Текст книги "Наши расставания"

Автор книги: Давид Фонкинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

11

Алиса много работала: давала уроки немецкого на дому, а в оставшееся время преподавала в коллеже на окраине, в так называемом проблемном районе (что внушало ее матери неподдельный ужас). Я получил повышение в «Ларуссе» (что внушило неподдельный ужас моей матери). Мы жили вместе. И постепенно начала приобретать все большую привлекательность мысль о том, что недалек тот день, когда нам, вполне довольным этой прекрасной нормальной жизнью, захочется пожениться и произвести на свет мальчика, который будет играть в футбол, или девочку, которая будет играть на фортепиано. Как-то утром, размышляя об этих материях, я сказал себе: «Эге, Фриц! Похоже, ты стал взрослым мужчиной». Затем вспомнил о Селине и сделал маленькое уточнение: «Ты стал взрослым мужчиной с большими заморочками».

Тело Селины я знал наизусть. То, что поначалу представлялось ни к чему не обязывающим сексуальным пикником, неумолимо превращалось в рутину. И у меня все чаще возникало странное чувство, что настоящая моя любовница – Алиса. В общем, пора было кончать с этой связью. Но Селине как-то удавалось уговорить меня потянуть еще и не рвать с ней отношений. Теперь-то я понимал, что они превратились в нечто большее, чем простое слияние тел, и мысль о том, что я могу ее бросить, была ей непереносима. Селина физически не допускала ее. Утверждала, что любит своего мужа, а со мной всего лишь развлекается, но до меня уже дошло, что нельзя верить в легкомыслие женщины, которая отдается тебе так, как отдавалась мне Селина. И я уступал – из трусости, по привычке и в силу своей мужской натуры.

Мы пытались разнообразить наши постельные игры, особенно Селина. В своих стараниях вдохнуть жизнь в агонизирующее влечение она выглядела почти жалкой. Мы были как две свечи, которые догорают, да все не могут догореть, – две свечи, создающие обманчивое впечатление, что они не погаснут никогда, что крошечный огонек, озаряющий воск, будет трепетать вечно. Не знаю, кому принадлежит высказывание: «Только свечи знают тайну агонии», но мы с Селиной именно этим и занимались – все глубже проникали в тайну агонии.

Она не задавала мне вопросов о том, как я живу, а я строго-настрого запретил ей посылать мне эсэмэски по вечерам и в выходные. И все-таки я не знал покоя. Постоянно ощущал ее гнетущее присутствие в своей жизни. Та, которая была неиссякаемым источником легкости, превратилась в тяжкое бремя. Правду говорят, что поначалу все легко; счастье надо мерить на вес – хочешь узнать, в каком состоянии твоя любовь, прикинь, какие гири ее уравновесят. Одним словом, Селина серьезно омрачала мое существование, тем более что она – не буду скрывать – перешла к угрозам. Не прямым, не в лоб, но она явно мне угрожала – коварными намеками и взглядами. Если я откажусь с ней встречаться, она пойдет и расскажет все Алисе. Это был чистой воды шантаж. Самое противное, что я должен был расплачиваться за чужие грехи. За ее Харольда, которого я знать не знал. Его поведение давило на меня, как будто мы были поставленными рядом костяшками домино. И я имел все основания опасаться, что окажусь последним в ряду и именно на меня свалится вся длинная цепочка чужих разочарований.

Все это не могло не сказываться на наших отношениях с Алисой. И хотя ссорились мы теперь намного меньше, стычки между нами продолжались. Виноват в них большей частью бывал я, вернее, мой вспыльчивый характер. Алиса часто спрашивала, почему у меня плохое настроение, и я умирал от желания признаться ей во всем, рассказать о Селине и освободиться от груза, мешавшего мне спокойно смотреть в будущее. Но я отлично понимал: мое признание причинит ей такую боль, что дело кончится разрывом. Этого я допустить не мог. Приходилось наслаждаться счастьем, постоянно прислушиваясь к собственному сердцу, в котором тикал поставленный на обратный отсчет хронометр несчастья.

Я пришел домой уставший как собака. Это был один из тех вечеров, когда тебя охватывает какое-то душевное отупение. Когда смотришь по телевизору всякие ужасы, творящиеся на свете, и ворчишь, что у ведущего идиотская стрижка. В такие вечера ощущаешь себя частью самодовольного западного мира, погрязшего в мелких шкурных интересах. В такие вечера в крови преобладает холодный цинизм. У Алисы опять сидел ученик. Старшеклассник по имени Бенуа – он в этом году заканчивал лицей и хотел подтянуть немецкий, чтобы поступить на подготовительное отделение высшей школы с преподаванием на двух языках. Поразительно, как одни и те же вещи могут попеременно вызывать в нас то восторг, то ненависть. Раньше звуки немецкой речи, встречавшие меня с порога, воспринимались мною как пароксизм семейного счастья – так некоторые мужчины, приходя с работы, впадают в экстаз от несущихся с кухни ароматов телячьего бланкета. Я обожал, сидя в гостиной, прислушиваться к незнакомым словам, убаюканный незамутненным романтизмом. Но сегодня я ничего не желал слушать. Этот день высосал из меня все соки, и я бы предпочел, чтобы Алиса преподавала искусство молчания.

Я ходил по квартире как медведь и громыхал предметами, неосознанно выражая свое недовольство. Алиса жутко разозлилась. У нас с ней вообще настроения менялись без всякого перехода. Вот и сейчас, вместо того, чтобы вежливо поинтересоваться, что со мной случилось, она примчалась, обожгла меня ненавидящим взглядом и завопила:

– Фриц! Ты не можешь вести себя потише? У меня урок, если ты не заметил!

– Да что ты говоришь? А я, между прочим, у себя дома! Я здесь живу!

– Да что с тобой такое? Ты что, выпил? Точно! От тебя несет польской водкой!

– Вот только Польшу не надо сюда приплетать!

– Ах да, я забыла, поляки и без того настрадались!

– Слушай, чего ты разоралась, а?

– Я разоралась, потому что ты шумишь и мешаешь нам с Бенуа работать! А у бедного мальчика скоро экзамены!

– Мне чихать на твоего Бенуа и его экзамены! Типичный будущий безработный!

Тут появился и сам Бенуа. Я немедленно перед ним извинился. Кстати, я ошибся: он походил на типичного инспектора по сортоиспытанию сельскохозяйственных культур или даже, скорее, на консультанта по профориентации во вспомогательной школе. Ну да, после тяжелого дня мне требовалась разрядка. Я действительно пропустил пару рюмок, чтобы расслабиться. И как всегда, добился обратного эффекта. Никогда не пойму смысл выражения: напиться и забыться. Лично у меня от алкоголя пробуждается поразительная ясность сознания. Я пью, чтобы вспоминать. Зато точное количество выпитых рюмок стирается из памяти совершенно.

– Я нисколько не против, чтобы вы ссорились во время моего урока, – выдал Бенуа, – но, может, вы будете говорить по-немецки?

Мы прямо рты разинули. Все в дело, все на пользу дела. Несмотря на свою молодость, рядом с этим передовым монстром рентабельности я почувствовал себя стариком. Алиса немного поколебалась (ее лицо приняло выражение человека, ожидающего на платформе поезда), а затем принялась костерить меня по-немецки. Во всяком случае, это было мало похоже на Гёте. В другое время я наверняка оценил бы всю прелесть германской экспрессии, но тут у меня просто не было никаких сил. Я опустился на диван и стал слушать, как эта женщина оскорбляет меня на языке, которого я не понимаю. Парень стоял рядом и старательно строчил в тетради.

Эта картина навсегда останется одним из самых сюрреалистических видений в моей жизни.

Мне хотелось дать ей отпор, и я задумался, на каком бы языке это сделать. Я имел представление о многих иностранных языках, но именно представление, и не более того. Может быть, использовать смесь датского и сербохорватского? В конце концов я решил отдать предпочтение знакомым мне крохам польского. Правда, единственным, что мне удалось вспомнить, была фраза: «Вы не знаете, где здесь гостиница?» Вряд ли, усомнился я, эта польская острота уравновесит наши шансы. Перед превосходящими силами противника я был вынужден капитулировать. Вечная история. Но этот фокус хотя бы позволил нам немного разрядить обстановку. Наверное, людям вообще имеет смысл ссориться на иностранном языке. Бенуа не сводил с нас внимательного взора: подозреваю, что мы показали ему трогательную сцену из семейной жизни.

Урок закончился. Он сложил свои вещи и двинулся к выходу. Но с порога неторопливо, как при замедленной съемке, еще раз обернулся к нам. Мы поняли, что сейчас он скажет что-то важное. «Вам надо пожениться, – вымолвил он. – Вы в точности как мои родители».

12

Я лежу на полу, на ковре нашего прекрасного издательства. Ко мне один за другим подходят сотрудники, обеспокоенные моим состоянием. Некоторые из них прыскают в кулак, из чего я заключаю, что положение мое комическое. У меня сильно кружится голова. Любой нормальный служащий на моем месте потребовал бы бюллетень. Но мне никакой бюллетень не нужен, я хочу всем доказать, что я не какой-нибудь слюнтяй и, чтобы уложить меня в постель, требуется что-нибудь покруче, чем мешок с почтой. К счастью, мне удалось выкарабкаться, ужасно было бы умереть под лавиной почтовых открыток.

Фриц(1979–2006). После сумбурного детства, получив хаотичное, но блестящее образование, чудесным образом остепенился и нашел свое место в жизни. Согласно ряду непротиворечивых источников, вынашивал замысел трехтомной биографии Шопенгауэра, но безвременно погиб на рабочем месте, придавленный мешком с почтой.

Ничего этого не произошло бы, если бы в мозгу одного из сотрудников отдела маркетинга не зародилась свежая идея. Обычно все идеи маркетологов «Ларусса» сводились к организации викторин. Мы чрезвычайно любим викторины и обеспечиваем занятость сотрудников почтовой службы. Ответы на наши вопросы следует присылать в письменном виде (про интернет мы и слыхом не слыхивали) на почтовых открытках (о существовании конвертов нам ничего не известно). Отныне я могу служить живым доказательством того, что массе людей нечем заняться и они готовы дни напролет рыться в словарях, переписывать найденную информацию на открытки и сломя голову бежать с ними к ближайшему почтовому ящику. Разумеется, не просто так, а чтобы выиграть уикенд в талассоцентре или место рядом с Бернаром Пиво на финале «Золотых словарей». [18]18
  Бернар Пиво– французский журналист и критик, ведущий культурных программ на французском телевидении. «Золотые словари»– учрежденный им чемпионат по правописанию.


[Закрыть]Не исключено, что когда-нибудь будет разыгрываться уикенд в таласоцентре в компании с Бернаром Пиво (предел мечтаний нашей читательской аудитории).

С внезапно проснувшейся отвагой я поборол головокружение, сфокусировал раздваивающийся взгляд. У меня полно дел! От меня многого ждут в этом издательстве, я молод и динамичен, у меня остаются неиспользованные талоны на обед, и я никогда не ухожу последним с корпоративных вечеринок по поводу дней рождения или проводов на пенсию. Я далеко не всегда пользуюсь законными отгулами и способен жертвовать досугом ради производственных интересов. Странные мысли занимали в те минуты мой ум. Почему-то хотелось срочно составить список своих профессиональных достижений, как будто удар по голове и последовавшее за ним падение низвели меня до уровня новичка. Около меня оказалась молоденькая стажерка неопределенной внешности – то есть надо было подождать еще несколько лет, чтобы понять, в кого она превратится – в холодную неврастеничную красавицу или в жизнерадостную дурнушку, – она еще плавала между этими вариантами и в другой период моей жизни я вполне мог бы утонуть рядом с ней. Она постоянно меня благодарила: «Спасибо, месье». Даже если получала от меня всего лишь документы, которые надо отксерить. Но сегодня все изменилось. Из-за мешка с почтой и моего стремления что-то самому себе доказать. Одним словом, я решил, что отксерю документы сам.

– Вы уверены, месье? Давайте я это сделаю.

– Нет, спасибо, Урсула. Мило с вашей стороны. Но я сам схожу.

По пути к ксероксу я вдруг задумался. А ее точно зовут Урсула? Не Жозефина?

Войдя в комнату, где стоял ксерокс, я вспомнил, как раньше проводил здесь долгие дни – так знакомый запах на миг погружает вас в прошлое. Здесь веяло моей стажировкой и моей невинностью, такой недавней и уже такой далекой. В грустном одиночестве я включил аппарат и принялся штамповать ксерокопии. И тут вошла Селина.

– А, вот ты где. А я тебя везде ищу. Мне рассказали, как ты рухнул… Под мешком с открытками… – фыркнула она.

– Не вижу ничего смешного.

– Да брось! Раз ты не покалечился, это очень даже смешно.

– Ну, не знаю… Я как-то странно себя чувствую.

– Ничего, пройдет… Постой-ка…

– Что такое?

– Ты… ты… ты не…

– Да что случилось-то?

Я совершенно забыл о ее сверхспособностях. Откровенно говоря, я так и не разобрался, правда это или нет, но на моей памяти она несколько раз проявляла поразительную проницательность в отношении тех или иных людей. И вот сейчас ее внезапно побледневшее лицо исказила гримаса боли. Я ошарашенно смотрел на нее, ничего не понимая. Между нами повисла напряженная тишина. Наконец она заговорила:

– Фриц, мне все известно. Все, что ты пытаешься от меня скрыть… Я все вижу… Я вижу, как ты… ксеришь… Ты ксеришь так, как будто… хочешь меня бросить… Потому что ты… Ты собираешься жениться…

Селина продолжала бормотать что-то невразумительное. Но откуда она могла узнать? Мы с Алисой приняли решение сделать еще один шаг к нормальной жизни всего несколько часов назад. Никто ни о чем не догадывался. Я и сам весь день пребывал в каком-то странном промежуточном состоянии между счастьем и страхом. Очевидно, оно и стало причиной моей невнимательности, когда с полки свалился мешок. И вот хватило всего одной ксерокопии, чтобы я был разоблачен.

Я подумал вот о чем. Вопрос викторины касался понятия свободы. Участникам предлагалось найти для него различные определения. Что из этого вытекает? Не успел я принять решение о женитьбе, как получил по кумполу мешком свободы.

Селина зажала меня в угол, и мне не оставалось ничего, кроме как признать ее правоту. Что я и сделал. Да, я собираюсь жениться. Нет, я больше не хочу продолжать наши встречи. Вдруг она подошла к двери и заперла ее на ключ. Эта женщина имела ключи от всех помещений издательства. Никогда не связывайтесь с женщинами, у которых есть ключи. Всех впускать, никого не выпускать. Передо мной стояла не Селина Деламар, а какая-то другая, совершенно непохожая на нее женщина. Может, ее звали Магали Деламар. Или Жюдит Деламар. Очень страшная женщина. И я на самом деле испугался. До того, что с места сдвинуться не мог. Я боялся, что она меня убьет. Может, мне судьбой предначертано умереть сегодня? Я чудом спасся от почтового мешка, но с ненавистью разгневанной женщины мне было не совладать. А она меня возненавидела. Потому что прекрасно понимала, что отныне все изменится. Она отлично знала, что я подвержен приступам трусливой стыдливости и, женившись, уже не смогу с ней видеться. Она принялась хлестать меня, рыча, что этого никогда не будет, что я не посмею вот так взять и бросить ее. Потом бухнулась передо мной на колени. Утратив всякое достоинство, отбросив приличия, жалкая и униженная. Я вспомнил нашу первую встречу и свое первое впечатление от сильной красной женщины, восседавшей у себя в кабинете. Что от нее осталось? Тень, оплакивающая мою тень.

Я поднял ее с пола. Она все рыдала и рыдала. Впервые в жизни я столкнулся с проявлением такой муки. Этому мигу было суждено наложить свой отпечаток на все мои последующие отношения с женщинами, хотя тогда я, конечно, об этом не догадывался. Отныне я не предприму ни одного шага, не подумав о тех, кому он может причинить боль. И самые счастливые мои минуты будут навсегда запятнаны страхом перед чужой хрупкостью. Я все пытался ее вразумить, бормоча какие-то банальности насчет того, что так уж устроена жизнь, когда раздался стук в дверь. Наша любовная драма внесла неразбериху в слаженный танец стажеров вокруг ксерокса и нарушила плавное течение трудового процесса. Селина поднялась с колен и окинула меня взглядом, полным холодной ярости. Потом вышла, так и не причинив мне никаких увечий. Я весь горел. В туалете, умываясь холодной водой, я обнаружил у себя на щеке слезинку. Сначала я подумал, что это капля воды, но нет, это точно была слеза. Я оплакивал свой жестокий и неизбежный разрыв с Селиной Деламар. Вот и все, словно говорила мне слезинка, – я буквально слышал ее шепот, повторявший слова, которые моя совесть и так знала наизусть.

Назавтра Селина взяла больничный. Звонить ей я не стал, предпочитая разом обрубить все концы, хотя понимал, что на работе нам хочешь не хочешь придется пересекаться. Я с тревогой обдумывал неизбежность этих встреч, когда Урсула – или Жозефина? – принесла мне последнее издание «Ларусса». И я позволил себе поверить, что это знак наступления новой жизни.

13

Рассказывая о встрече наших родителей, я слукавил. Даже удивительно, что такой позитивно настроенный человек, как я, настолько зациклился на ее мрачных сторонах. Пора восстановить справедливость, а главное – поведать, чем все завершилось. Разумеется, мои родители вовсе не были любителями группового секса. Напротив, мне нередко казалось, что они принадлежат к тем наивным и простодушным чудакам, которые способны на подвиг супружеской верности. Не успела Элеонора выйти на лестничную площадку, как мой отец догнал ее, объяснил, что пошутил, и все вместе они весело посмеялись над случившимся. Мало того, этот эпизод только крепче их сплотил и дал повод к новым взрывам хохота.

– Подумать только! А я уж решила, что вы сейчас нам предложите… Не отходя от кассы… У детей на глазах…

– Еще чего не хватало!

И опять ха-ха-ха и хо-хо-хо. И «ой, я больше не могу», и «нет, ну это надо же»! И громкое ржанье у нас над головами.

Одним из главных последствий этой встречи стало то, что моя мать наконец-то обзавелась мобильным телефоном. Она засыпала меня эсэмэсками, и меня не покидало ощущение, что я ем суши в компании с нью-йоркским художником-неврастеником (таково мое сегодняшнее определение сюрреализма). Телефон ей подарили родители Алисы, и неожиданно для самой себя она признала, что в современности может быть своя прелесть. Наблюдать за такой эволюцией мне было нелегко – после того, как они все детство и юность канифолили мне мозги. Что со мной станется, обеспокоенно думал я, если они начнут голосовать за правых? В свою очередь, Алисины родители в полном соответствии с эстетикой перевертышей на несколько дней съездили в Ларзак. [19]19
  Ларзак– горное плато в области Лангедок-Руссильон во Франции, на территории которого расположен одноименный заповедник, место проведения манифестаций экологов и сторонников альтерглобализма. (Прим. перев.)


[Закрыть]Судя по всему, особенно по некоторым телевизионным передачам, они с легкостью вписались в модную нынче тенденцию, которая заключается в стремлении пожить чужой жизнью. Все меняются всем, как на меновом рынке. А какую жизнь я выбрал бы для себя, будь у меня возможность бартера? Пожалуй, я бы не прочь торговать сорочками. Или галстуками. Да, точно, именно галстуками! Целыми днями любоваться на чужие шеи! Проникать в душу человека посредством созерцания его шеи! Должно быть, классная штука – торговать галстуками. И наверняка в этом нет ничего сложного. Это же вам не брюки. Сразу видишь, подходит человеку галстук или нет. И не надо по три часа в день складывать тряпки ровными стопками или развешивать на плечики. Да, теперь мне все стало ясно. Я хотел бы стать продавцом галстуков.

Удивительное взаимопонимание, установившееся между нашими родителями, бесспорно, ускорило созревание идеи женитьбы. Как будто наш союз был необходим, чтобы придать их дружбе официальный статус. На нашу любовь они смотрели как на своего рода оправдание. Но меня это не смущало. Честно признаюсь: я получал удовольствие от семейных посиделок по воскресеньям. Впервые в жизни мое существование входило в нормальную колею, о чем я всегда мечтал. И ареной этой нормальности стала наша гостиная. Мы с Алисой присутствовали на ней в качестве зрителей, чтобы не сказать – в качестве декорации, подогревая азарт основных действующих лиц.

Частым гостем была у нас и Лиза, как всегда брызжущая энергией. Никто никогда не расспрашивал ее о личной жизни. Красавица и умница, она ни с кем не встречалась – во всяком случае, по ее словам. Что до меня, то я всегда думал, что она слишком дорожила своей свободой. К жизни она относилась как к выпавшему на ее долю счастливому шансу, который ни в коем случае нельзя упустить. Когда мы сообщили ей, что собираемся пожениться, она расплакалась и бросилась нас обнимать – сначала сестру, потом меня. Мы образовали трио, способное разыграть любой сложности партитуру в шесть рук. Все эти сцены дышали благостью, как будто мир вокруг нас окрасился в пастельные тона и приобрел вкус леденцов детства. До того, как все рухнет, счастье всегда зашкаливает. Следует опасаться бьющего через край счастья, потому что оно служит провозвестником горя.