ямы видения.