Текст книги "Наши расставания"

Автор книги: Давид Фонкинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Часть вторая

1

Самыми мучительными оказались вовсе не первые дни. Надо немного подождать, убеждал я себя, дать ей время пережить кошмар, в который я превратил семейный обед. Но шла неделя за неделей, и мне становилось ясно, что Алиса не пойдет на попятный. Я переступил грань дозволенного. Мы будем оба страдать, каждый в отдельности и, возможно, даже в одни и те же моменты, как будто сама наша разлука объединяет нас.

Труднее всего было делать веселое лицо на работе. На новом месте надо всем улыбаться. По утрам, по пути в «Ларусс», я упорно тренировался не сжимать челюсти. И приходил, полностью подготовив свои зубы к улыбке. Никто не догадывался, что я переживаю любовную драму. Знал только Поль. Его присутствие сыграло для меня в те дни огромную роль. Между тем ситуация складывалась непростая. Меня приняли в штат, а ему всего лишь предложили продлить стажировку. Раньше мы были на равных, теперь я стал его начальником. Ну не парадокс ли: я принимал утешения от того, кому сам раздавал указания! Посылая его сходить сделать ксерокс, я иногда едва сдерживал всхлип.

– Спасибо тебе, Поль! Спасибо за все.

– Да за что спасибо-то, Фриц? Я просто снял трубку, вот и все.

Мои первые воспоминания о самостоятельной работе навсегда останутся связанными с этим периодом душевной уязвимости. Может, то был знак? Может, мне всю жизнь придется стоять перед выбором: гармония в любви или карьерный взлет? Все тот же проклятый вопрос: можно ли иметь все сразу? Или за успехи в одном всегда расплачиваешься неудачами в другом? Вот над какими проблемами я тогда беспрестанно размышлял, боюсь, надоедая Полю. К счастью для нашей дружбы, вскоре он получил предложение от издательства «Пти-Робер». И, к нашему величайшему облегчению, мы перешли в разряд конкурентов.

Была еще одна причина, по которой Поль столь терпеливо выслушивал мои стенания. Он купался в счастье. В настоящем счастье. Настолько огромном, что это даже раздражало. Недавно он познакомился с девушкой. То-то я чуял, что он от меня что-то скрывает. Человеку тактичному неловко хвастать своим счастьем перед несчастьем друга. И все же это казалось мне странным: он встретил девушку именно в то время, когда мы с Алисой расстались. Неужели в театр счастливой любви нам с ним достался всего один билет на двоих? Я старался гнать от себя подобные мысли, чтобы они не привели меня к желанию затаиться и ждать, когда его роман кончится крахом. Как-то раз, за обедом, я решился:

– Ты счастлив, как я вижу.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что ты мой друг и потому что я не слепой. Тебя выдает то, как ты читаешь меню.

– Что, серьезно?

– Когда человек счастлив, меню не имеет для него никакого значения. Вот я, например, сразу смотрю: какое сегодня дежурное блюдо. Потому что для меня это наверняка будет самым ярким событием дня.

Поль мне зааплодировал. Моя проницательность его поразила. И он пустился в долгий рассказ о том, как встретил свое счастье.

Началось все это примерно месяц назад. Они познакомились в гостях у общих друзей. Вроде бы ничего особенного, признал он, но тут же добавил: «Подожди, дальше будет интересней, вот увидишь». Я с нетерпением ждал продолжения, равно как и запеканки пармантье, заказанной без особого энтузиазма. Он описал мне гостиную, в которой один его приятель праздновал получение диплома. Собралось человек тридцать. Все вели себя то торжественно, то непринужденно, причем определить, какая из двух тенденций доминировала, Поль затруднялся. Играла негромкая музыка, что-то джазовое, вроде как на вечеринке в «Завтраке у Тиффани». Пили шампанское, закусывали крошечными треугольными канапе – с лососиной, с тарамой и с печеночным муссом. Меня немного удивило, что Поль так подробно останавливается на этих деталях, но он, словно прочитав мои мысли (вот она, дружба), пояснил, что все это имеет значение. В особенности тот факт, что он не любит лососину.

– Ты же помнишь, Фриц, что я не люблю лососину, правда?

– Правда.

– Ну хорошо.

Короче говоря, Поль не съел ни одного канапе с лососиной. И благодаря этому влюбился в Виржини. [10]10
  «Поль и Виржини» (1788) – повесть французского писателя Ж.-А. Бернардена де Сен-Пьера. Имена героев ассоциируются с идеей беззаветной любви и преданности.


[Закрыть]

– Это что, все?

– Нет, конечно. Подожди, сейчас поймешь. Просто одно связано с другим.

Он не торопился, смакуя свою историю. Как будто рассказывал ее самому себе – так некоторые показывают нам фотографии, чтобы полюбоваться собой. Поль старательно нагнетал саспенс. И – кто б сомневался? – в решающий момент встал и отправился в туалет, оставив меня теряться в догадках, каким образом внезапный интерес к женщине может быть связан с отвращением к лососине.

Он вернулся и продолжил свою повесть. Лососина, судя по всему, оказалась не первой свежести. И через полчаса все, кто ее отведал, почувствовали себя нехорошо и начали хвататься за животы. Картина была фантастическая. Один за другим гости в корчах опускались на пол. Все, кроме одной девушки. И этой девушкой, разумеется, была Виржини. Виржини, которую Поль ни за что не заметил бы в толпе. Понадобилось вмешательство тухлой лососины, чтобы он обратил на нее свой взор. Они стояли и смотрели друг на друга как избранники судьбы, чудом спасшиеся пассажиры «Титаника». Такое совпадение не могло быть простой случайностью. Если ты идешь на вечеринку и все гости у тебя на глазах валятся наземь – все, кроме одного человека, – это означает, что тебе судьбой уготовано встретить именно этого человека. Они вызвали врачей, сразу нескольких, и те всадили всем траванувшимся по уколу. А Поль с Виржини, слегка очумевшие от радости, отправились на другую вечеринку. Я снова и снова пытался представить себе эту сцену. Ты стоишь в плотной толпе гостей, и вдруг вся эта толпа начинает по одному падать в обморок, пока на ее месте не остается одна-единственная женщина, словно потустороннее видение. Как в сказке. Я прямо рот разинул от восхищения. Полю моя реакция понравилась. Еще бы. Это была одна из лучших историй, какие я когда-либо слышал.

2

Я с головой погрузился в работу. Стал жить со словами – с ними у меня хотя бы не было поводов ссориться. Я тосковал по Алисе, и эта тоска меня буквально душила, но у меня ни разу не возникло желания ей позвонить. Мне вообще ни с кем не хотелось видеться. Это был, бесспорно, самый одинокий период в моей жизни. Я много гулял, и иногда меня посещала мысль, что я, возможно, смогу написать роман. Позже я сумею понять, что для того, чтобы стать писателем, вовсе не требуется жить со словами. Чтобы стать писателем, надо научиться вырываться из плена фраз.

Моя жизнь вошла в колею. Мы с коллегами собирались возле кофейного автомата и болтали. Я узнавал, чем живет каждый из них, с кем воюет, кому поклоняется. Это был закрытый мир, замкнутая вселенная нашего сообщества. Все мы двигались к одной цели: ежегодной публикации словаря «Ларусс». Я много времени проводил в подвале, где у нас располагался архив. Время здесь останавливалось, современность сюда не проникала. Здесь протекали мои самые счастливые часы. Конечно, бывало и скучно. Особенно когда требовалось в больших количествах ксерить документы. Я садился возле аппарата и под его ровный гул начинал думать об Алисе. Не знаю почему, но всегда, включая ксерокс, я думал об Алисе. Просто в голове что-то щелкало, без всякой видимой причины. Комната с ксероксом превратилась для меня в святилище Алисиной памяти. Там я предавался печали, сожалениям и даже иногда бывал счастлив, когда вспоминал о наших лучших минутах.

Однажды в комнату с ксероксом, где я сидел, вошла Селина Деламар. Вообще-то мы с ней довольно редко сталкивались. Но каждый раз между нами возникала какая-то напряженность, выражавшаяся в натянутых улыбках. Мне казалось, она рада, что я здесь. Еще мне казалось, что с нашей первой встречи между нами что-то такое зародилось, что со временем должно расцвести пышным цветом. Я о ней почти не думал, но стоило мне ее увидеть, как она целиком занимала мои мысли.

– Что-то вы грустный, – сказала она. Странное вступление.

– Почему вы так думаете?

– Вижу.

– По чему вы это видите?

– По тому, как вы включаете ксерокс.

– В самом деле?

– Я ведь директор по персоналу. У меня развился особый дар. Мне достаточно посмотреть, как сотрудник включает ксерокс, чтобы понять, что творится у него в голове.

– Это действительно уникальный дар.

– Действительно. Если хотите, можете проверить.

Я на минуту замер. Потом взял лист бумаги и положил его в аппарат. Все это я проделывал нарочито медленно, подчеркивая каждый жест, и при этом неотрывно смотрел ей в глаза.

– Ну, и каково же мое душевное состояние? – спросил я наконец.

– Вы хотите сегодня вечером посидеть со мной в кафе. Об этом говорит ваша ксерокопия. Я согласна. Встречаемся в кафе напротив в девятнадцать ноль-ноль.

И ушла. Я засмеялся, как не смеялся уже давно. В ней было столько живости! Во всем, в поведении, в манере говорить. Я понимал, что стою на пороге чего-то нового. Намереваюсь встречаться с другой женщиной – а для меня это всегда будет серьезно. Интересно, что она во мне нашла. Я настолько моложе ее. Может, она видела во мне воплощение какого-то своего фантазма? Может, она и своей личной жизнью руководила как директор по персоналу? Мне не хотелось ломать голову, и я спокойно дождался нашего свидания, позаботившись, чтобы над ним не витали мои тоскливые настроения.

3

Она опоздала на несколько минут, но извиняться не стала. Отметила, что в ожидании ее прихода я заказал бокал красного вина, и, похоже, одобрила мой выбор. Она производила впечатление человека, который всему дает оценку, считает, что жизнь нуждается в его одобрении. Тем не менее с первых же минут я обнаружил трещины в броне ее самоуверенности. С ее лица на меня иногда вдруг глядела маленькая девочка, которая больше всего на свете боится что-нибудь сделать не так. Она была на пятнадцать лет старше, но ни о каком «воспитании чувств» не шло и речи. Мы существовали в одной плоскости, оставалось выяснить в какой. Поговорили о работе, но эта тема нас не слишком увлекла. Покритиковали некоторых сотрудников, похвалили некоторых других. Разговор увяз в стерильной скуке. Куда подевалась женщина, которая приходила ко мне днем? Она боялась взять на себя инициативу, тогда как я больше всего на свете ненавидел серость. Эти минуты просто обязаны были быть волшебными, потому что мы разыгрывали номер взаимного соблазнения, а его исполнение не допускает проколов, рискуя превратиться в посмешище. Сколько раз, еще до Алисы, я ходил на свидания с девушками, вполне симпатичными, но не более того, и после этих свиданий чувствовал одну лишь опустошенность. Мне так хотелось чего-то сказочно прекрасного. И я не раз принуждал себя искать некую исключительность под убогим покровом заурядности.

Жерар Рибо(1910–1959), французский писатель. Родился в Женеве. Близко дружил с Дриё Ла-Рошелем [11]11
  Пьер Дриё Ла-Рошель(1893–1945) – французский писатель фашистских взглядов, коллаборационист. После освобождения Франции отказался скрываться от правосудия и покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть]и тяжело переживал его самоубийство. После войны несколько лет вел в Париже бродячую жизнь и работал над сборником стихотворений в прозе, озаглавленным «Блуждания». В процессе письма, охваченный отвращением, начертал на рукописи: «Какая серость!», после чего выбросился из окна.

Я поднялся, чтобы уйти, решив про себя, что это свидание – самая настоящая серость. Селина вышла за мной на улицу. И тут вдруг все как-то упростилось. Теперь я знаю, что мы с ней не были созданы для сидения. Вдвоем мы могли только лежать или стоять. Она взяла меня за руку и крепко, пожалуй даже слишком крепко, ее сжала. В другое время я бы возмутился тем, что женщина ведет себя как мужчина, но в тот момент мне хотелось быть ведомым. Хотелось, чтобы в моей жизни появился человек, который станет говорить мне, что делать. И ей волей-неволей предстояло сыграть эту роль. Селина Деламар пришла ко мне. Но вместо того, чтобы наброситься на меня, принялась разглядывать книжные полки. Я наблюдал, как она рассматривает мои книги, и наслаждался моментом гармонии между женственностью и литературой. Потом приблизился к ней и задрал на ней юбку. Лишь когда оголились ее колени, я ее поцеловал.

4

– Давно ты замужем? – спросил я немного позже.

– Откуда ты знаешь, что я замужем?

– У тебя на пальце обручальное кольцо.

– Я замужем десять лет.

– Ты несчастлива в браке?

– Я счастлива сейчас.

Слово «сейчас» она произнесла по слогам: «сей-час», словно старалась продлить настоящее.

Не знаю, заслуживала ли статьи в «Ларуссе» жизнь Селины Деламар, но я намеревался заняться ее изучением. Процесс будет медленным и долгим. Мне придется доискиваться до истины, разрешать противоречия и преодолевать сопротивление материала. В конце концов я смог бы написать примерно следующее: юной девушкой она приехала в Париж и поступила на факультет маркетинга, почти сразу начала работать в «Ларуссе», жизнь представлялась ей полной блестящих возможностей, особенно в то чудесное время, когда она познакомилась с Харольдом – англичанином старше ее на несколько лет, они поцеловались на рассвете, дали друг другу обещание вскоре снова увидеться и действительно увиделись, потому что обещания надо выполнять, поужинали вместе, и она выглядела печальной, потом они еще раз отправились ужинать, но печальной она больше не выглядела, пошли в кино на фильм о любви, потом еще раз пошли в кино, уже на комедию, – целая жизнь в двух фильмах, – в те дни, когда начиналась их любовь, они без конца обменивались эсэмэсками и с замиранием сердца ждали телефонных звонков, слова становились все нежнее, так что они перестали писать и разговаривать перестали, а стали целоваться, и им было очень хорошо, потом стало не так хорошо, а потом опять хорошо, они оставались ночевать друг у друга, то у него, то у нее, куда было ближе добираться с очередной вечеринки, они ничего не планировали, она продолжала встречаться со своими друзьями, а он – со своими, собрались съездить в отпуск, и, раз уж все складывалось так хорошо, решили жить вместе, это было чудесно – просыпаться рядом каждое утро, ему нравилось смотреть, как она в одних трусиках бегает по квартире, нравились экзотические блюда, которые она готовила, им казалось, что повседневность – прекрасный недостижимый оазис, и он сделал ей предложение, а она заплакала, потому что это был самый прекрасный день в ее жизни, Селина Деламар в молодости была очень романтичной, в тот день они были очень счастливы, так счастливы, что даже пугались своего счастья, и она думала, что все так и будет продолжаться, что будущее расстилается перед ними как накатанная автомагистраль, но Харольда все больше засасывала работа в банке, деньги должны были крутиться, и он крутился вместе с ними, недосыпал, и постепенно – классика жанра – они почти перестали разговаривать, ограничиваясь обсуждением чисто бытовых проблем, время споров о Шуберте ушло в прошлое, как и время выставок по воскресеньям, Селина Деламар пыталась вдохнуть жизнь в их существование, но годы шли, похожие один на другой, отличаясь только порядковым номером, Селина хотела ребенка, очень хотела ребенка, но Харольд был категорически против, потому что мир катится неизвестно куда, потому что ребенка тяжело растить, а Селина его любила, любила по-настоящему, любила настолько, что отказалась от ребенка и превратилась, измученная дурочка, в тень мужа, которого на самом деле у нее давно не было.

Я был ее надеждой и ее местью. Она то казалась мне пафосной, то меня трогала ее уязвленная женственность– сознание женщины, приближающейся к сорокалетию, как к краю бездны. Она, несомненно, все еще любила своего мужа, и между ними наверняка еще случались минуты нежности, но их разделяла пропасть, так и не заполненная ребенком. Как ни странно, в моменты близости меня не покидало ощущение, что она испытывает нечто вроде тоски по материнству. Женская сексуальность вообще связана с глубинной природой деторождения. Когда я хотел ее, вылизывал, входил в нее, то возвращал ей уверенность в ее статусе женщины. Наша связь быстро обрела высокую эротическую энергетику. Таким способом мы оба восстанавливали свое душевное равновесие. Она хотела оставаться замужней женщиной, я хотел освободиться от всяких обязательств перед Алисой. В постели мы нашли общий язык.

С точки зрения остроты чувственных переживаний это было прекрасно. Я не испытывал ни малейшего смущения, экспериментировал в свое удовольствие и побуждал Селину проделывать всевозможные трюки. Имелся и еще один аспект наших отношений, о котором мало кто способен догадаться: секс между двумя сотрудниками издательства «Ларусс» всегда больше, чем просто секс. Мы существовали в мире определений, и иногда это позволяло нам возноситься на невероятные вершины сладострастия. Я лежал в постели, Селина медленно наклонялась надо мной. Ее язык щекотал мне шею, а рука неторопливо ползла вниз, к моему напрягшемуся пенису. Затем она прикасалась к нему губами.

Фелляция– сущ., ж. р. (от лат.fellare – сосать). Орогенитальный контакт, возбуждение мужского полового органа при помощи рта.

Потом мы менялись ролями.

Куннилингус,или куннилинктус – сущ., м. р. (от лат.cunnus – женский половой орган и linctus – облизанный). Возбуждение женских гениталий при помощи языка.

Таким образом, наши сексуальные фантазии нередко подвергались разлагающему воздействию латыни. Разумеется, работа Селины сильно отличалась от моей, но она не меньше моего любила погружаться в мир слов. Наткнувшись на какое-нибудь новое определение из соответствующей области, каждый из нас торопился эсэмэской отправить его другому. На пару мы с ней составляли собственный «Ларусс» – эротический. Наши игры придавали будничной рутине чудесный пряный вкус. Мы встречались в коридоре, часто она вызывала меня к себе: ни один трудовой договор не требовал такого количества уточнений и согласований. Время от времени я и сам заглядывал к ней в кабинет, где она тут же принималась исступленно меня целовать. После этого я уходил, не сказав ни слова. Никто из коллег не подозревал о нашей связи, и это нас тоже подогревало. Это был наш секрет, наш тайный контракт. Мне нравилось вызывать других сотрудников на разговоры о ней, нравилось выслушивать самые дикие сплетни на ее счет, они текли мне в уши, неся с собой правду о Селине Деламар.

Общение с ней дарило мне сильные эмоции, но не могу сказать, что я испытывал к ней хоть какие-то чувства. Я никогда по ней не скучал, она никогда – или почти никогда – мне не снилась. Думаю, просто в моем сердце все еще не затянулся шрам, оставленный Алисой. Правда, иногда мне казалось, что у Селины возникают по отношению ко мне более конкретные желания. Вслух ничего не говорилось, но я подозревал, что она взвешивает возможность бросить мужа и уйти ко мне. На всякий случай я взял за правило повторять, как дорожу нашей тайной жизнью и как много она мне дает. При этом я понемножку сокращал число наших встреч и рассказывал ей о других женщинах, не скрывая, что они мне нравятся. Во время наших свиданий я старательно поддерживал веселую атмосферу, отлично понимая всю ее искусственность. Чем лучше у нас обстояло с сексом, тем меньше оставалось надежды на то, что из нас получится пара – в социальном смысле слова. Таков парадокс сексуальности: чем теснее слияние, тем глубже разрыв. Мы виртуозно исполняли свою ирреальную партитуру. Все это не могло длиться вечно, и мы стремительно приближались к конечной цели, или попросту – к концу.

5

Этот период завершился благодаря одному событию, столь же важному, сколь и неожиданному. Дело было вечером, я как раз уходил с работы. Вдруг ко мне подошла женщина. Я не сразу узнал ее. В ней что-то изменилось. Скорее всего, прическа. Она отпустила длинные волосы, и лицо ее теперь светилось какой-то новой женственностью. Это была Лиза, Алисина сестра. Мы зашли в ближайшее кафе. Я заказал что-то крепкое. Она тоже. И лишь тогда объяснила, зачем меня искала.

– Это из-за Алисы, – просто сказала она.

Я не догадывался, что за новости она намерена мне сообщить – мрачные или радостные. Долгие недели я тщился вычеркнуть Алису из своей жизни, но Лизино лицо молнией осветило ее очевидное, лишь слегка завуалированное присутствие.

Лиза расспросила меня, как я живу без ее сестры. Я отвечал коротко, односложно. По ее мнению, происходившее между нами было страшной нелепостью. Мы ведь по-прежнему любили друг друга. «Это и слепому видно», – сказала она со смехом. Смеялась она заразительно. Лиза была сама жизнерадостность – как та, что искрится в итальянских кинокомедиях шестидесятых. Я слушал ее и чувствовал, как все возвращается и встает на свои места. «Надо подумать, что мы можем сделать, чтобы вы снова были вместе», – продолжила она, и голос ее дрожал от возбуждения при мысли о том, как мы все это провернем. Она пригласила меня поужинать, чтобы вместе спланировать операцию по спасению нашей любви. Мы шли в сумерках по улице, и я вдруг как будто вернулся в прошлое. Я снова существовал в мире Алисы и шагал рядом с ее сестрой. Я никогда не воспринимал Лизу как женщину. Для меня она была чем-то вроде жены лучшего друга. Тем не менее, поднимаясь к ней в тот вечер, я любовался ее формами, ее женственностью. Чуть полнее сестры, она выглядела даже более соблазнительно. После пары бокалов я задумался: а может, мне следовало влюбиться как раз в нее? Полагаю, она задавалась тем же вопросом одновременно со мной. Но эта мысль, вспыхнув на краткий миг, тут же и погасла. Больше ни она, ни я никогда к ней не возвращались.

Странным контрастом в квартире этой полной жизни девушки смотрелись висевшие на стенах фотографии нацистов. Перед некоторыми из них я задержался. Из созерцания меня вывел голос Лизы:

– Вот ты все время говоришь про Швейцарию, дескать, это идеальная страна. А ты знаешь, что недавно нашли документы, подтверждающие, что швейцарцы активно помогали нацистским преступникам бежать в Аргентину?

– Ну и что? Все равно я состарюсь там.

– Да? Ну ладно. Тогда о Швейцарии – ни слова.

Лиза показала мне фото Алоиса Худаля – австрийского епископа, который не только укрывал в Риме бывших нацистов, но и сумел переправить в Южную Америку Адольфа Эйхмана и Йозефа Менгеле. Она объяснила, насколько там все запутано: кое-кому оказывают покровительство иностранные государства, нередко в дело вмешиваются спецслужбы, в частности американские. Я слушал ее затаив дыхание.

– Как тебе только в голову пришло выбрать такую тему?

– Меня больше всего потрясает, как все перевернулось. Люди, которые терроризировали мир, сами вдруг превратились в загнанную дичь. Представь себе, я мечтаю написать книгу о судьбе коллаборациониста, спасенного евреем.

– Отличная идея, – вяло одобрил я.

– Да уж, умеешь ты поддержать начинающего автора!

– Да нет, правда, классная идея.

– Вот именно! У меня уже и название есть. Книга будет называться «Я нигде». Коллаборационист – такой тип вроде Бразильяка, [12]12
  Робер Бразильяк(1909–1945) – французский писатель и публицист. Во время оккупации Франции сотрудничал с германскими властями, был главным редактором профашистского еженедельника «Я повсюду» (Je suis partout),публиковал антисемитские статьи. После Освобождения был осужден как коллаборационист и расстрелян. (Прим. перев.)


[Закрыть]журналист из «Я повсюду». Когда приходит Освобождение, он бежит из Парижа. Его разыскивают, он прячется в жалкой каморке, а от преследователей его спасает еврей…

Лиза рассказала мне о последних днях Бразильяка. Чтобы вынудить его сдаться, арестовали его мать. Все это происходило давным-давно, в другие времена, но мне вдруг почудилось, что это происходит сегодня, как будто грань между годами истончилась и разные эпохи обрели возможность накладываться друг на друга. Например, в какой-то миг у меня возникло ощущение, что Париж до сих пор оккупирован. Ощущение странное, не спорю. Но, может, именно оно и объединило нас с Лизой в тот вечер, накануне возвращения Алисы. Она еще долго, до самой поздней ночи, говорила о замысле своей книги. Книгу она так никогда и не напишет. Но пока рано объяснять почему.