Текст книги "Роли леди Рейвен. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дарья Снежная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Экипаж остановился у нужного дома – небольшой коттедж с выбеленными стенами, палисадник, вовсю пестрящий астрами и хризантемами, темная дверь с вычурной ручкой. Собравшись с духом, я постучала в нее, и уже через несколько секунд до меня донеслись глухие шаги. Дверь приоткрылась и выглянула горничная в белом накрахмаленном чепце.

– Леди Рейвен, – представилась я. – Профессор предупрежден о моем визите.

– Добрый день, миледи, проходите. Профессор вас ожидает.

Он принял меня в кабинете – светлой комнате с деревянными панелями на стенах и бежевыми, в мелкий цветочек, шторами на окнах. При моем появлении профессор поднялся из-за стола, чтобы чуть поклониться, и приглашающим жестом указал на стул напротив себя. Высокий, худой, с вытянутым лицом и залысинами, он казался как будто сплюснутым в пространстве с обеих сторон. Он мелко покачивал головой, глядя на меня поверх очков, но глаза, несмотря на старчески блеклую радужку, выдавали живой интерес.

– Итак, леди Рейвен, криминалист Департамента по контролю магии, – произнес он, и я, не удержавшись, вздрогнула, услышав не совсем внятную, шепелявую речь. – Чем же я обязан вашему появлению? Мне казалось, что к магии я уже давненько не имею ни малейшего отношения.

Я слегка сжала сложенные на коленях руки, призывая на помощь всю свою собранность. Начало этого разговора я обдумывала долго и тщательно, поэтому чуть улыбнувшись, произнесла спокойным и дружелюбным тоном.

– Право слово, профессор Дин, вы недооцениваете свой вклад в развитие магической науки. После того, что вы сделали с господином Стэнли, вы даже после смерти будете иметь отношение к магии. Впрочем, я подозреваю, что к подобного рода комплиментам вы уже давно привыкли.

– Как сказать, миледи, как сказать… менее приятно их слышать от этого не становится! Так чем же может помочь вам старый и к тому же бывший артефактор?

– Вы слышали о Живодере, профессор? – отозвалась я вопросом на вопрос.

– Кто же в Ланланде о нем не слышал? Страшные трагедии, без сомнения, но при чем тут?..

Я набрала в грудь воздуха и спокойной проговорила, стараясь, чтобы голос звучал ровно, уверенно и безэмоционально.

– При том, что точно такие же убийства совершались в Карваноне тридцать лет назад и имели непосредственное отношения к вашим испытаниям новой печати.

Сказала.

На несколько мгновений окружающий мир замер. Замерло как будто бы даже время, потому что с периферии слуха пропало мерное тиканье больших напольных часов. Все мое внимание сосредоточилось на артефакторе, а тот, в свою очередь, застыл изваянием, даже подбородок подрагивать перестал. С трудом разомкнув губы, он медленно и сухо произнес:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Что и следовало ожидать. На это у меня тоже была заготовлена речь.

– Послушайте, профессор, я здесь не для того, чтобы выдвинуть вам обвинения, не для того, чтобы вас осуждать, не для того, чтобы потребовать ответа за содеянное. Я здесь потому, что уже который месяц на улицах столицы гибнут люди. Точно так же гибнут, как гибли те, кого убивали ваши подопытные. И я должна найти убийцу. Ответьте на мои вопросы и живите дальше вашей спокойной счастливой жизнью.

Но старик повторил, пристально глядя на меня:

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Я думаю, миледи, что вам стоит покинуть этот дом.

– Хорошо, – невозмутимо кивнула я и поднялась, тщательно оправив юбку. – Придется мне поискать собеседников на эту тему в другом месте. Думаю, газетчики, в отличие от вас будут очень рады со мной поболтать. Всего доброго, профессор Дин.

Я сделала два шага в сторону двери, и в спину мне прилетело:

– Стойте. – А потом неуверенное: – У вас нет доказательств.

– И как бы я вышла на вас спустя тридцать лет, если бы у меня их не было? – поинтересовалась я, повернувшись в пол оборота. – Вас тогда спасло лишь заступничество главы департамента. Если бы не его вмешательство, и вы, и господин Стэнли закончили бы жизнь в тюрьме, а не на лаврах почета. Сейчас за вас заступаться некому. Да, пожалуй, никто не будет поднимать дело такой давности, да еще и при том, что практически все его участники уже в могилах. Но, уверена, пресса в такой скандал вцепится зубами, особенно с учетом непростой ситуации с магией в наше время. Подумайте хорошенько, во что превратится ваша жизнь в этом уютном местечке, когда все королевство узнает, что великий ученый – хладнокровный и безжалостный убийца.

Я могла представить, о чем думал сейчас старик. В его голове сейчас рушился выстроенный идеальный мирок. Ни о какой спокойной жизни после такого скандала можно даже и не мечтать. И дело не только в журналистах, которые налетят, как рой диких ос. Нет, журналисты как налетят, так и исчезнут, погнавшись за свежей сенсацией. А вот репутация профессора в глазах всего общества будет погублена. От него отвернутся все – от бывших коллег и друзей до соседей. И это, не говоря уже о разбирательствах, которые могут последовать на государственном уровне. Вплоть до отзыва патента и потери причитающихся за него выплат.

Все это ясно было написано на вытянувшемся лице старика. В глазах его метался ужас, будто перед ним стояла сейчас не незнакомая женщина, а все призраки его прошлого, и тиканье часов в воцарившейся в кабинете тишине, звучало так, будто отмеряло последние мгновения жизни.

Я терпеливо ждала. Куда торопиться?

– Сядьте, – проскрипел, наконец, профессор. – Где гарантии того, что вы не понесете все это в газеты после нашего разговора?

– Я даю слово.

– И я должен ему верить?

– А у вас есть выбор?

– А ваш… спутник?

– Он глух и нем, – невозмутимо соврала я.

Профессор откинулся на спинку кресла, а в следующее мгновение в кабинете раздался характерный звук взведенного курка, и старик замер уставившись в бездонное пистолетное дуло.

– Но не слеп, – не дрогнувшим голосом добавила я, даже не заметившая, что ладонь старикашки нырнула под столешницу, что-то там нащупывая. Господи, спасибо! Спасибо, что послал мне такого мужчину как Кьер! – Руки на стол. И я вас внимательно слушаю.

Профессор, неотрывно глядя на господина Стивенсона, медленно пристроил сцепленные в замок ладони поверх разложенных бумаг и перевел взгляд на меня.

– Что именно вас интересует? – голос его звучал надломлено и зло.

– Для начала – что именно произошло с первыми испытаниями печати. Что пошло не так и почему?

Старик вздохнул, снова покосился на моего охранника, и заговорил:

– Мы совершили ошибку, простительную с учетом революционности открытия, – не приняли в расчет один из показателей… Вам известно, что современная печать разделяется на несколько видов?

– Да, они отличаются по направленности дара и степени раскрытия «окна».

Профессор кивнул.

– То, что для каждого типа дара необходима отдельная печать, Стэнли рассчитал сразу. Целители, стихийники, артефакторы и структурники взаимодействуют по-разному и с различными потоками магического фона. А вот степень раскрытия не была учтена. Нам понадобилось полгода, чтобы понять, в чем именно была проблема, и ещё полтора – чтобы ее решить. Вы не представляете масштабы проделанной работы…

– Я представляю масштабы совершенных убийств, – холодно прокомментировала я. – Мне неинтересны ваши заслуги перед человечеством, о них уже сказано достаточно. Я хочу знать, почему Майк Коннер и подобные ему убивали? И убивали магией, несмотря на наличие печати.

Профессор покосился на господина Стивенсона, который, очевидно, своим пристальным вниманием его теперь нервировал, нервно постучал пальцами по столешнице.

– Магия – материя до конца ещё не изученная и ее воздействие на человеческий организм куда многограннее чем это может казаться на первый взгляд. Мы привыкли считать, что «окно» позволяет магу взаимодействовать с магическим фоном на уровне физики. Однако это взаимодействие на самом деле куда глубже и затрагивает не только физическую, но и психическую составляющую человека. Все прекрасно знают, что близкий к срыву маг, который не справляется со своей магией, даже будучи по жизни крайне уравновешенным и спокойным, становится вспыльчивым, озлобленным, а сам срыв зачастую сопровождается большим количеством жертв. Это списывается на страх смерти и невозможность взять магию под контроль. Наши исследования, которые, к сожалению, обнародовать по понятным причинам мы не смогли, утверждают, что дело отнюдь не в этом.

Старик прочистил горло, вздохнул. Я же, превратившись в сплошной слух, замерла в ожидании разгадки.

– Когда что-то идет не так, магия начинает влиять не только на физические возможности человека, но и на состояние его психики. Если говорить о срывах… – он осекся на полуслове, потер пальцами лоб. – Впрочем, вас интересовали печати. Первые печати Стэнли были все одного размера, впрочем, размер, в данном случае понятие относительное, используемое в упрощенном смысле. Если такая печать перекрывала «окно» полностью, то она превосходно работала. Если была слишком маленькой, то – не работала совершенно и маг мог в полной мере продолжать пользоваться своей силой. А если она вставала впритык или зазор между краями окна и краями печати был похож на тоненькую щель – тогда и начинались проблемы.

Многоуважаемому профессору впору быть дипломатом на сложнейших межгосударственных переговорах. От мягкого слова «проблемы», характеризующего массовые убийства, а затем массовую зачистку убийц, меня передернуло. Профессор говорил обтекаемыми словами, используя абстрактные формулировки – а я видела за его словами жизни. Покореженные и оборванные жизни людей, не абстрактно-обтекаемых, а конкретных, живых. Возможно, дело было в том, что мне довелось посмотреть в слепые глаза старухи-ведьмы, и, если бы я не встретилась с ней, впечатления не были бы такими сильными. Но я встретилась и теперь с трудом смотрела на профессора без явного отвращения. Потому что за этими самыми формулировками чувствовался научный интерес, но никак не раскаяние.

– Магия продолжала просачиваться в тело мага, но при этом не в тех количествах, чтобы он мог сбросить ее, как при открытом окне. Она, в какой-то степени, «бродила» в организме, доставляя запечатанному мучительный дискомфорт, провоцируя безумие, навязчивые состояния, неконтролируемую агрессию и, как результат, убийства.

– Но если запечатанные не могли сбрасывать излишки магии, то как, в таком случае, они с помощью нее убивали? И почему это не отражалось существенно на измерительных амулетах и не оставляло следов, по которым можно выследить мага?

Профессор довольно хмыкнул, радуясь, наверное, моему верно поставленному вопросу и тому, что он может дать на него ответ. Даже сейчас для него все это было гордостью. Успешно решенной загадкой природы.

– И маги, и запечатанные – даже правильно запечатанные – очень чутко реагируют на колебания магического фона.

Да, это мне можно и не рассказывать…

– У первых, в зависимости от силы колебаний, возникают те или иные трудности с контролем потока – потому что он начинает прибывать резко, рвано, всплесками. Вторым – просто причиняет неудобство, потому что давит на печать, силясь ее смести. А те, у кого «окно» не закрыто полностью, получали в организм вброс чистой фоновой силы, не имея возможности долго его удержать или как следует преобразовать. С первой же вспышкой гнева или помутнением рассудка, сила сбрасывалась и снова растворялась в фоне. Поэтому они колдовали. И поэтому – не оставляли магических следов.

Эти слова меня немного озадачили, потому что с характером преступлений Живодера не вязались.

– По вашим словам выходит, что убийства совершались исключительно импульсивно? Запечатанные себя не контролировали? Не понимали, что делают и что с ними происходит?

– Не совсем так, – профессор отрицательно качнул головой. – Большая часть действительно, не понимала. Но как течение одной болезни у разных людей может протекать несколько по-разному, так и здесь от случая к случаю проявления психического расстройства могли разниться. Например, были и те, кто не убивал, но испытывал потребность в разрушении, острую, неконтролируемую. Одна девочка причиняла вред сама себе. Одно ясно, что расстройство это было однозначно лишено какой-либо созидательной направленности… что же касается импульсивности. Мне несколько тяжело судить. Полагаю, вы в курсе, что нам пришлось спешно избавляться от подопытных, поэтому детального исследования на этот счет проведено не было. Но я допускаю мысль, что контролировать это состояние так или иначе возможно.

– Почему:

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете, леди Рейвен. Вы пришли, потому что думаете, что Живодер – неправильно запечатанный маг, но теперь задаетесь вопросом – а возможно ли это? Я отвечу: да, возможно, раз, как вы утверждаете, на месте убийств ощущается магия, но нет ее следов. И то, что другие убивали на срыве, на истерике, на вспышке гнева, вовсе не означает, что убийца не может быть хладнокровным и расчетливым. Видите ли, леди, все, на ком мы проводили испытания печати… скажем так, не отличались великим умом. Нам нужны были те, чьего исчезновения, при необходимости, толком никто не заметит – люди из низов, неудачники, дети из семей по двенадцать ртов, где одним меньше – и слава Богу. А они не щеголяли ни образованием, ни зачастую даже простецкой смекалкой. Поэтому я не могу вам сказать, как именно действовал бы в такой ситуации человек более чем неглупый. Психическое расстройство, сумасшествие не равны идиотизму, леди.

Прекрасно. У меня начинает складываться психологический портрет преступника: сумасшедший, но не идиот! Правда, это я и до визита к профессору подозревала…

– Если маньяк действительно запечатанный маг, то скорее всего целитель, – вторил моим мыслям старик, задумчиво потирая подбородок. – Остальных не должны интересовать человеческие органы. Хотя та девочка-артефактор… но нет, все же артефакторов я бы не рассматривал. Среди наших неудавшихся экспериментов не было целителей, к сожалению. Так что с точки зрения науки случай здесь выпал уникальный…

Разговор дал значительную пищу для размышлений и сейчас было непросто не соскользнуть в них, а удержаться на волне разговора, выжать из старого экспериментатора все сведения до капли, чтобы больше с ним уже никогда не встречаться.

– Как вообще возможно, что первая неправильно поставленная печать после ваших испытаний возникла только спустя тридцать лет? О чем это может говорить?

Профессор недоуменно пожал плечами.

– О том, что я хорошо делал свою работу? Господин Стэнли был гением, но далеким от реальности, реализовывал его гениальное изобретение уже я. И, помня о том, во что вылились первые испытания, я очень тщательно подходил и к вопросу наложения печати и к выбору тех, кому доверить это знание. В течение как минимум десяти лет, леди, новая печать ставилась далеко не каждым дипломированным артефактором. С учетом того, что снять или переставить печать нельзя, я вбивал в голову всем, что это великое спасение, но и велика ответственность. Я умалчивал вариант с сумасшествием, но достаточно было и знания того, что, если поставить человеку не ту печать, она не будет работать. И маг сорвется. И погибнут люди. Но ошибки рано или поздно совершаются. В нашем случае вышло поздно.

Профессор смотрел на меня испытующе, словно я тоже была одним из его экспериментов, и от этого взгляда мне хотелось передернуть плечами.

– У меня есть еще несколько вопросов, более практического характера. Есть ли какие-то признаки, по которым можно определить человека с неправильно установленной печатью?

– Нет. Об этом может сказать только изучение артефактором собственно поставленной печати и окна, которое она закрывает. Даже беглый магический взгляд определит только наличие печати, но не ее дефектность. А уж обычным запечатанные, правильно или неправильно, и вовсе не отличаются от других людей. Как не отличаетесь вы.

Я вздрогнула. Мне же сообщили, что он запечатал дар, как он узнал? Вопрос настолько явно читался на моем лице, что старик ухмыльнулся и, на всякий случай, не делая движений руками, кивнул на угол стола. Там на резной деревянной подставке стоял круглый хрустальный шар, похожий на шар гадалки, а внутри него клубился неспешно фиолетовый дымок.

– Это просто игрушка, леди. Один из маленьких последних капризов. Определяет наличие у моего собеседника дара, не более. Никогда не жалели о том, что вам не довелось стать выдающейся структурницей?

– Не вижу в этом смысла. Жалеть. – Я пожала плечами и, с некоторым трудом оторвав взгляд от чем-то завораживающего зрелища, вновь повернулась к профессору. – Сколько времени проходит между наложением печати и началом приступов?

– От одного до пяти месяцев. Но в среднем – два-три.

– И приступы непосредственно связаны с колебаниями фона?

– Насколько мне удалось это изучить – да.

Я кивнула сама себе, тщательно перебирая в памяти вопросы, которые необходимо было задать. Кажется, ответы на все были получены. Возвращаться за уточнениями мне бы не хотелось. Впрочем, был еще один, пусть и не имеющий ни малейшего отношения к делу…

– Почему вы запечатали свой дар?

Профессор удивленно вскинул брови.

– А это как-то связано с убийствами?

– Нет, но мне любопытно.

– Научный интерес, – понимающе хмыкнул старик. – Я устал от него, леди. Он дал мне все, чего я хотел добиться в жизни с помощью него, а потому стал не нужен. Я никогда не был гением вроде Стэнли, для которого магия – это жизнь и судьба. Моей жизнью был проект с печатями. Он благополучно завершился, принеся мне деньги и имя. И теперь я могу доживать свой век в достатке и спокойствии – без осточертевших медитаций, без необходимости постоянно работать, без угрозы срыва. Зачем мне магия?

Прагматично и честно.

На этом разговор был окончательно завершен, и я поднялась. Взгляд зацепился за артефакт, в котором продолжал кружиться в медленном танце фиолетовый туман. Рука потянулась к вещице сама собой.

– Вы позволите? На нужды департамента, – неожиданно для самой себя произнесла я, и ни один мускул на моем лице не дрогнул.

И без того длинное лицо профессора вытянулось ещё сильнее. Он посмотрел на меня, на артефакт в моих руках, на господина Стивенсона. Снова на меня. Угроза разоблачения в прессе действительно сильно его напугала, потому что, изобразив вымученную, кривую улыбку, он произнес:

– Да, конечно. Для департамента – все, что угодно.

– Благодарю. Всего доброго, профессор.

– И вам, леди. Искренне надеюсь, что наши пути больше не пересекутся.

– Взаимно, профессор, взаимно…

Покидая кабинет в сопровождении господина Стивенсона, бдительно прикрывшего спину амулетом, я услышала краем уха раздраженное, полное негодования бормотание:

– Ну и бабы нынче пошли. Криминалистка! Куда мир катится?..

Я поудобнее перехватила ворованный (изъятый на нужды следствия!) артефакт и улыбнулась.

И только когда мы покинули дом профессора и сели в пролетку, чтобы вернуться обратно в Карванон, меня отпустило. Разговор оказался еще сложнее, чем я себе это представляла. И не знаю, что именно пытался достать старик из-под стола, но до меня только сейчас дошло окончательно, что если бы не господин Стивенсон, то неизвестно, смогла бы я выйти из этого дома. Я сжала в замок подрагивающие руки, и ощутила на себе пристальный взгляд охранника. Одновременно задумчивый, насмешливый и испытующий взгляд.

– Вы имеете что-то мне сказать, господин Стивенсон? – строго поинтересовалась я.

– Никак нет, миледи, – сверкающая улыбка снова озарила его лицо. – Я просто думал о том, что необходимо будет запросить у его светлости еще несколько амулетов. С вашим харак… – Он наиграно откашлялся и «исправился»: – …родом деятельности они мне понадобятся!

Я отвернулась, пряча улыбку в воротник. Правда, сдается мне, Кьера вся эта ситуация повеселит гораздо меньше.

Глава 12

Роль: заступница

Обратный путь к департаменту лежал через Зеленый округ. Пролетка неспешно продвигалась по запруженным улицам торговых кварталов, пока не встала совсем. Я выглянула из экипажа, но не увидела ничего, кроме вереницы так же стоящих, как и мы повозок. Дунул ветер, и принес с собой не навязчивый, но ощутимый запах гари.

– В чем дело? – окликнул кучера мой спутник.

– Не имею ни малейшего представления, господин! Все стоят, и я стою.

Сзади нас уже подпирали следующие жаждущие проезда, так что стоянка грозилась затянуться.

– Пойдем пешком, – решила я, поднимаясь, и протянула извозчику монеты.

– Но, миледи… – господин Стивенсон и не подумал встать, спуститься и подать мне руку.

– Я не собираюсь идти выяснять, что там случилось, – я закатила глаза. – Прочту вечером в газетах. Но и стоять здесь до скончания века я тоже не собираюсь, меня ждет работа!

Мужчина соблаговолил, наконец, выйти и помог спуститься мне, однако лицо у него по-прежнему не излучало энтузиазма.

– Его светлость приставил вас мне в охранники, а не в няньки, – не удержалась я от шпильки.

– Да, я тоже так сначала думал… – печально вздохнул господин Стивенсон, озираясь, и неожиданным, цепким жестом выхватил за плечо пробегающего мимо мальчишку. – Что там стряслось, не знаешь?

– Пулетки, господин! Перекрыли дорогу, устроили поджог, побили витрины! Там ух что творится!

– Спасибо. Леди Рейвен, я думаю, нам лучше будет сейчас свернуть направо и выйти к… леди Рейвен?!

Когда охранник меня нагнал, я уже благополучно проскочила поворот направо и теперь уверенно направлялась туда, откуда – теперь я это заметила – поднимались вверх не особенно заметные на фоне осенней хмари клубы серого дыма.

– Вы же обещали, что не…

– Не буду выяснять, что там случилось. Я и не выясняю, вы это сделали за меня!

Откровенно говоря, недовольство моего бдительного сопровождения я понимала. Но с безрассудным любопытством мое желание поскорее оказаться там, откуда шел дым, ничего не имело. А связано оно было с одной девочкой-фиалочкой, которая единожды уже была замечена на подобном мероприятии. Я так и не узнала, оказалась Джейн на той манифестации нарочно или случайно, как и я. Но сейчас я искренне заволновалась, не занес ли ее случай на очередное показательное выступление.

К величайшему облегчению господина Стивенсона, когда мы добрались до площади Святого Самюэля, на которой, как выяснилось, все произошло, страсти там уже давно откипели. Кругом кишела полиция, разгоняющая любопытствующих и регулируя движение экипажей. Огонь в здании ювелирного дома был потушен. А о пребывании здесь борцов за женские права говорили лишь изорванные, истоптанные плакаты на мостовой.

Мой взгляд зацепился за знакомое лицо – с этим констеблем мы уже пересекались, той ночью, когда в мое дежурство был обнаружен труп. К нему я и направилась. Мужчина же при виде меня особой радости не испытал, зато по недовольно скривившемуся лицу было ясно – узнал. И то славно.

– Мы не вызывали департамент, – с вызовом заявил он.

– И, может, зря? – Я показательно огляделась.

– Никакой магии… леди, – буркнул полицейский. – Только бешеные бабы!

– По протоколу все случаи с возгоранием должны проверяться на предмет магического источника происхождения.

– Не в этом случае. Я своими глазами видел, как все было.

– И как же?

Констебль колебался. Было видно, что меньше всего ему хочется тратить время на беседу с еще одной «бешеной бабой».

– У меня протокол, констебль, – на всякий случай, я помахала в воздухе департаментским значком. – Вы можете быстренько мне все рассказать или я полезу изучать сама, а потом еще накатаю жалобу на помехи в работе.

Констебль вздохнул и возвел глаза к небу. Небо ответило ему начавшимся мелким-мелким дождиком. Я с невозмутимым видом сунула артефакт, который продолжала держать в руках, Стивенсону, накинула капюшон плаща и снова выжидательно уставилась на стража порядка.

– Нас вызвали на сообщение, что пулетки опять демонстрацию устроили, надо разогнать, ну мы и прибыли. А эти дуры даже разбегаться не стали, просто продолжали стоять и слушать, что там тетка с трибуны вещала, плакатами своими идиотскими размахивать. Тихие в общем-то были, ну мы и попросили их вежливо удалиться. Ну, может, толкнули одну-другую, чтобы поторапливались. А она как упадет, как заверещит. Остальной курятник за ней. Мы их вязать, они вырываться, полная свалка. Но ничего, повязали почти всех. Отсидят с месяцок-другой в Фелтсворте, может, поугомонятся и перестанут дурью страдать.

– А витрины? И поджог? – я определенно этот момент в рассказе констебля упустила…

– А! Это шпана уличная. Попытались под шумок ювелирку растащить, а огнем внимание отвлечь. Так что я своими глазами видел, леди, магией тут и не пахнет.

– Ну и при чем тут пулистки?

– Так из-за них же все! Нарушение общественного порядка! – отозвался мужчина с таким очевидным изумлением, что я не стала даже пытаться продолжить разговор.

– Спасибо за сведения, – сухая благодарность все же сорвалась с губ, я повернулась к констеблю спиной и, чеканя шаг, направилась в сторону департамента.

Меня распирала злость. Пара месяцев в тюрьме за мирную демонстрацию?! «Бешеные бабы»?! «Угомонятся и перестанут страдать дурью»? Пусть методы пулистского движения мне и не импонировали, но сейчас я начинала понимать, почему дамы все дальше и дальше отходят от попыток решить проблему миром.

Была ли там Джейн?

Теперь уже было неважно. Я шла, слушала как отбивают злую дробь каблуки по мокрой мостовой и кусала губы.

Вопиющая несправедливость. Во всем. Везде. Иногда от нее хотелось просто выть. Вспомнился Трейт, вспомнился зовущий на свидание Ричи, вспомнились изумленные, возмущенные и презрительные взгляды мужчин клуба.

К черту их всех! Я сумею, я обязательно однажды ткну им всем в нос тем, как же они ошибались, считая женщин вторым сортом. Они считают, что женщины предназначены только для одного? Прекра-асно. Чудесно. Так тому и быть. Маньяка мне это конечно не найдет, но…

Я улыбнулась.

– Кьер? – я поерзала на мужских бедрах и ласково провела кончиками пальцев по смуглой коже напрягшегося пресса.

Герцог, куда больше увлеченный сейчас открывающимися в моем декольте перспективами, нежели разговорами, на оклик отреагировал не сразу. По правде говоря, он на него не отреагировал вообще, пока я не сгребла в горсть густые черные волосы на затылке и не потянула, заставляя его светлость запрокинуть голову и посмотреть мне в глаза.

– У меня к тебе серьезный разговор!

– Прямо сейчас?!

Именно сейчас! Но посвящать Кьера в мои коварные мужчиномстительные планы было бы неразумно, поэтому я просто надула губы и чуть отстранилась.

Кьер вздохнул, ухватил меня за талию, притянул обратно.

– Ну? Что случилось? – а пальцы ненавязчиво, словно невзначай принялись расстегивать пуговицы на лифе платья, и каждая пуговица была песчинкой в часах, отмеряющих выделенное герцогом для разговоров время. И тут я порадовалась, что пуговицы были маленькие, петельки – узкие, а ряд – длинный…

– Сегодня полиция арестовала участниц мирной демонстрации.

– Пулеток? – с некоторым удивлением уточнил Кьер. – Ну и что?

– Несправедливо арестовала!

– И-и-и?

– Не-спра-вед-ли-во, – повторила я медленно и раздельно, как для глупенького.

– Не замечал за тобой раньше сочувствия пулистскому движению, – Кьер на мгновение оторвался от своего занятия и вскинул голову.

– Да мы с ними, можно сказать, сестры по разуму! – пылко воскликнула я.

– Твои сестры по разуму с гневом отвергли гнет корсетов, – герцог попытался подцепить крючок вышеупомянутого элемента одежды, выглянувшего в разошедшийся лиф, не преуспел, и вернулся к пуговицам, – носят брюки, а слово «женственность» считают то ли ругательством, то ли оскорблением.

– Троюродные кузины по разуму! – не моргнув, исправилась я. – Ну, Кьер, ну представь, если бы меня упекли за решетку только за то, что я своим присутствием порчу настроение господину Трейту!

Кьер вздохнул, бросил на меня короткий взгляд исподлобья, и очередная пуговица вынырнула из петли под ловкими пальцами.

– Скольких задержали? – спросил он, кажется, еще надеясь отделаться малой кровью.

Я медленно и осторожно растопырила пальцы одной руки, а когда герцог не отрезал сразу решительное «НЕТ!», так же осторожно и неуверенно присоединила к ней вторую.

– Десять? – Кьер уставился на меня крайне подозрительно. До конца лифа осталось три пуговицы…

Я молча сжала кулачки, и снова растопырила их.

Ну, не было же там больше двадцати дам, верно?

Кьер со стоном откинулся на подушку.

– Нет, Эри. Я бы рад пойти тебе навстречу, я глубоко сочувствую этим дамам, но нет! Ты не понимаешь, чего просишь!

Ах так?! Это я-то не понимаю?!

Я сердито сорвала с шеи болтающийся на ней развязанный платок. Кьер потянулся ко мне с поцелуями-извинениями, но я отклонилась, оскорбленно сползла с него и встала.

– Я так и знала, что все всегда в этой жизни приходится делать самой!

– Эри…

Кьер попытался подняться, вернуть меня обратно на постель, но я остановила его, ткнув пальчиком в широкую грудь. Надавила, заставляя герцога откинуться на подушки. И, сделав шаг назад, так, чтобы он наверняка не мог до меня дотянуться, но прекрасно все видел, принялась медленно и со вкусом стягивать лиф платья, так любезно для меня расстегнутый.

Одно плечо, другое, гладкий атлас невесомо скользнул по коже. Демонстративно, двумя пальчиками я помахала им перед герцогским носом, и отпустила, позволяя ткани растечься цветной лужицей на полу.

Взгляд Кьера, сначала полный недоумения, теперь сверкал любопытством и предвкушением. И за последующим моим раздеванием он наблюдал молча и с все возрастающим интересом. Избавившись от юбок, корсета и панталон, полупрозрачную нижнюю сорочку я оставила и, вскинув руки принялась высвобождать шпильки из волос. Тонкий шелк натянулся на груди, Кьер подался вперед, но под моим строгим взглядом снова откинулся на подушки.

Тяжелая волна волос, освобожденная от оков прически, рассыпалась по плечам, я прикрыла глаза, помассировала голову, скользнула руками по шее и ниже, очерчивая силуэт собственного тела так, как это любил делать герцог, представляя на месте собственных узких ладоней тяжелые, сильные руки.

Наблюдая за Кьером сквозь ресницы, я подхватила кружевной край сорочки, потянула вверх и, дойдя до пикантной границы, – выпустила. Шелк скользнул по ноге обратно под разочарованный выдох, а я, переступив через юбки, подошла к кровати и заняла то же место, что и раньше – верхом на герцогских ногах. Только на этот раз чуть дальше.

Кьер протестующе вскинулся, снова попробовал привстать, потянулся ко мне.

– М-м. – Я шлепнула по подбирающейся ладони, а потом и вовсе пригвоздила запястья к кровати, надавив на них всем весом, наклонившись вперед так, что в вырез сорочки стала видна грудь. И, облизав губы, прихватив нижнюю зубами, глядя прямо в черные глаза, пояснила: – Ну что вы, ваша светлость, не беспокойтесь, я сама справлюсь!