Текст книги "Когда канарейка рисует тигра (СИ)"

Автор книги: Дарья Тоин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

9 перышко

Пообещаешь ему не сниться? Сможешь? Точно?

Всю неделю, что готовилась его та самая сп…мограмма, мы ужинали и завтракали вместе. Даже пытались говорить, хотя было очень неловко.

Мама заходила днем, спрашивала, как между нами дела, и на этот вопрос я не находила ответа. Она всё надеется, что я воспользуюсь её советом, и не знает, что частично им я уже воспользовалась. К чему это привело? К новым страхам, но не только…

И что ей говорить, я не знаю. И почему сейчас мы вместе едем на каршеринге, который он всегда арендует, в клинику – кроме того, что так «надо», я тоже не знаю или не хочу знать.

Марат паркуется и даже открывает мне дверь, пока я замешкавшись поправляю бежевый платок. Зачем-то берёт мою ладошку и ведёт внутрь.

Хотя дорогу я знаю. Но мне сейчас так приятно. У него массивная ладонь, размашистый шаг, но он не передавливает и не торопится. Словно подстраивается под меня, но это не точно.

Мы всю нашу жизнь старались друг друга не трогать. Ну кроме нескольких нейтральный случаев и той недавней ночи, из-за которой он всю эту неделю с утра, очевидно, принимает душ и потом загоняет меня в краску, рассказывая за завтраком мельком об ещё одном приснившемся сне с моим и его участием, а я? А я почти вспоминаю аяты, когда представляю то тут, то там продолжение его снов. Безобразие! Совратила на свою-то голову. И к чему? К демонам только.

Проходим, он представляется нашей фамилией. Даёт мне бахилы, проходит со мной по коридору и замирает возле циферки «7». Говорят, это число счастливое.

– Даже немного волнуюсь, – улыбается мне, касаясь ручки двери.

Он не обязан. Я это понимаю. И с каждым днём начинаю терять настрой. Мне страшно. День ото дня всё страшнее и страшнее.

Я не люблю перемены. Я не верю в себя, хотя хочется уверять себя в ином. Я не верю в то, что не струшу. И не верю, что если он захочет развестись, малыш или малышка его удержат.

Да, я могу получить наш дом. И обеспечивать он точно будет… но даже редких его появлений я могу… лишиться. Не только я, конечно. Но пока ребенок – это что-то метафорическое, не физическое, зыбкое.

Марат сжимает мне руку и зачем-то приближается, поправляя волосы под платок.

– Глазки напуганные, – шепотом.

Продолжает, пока решаюсь взглянуть на его лицо.

– Хочешь уйти или расплакаться?

Заставляю себя помотать головой. Я всё порчу. Всегда. Всю жизнь. Хотя бы сейчас надо идти вперёд.

– Пойдём тогда?

Мы входим в кабинет, здороваемся с доктором, которая при нашем появлении встаёт и отходит к папкам, бросая на сплетенные кисти взгляд.

– А вы уверены, – произносит она с задором, – что сами не справитесь?

Марат выгибает бровь и садится в одно из кресел, выпуская мою руку. Я сажусь на другое и поджимаю ноги, прикусываю нижнюю губу и потираю ладошки. В общем, снова волнуюсь.

Доктор находит папочку, вновь садится за стол и щелкает что-то на компьютере. Сверяет с распечаткой и довольно угукает.

– Сперма у вас, Марат, хоть донором становись.

Тот смеётся, перекидывая ногу на ногу. И, прикусив довольно губу, бросает взгляд в мою сторону.

– Нет, серьёзно, – добавляет врач, – у нас же как? 3 из 100 только допускаются по статистике.

– Ищите племенных жеребцов?

Слишком открыто смеётся от его пошлой шутки, а я ловлю себя на мысли, что та его чуть старше. И почему-то ловлю укол… ревности? А зачем? Мало ли, даже если она ему понравится, я то тут причём?

– Да если бы. – Отвечает дама, поправляя красивую оправу очков. – Хотя бы здоровых и плодовитых. Как вы. Не хотите посотрудничать? Платят у нас по тысячи четыре за сдачу, но есть женщины, готовые платить больше… намного больше.

Марат хмыкает.

– Не интересует, не хочу.

– Ну вы подумайте! Это же благородное дело, скольких пар вы сделаете счастливыми! – продолжает давить та, которую я уже не считаю такой уж и добропорядочной. – А знаете, некоторые негласно выбирают половую связь…

– Нет. – Строже обрывает он. – Что-то ещё?

Чувствуется скользнувшая досада. Та зажевывает её, кажется, ментоловой жвачкой и чуть краснеет, расстёгивая верхнюю пуговку рубашки молочного цвета. Это из-за него. И как же хочется выйти…

– Гульназ, так, а у вас… – наконец переключается на меня, – биохимия, гормоны и… – пролистывает всё как-то слишком быстро, уже без особого интереса, – всё в норме.

Рассказывает про план на дальнейшую неделю, даёт ему распечатку с рекомендациями, где «на всякий случай» пишет свой номер. Я чувствую скользнувшую по плечам дрожь и странное напряжение в грудной клетке. А зачем? Он… свободен. И она об этом знает. Мы поэтому здесь планируем моё оплодотворение в будущем цикле. Всё просто.

Возвращаемся к машине молча. Чувствую, что он поглядывает на меня, но говорить что-то не хочу. Боюсь опуститься и сорваться на него. Так нельзя. Хотя бы потому, что жене положено молчать. Как молчала мама. Я же так смогу, да?

В машине душно. Либо мне не хватает кислорода. Пока он обходит авто, стучу по грудной клетке и глубоко вдыхаю.

– Разнервничалась? – Замечает, только закрыв за собой дверь.

Так очевидно? Бросаю на него взгляд, не сумев спрятать все эмоции.

Марат отрывается от кнопки старта, берёт мою руку с моей же коленки и крепко сжимает ту. Его ладошка тёплая, и если не успокоюсь, слёзы сорвутся.

– Ну ты чего, птичка?

Тихонько забираю кисть и, сжав её, отворачиваюсь к окну.

– Всё в порядке, прости.

Хмыкает и наконец отъезжает. Я настраиваюсь на молчание, которое помогло бы взять эмоции под контроль, но на очередном повороте, он всё нарушает:

– Не снись мне ночью.

– Ч…что?

Приходится посмотреть, как он растягивает губы и на миг ловит меня в свои омуты, аж подмигивая.

– Неделя воздержания. Так что не снись мне, договорились?

Я начинаю алеть, превращаясь в надувшегося краба. И, только лишь прикусив побольнее губу, заставляю себя не парировать ему.

– Ещё у нас в четверг премьера, пойдёшь со мной?

Произносит так просто. И пока я придумываю себе какие-то тайные смыслы, он всё разбивает:

– Тебе понравится. Там тоже гиперреализм. Уэльская художница, всю Европу проехали, а у нас на границе еле пробились. Пришлось даже сроки выставки сдвинуть. Она, кстати, будет лично. Прилетит. Планировала раньше, но не вышло. И ненамного тебя старше. Вам стоит познакомиться. Я помогу с переводом. Хорошо?

Киваю, вновь отстраняясь. К ней я тоже его… ревную? Очень плохо.

Доехав до дома, ухожу в мастерскую, даже не спросив, не голоден ли он. Мне повезло – он самостоятельный и прекрасно справится с микроволновкой, в которой только и требуется, что разогреть один из контейнеров. Ну хотя бы суши больше нет. Их же я тоже невзлюбила из-за него? Завидовала? Как же мои заверения, что я от него не завишу? Ну-ну.

Ещё я злюсь… хотя бы из-за того, что подмалёвок всё никак не выходит да и эскиз на полутораметровый планшет не могу нанести. Из-за чего-то ещё?

Мне нужен поход в художественную лавку. Я там успокаиваюсь. А выставка? Как к ней ещё подготовиться?

* * *

* Подмалёвок – вариант эскиза в живописи, начальный этап работы над картиной, представляющий собой нанесение на холст композиции будущей работы с проработкой цвета и теней.

10 перышко

Можешь себе признаться.

Работа так и не движется. Нет, я поймала эмоцию, передала черты, но боюсь всё испортить неловким штришком. Даже масло купила новое и запаслась растворителями, но не могу решиться. Ни на что вообще не могу решиться!

А уже четверг! И выставка вот совсем скоро. Вечером будет торжественная часть и, судя по всему, поедем мы сразу же на неё. Марат раза три говорил, что мне стоит там быть, но зачем?

Я не завидую. Не оцениваю. Не переоцениваю ни свои работы, ни чужие. Но сейчас готова найти любой повод, чтобы не собираться и не ехать туда. Ещё и его «выбери что-нибудь красивое» хочется интерпретировать, добавляя мамино «ты хоть и не красавица». Но никакая… средняя… неприметная и непримечательная. Не живая и не мертвая, ни рыба ни мясо? Как-то так говорят.

Так я и хотела же такой быть! Тогда почему сейчас всё внутри бушует и тут же замораживается, когда я напоминаю себе, сколько раз Марат уезжал… и сколько раз он ещё уедет.

Но пока что он здесь, в нашем доме. И иногда негодует, вспоминая, что ему нельзя кофе. Сегодня, кстати, нельзя заниматься спортом и напрягаться, о чём меня с утра поставили в известность раздосадованным тоном.

Я не пойму, что изменилось. Но он стал ближе. И это так больно! Потому что мы не играем в семью, семьи нет. Брака нет, есть лишь иллюзия, которую он ловко разрушит. Или я разрушу… не знаю.

Иду в ванную только лишь за успокоением, снова наношу на себя все скрабы, крема и масочки, очищаю, распариваю, срываю. Быстро вытираюсь и выхожу сразу нагая. Бреду до ящика с нижним бельём и отгоняю от себя постыдные мысли о том самом комплекте. Нет его. Я его спрятала, чтобы больше не видеть. Выкинуть сил не хватило, а вот засунуть на верхнюю полку смогла.

Выбираю простенькое кружево. Прячусь в очередном платье в пол, которое лишь чуть красивее обычных. Выбираю платок с вышивкой сирени, которая, как раз, наконец распустилась. Немного завиваю волосы, но всё равно в последний момент их прячу, туго стягивая косу.

Мне не нравятся все мои блуждающие мысли. Я потеряна. И уже очевидно, что мне снова очень страшно. Я заранее продумываю наш финал. Плохой. Придумываю версии событий и останавливаюсь на главной.

Вот мы сейчас приедем, Марат выйдет вперёд, выискивая виновницу торжества. Подойдёт к ней, поцелует эту красавицу в щёку и обернется, представив её мне, как ту самую, ради которой он перестанет со мной играть.

Кусаю губу до боли, смотря в зеркало дамского столика. Зачем-то наношу базу, рисую себе тоненькие стрелочки и слегка выделяю губы. Наверное, чтобы хоть немножечко с ней конкурировать? Дожила! Мама говорит, не красавица. Отец говорил, своенравная дурочка, из которой надо бы выбить спесь. Младший брат говорил, что я всё порчу. Из-за этого мы с ним и не общаемся, не близки. Никогда не были и едва ли будем. А Алан?

Стираю появившуюся слезу. Ещё о нём не хватало вспомнить!

– Гульназ, ты готова? – Произносит Марат, постучав костяшками по двери.

– Конечно. Выхожу, – произношу, натягивая самую стойкую свою маску, значащуюся полуулыбкой.

11 перышко

Ты сможешь.

Алан всегда говорил мне, что я принцесса. Маленькая куколка. И в детстве я этому верила. Ну тайно, украдками, старательно делая всё, что говорили родители. Они хотели замуровать – я замуровывалась, обрастала слоями, сдирала себе кожу, отращивала новую, покрывалась рубцами и…

Сдавливаю локоть, на котором шрам едва заметный. Как раз тогда, когда Алан меня чуть не сбил из-за того, что я засмотрелась, катаясь на велике. Том самом, который дёрнул Марат в последний момент.

За этот шрам отец наградил пощёчиной, разбив в кровь нос. До сих пор помню этот привкус крови во рту. Наверное, потому что лицо он обычно старался беречь. А тут?

«Куда ты, дрянь, смотрела?» криком мнимой заботы. На сирень я смотрела, всегда нравилось. Правда, та была уже увядающая. Таймурад после этого ополчился на отца, пытаясь защитить маму, получившую свою порцию «Любви» за меня же. Но ненадолго. Он быстро стал на него походить, перенял его замашки и отношение к женщинам. Но винить за это его я точно не стану. Никогда бы не стала.

– Птичка… – вырывает из мыслей мой муж.

Мы уже подъезжаем к его центру. Он ловко паркуется и улыбается мне, зачем-то начиная разговор, который я и боялась услышать.

– Я скрывал от тебя кое-что.

– Или кое-кого? – Вырывается.

Извиняюсь, что прервала и вновь ему улыбаюсь. Он красивый… очень… и тройка эта ему идёт. Я смотрюсь с ним явно непримечательно. Но этого же и хотела, да? Да!

Хмыкнув, кивает.

– Кое-кого, ты права.

Жмурюсь, чувствуя привкус страха – железа во рту, крови, из-за которого тянет пасть, как кисейная барышня, в обморок.

– Я про них узнал лет пять назад случайно, когда ездил в Британию. Ты не поймёшь, наверное, почему не рассказал, зачем тянул, но на то были причины. Честно.

Почему он оправдывается? Я не улавливаю и половины сказанного.

Он помогает выйти, но не спешит идти. Приближается и, положив руки на мои плечи, немного сжимает их, легонько поцеловав лоб по линии роста волос.

Я словно в замедленной съёмке решаюсь посмотреть на его лицо. Что это за щемящее выражение? Словно ему сейчас тоже больно.

– Ты же не была на месте аварии, да?

Пытаюсь понять, о чём он.

– Там, где Алан разбился.

Мотаю головой, не понимая, почему всё вновь сводится к брату.

– Ну да, ваш отец тебя бы не подпустил. Алан купил себе свой первый старенький Воксхолл, заработанный на репетиторстве. И на нём же…

Разбился… я отвожу взгляд и жмурюсь, лишь бы не зареветь.

– Помнишь, у него была девушка?

Киваю.

– Гвендолин, – помогает он вспомнить имя.

– Точно, – произношу шепотом, – но я даже фото её не видела.

Марат прикусывает губу и кивает.

– Она была беременная. И ехали тогда они из общаги ко мне, я уезжал в провинцию на стажировку и оставлял на них снимаемый дом. Алан гнал, торопился успеть до моего отъезда.

– Не доехали, – констатирую очевидное.

– Аха, – на выдохе замечает он и вдруг разворачивается, утягивая мою ладошку, которую уже успел взять, – ну пойдём?

Шмыгаю носом, спрашивая:

– Мне точно надо?

Чувствую его улыбку. Более искреннюю, чем у меня.

– Ну конечно.

Ну если «ну конечно». Бреду за ним, а он здоровается чуть ли не с каждым здесь, не выпуская мою руку из своей. Но даже в веренице этих людей Марат старается что-то мне рассказывать, а я пытаюсь поймать суть, которая всё ускользает, как маленькое юркое привидение.

– Алан говорил, у вас много общего с Гвен. Она тогда, как и ты, рисовала. А потом… после аварии… её доставили в госпиталь в критическом. Шансов не было.

– И не спасли, так отец говорил.

– Я её не навестил, побоялся, и не узнал о ней ничего. Твой отец быстро всё организовал, перевёз тело Алана и тогда выдернул меня со всех своих стажировок, напомнив, что не только я потерял лучшего друга, а он лучшего сына. Говорил, что кое-кто ещё будет искренне горько плакать, а он не в состоянии ещё и тебя успокаивать. Это был мой выбор, птичка. Я подумал, что тебе больно, но, увидев тебя, понял, что ты даже это боялась показать. Такая забитая и забытая… маленькая принцесса, канареечка в клетке, из которой тебя хер вытащишь. Я дал тебе время. А потом официально взял в жёны. Думал, освобожу, а ты всё никак улетать во спасение своё не хочешь.

Входим в холл, он снова с кем-то болтает и здоровается. Это уже его ребята, те даже пытаются говорить со мной, помня мою персону по выставке. Но собеседник из меня скудный.

Я отхожу немного в сторону, выбравшись из хватки Марата. Оглядываюсь, замечая только постеры, с которых улыбается статная и роскошная брюнетка. У неё горящий взгляд и явно шикарный характер. Не вчитываюсь, хотя анонсы на двух языках.

Скольжу лишь до подписи, думая узнать, как же ту зовут, но не успеваю прочесть, что там идёт за Смит, оборачиваясь на голос Марата.

Тот, как в моих думах, отошёл ко входу и зовет подойти к нему, когда ему навстречу выходит она… даже лучше, чем на этих фото.

Смеясь, целует моего… мужа… в щёку. Тот улыбается ей, обнимает, смеётся в ответ искренне и опять подзывает меня.

Ну а что я ещё хотела?

Делаю шаг. Второй. Третий. На четвертый смиренно опускаю взгляд, на пятый усмиряю сердце. На шестой придумываю повод уйти, который сейчас, на седьмой и озвучу.

Не успеваю. Меня почти сбивает пробежавший рядом черноволосый мальчишка. Тот зачем-то подбегает к ним и, когда эти двое его слишком громко по-английски ругают, оборачивается ко мне.

Мир рушится, крошится на части, разлетается по атомам. И слеза, Аллах, скатывается, потому как этот черноволосый мальчик – копия. Словно кто-то писал с натуры.

Сорванец, поразительно похожий на мои воспоминания, подходит ближе и звонко взрывает мне душу своим голосочком.

– Hi! Я Айлан. Я… есть… I’m… твой…

– Племянник, – помогаю ему.

Он смеётся, как и его мама пару секунд назад, на которую тот сейчас и указывает.

– А это… мо-о-оя…

– Гвендолин.

– Дыа! – Смешливо радуется он, вдруг приблизившись и вцепившись в меня объятиями.

Марат оказывается рядом. Ломано улыбается мне, представляет саму Гвен, но я даже не слушаю, вглядываясь в этом детское личико и не веря.

Касаюсь его щёк ладошками. Настоящий. Не призрачный.

– Ты…

– Как Алан, – договаривает Марат, приобнимая Гвендолин за плечо. Та что-то щебечет на смеси английского и стирает слезинки, замершие в уголках голубых глаз.

Мурлыканьем

Ругаюсь с Гвен, которая доказывает мне, что Гульназ никто здесь не съест, если я оставлю её на пару минут и обсужу с ней детали предстоящих дней, который мы раз сто уже обговаривали.

– Я бы поспорил! – Перехожу на русский, указывая на маячащий рядом с птичкой силуэт. – What is it… dammn?

Гвендолин разводит руками и смягчается, засмеявшись. Говорит идти спасать жену свою такую красивую.

Как там? Как там эта татарская поговорка, а? Как она? Как она… если собака не умеет лаять, то в деревню придёт лесной волк? Я научусь лаять. Я так сейчас облаю эту шкуру, посмевшую попытаться взять под локоть мою жену.

Таймурад не прав был, я не эгоист. Я собственник. Это разные вещи.

К счастью, птичка шарахается и выставляет ладони, шагнув назад.

Но это пока.

Если я её отпущу, точно найдётся другой волк, другой пёс, другой тигр, другой зверь…

Подхожу и с улыбкой отодвигаю от Гульназ известного арт-продюсера. Тот улавливает зрительный посыл убить его в подворотне и ретируется на пару шагов назад, пытаясь оправдываться, что такая драгоценность выглядела потерянной.

– Это моя жена.

– Вам повезло! – Говорит на ломанном русском.

Киваю. Так и есть. Мне всегда с ней везло. Беру Гульназ под руку, а та только сейчас медленно скользит взглядом к моему лицу. Этот шайтан снова прав, она выглядит потерянной. Ну ещё бы.

Хотел же рассказать, подготовить. И тянул до последнего, опасаясь, что она растревожится и не поймёт меня. Не поверит или даже обвинит в том, что я раньше ей не признался.

Отчасти из-за отца их, который все эти годы обеспечивал жизнь Гвен и малого. После смерти обеспечение подошло к концу, я взял это на себя, но не вижу смысла больше скрывать эту чужую тайну.

Они скоро уедут. Не знаю, стоит ли знакомить их с младшим Амировым. Или тому стоит ещё подрасти. А матушка? Тоже ещё не решил. Может, когда-нибудь вытащу это сложное семейство туда, где нет всех этих условностей. Но пока что волнует только Гульназ.

Только её сейчас я пытаюсь понять.

А та тихо просит увезти отсюда, от картин, посвященных её брату. Это, наверное, больно. Наверное, вскрыло что-то, выдернуло и вывернуло.

Мы едем молча. Гуля всё покусывает губу и поглаживает локоть, блуждая взглядом по салону. Глубоко вдыхает и выдыхает. Снова кусает губу и опять погружается в мысли.

Я так хочу её обнять сейчас. Остановился бы на аварийке, сжал бы и не выпустил.

Но продолжаю ехать. И молчать. Будто это правильно.

Мы добираемся до дома, ладно, может быть, нашего. Я открываю ей дверь, впускаю и слежу за тем, как она стягивает лодочки и, ничего не замечая, бредёт к себе.

Иду следом. Замираю возле двери в её комнату, в которую та заходит так просто. Она закрывает за собой, едва ли заметив, что оставила здесь меня.

Опускаю взгляд к ручке и расшатываю мысли, как маятник. Те бьются друг об друга, но не рождают ничего лучше, чем то, что я делаю.

Раз. Два. Три. Стук.

Я пойму, если не откроет. И уйду к себе. Даже постараюсь не сорваться, потому что завтра с утра ехать на…

Открывается дверь. Гульназ успела лишь снять платок и сейчас распускает волосы, от которых не могу оторваться. Сердце ухает и заставляет перешагнуть… этот порог, который надо было преодолеть раньше.

Я заставляю попятиться и посмотреть наконец именно на меня.

– Ммм? – Прищуривается, но тут же едва слышно ахает и делает ещё один шаг назад.

Её грудь вздымается чаще. Как и моя. Она облизывает губы. Как и я.

– П… п… подожди, – выдыхает, – тебе же завтра сдавать уже… ну, сперму.

– Да пофиг, – смеюсь и закрываю за собой дверь, планируя целовать и не отпускать эту птичку столько, сколько смогу… и столько, сколько она захочет, – можно?

Зарываюсь в её волосах, а она вместо ответа тянется, вставая на цыпочки. Я подхватываю её под попу и в два счёта оказываюсь с ней на кровати. Слишком маленькой, но вполне…

– Приемлемо? – По-девчачьи засмеявшись, играет с огнём Гульназ, замирая подо мной. – Или к тебе?

– Гггм… – смеюсь в ответ, – можем и на полу. Хочешь?

– Да что ты? И не испугаешься?

– Че-го?

– Я же девственница, муж. – Точно дразнит, становясь игриво-серьёзной.

– Так мы это поправим, хочешь?

Она замирает на вдохе и словно сейчас начинает осознавать.

– Очень хочу.

Моя маленькая канарейка, спасшая тигра. Моя маленькая птичка, целующая сейчас в ответ. Расстёгивающая пуговицы рубашки и добирающаяся прямо до сердца.

* * *

На стене коридора новая картина, под которую я заказал рамку.

Думаю, будет ещё не одна, но эта – особенная. Больше никакого дождя. Первая такая. Нежная.

На которой я улыбаюсь, а она тает передо мной в ответ.

Вся такая хрупкая, вся такая гордая, вся такая моя.