Текст книги "Сенсей. Сон Большого Города"

Автор книги: Ден Ковач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Глава пятая. Мари. Десять лет назад

Мари проснулась с сожалением. Прекрасный был сон. Она летала. Это было так легко. Ей на мгновение показалось, что она сможет, как во сне. Взлететь. Оставить всю пустоту наступающего дня здесь. На подоконнике это старого скучного дома. Дома, где прошло ее ничем не примечательное детство.

Она давно уже не летала. Странная история. Звучит странно. Не летала. Это странно звучит для тебя и для меня. Не для Мари. Для Мари это печально. Прекрасно и печально. Прекрасно, потому что она отлично помнила, как это было. Кроны высоких деревьев, ветер, трепавший волосы и срывающий платье. Она смеялась и летела. Печальным это стало, когда все закончилось. Точкой стало то, что для Мари никогда не было важным. Никогда не имело значения. Верность или неверность, ревность или доверие… Где-то внутри этих слов крылась правда Мари. Где-то среди этих слов скрывалось то, что для Мари было недоступно с детства.

Раннее утро. За стеной на кухне родители готовили завтрак. Неизменные два яйца и тосты. Неизменный чай с бергамотом в большие, разного (но привычно важного) размера кружки. Каждый день одинаков. Будни. Уик-энды. Месяцы и сезоны. Ничего не менялось на этой кухне, кроме бытовой техники. Даже разговоры были одинаковыми. Журчал телевизор в комнате родителей. Фальшиво улыбаясь, втолковывал очевидное и ненужное телевизор на кухне. Эти два разно настроенных источника бессмысленной информации наполняли двухспальную квартиру двенадцатого этажа панельной высотки. Не давали войти тишине. Тишине не было места внутри этой размеренной и стандартной жизни. Тишины здесь опасались. Ты спросишь, почему? Я скажу тебе. В тишине и ты, и я вынуждены быть самими собой. А ведь это нелегко – быть только собой. Быть собеседником и слушателем самого себя. Не держаться за обрывки чужих настроений и новостей. Не разделять с еще миллионом таких же, как ты, сомнительно важную и по большей части выдуманную достоверность.

В отличие от сложных нравственных категорий, которые Мари никогда не давались, бессмысленность массовой информации и культуры всегда была для Мари очевидна. Появившаяся в стандартной асфальтобетонной среде большого города, девочка выросла странным неформальным цветком. Редкой красоты и неизвестного сорта. Она всегда была против. Сколько себя помнила. Против школьной формы, против общих собраний, где нужно было соглашаться и аплодировать. Она была против политики. Она была против классической литературы. Но ее протест всегда носил деятельный характер. Если она была против классики в старших классах, она противопоставляла ей современный нонконформизм. Она была умной девочкой. Тонким одуванчиком, с белыми легкими пушистыми волосами и огромными прозрачными глазами. Она была такой тонкой и хрупкой, что казалось, не воплотилась в этом мире до конца. Может быть, поэтому она не любила спорить. Не чувствовала себя достаточно уверенной для противостояния. Она просто не соглашалась и предлагала свое решение, свой ответ, свою точку зрения. Но никогда не настаивала. Она часто говорила «нет». Слишком часто для своей хрупкости. И она всегда уступала физической силе, без всяких сомнений и оговорок уступала.

Что касается полетов… Я, кажется, уже рассказывал тебе эту историю… Сейчас мне хочется говорить о Мари. Она удивительная, необыкновенная, странная. И я надеюсь, ты согласишься со мной очень скоро.

Мари вставала не сразу. Она любила немного задержаться в постели. Не оставлять сразу сны, не спешить окунуться в неотвратимость нового дня. Потянувшись, Мари выбралась из-под одеяла. Походка ее утренняя всегда неуверенна, неустойчива. Длинная темно-синяя сорочка почти прозрачна. Мари остановилась перед дверью, у зеркала, висевшего на обратной стороне двери и отражавшего Мари в полный рост. Узкое, с высокими скулами, лицо Мари было не особенно правильной формы. Не слишком красивое, если бы не огромные светлые глаза. Почти прозрачные и меняющие свой цвет в зависимости от окружения или даже настроения. Глаза удивляли. И еще улыбка. Улыбка у Мари бывает разная. Она горит, она вспыхивает, она может быть доброй, может быть насмешливой, может быть сумасшедшей. Иногда мне кажется, что Мари улыбается каждому слову собеседника, по поводу или без всякого повода. Улыбается своим мыслям, улыбается хорошей погоде. И это ее улыбчивое и радостное свойство располагает к себе невероятно.

Вот и сейчас Мари улыбнулась своему отражению в зеркале. Новый день. Скользнула взглядом по своему телу в отражении. Задержалась на груди. Соски ее маленькой груди натягивали тонкую ткань сорочки. Мари вздохнула и провела по груди рукой. Маленькая. Слишком маленькая для взрослой жизни. Для взрослой девушки. Грудь всегда немного расстраивала Мари. Она стеснялась ее. И тщательно скрывала. И грудь, и свое стеснение. Особенно в школе. В университете, став старше, она поняла, что маленькая грудь вызывает желание мужчин, может быть, не меньше, чем большая. Особенно, когда соски торчат, словно две остроконечные кнопки, настойчиво пробиваясь сквозь любую одежду, кроме разве что зимних пуховых курток. Мари всю сознательную жизнь боролась со своим стеснением. Она была против, ты же понимаешь. Ты ведь уже немного знаешь ее, правда? Не так хорошо, как тот мальчишка из ее группы, который проходил вместе с ней практику после первого курса. Тот, что целовал ее в губы не слишком умело и не очень смело за их общежитием из белого кирпича. Тот, что провел рукой по ее груди. И его, нужно заметить, влажная от пота мальчишеская ладонь, касаясь ее предательских торчащих сосков, замерла. И Мари замерла, как маленькая птичка в его руках, боясь пошевелиться, страшно стесняясь своей детскости, неопытности. Но когда он тронул ее соски, вверх от низа живота взметнулась такая сильная волна наслаждения, что волна эта смыла стеснение. Тогда Мари остановила руки его, пытавшиеся забраться под ее одежду. Тогда она еще была девственница. И ее решение узнать мужчин не распространялось на этого симпатичного, но не слишком интересного мальчика.

На следующий день, прекрасным субботним утром, Мари была совершенно свободна от практики до самого понедельника. И ее пробежка по едва видимой тропинке на краю леса была неторопливой. Так рано редко кого можно встретить на территории кампуса, а уж за его пределами, граничащими с лесом, была полная абсолютная безлюдность. Мари не боялась быть одна и бегать одна. Она вообще была совершенно одинока по натуре. Хотя ее доброжелательность и радостная общительность могли ввести в заблуждение. Мари любила быть одна. Любила тишину. Ей было достаточно самой себя как собеседника и компании. Лес разрезала насыпь железной дороги. Мари часто слышала далекий стук колес проходящих на запад поездов. Но никогда не видела самого железнодорожного полотна. Тропинка вела Мари вдоль насыпи. Ветерок донес до нее запах разогретых солнцем шпал. Запах из детства. Запах вокзалов и путешествий. Это было неожиданно. Утреннее солнце и субботнее настроение. Мари любила учиться. Ей нравился университет. Ей нравилась идея стать генетиком-исследователем. Она любила биологию и химию. Она была из редких людей, которым нравится учиться. Которые всю жизнь могут учиться. Но субботнее утро прекрасно даже для того, кто влюблен в генетику и вирусологию. Впереди показалось полуразрушенное строение. Небольшое круглое здание из серого камня. Без крыши, балки которой давно провалились внутрь и сгнили. Пустые оконные проемы арками смотрели во все стороны. Откуда здесь быть зданию, Мари не знала. Но любовь ко всему новому и необычному заставила ее заглянуть внутрь. Ничего. Пустота и остатки обрушившейся крыши. Но оконные арки, широкие, разогретые солнцем приглашали. И Мари присела, опершись спиной об их горячую шершавую поверхность. Послышался шум поезда. Где-то еще не слишком близко. Возможно, Мари присела отдохнуть на развалинах забытой старой железнодорожной станции. Столетие назад здесь был перрон. И кондуктор компостировал билеты редких пассажиров при посадке в красные вагоны. Как будто кадры из старого фильма.

Поезд промчался мимо Мари. Не останавливаясь и не замечая. В некоторых окнах она видела сидящих за столиками людей. Наверное, утренний чай, бутерброды в вощеной бумаге или газете занимали их внимание. Может быть, тот, кто смотрел в окно, видел сидевшую в каменной арке девушку. И может быть, даже подумал о ней несколько секунд. Между горячими глотками кофе.

Мари вспомнила вчерашний вечер. Долгий разговор в лаборатории, закончившийся прогулкой к общежитию и поцелуями. Вспомнила и снова почувствовала возбуждение. Его губы и желание, и ладонь на груди. Опустила глаза на торчавшие под плотной спортивной майкой соски. Маленькая предательская грудь. Мари коснулась острого соска. Обжигающе приятно.

И тогда Мари сделала то, чего никогда не могла себе даже представить. Стянула через голову майку. Осталась в одних узких шортах. Сбросила кроссовки и вытянулась на разогретых камнях.

Ее невысокий рост позволял лечь в оконном проеме старой станции. Мари закрыла глаза. Солнце ласково согревало ее не загоревшую белую кожу. Поезд. Снова стал слышен шум поезда. Стучит колесами.

Мари закрыла глаза. Всего с десяток шагов до насыпи, по которой несется поезд. Вагоны спальные, первого и второго класса. Окна. Взгляды. Мари чувствовала их. Лежала, подставив свое обнаженное тело этим взглядам. Чувствовала, как влажно становится в ее трусиках под спортивными шортами. Грохотали колеса. Мари открыла глаза и посмотрела в окно проносившегося мимо вагона. Мгновение. Она встретилась взглядом с молодым мужчиной в круглых очках. Газета в его руке. Удивление в глазах. Поезд затих вдали. Мари вздохнула. Тяжело вздохнула и поднялась. Вся дрожала. Возбуждение и стыд смешались в странный экзотический коктейль. Следующий поезд она встречала, сидя в проеме арки. Полностью обнаженная. Всматриваясь в мелькавшие окна. Вспыхивая от взглядов.

Летняя практика в кампусе изменила Мари навсегда. Нет, с мальчиком из группы больше ничего не было, она избегала встреч с ним все оставшееся время. А вот поезда она встречала. Каждое солнечное утро до практики она начинала с пробежки и раздевания в развалинах у железной дороги. Иногда один, иногда два поезда. Это был ее собственный тренинг. Ее работа над своей уверенностью. Ее короткие победы над собой. Пожалуй, дело было не в сексе. Я вижу, как ты с сомнением покачиваешь головой. Но дело было не только в сексе.

Десять лет прошло с того жаркого лета. Говорят, такого хорошего лета не было уже лет пятьдесят. Возможно. Воспоминания – это машина времени, путешествия на которой доступны обычно старикам. Старикам и мечтателям. Мари была мечтательна. Это совершенно точно. Зеркало в ее комнате часто отражало этот взгляд, далекий, отстраненный. Иногда печальный. Мари свойственны были паузы. Короткие паузы помогали ей собраться с силами и встретить серость окружающего мира улыбкой.

Сегодня будет простой и почти пустой день. Ее ждут в лаборатории вирусологии. Сегодня, возможно, она получит работу, о которой мечтала когда-то. В университете ей представлялось белоснежное будущее. Мир белых халатов, нержавеющей стали, стекла, компьютеров и микроскопов. Этот мир назывался – Лаборатория. И Мари была в этой Лаборатории Исследователем. С тех пор многое изменилось. Во-первых, Мари начала работать в лаборатории сразу после окончания университета. Прекрасный коллектив, прекрасный руководитель, прекрасные возможности. Для девочки, окончившей университет с красным дипломом, это было предсказуемо. Мари помнила свой восторг первых дней. Помнила она и усталое разочарование спустя несколько месяцев. Фармацевтическая компания, которой принадлежала эта лаборатория, ставила абсолютно банальные опыты. С совершенно предсказуемыми результатами. Коммерческая лаборатория. Это даже не студенческая лаборатория. Ничего. Так сказала себе Мари спустя два месяца. Ничего, чтобы стоило потраченных усилий и времени. Ничего, чтобы могло ее заинтересовать. Ничего, кроме отчетов, планерок, шуток коллег. Ничего. Так сказала Мари, когда попросила расчет. И ушла, ничего не объясняя.

Сегодня Мари шла на встречу с руководителем очередной лаборатории. И сразу готовилась к новому скорому разочарованию. Пожалуй, генетика и вирусология разочаровали Мари. Она искала и не находила для себя смысла во всем этом. До встречи еще четыре часа.

Из случайных текстов Сенсея

Одиночество – это про всех сейчас. Им кажется, что у них тысячи друзей. В гаджетах и социальных медиа. И они говорят, смеются, исповедуются и плачут… одни. С маленькими экранами в руках. С выдуманной жизнью, с историями, которые никто не читает. А если там никого нет? На той стороне экрана? Что тогда? Если все эти люди, которых ты называешь друзьями, – всего лишь умная программа. Говорит с тобой. Утешает тебя. Смеется твоим шуткам…

Глава шестая. Сенсей. Про старые подвалы и новые встречи

Некоторые вещи не меняются. Прошло ли три года или тридцать лет… Сенсей с кофром и сумкой спустился на десять ступеней вниз. Подвал. Его подвал. Почерневшая доска над входом уже ничего никому не говорила. Когда-то это была вывеска его клуба. Когда-то это был его клуб. Сюда он пришел мальчиком в поисках укрытия и одиночества. Здесь он стал мужчиной. Здесь его впервые назвали Сенсеем.

Не глядя, рукой усталой и постаревшей, он провел по внутреннему краю вывески. Он сам сколотил ее когда-то. И сам вывел на ней название клуба. Сейчас названия уже не прочитать. Слишком много дней и дождей прошло с тех пор.

Ладонь коснулась паутины, а потом и ключа. На том же месте, где его оставил Сенсей тридцать лет назад. С замком пришлось повозиться, но дверь все же поддалась и впустила старого хозяина. Формально Сенсей не мог здесь находиться. Но если все так складывается? «Так складывается, что иначе не складывается», – сказал тихо Сенсей. Говорил сам с собой.

Я скажу тебе, только между нами, что не сам с собой. Я скажу тебе, пока Сенсей не слышит, что говорит он всегда с одним и тем же человеком. С женщиной. С девушкой. Много лет он говорит с той, с которой когда-то очень давно не договорил. Она была красива, добра к нему и смеялась так ярко и заразительно, как никто больше не смеялся в жизни Сенсея. Она разделила с ним один из его одиноких вечеров. Чудесный вечер, когда они говорили, говорили, говорили… Она не была его моделью, клиентом или учеником. Она не успела стать его другом и не захотела стать его женщиной. И она оставила за собой след – голос, с которым Сенсей говорил многие годы. Я вряд ли расскажу тебе эту историю. Пусть прошлое Сенсея хотя бы в чем-то останется только его прошлым.

Десять ступеней вниз, решетка, изрядно заржавевшая, и темное грязное стекло, закрывающее половину двери. Через эту наполовину стеклянную, забранную решеткой дверь проникал внутрь дневной свет. Сенсею просто некуда больше идти. Нет в этом большом старом городе места, которое Сенсей мог бы назвать своим. Света за дверью не было. Крошечные окна, выходившие на соседние глухие стены и дававшие подвалу гордое право именоваться цокольным этажом, света не давали. Электричество в доме было отключено, когда его покинул последний жилец верхнего этажа. В подвале не было света, но Сенсей мог дойти до своей старой тренерской комнаты и одновременно офиса с закрытыми глазам. Под ногами пружинили и шуршали остатки татами. Сенсей дошел до своей каморки, толкнул дверь и вошел. Справа стол. В нем, в нижнем ящике спички и свеча. Все на месте. Странно. Но Сенсей не удивлялся. В тусклом свете свечи он огляделся. Продавленный диван, обшарпанный письменный стол – все это он когда-то принес со свалки. Сам. Отмыл и почистил. Ему никогда не была свойственна тяга к комфорту и тем более к роскоши. Но вот чистоту он любил. Чистота и порядок нужны были ему всегда. Веник, щетка и ведро в углу, ветхие, но на первое время сойдет. Вода есть в колонке, в трех кварталах. Не близко, но других вариантов пока нет. И он пошел за водой. Во время уборки ему легко было привести в порядок и свои мысли. Уборка всегда была для него своего рода медитацией. Спокойные движения. Молчание. Тишина.

Сенсей провозился до заката. И отправился в магазин. На этот раз пять кварталов. Свечи, хлеб, сыр, яблоки. Вот и все, что ему было нужно. Осталось разогнать мышей, найти старое одеяло и лечь спать.

«Выход всегда есть, – продолжал начатый много лет назад разговор Сенсей, спускаясь в свой старый-новый дом. – Но не всегда это путь вверх».

Что-то не давало покоя. Фонтан. Сенсей опустил руку в карман за монеткой из фонтана. Но карман был пуст. Сенсей никогда ничего не терял. Монеты не было по другой причине. У него было предположение. Чтобы его проверить, нужно было вернуться к неработающему фонтану. Других дел все равно не было. И Сенсей пошел.

Вдали прогрохотало. Небо к вечеру ощутимо потемнело. Дождь собирается. Пусть.

Сенсей увидел их раньше, чем услышал. Мерзкие смешки, грубые голоса. Грубые мальчики. Такие не умеют разговаривать, они умеют браниться. Умеют омерзительно хохотать. И, как бродячие собаки, вечно сбиваются стаями. Сенсей давно не замечал эти грязные стайки, а они не замечали его. Параллельные реальности. Он не был для них дичью, они не были ему интересны. Через квартал был его фонтан.

Сенсей, кажется, задремал на краю фонтана. Поэтому он не услышал, как она подошла. И проснулся от прикосновения. Она подошла слишком близко. Нарушая все возможные дистанции, которые он привык удерживать с другими. С мужчинами. С женщинами. Она смотрела на него своими прозрачными глазами, в которых, кажется, всегда отражалось небо. Светлые волосы. Пушистые и легкие.

– Пришла за моей монеткой? – Сенсей спросил без раздумий и обычных своих пауз.

– Пришла, – у нее был тихий и севший голос. И она была бледной. В уголках ее глаз Сенсей заметил едва видные морщинки. Она не улыбалась.

– Бери, – снова, не думая, сказал Сенсей.

– Ты больше не бросал монет, – отвечала она, глядя теперь в зеленоватую воду.

– Я бросал их туда лет сорок, а то и все пятьдесят. Бери любую. Их никто не берет. Никогда. – Сенсей показал ей на тусклые кружки среди ила на дне.

– О чем ты? – теперь она подняла на него свои глаза. Взгляд, от которого у него сбилось дыхание.

Сенсей наклонился к воде, опустил руку в прохладу и подал девушке мокрую потемневшую от времени серебряную монету.

– Фокусник? – улыбнулась она. Улыбка погасла так быстро, что он почти не успел ее увидеть, – Сделай там золотых рыбок.

– Я вижу пару десятков монет на дне, до которых могу дотянуться, не вставая с места. И еще сотню наберу, если пройду до другой стороны фонтана, – Сенсей не улыбался, он следил за ее взглядом. – Ни одной золотой рыбки здесь не было никогда. Каждый год я бросал в фонтан три-четыре монеты. Это была моя собственная примета. Когда случалось что-то важное и хорошее, я бросал на дно фонтана монету. Медную или серебряную – когда как. И никто и никогда не брал их оттуда. Даже когда фонтан был фонтаном, а не старой лужей среди камней и развалин.

– Я не вижу ни одной, – сказала девушка. – Может, поэтому их и не брали? Может, их не видит никто, кроме тебя? Может, ты их все выдумал?

– Может, я и тебя выдумал, – улыбнулся наконец Сенсей. И сам удивился этому. Он не улыбался давно. Давно. У Сенсея была привычка повторять свои собственные слова или слова собеседника. Повторять с другой интонацией. Выносить одно или два слова за скобку, меняя смысл. И я, когда рассказываю тебе о Сенсее, невольно тоже перехожу на его язык.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Сенсей. Сон Большого Города"