Текст книги "Катюша"

Автор книги: Дарья Саагар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ты кто?

– Топ-топ. Ну что ты кривишься? Топ-топ. Ты же мой Пупсик, хороший. Ещё шажок, ещё другой. Ну, вот, уже заваливаешься. Нестойкий какой! А теперь давай одёжку поменяем. Вот так. Наденем пижамку и в кроватку ляжем. Засыпай.

Вроде бы заснул. Славненький, упитанный. Мамам нравятся упитанные дети. Пусть небольшой – моя ладошка и ещё чуть-чуть. Но всё равно будто сыночек мой.

Ой! Колыбельную спеть забыла. Да ладно. Потом спою. Спит уже.

Как мило, что ты есть у меня. А то бы мне совсем скучно было у бабы Клавы. Она играть с маленькими девочками не любит и даже смотреть не желает, когда я с тобой играю. Сейчас она спит. Слышишь, как храп раздаётся из соседней комнаты? У неё днём тоже сончас, как в детском саду.

Мама говорит, что старый человек то же, что малый. Устает быстро и заботиться о нём надо. Но я так не думаю. Баба Клава очень резвая. Эта она просто себе такой распорядок устроила – днём спать. Или почевать, как она говорит по-старинному.

И ты тоже, Пупсик мой, спишь. Только мне не хочется. Я лучше одежду твою сложу, ишь, разбросал по комоду. А комод-то хозяйский!

Вот костюмчик, в котором тебя в магазине продавали, значит, ему уже два года, как и тебе. А вот комбинезон, который моя мама для тебя сшила. А вот и моё рукоделие: рубашка, штанишки, халатик для купания… Целых шесть нарядов у тебя. У меня меньше. Тебе повезло, размеры у тебя другие. Я по сравнению с тобой великанша. Катюша – великанша. Смешно! А мама больше меня, и потому нарядов у неё совсем мало. Два. Будничный: юбка, блузка и, если холодно, ещё шерстяная кофта сверху. И выходной: платье. Интересно так называется – «мини»; это значит: до колен. Мама у меня стройненькая, «кожа да кости» – как говорит про неё баба Клава. И маме всё идёт.

Ой! Баба Клава зашевелилась. Сейчас зайдёт глянуть, что я делаю.

…Почему я должна во дворе гулять, пока она за хлебом пошла? С собой не взяла. Сказала, что не может два дела одновременно делать: и с продавцом разговаривать, и за мной следить. А зачем за мной следить? Никуда бежать я не собираюсь. Раз мама сказала до вечера у бабы Клавы побыть, я и буду у бабы Клавы.

Ох, кажется, дождь собирается. А она ушла и на дверь в дом замок повесила. Почему меня там не оставила? Я бы с куклами играла.

Я уже взрослая, семь лет исполнилось. Вещи не рву и не ломаю. Да я и маленькой ничего подобного не делала. Мама сказала, что только, когда я крохой совсем была, блокнот и две книжки исчертила. Видимо, карандаш в руках училась держать. Не помню, что тогда было…

Но нам же, Пупсик, с тобой не скучно и не страшно. Я люблю в сарае играть, здесь светло и сладко так пахнет смолой. И чурбанчики разные стоят. Могу тебе домик сделать. Вот, видишь, и что-то уже выходит похожее на дом бабы Клавы. Квадрат, ещё один – это веранда, и труба на крыше.

Ой, кто-то калитку стал дёргать, надо спрятаться. Мама мне наказала незнакомых людей остерегаться. «Не у всех доброе на уме», – объяснила она.

Калитку отворил. Тсс, будем молчать!..

Ну вот, ушёл. Увидел на двери замок и ушёл. Главное, меня не заметил. Можно дальше играть…

Мама рассердилась, что баба Клава меня во дворе оставила.

– Разве можно так! – восклицала мама. – Старой женщине ребёнка доверила. А она его на улицу выгнала и дом замкнула. Что там маленькая девочка натворить может? – Я вздохнула. Ясно, что зря маме всё рассказала. Я ведь даже не поняла сразу, что одна там была.

И в следующий раз уже маме не призналась, что в сарае отсиживаюсь, когда баба Клава уходит. Главное, чтобы меня никто чужой не увёл. А для этого нужно просто на глаза не показываться.

Маме всё равно не с кем меня оставлять этот месяц – между детским садом и школой. Из детского сада всех семилетних выгоняют, даже если до учебного года осталось ещё много времени. Нам с мамой даже повезло: я июльская. А других с января по тётям, дядям и разным бабам отвели.

Я ведь понимаю, что я бабе Клаве неродная, просто соседка. Она и думает больше не обо мне, хотя я девочка, а о своём имуществе. Видно, испугалась, что я какую-нибудь её таблетку возьму поиграть с куклами. У неё их на столике возле кровати много! Поэтому я не обижаюсь.

И мама тоже поворчит, поворчит, да перестанет на бабу Клаву сердиться.

Нас ведь двое всего: я и мама. И бабушки у меня нет, и дедушки, хотя у некоторых ребят из детского сада по двое. И папы у меня тоже нет.

Баньки

А раз в неделю мы с мамой ходим в баньку. Это, чтобы не кусочками, как у нас дома, а целиком вымыться. У нас-то в квартире вода только холодная, и её приходится на плитке греть. А ванна старая, бурого цвета и на кирпиче стоит. Там мыться нельзя. И потому мы ходим в баньку к чужим. Обычно к маминым подругам. То к тёте Жене – она в большом красивом доме живёт, то к тёте Вере – у неё квартира двухкомнатная – и там всё новое.

Моя мама моется быстро. Встала под душ, обтёрла себя намыленной мочалкой и уже вылазит. А я люблю подольше посидеть в тёплой ванне. У тёти Веры можно пускать кораблики. Это игрушки её племянников. А тётя Женя всегда ванну наполняет пеной. Летящими пузырьками. И их становится ещё больше, если они попадают под струю воды. Я хлопаю в ладоши, пузырьки попадают в нос – и я фыркаю от радости.

А вообще у тёти Жени очень красивая ванная комната. Там столько бутылочек на полках. С гелем, с пеной, с шампунем и ещё каких-то, даже не знаю, для чего. Иногда я тихонько беру какую-нибудь бутылочку, открываю крышку и вдыхаю запах! Тётя Женя больше всех любит цветочные ароматы, а я – сладкие, например, клубники или персика. Мама вообще предпочитает запах морской воды. Как-то её друг дядя Витя ей такой шампунь подарил, и ей понравился. Шампунь давно закончился, но дядя Витя новый не дарит.

Мама всегда ругается, когда я долго сижу в ванне. Объясняет, что ванна не наша, а потому нельзя там находиться столько, сколько захочется. Тётя Женя тут же напоминает, что если бы у меня был настоящий отец, то я могла бы каждый день купаться. Мама быстро прерывает её словами:

– Тогда бы к тебе реже приезжали. – И тётя Женя начинает разговор на другую тему.

Тётя Женя зовёт меня из ванной только тогда, когда ужин готов. Закутавшись в махровый халат, я засовываю ноги в тёплые тапочки – специально припасённые тётей Женей на случай моих приездов. И выбираюсь наружу.

– Буквально помолодела! – шутит тётя Женя.

– Ты хорошо вымылась или всё только играла? – спрашивает строго мама.

Я сначала с серьёзным видом киваю маме; потом улыбаюсь, глядя на тётю Женю. Та говорит:

– Какой тебе в следующий раз купить шампунь?

Я заявляю:

– Тот, который сама выберешь. – Вкусу тёти Жени я доверяю.

Тут тётя Женя начинает улыбаться, довольная, а мама на меня смотрит с упрёком. Ей стыдно, что шампунь для меня покупает тётя Женя. У нас дома есть только мыло.

У тёти Жени я кушаю плов либо жареную картошку. А по утрам она любит готовить омлет и бутерброды с сыром – это тоже очень вкусно.

У тёти Жени большой телевизор. Чуть ли не в полстены. А ещё огромный диван, мы с мамой на нём спим. И мощный компьютер в углу стоит. Так что можно посмотреть любой фильм, мультфильм и вообще всё, что захочешь. Да и ложиться спать тётя Женя рано не заставляет. Я всегда могу сидеть до тех пор, пока телевизор работает. А выключает его тётя Женя далеко за полночь. Ещё у тёти Жени есть шкаф, полный взрослых книг. И я их рассматриваю – вдруг там картинки найду.

Тётя Женя много рассказывает о своей работе – она продаёт платья. И посмеивается над теми женщинами, которые выбирают для себя нелепые наряды. Тётя Женя любит модно одеваться. Несмотря на то, что она уже старая женщина – ей почти сорок лет, мужчины часто предлагают ей с ними познакомиться. И всегда за неё платят, если она соглашается с ними пойти в кино или на поп-концерт.

И меня она учит правильно одеваться. Я, например, уже знаю, что ткань нужно выбирать натуральную – хлопок, лён, батист, а самое главное – приятную на ощупь. Краситься она меня тоже учит, но тайком от мамы. Думаю, на будущее мне пригодится. А пока не нужно, чтоб мама знала и нервничала.

На полу у тёти Жени лежит палас, и мы иногда с ней занимаемся йогой – это такие упражнения для дыхания. Тётя Женя очень хочет похудеть, а потому обожает гимнастику и танцы. Она часто включает музыку и начинает танцевать, а я за ней. Мама только посмеивается, глядя на нас, но никогда не соглашается присоединиться.

Единственное, чего не любит тётя Женя, это когда кто-то не хочет веселиться. Для неё жизнь – праздник. У тёти Жени есть взрослый сын, но он живёт в другом городе, и они только перезваниваются. Вроде она как телефонная мама. Её сын живёт со своим отцом. А мама говорит – что по российской традиции дети живут с матерями, а не с отцами. Значит, тётя Женя традицию нарушила. Ещё у неё есть друг – дядя Коля, но он только приходит в гости, как мы. По воскресеньям он, по пятницам мы.

Тётя Вера совсем другая. Очень хозяйственная. Везде у неё такая чистота и порядок, что даже если ползать по полу, то всё равно будешь чистым. И я часто по линолеуму гоняю машинки.

Обои у неё в комнатах в маленький цветочек, не модно, но уютно. А ещё у неё много вещей, сделанных своими руками. Например, на диване в гостиной лежит полуготовая вещь, из которой торчат спицы. Тётя Вера любит вязать. И всегда рассказывает, что должно получиться, а в следующий раз показывает, что вышло.

Как только мы с мамой приезжаем, тётя Вера начинает готовить праздничный ужин. И обязательно что-то стряпает – то торт, то пирог, то рогалики, которые посыпает маком или обмазывает белым сиропом. А потом из шкафчика появляется наливочка – для мамы и тёти Веры, и морс – для меня. Ещё тётя Вера достает домашние грибочки, помидоры, огурчики, жареную курочку. И так трудно выбрать, чего бы поесть – всё вкусное и всё хочется.

Пока тётя Вера варит, печёт, собирает на стол, она что-нибудь рассказывает, но я слушаю, когда уже ем. А когда она ещё готовит, тут лучше за её руками наблюдать – так интересно.

Тётя Вера любит рассказывать про себя и своих клиенток – она работает парикмахером, своего брата и племянников. Но делает она это так, что мы с мамой, не переставая, смеёмся.

Мне не нравится только, когда тётя Вера начинает меня поучать. Командир у меня и так есть – мама, и другой не нужен. К тому же, мама особенный командир, она всегда объясняет, почему и зачем. И тогда не чувствуешь, что тебя заставляют что-то делать.

Иногда мы с мамой надоедаем тёте Вере и тёте Жене, и тогда они нам говорят: «Ходите в баню». Мама, конечно, обижается и перестает разговаривать с ними, потому что ходить в городскую баню не очень приятно. Во-первых, таких бань только две, и в одной постоянно санитарные дни, то есть никого не пускают. Во-вторых, в оставшейся бане большая очередь. Я раз насчитала: мы тридцать первыми были. Стояли на лестнице. Потом поднялись на один проём, потом на другой, и только на третьем заметили дверь, а возле неё кассиршу. Стоять в одежде было тяжело: в здании тепло, даже жарко, а тут мы в шубах. Так что мама сняла с меня шапку, и с себя тоже и держала их в руках. И вороты пальто расстегнула.

В городе есть ещё бани. Но называются они иначе – сауны. И мама объяснила, что там моются только богатые и больше для удовольствия, чем для чистоты. Но какое может быть удовольствие стоять в очереди, а потом мыться в одной большой комнате, да ещё в тазу? Но, оказывается, в сауне и очередей нет, так как саун много, и внутри них не комната, а бассейн, туда все и залазят, чтобы поплескаться вроде как в большой ванне.

Когда наша очередь подошла, мы зашли в предбанник. Разделись и всю одежду сложили в шкафчик, потом его замкнули, а ключ отдали толстой женщине с пальцами, усыпанными кольцами. И зачем ей кольца в бане? Эта женщина следит за порядком, чтобы никто чужую одежду не брал. И она нам взамен ключика номерок дала.

Направились мы с мамой в моечный зал, ступая голыми подошвами по жутко холодному полу, в руках – губка и кусочек мыла. Открыли дверь и оказались в большой комнате, уставленной лавочками, а вдоль стены – умывальниками. В углу сверкала стопка жестяных тазов. Мама взяла один для меня, другой – для себя и наполнила их тёплой водой. А потом, оглядевшись, отнесла их по очереди на свободное место, на лавочку в дальнем углу. Поставила меня перед одним из них и сказала:

– Мойся.

Я стала лениво скрести губкой мыло, потом с той же скоростью тереть губкой тело.

– Сначала верх, потом низ, – командовала она.

Я начала с рук, поднимая то одну, то другую. И разглядывала всё вокруг.

На одной из скамеек мылась старуха. Груди у нее были маленькие и совсем обвислые, а кожа сморщенная и на грудях, и на животе. Ноги – с сероватым отливом, а пальцы какие ужасные! Она как раз поставила одну ногу на скамейку и принялась звучно работать ножницами, откусывая ими отросшие ногти. Потом поставила другую ногу.

Но мне было неприятно наблюдать за ней, и я стала разглядывать других женщин. У тех, кто помоложе, груди были крепкими, у других висели. Особенно страшными выглядели большие, растянувшиеся подобно продуктовым сеткам, груди пухлых тёть.

– Ты, давай мойся, а не по сторонам глазей, – прервала мое неспешное занятие мама. И я заработала губкой чаще. Но разве можно было сосредоточиться на мытье, когда вокруг то и дело мелькали тёти? Одни активно работали, закинув длинную вихотку через плечо за спину и подхватив её с другого бока на уровне талии. Другие настойчиво замысловатыми лопаточками с ребрами тёрли пятки. А третьи весело пробегали с пустыми тазами, а потом, наполнив их, поливали себя сверху водой и даже, порой, визжали.

– Мама, а мы потом тоже будем так тазами? – спросила я, указывая на одну из тёть, обкативших себя водой.

– Немного, – кратко ответила мама.

Потом, заметив, что я опять стою, разглядывая всех, она выхватила из моих рук губку, быстро оттёрла меня и спереди, и сзади, оставив мне право лишь дошёркать ноги. И я, довольная, что так мало теперь работы, принялась за колени. Вроде бы я маленькая, а как примешься себя тереть, так уже не кажется. Когда ещё от рук к стопам перейдёшь!

– Я всё! – сказала я маме весело.

Она обрадовалась, принесла чистой воды, облила меня с разных сторон. А потом вымыла мою голову. И облила по чуть-чуть себя.

– Готово! – указала она, и, подхватив тазы, а также наши вещи, зашагала к выходу. Я гуськом за ней.

Мы вернулись в холодный зал раздевалки, и толстая тётя отомкнула нам кабинку.

Мама вынула полотенца, и мы вытерлись. А потом пошли домой. Но опоздали на свой автобус. И маме пришлось платить за такси. Она была раздражена.

– И как им только ванны для нас жалко! – говорила она, вспоминая тётю Женю и тётю Веру.

– Им воды жалко, – вставила я. – Вода же по счётчикам берётся. Тётя Женя всегда об этом напоминает.

– И что, я им за это не платила, да? – накинулась на меня мама. – Всегда продукты с собой приношу. А они что – дёшево стоят? Только чтоб не ходить в эту ужасную баню.

И я поняла, что зря стала спорить. А потом спросила:

– А почему в бане мы не скребём пятки, как другие тёти?

– Потому что у нас пятки молодые, там скрести нечего, – ответила мама. И я подумала: «Это здорово, что у нас такие хорошие пятки» и улыбнулась, довольная.

Я и мама

Мы с мамой живём дружно. Она, конечно, иногда ругает меня. Например, когда я не то делаю или не то говорю. Но я не сержусь. Я ведь знаю, что она просто расстраивается из-за того, что не всё гладко.

Я повздыхаю, глядя на маму, а потом за что-нибудь полезное возьмусь. Книжку почитаю или сяду рисовать. Я люблю рисовать, особенно на больших альбомных листах. Разложу их на столе, вспомню что-нибудь весёлое и рисую.

Гляжу: а мама в комнату входит:

– Обидела тебя, Катюша?

– Не-е-ет! – бегу к ней навстречу. Потом обхвачу её за талию, она меня тоже обовьёт руками, и стоим так, качаясь из стороны в сторону. Самое лучшее на свете – это когда прижмёшься к маминому животу. Тепло и мягко.

А потом расцепимся, и мама говорит:

– Чем ты тут занимаешься? Можно посмотреть?

– Да, – киваю я. Это здорово, когда маме можно всё, что делаешь, показать. И она всегда скажет «хорошо», если ей понравится, или «а тут подправить надо», если решит, что не очень получилось.

Когда мама не занята на кухне, не стирает и не убирается, она соглашается со мной поиграть или читает мне книгу.

Раз в месяц мы ходим за книгами в «Продалит» – магазин так называется, большой, красивый. Мама разрешает мне выбрать книгу, заранее поясняя, на какую сумму можно. Я люблю разглядывать разноцветные странички, трогать обложки, они могут быть гладкими, твёрдыми и выпуклыми.

Раз в месяц на книги делают скидки, поэтому мы и выбираем этот день. В магазине ещё игрушки продают, но мы их не смотрим, они дорогие.

У меня есть игрушки, но с другого магазина, и бываем мы там реже – только по самым большим праздникам – Моим Днём рождения, Новым годом и Днём детей. Эти дни помечены в мамином календаре, и я их знаю.

Среди игрушек я выбираю куклы. Но только маленькие. У мамы зарплата маленькая, и куклы маленькие. Но хорошие. Одни у меня на столе сидят, другие в шкафчике стоят, смотрят через стекло любопытными глазками.

Ещё у меня есть кукольный домик. Мы его с мамой сами сделали. Однажды мама принесла домой большую коробку, а потом в ней криво, ну, ровно она не умеет, вырезала окошечки, дверку. А я домик раскрасила гуашью – это так краска называется в больших баночках. А в качестве крыши домика мы приладили старый зонтик – синий в веточках.

Из коробок поменьше я сделала горшочки, из цветной бумаги цветы и воткнула их в горшочки – будто растут там. А мама из старой шторы сшила маленькие – для домика. И он стал совсем нарядным.

И теперь, когда наступает вечер, а мама возвращается с работы не совсем уставшей, мы играем в «Дочки-матери»: я за маму, она за дочку.

Когда я поменьше была, то мама мне одежду для пупсиков шила, а теперь я сама умею. У меня машинка швейная есть. Правда, она ужасно шумит, две железяки там друг о друга трутся. И мама разрешает мне шить только по субботам. В субботу она полдня работает, поэтому устает меньше и может терпеть шум.

А ещё я люблю петь. И моя воспитательница в детском саду велела отвести меня к опытному педа-го́гу. Слово такое трудное. Означает учитель или учительница. Мама не знала – что делать. А тётя Настя, её лучшая подруга, сказала:

– Действуй.

И мы стали отдавать те деньги, что на меня вместо папы государство даёт, учительнице по пению. Она меня вокалу – это так по-взрослому пение называется обучает. Раз в неделю. В музыкальную школу мама меня не стала водить, туда ходить надо чаще и платить больше.

Мне с мамой хорошо. И я даже бы не вспоминала, что у меня папы нет. Только денег нам с мамой не хватает.

У нас дома многих вещей не достаёт. Компьютер старенький, ещё с маминых студенческих лет остался. И телевизора плоского нет, и ковра или паласа. И люстры и даже маленького светильника нет – голые лампочки под потолком. И одеяла старые. И для книг места нет: маленький шкаф забит, и они у стены сложены.

Мама говорит:

– Подожди, Катюша. Может, что-то изменится, и всё, что хотим, купим. – А тётя Настя вздыхает при этом. Она думает иначе, и меня ей жалко.

Я же считаю, что придёт такой день. Встану я рано-рано. И как только мама уйдёт на работу, оденусь и пойду в магазин. Куплю всё-всё, что понравится. Ведь у меня в руках будет волшебная банковская карта, на которой будет столько денег, что сколько бы я не тратила, они всё оставаться будут.

Я ждала много месяцев, а волшебная карта не появилась. Мне стало грустно, и я заплакала. Хорошо, мама не видела. А потом вдруг… Я взяла толстую тетрадь и стала писать, что куплю, когда деньги появятся.

Первое. Задумалась. Первое будет телевизор. Второе – большая кукла. Должна же у меня быть хоть одна такая. Третье – тёплый, пушистый ковер. Потом швабра, а то у мамы старая, с перевязанной ручкой, и гнётся, когда она ею вертит.

Мои желания – длинный список. Хорошо, что я много цифр выучила, а то бы не хватило.

На другой день составила новый список, поменяла местами некоторые вещи. И так почти каждый день теперь. Когда грустно – пишу его и представляю, как всё покупаю.

Смотрю телевизор я всегда вместе с мамой. Знаю, другие взрослые стараются выгнать детей из комнаты, как только находят что-нибудь интересное. Да же кричат. А потом их дети всё равно это увидят у друга по телевизору, телефону либо компьютеру. Когда запрещают – ещё сильнее хочется.

А мама не запрещает. Если фильм скучный, я ухожу с куклами играть. Если интересный и непонятный – у мамы спрашиваю: кто там, зачем и почему. А мама прижмёт меня к себе и рассказывает.

Я про взрослых всё знаю, но не всё понимаю. Одно ясно: неспокойные они, бегут, шумят, никакого порядка ни в голове, ни в движениях. А у меня всегда расписание есть, и я никуда не спешу.

Каждому просмотренному фильму я ставлю оценку. Как только научилась писать, завела для этого тетрадь. И в ней две колонки – одна с названием фильма, а в другой гордо сияет оценка – от 0 до 10 и коротенькая заметка: «ах, ещё посмотреть»; «страшный»; «скучный». Иногда я проглядываю свои записи и вспоминаю, про что фильм был. Так что это ещё одна моя игра.

Мама тоже играет. Только иначе. Она деньги – одну, две или три бумажки складывает в конвертик и прячет его. То за шкаф засунет, то под клеёнку, которой стол накрыт, то под стопку книг. И говорит:

– Спрячешь, потом забудешь, куда положила, и когда случайно найдёшь – большая радость будет. Будто это Дед Мороз принёс или какой добрый дух. – Тут я вздыхаю.

А однажды… Мы с мамой пошли в магазин в канун праздника мам, бабушек и девочек. Восьмое марта, знаете? Мама очень хотела себе что-нибудь новенькое купить. Сказала, что на работе собираются отмечать. Из мужчин там только седой начальник – ничего не подарит. И ей хотелось самой сделать себе подарок. Она надеялась что-нибудь купить – кофту или юбку. Одна юбка ей очень понравилась. Синяя джинсовая, как раз под мамины глаза. Мама примерила, а потом на ценник взглянула и расстроилась. Сняла юбку, и мы ушли. Сели за столик в кафе.

– Давай хотя бы булочек вкусных поедим, а? – предложила она.

– Давай, – радостно согласилась я.

– А может, тебе коктейль купить, хочешь?

– Нет, – откликнулась я. Конечно, коктейль я хотела, но он стоил дороже целой тарелки булочек. А булочки сытнее.

Мы купили чай – он дешевле других напитков, поэтому мы его всегда и выбираем, и две ватрушки.

Я, как обычно, вертела головой. А как взглянула на маму, испугалась. И даже булочку обронила. Мама уставилась в одну точку в стену. Я повернулась, но там ничего не было, даже рисунка. А на глазах у мамы были слёзы. И тогда я поняла, как она хотела купить юбку. И вспомнила: несколько дней назад я нашла один из маминых конвертиков и засунула его в укромное место – под новые тетради. На тот случай, если мне вдруг понадобятся деньги. Там, конечно, было немного денег, но если их сложить с теми, что мама взяла для покупки, то, может, что и получится.

– Мама, погоди, я сбегаю за шоколадкой, – сказала я, боясь, как бы мама не догадалась, куда я на самом деле собираюсь. Она кивнула.

И я побежала домой, достала конверт, пересчитала деньги, сунула их обратно в конверт и вернулась в кафе:

– Мама, – крикнула я и тут же стала говорить потише, нельзя же шуметь, – а если это добавить, хватит на юбку, скажи? – и протянула конверт.

Мама удивлённо подняла глаза, заглянула в конверт, пересчитывая деньги.

– Только на половину, – призналась она.

– Ну и что, ведь нам же обещали, что можно в рассрочку. Пойдём, – я потянула её за руку, – может, наша юбка ещё ждёт нас.

Мама встала, приободрилась, и мы зашагали в отдел женской одежды. Юбка висела на плечиках. Мама неуверенно протянула продавщице деньги, сказав, что вторую часть заплатит позже. Та поглядела на меня, улыбнулась и согласно кивнула. Юбка теперь была у мамы! И мама была счастлива, и я. Через месяц мама расплатилась с продавщицей, и юбка стала совершенно наша.

Мы с мамой всегда составляем список необходимых покупок. Сравниваем получившуюся сумму с маминой зарплатой, и понимаем, что может хватить на две маленькие вещи или одну побольше. Например, две осенние шапочки или одно детское платьице. И так трудно всегда определить, какая вещь нужнее.

Когда идём в магазин, то мама всегда выбирает, что купить мне, а себя пропускает.

Однажды тётя Настя маме отдала свою старую зимнюю шапку. У мамы был только платок, и в нём она постоянно морозила уши. А потом стала отчитывать её:

– Катюше всё покупаешь. А сама? Сама-то в чём ходишь?

– Я же для дочери, – старалась оправдаться мама. – А сама уж ладно.

– Ничего не ладно, – грозно ответила тётя Настя. – Мать должна быть на первом месте. А то потом вырастают плохие дети! Купи сначала себе вещь, потом уже дочери. Тебе на работу ходить.

Мама тихо вздохнула. А потом шепнула мне:

– Ты не обращай внимания. Любая мать, прежде всего, о своем цыплёнке заботится.

Но я не хотела быть цыплёнком. Конечно, это приятно, что мама обо мне в первую очередь думает. Но я ведь тоже её люблю. И тётя Настя права. Нельзя же всё покупать только для маленьких. А большие как же?

И тогда я решила: каждый раз, как пойдём в магазин, хотя бы одну вещь, но обязательно купим для мамы.

Сначала мама сопротивлялась, говорила, что ей ничего не надо. Но потом привыкла, стала соглашаться приобрести что-нибудь и для себя. И я вижу, как она каждый раз радуется.

Несуразицы

Уже несколько месяцев хожу в школу. Мне там нравится и не нравится. Нравится, потому что есть пение и рисование. Не нравится, потому что там столько несуразиц!

У Нашей Учительницы нас тридцать семь. Она нас первые несколько минут изучала по именам, фамилиям, что в журнальных записях. А потом сказала:

– Одна безотцовщина.

Это она окрестила тех, у кого значились отцы без адресов либо с адресами, но с пометкой «не беспокоить». Таких большинство, и мы вздохнули. Но, конечно, биологические отцы были у нас у всех. Мы уже разумные и знаем, что ребёнка получить можно только от двух людей, а не от одной мамы.

А отцы бывают разные. У одних полные, то есть во всех отношениях папы. У других телефонные – это те, что живут отдельно, но звонят и деньги дают, иногда даже на День рождения приезжают. У третьих финансовые – их не видно и не слышно, но деньги от них поступают на карту или по почте. И самая последняя разновидность – те, у кого папы исключительно биологические, то есть совсем немного папы. И я отношусь к последней, самой худшей части.

Несмотря на то, что мы разные и папы у нас разные, живём мы дружно. Если не считать того, что мальчишки дерутся. А когда они драться начинают, Наша Учительница их не разнимает. И когда кто-то свои или чужие вещи портит, она внимания не обращает. Стойкая очень. Это, наверное, потому, что знает, что убирать мусор всё равно не она будет, а уборщица, а дети не её, а родительские.

Я учусь хорошо, и мама мной довольна. Она мне уроки делать помогает, но только, когда прошу. И в классе я тоже веду себя, как надо.

– Она у тебя слишком хорошая, – сказала как-то про меня тётя Настя.

– И что? – удивилась мама. – Нужно, чтоб другая была?

– А то, – строго посмотрела на маму тётя Настя, – если хочет выжить, нужно быть такой, как Света.

Это моя давняя знакомая. Мы с ней раньше в один детский сад ходили. А теперь она также в первом классе учится, только с другой буквой.

Я вздохнула. Ну как я могу быть похожа на Свету? У неё к концу дня платье всегда грязное. Она, не прячась, ковыряется в носу. Может начать о чём-то говорить и забудет, что хотела. А пишет как! Загогулины, кривулины и прыгулины.

Любовь Васильевна, учительница, что главная в Светином классе, пожилая и очень требовательная. Она Свету заставляет домашние задания переделывать. И тогда Света на жизнь жалуется.

А однажды так ныла, так ныла, что моя мама велела мне посидеть вместе с ней и научить её писать аккуратно. В общем, сократить размер букв-дылд. Моя мама и тётя Оля, Светина мама, – приятельницы, поэтому мне пришлось заняться проблемами Светы.

Любовь Васильевна её обычно перед собой садит и следит, как та пишет. Но стоит учительнице куда-нибудь выйти, как Света уже скачет, сначала вокруг себя, потом за воображаемой мухой, а вскоре её платье мелькает уже в коридоре, и голос от туда же слышен.

И вот устроились мы с ней за одной партой. Прикрыла я верхнюю часть листа одной тетрадкой, нижнюю – другой, чтобы Светина рука не забегала, куда не надо, но рука у неё сильная и всё время тетрадь выталкивала. Так мы час просидели. На втором Света вывела предложение в одну строку. Кривыми буквами, но уже не лежащими, а смело заглядывающими на верх.

– Уф, – выдохнула я. В класс вплыла Любовь Васильевна, и только Света ей, вспотевшая от усердия, показала свою тетрадь, как та начертила двойку.

– За что? Почему? – выкрикнула я невольно. А Света только ойкнула и осталась стоять с открытым ртом.

Любовь Васильевна строго на нас посмотрела и ответила:

– Нечего мне врать. Если бы это сделала Света, то всё было бы коряво. А раз написано более-менее ровно, значит, это сделал кто-то другой. Наверное, её подружка. Левой рукой написала и подкривила слегка.

– Это неправда! – воскликнула я.

Но Любовь Васильевна подправила чёлку и заявила:

– А за то, что ещё соврала, расскажу о поступке твоей учительнице.

Я стала объяснять, что Света обводила буквы, которые я перед этим написала карандашом, а карандаш мы потом стёрли. Вот как всё получилось. Но Любовь Васильевна даже слушать не стала, помотала головой и выгнала нас за дверь.

В коридоре я заплакала. Мы трудились – а нас… Но Света ничуть не расстроилась:

– Ты чего это, Катюша? Я маме свою тетрадку покажу, она, знаешь, какой мне за это пирог испечёт! Тебя угощу, если к нам придёте сегодня.

Я с удивлением взглянула на Свету.

– Ты что, ради ровных строчек на свет появилась? – попрекнула она меня.

– Нет, – сказала я растерянно.

– Ну вот. Спасибо, что помогла.

И мы направились по домам. Я всё рассказала маме. А она прижала меня к себе и объяснила:

– Люди не всегда поступают правильно. Знай это.

– Даже учительницы? – спросила я, всхлипывая.

– Даже учительницы, – ответила она.

И я поняла, что, когда кто-то поступил неправильно, плакать не нужно.

Вскоре мы всем классом стали готовиться к Новому году. Вырезали бумажные украшения на ёлку, стали разучивать стихи и песни. Учительница музыки выбрала меня и ещё двух девочек петь песенку про подружек. И у нас хорошо получалось. Но вдруг, когда мы, стоя в зале, распевали, зашла Наша Учительница. Увидела меня, схватила за руку и отвела к скамейке.