Текст книги "Повесть о смерти"

Автор книги: Дарья Лещ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Дарья Лещ
Повесть о смерти

Даше и Соне, которые впервые услышали первые главы этой истории в половину пятого утра. Вике, которая прочитала это первой. Арине, которая вытерпела мое занудство и всем, кто верил в меня даже тогда, когда я сама в себя не верила.

т

Эта история про звезды, которые пообещали освещать путь даже тогда, когда тьма проникает в сердце.

Я любила гулять между одиноко стоящими домами с серыми фасадами, струившимися будто со свинцового неба на разбитый асфальт.

Хотя, о чем это я, я и сейчас люблю.

Сегодня ветрено, но я в зимнем пальто выхожу на знакомое крыльцо, и улыбаюсь. Да, живя в сером замкнутом мире под названием «хрущевки», я еще умею улыбаться.

Осень уже кончилась, а зима неуверенно топталась у порога, заинтересованно поглядывая по сторонам.

Одним словом – декабрь.

Топталась она, кстати, так же неуверенно, как и я сейчас посередине дороги, по которой из-за пресловутых колдобин, машины не ездили.

Подвеска дороже.

Я долго сомневаюсь, но всё же посильнее кутаюсь в шарф и делаю шаг.

Делаю шаг в эту историю.

Сейчас я расскажу вам о том, как шершавые дверцы подъездов и деревянные рамы окон стали мне родными.

Расскажу вам о том, как сумела полюбить, возненавидеть и спасти чью-то жизнь.

Надеюсь не напрасно.

Глава 1.

Вы когда-нибудь задумывались, сколько людей живет в вашем доме? Считали, сколько людей здороваются с вами, когда вы идете выбрасывать мусор? Думали, что существует не только ваша жизнь, но и многие другие? Признаюсь вам, я и представить не могла, что в этом дворе живет кто-то кроме меня.

Да, вот так банально.

Я каждый день смотрела им в глаза, видела их морщины, родинки, улыбки, и никогда не думала, что у них тоже есть жизнь. И коль уж я не знала об их существовании, судить о их жизни я тоже не могла.

– Неважно! – услышала я крик рядом с своим подъездом, и подошла немного ближе, затаив дыхание, хотя, разумеется, меня никто не мог услышать. Кричала женщина, голос был громкий, и кажется вот–вот норовил сорваться на визг.

Она была зла, это чувствовалось.

Я подняла взгляд, немного вытянув шею из-под шарфа. На втором этаже горел свет, а занавески закрывали двоих, кажется, ругающихся женщину и мужчину.

– Ты снова переписываешься с ним, да? – донесся грубый голос мужчины.

– Тебя не должно это касаться! – теперь уже завизжала женщина.

Я наблюдала эту сцену молча и по колыханию штор поняла, что идет борьба. Возможно, он пытался заткнуть ей рот поцелуем, а возможно, пытался вырвать из хрупких ладоней телефон.

– Отдай сюда! – мужчина снова повысил голос и шторы благосклонно перестали шевелиться, кажется, целью всё-таки был телефон. Мои мысли начали двигаться в правильном направлении.

Он подозревал ее в измене. Не в первый раз, между прочем.

Я опустила глаза и поймала цепким взглядом лавочку рядом с подъездом. Странно, но раньше, я бы прошла мимо нее и даже бы не заметила. Медленно опустившись на деревянную жердочку, именуемую лавкой, я стала слушать дальше, но звуки куда-то подевались.

Растворились в морозном воздухе.

Но мысль об измене не покидала меня.

Вы когда-нибудь задумывались, что это такое? Что это за страшное слово «измена»? И почему все так боятся произносить второе имя второсортной любви?

Я не знала, что такое измена, то есть не чувствовала это на себе, но это слово всегда было на слуху в современном обществе.

С какого момента измена становится изменой?

С того момента, как любимые глаза искренне улыбаются встречному парню, или, когда любимые губы целуют кого-то другого?

Или может измена становится изменой, когда у вас случается первая половая связь.

Или вовсе это не измена, если ты поддался страсти всего раз и тебе даже не понравилось.

Или может понравилось, но никто об этом не узнает?

Но одно из самых худших чувств на свете, это знание того, чего не знают другие.

Тебя ненадолго хватит на этот секрет, рано или поздно, ты расскажешь об этом другу или своему любимому человеку.

Или не расскажешь.

Выбор – индивидуален.

Совесть – не для всех.

Мои размышления прервал звук открывающейся домофонной двери и всхлипывания. Я посмотрела в окно на втором этаже.

Света не было.

Но и женщины тоже не было в квартире, ведь она стояла здесь, рядом со мной. Я съежилась, боясь быть пойманной и ощущая некоторый стыд за то, что стала свидетелем этой ссоры.

Она плакала и пыталась застегнуть на ходу куртку, убегая, как можно дальше. Я было хотела побежать за ней… Но передумала.

Трагедии человек должен переживать в одиночку, по крайней мере, первые несколько дней. Нужно дать человеку все осмыслить и понять.

Нужно стоять рядом, но ничего не предпринимать, и когда вы увидите взгляд, обращенный на вас, знайте, что пора оказать свою поддержку.

Той девушке нужно было время, я точно знала это, сидя на лавке, подтянув под себя колени и чувствуя запах табака. Я даже не поднимала голову, чтобы понять, откуда исходит столь мерзкий аромат.

Я знала, это окно на втором этаже. Окно маленькой кухни с выключенным светом, вполне вероятно с мужской слезой и огоньком сигареты, тлеющим в темноте.

Я ведь вам даже не сказала, ночь сейчас или день… Что вы представили? Такая ссора возможна днем, или больше подходит для вечера? Не отвечайте, потому что ночь, самое то для выяснения отношений.

Табак душил меня, но я не уходила, и я знала, почему.

Я еще не подумала, возможно ли простить измену?

Вы бы простили? Я не думала об этом раньше, потому что не было необходимости, хотя все же думаю, что второй шанс – слишком много для человека, предавшего тебя.

Но мои мысли снова прервал топот каблуков, и я поднялась со скамейки, наблюдая за женщиной, которая приближалась ко мне. Она села на скамейку, даже не обратив на меня внимания, вытаскивая из кармана пачку сигарет, прогнозирующей ей инсульт в будущем. Надо сказать, эти пугающие картинки на коробках со смертью никого не пугают, особенно курильщиков. Знаете, это как плакаты с надписью «Не изменяй своей второй половинке» для людей, кто это делает. Их не пугают эти надписи. Для них измена как никотин.

Необходимость.

Сначала интерес, а потом чертова зависимость.

Мне казалось, я не дышала, потому что женщина крутила в тонких пальцах пачку сигарет и думала, закурить ей, или нет?

Думает ли человек перед изменой? Изменить ему, или нет?

Приводит ли доводы «за» и «против»? Или же у кого-то в голове рисуется «картинка инсульта», как на упаковках сигарет? Тот обычно отказывается от измены. Или просто живет дальше.

До следующей пачки…

Женщина смяла картонную коробку и выбросила в мусорное ведро, стоявшее рядом со скамейкой. Нерадивая пачка отскочила и упала на мокрый асфальт.

В такие моменты люди еще колеблются, может стоит подобрать пачку и положить в теплый карман? Не рубить с плеча, а подумать и принять взвешенное решение? Но женщина по-прежнему сидела на лавке и не вставала.

Она чего-то ждала, и я тоже.

Она на секунду оглянулась, посмотрев на меня безразлично, и я выдохнула, когда она не стала ничего мне говорить. Хотя, кто знает, быть может, это был тот самый взгляд, о котором я говорила выше, взгляд, когда человек пережил бурю сам и ждет, когда кто-то заберет его с обломков разбитого в щепки корабля. Но этот взгляд был не похож на тот, о котором я говорила. Было ощущение, что крушение не смертельное.

Еще через некоторое время вышел мужчина, и оглянувшись, сел рядом. Молча. Я поняла, что мое присутствие лишнее, и медленно стала пятиться назад, напоследок увидев, как мужская ладонь сжала тонкое запястье, а губы растянулись в какое-то подобие улыбки. Прощать измену или нет, дело каждого. Но знаете, когда я отошла на достаточное расстояние я посмотрела в их сторону еще раз. Они встали со скамьи, и женщина подняла с асфальта смятую пачку сигарет и выбросила в урну.

Она сделала свой выбор, и я вовсе не о сигаретах.

Глава 2.

Я молча уходила, напоследок оглянувшись. Ревность – дитя несчастной любви – болезнь, вряд ли поддающаяся лечению.

А что на счет других болезней?

Я говорю не о болезнях души, а о болезнях, которые смрадно пахнут и иногда с нескрываемым смирением поджидают в постели больного смерть?

Что это? Награда за отлично прожитую жизнь, или наказание за злодеяние? Вряд ли что-то из этого, по крайней мере, я так думаю.

Болезнь. Она пахнет гнилью, медицинским спиртом, пряными запахами лекарств, живущих в звонких бутылях под пластиковой крышкой. Она пахнет потом.

Болезнь пахнет «болезнью».

Мерзко? Еще бы. Но зачастую, именно она выполняет роль лакмусовой бумажки в жизни человека. Что-то вроде катализатора, который заставляет человека задуматься о жизни. О всех шагах, когда-либо совершенных или несовершенных.

Размышляя о болезни, я всегда вспоминала дом напротив окон и лавочку, где сидят пожилые люди вечером, днем, и что греха таить, даже утром.

Сейчас ночь. Я подошла к этой самой лавке и вдохнула. Пожалуй, гнилью не пахнет, спиртом тоже, неужели никто не болен?

Я оглянулась по сторонам и взобралась на скамейку. Отсюда мне стало видно сквозь полупрозрачную тюль, как в кровати лежит мужчина.

Я знала его.

Сейчас я видела только его лицо. Тело было скрыто по теплым пледом, а сухая, как осенний лист, ладонь выглядывала робко, будто опасалась, что я увижу ее сквозь подрагивающее от ветра стекло.

Мне вмиг стало не по себе. Я тут же захотела слезть со скамейки, но мои руки прилипли к холодному бетону дома, и я осталась, дальше рассматривая больного старика.

Его лицо вдруг растянулось, рассеивая морщинки у рта, и сгущая борозды у глаз. В освещаемую старым светильником комнату зашла женщина.

«Дочь», – не минуты не сомневалась я.

Глаза такие же ясные, хоть и не столь белесые, коими обернулись омуты погибающего в самом себе, узника.

Секунда, две и на потрескавшейся от старости тумбе звякнул металлический поднос, а на нем стеклянные бутылочки, о которых я говорила. Ими пахнет болезнь, помните?

– Лиза? – Александр Александрович смотрел на меня сверху вниз, и я невольно задержала дыхание. Я не боялась учителей, но если это учитель обращался ко мне, я знала, что вероятнее всего, я что-то где-то сделала не так.

– Да? – я пыталась казаться уверенной в себе, хоть это было и не так вовсе, ну или не всегда.

– Дважды в год мы проводим поэтические вечера, ты помнишь? – он спустил очки на переносицу и постарался посмотреть прямо в душу. Что ж, у него получилось.

– Конечно, – я пожала плечами, потому что я помнила. Два раза в год в нашей школе невоспитанные подростки становились сверх начитанными дамами и юношами, читавшими Есенина, и считавшими, что более нет у нас достойных авторов. Два раза в год все строили из себя литературных критиков и из кожи вон лезли, только бы за участие в этом вечере учитель литературы поставил лишнюю пятерку в бумажный журнал. Ну представляете.

Тошнотворное зрелище.

– В этом году тематика…

– Могу угадать, – я улыбнулась, – Есенин? Любовь? Ну или что-то в этом роде…

– Не угадала, – Александр Александрович поправил галстук и передал мне какие-то бумаги. – Это сценарий вечера. Тематика – волшебство.

– А зачем Вы мне это рассказываете?

– Как же, – мужчина покачался на носках, – насколько я помню, ты любитель волшебного мира?

Да, я любила ту саму историю мальчика-который-выжил, и об этом не знал, разве что, ленивый.

– Но вы же считаете это глупой сказкой? – я скептически приподняла бровь.

– В любой сказке можно найти некий скрытый смысл.

– В любой? – я все еще пребывала в состоянии шока, ведь Александр Александрович часто выступал неким циником, не признающим сказки, как какую-то серьезную литературу.

– Абсолютно, – уголки его губ дрогнули.

– И, к–хм, что вы хотите, чтобы я сделал на этом мероприятии? – я сжала десяток листов бумаги кончиками пальцев.

– Хочу, чтобы ты написала что-нибудь.

– Но ведь я совсем не умею писать?

– Думаю, ты лукавишь. Так, – он покачнулся на носках, – мне можно на тебя рассчитывать?

Я пожала плечами, но все же согласилась, и если четно, я даже не понимала зачем.

У меня в школе не было друзей, и может быть этот вечер мог подарить мне их? Но что бы то ни было, я отныне каждый день после школы все пыталась написать что-нибудь. Но мыслей в голове не было от слова «совсем», а впечатлить всех хотелось от слова «очень».

– Эй, аккуратнее, – услышала я, оказавшись на полу, держа в руках блокнот и ручку.

– Ты отбила мое вдохновение! – шутливо воскликнула я, поймав на себе презрительный взгляд.

– Что, прости? – девушка, с которой мне посчастливилось столкнуться в коридоре сверлила меня взглядом. Ее звали Кристина и она походила на одну из тех девушек, кто ненавидел тебя только за то, что цвет твоих колгот сильно вызывающий, а ты сама по себе как-то не очень.

– Я шла, писала речь для литературного вечера, и тут ты, – я снова улыбнулась, – сбила меня, я и пошутила про то, что ты отбила мое вдохновение. Ну знаешь, как баскетбольный мяч отскакивает…

Говорить дальше не было абсолютно никакого смысла, ведь девушка кается, меня даже не слушала:

– Участвуешь в литературном вечере?

– Да, – я начала убирать блокнот с ручкой в рюкзак.

– Кристина, – темноволосая девушка протянула мне руку. – А ты…

– Лиза.

– Отлично, Лиза, увидимся еще, – Кристина посильнее сжала мою ладонь и ушла, напоследок одарив меня слегка презрительным взглядом. Мне вдруг стало не по себе, и я попыталась как можно быстрее ретироваться.

Я могла бы сказать, что знала Кристину, но не была в этом уверена.

В начальной школе мы учились в одном классе, но никогда не общались, ведь наши интересы не пересекались ни коим образом. Когда ты мал и познаешь азбуку в школе, лениво перелистывая букварь, у тебя появляются первые друзья. И они появляются у тебя только когда твои родители решат, чего ты хочешь больше.

Я вот, например, уже в первом классе была записана в художественную студию, где мне привили чувство прекрасного и научили рисовать лошадок. Конечно, в шестилетнем возрасте, от второго факта я была просто в восторге. И пока я после уроков бежала скорее учиться отличать акварель от гуаши, Кристину родители забирали на машине и везли в математический кружок. Она умела считать огромные числа в уме, не прикладывая при этом абсолютно никаких усилий и это восхищало в классе абсолютно всех.

Мы были разными.

У нас были разные интересы, разные родители, разный взгляд на жизнь с высоты прожитых шести лет.

Ну знаете.

Я любила рисовать лошадок, а она считать у доски.

Мы были абсолютно разными детьми и никогда не общались.

Когда вы переходите в среднюю школу, у вас появляются еще друзья. Здесь уже редко кто ходит в кружки, хотя вы все так же завязаны на общих интересах. Музыке, косметике и прочему.

И в средней школе у меня тоже не было друзей, хотя бы только потому что я все так же жила в розовых очках, а все пытались строить из себя не пойми, что.

Кристина была из таких.

И я благодарила вселенную, что мы были теперь в разных классах, она брала на абордаж теоремы Пифагора и Виета, а я на переменах рисовала скетчи персонажей из своего любимого сериала.

И мы не общались с ней ровно до этого дня, когда нечаянно столкнулись в коридоре.

В тот же день я встретила на лестничной клетке Александра Александровича:

– Лиза? Как продвигается работа?

– Кошмарно, – отрезала я, переминаясь с ноги на ногу, и добавила, – просто кошмарно!

– И отчего же кошмарно?

– Нет мыслей в голове, будто я хочу написать о чем-то, о чем-то важном и интересном, но мысль все никак не сформируется в моей голове!

– После уроков можешь занять кабинет литературы, быть может, мысль придет к тебе именно там?

– А ключи, как же… – я немного напряглась.

– Я скажу тете Нине, чтобы оставила кабинет открытым, брать в кабинете литературы нечего, – он ухмыльнулся, – кроме знаний, конечно.

Что ж, он был прав тогда. Брать из кабинета литературы было действительно нечего. Компьютера там не было, а, следовательно, и ценность пыльного кабинета со стеллажами книг, авторы которых умерли в стране, которой уже нет на карте, терялась.

Я поблагодарила Александра Александровича, и ушла учиться дальше. Но это у меня едва ли получалось. Мысли уносились куда–то в дальний полет, а сосредоточенность все никак не могла овладеть моим мозгом.

Вскоре урок закончился, и медленно дожевывая коржик, купленный в столовой, я уже поднималась на третий этаж, чтобы наконец дойти до нужного мне кабинета.

Думала ли я, что нахождение в кабинете поможет мне придумать что–то стоящее?

Вряд ли.

Имел ли смысл идти туда и сидеть, рассматривать потрепанные портреты классиков и рассуждать о вечном?

В шестнадцать лет – ни в коем случае.

Счастье пострадать нужно оставить исключительно взрослым.

Зайдя в кабинет, пропахший сухой древесиной, я прошла и села за первую парту. Она была мне мала и коленями я касалась крышки старенькой парты. Положив рюкзак рядом, я огляделась. Стеллажи с книгами смотрели на меня несколько угрюмо, хоть безразличия в их взгляде было явно больше. Изо дня в день, сонные школьники с утра сидели в этом обители два часа подряд, уныло разглядывая старые корешки книг, и закатывая глаза каждый раз, когда учитель литературы предлагал написать сочинение.

Писать в нашей школе не любили, но я уверена, такая ситуация случалась не только в нашей школе.

Безусловно, тут случались люди, которые с удовольствием писали эссе по десять страниц, но было их по большей мере один, два.

И я даже не знала, отношусь ли я к этим двум счастливчикам-литераторам, или же я просто ситуативный писатель.

Писатель, который может написать что-нибудь стоящее только если ситуация располагает к этому самому писательству. Я не писала каждый день, и не имела таланта к писательству. Иногда во мне просыпалось что-то похожее на вдохновение, но горы домашних заданий быстренько сжирали мое желание заниматься хоть чем-то. Но я отчаянно старалась не погрязнуть в учебе.

Старалась.

Я подошла к полкам и прошлась кончиками пальцев по старым корешкам, которые казались такими ветхими, что того и гляди оторвутся от легкого прикосновения пальцев, которые привыкли щелкать по черному стеклу новенького смартфона.

Взгляд остановился на старенькой книге, со знакомым шрифтом. Я немного разволновалась и вытащила книгу, все остальные близлежащие пыльные товарищи упали на освободившееся пространство. Это была первое издание моей любимой книги. Книги, из-за которой я окончательно и бесповоротно влюбилась в чтение.

– Вау… – все что сумела сказать я, завороженно рассматривая первое издание старенькой истории про Гарри Поттера. – Это волшебство.

И всё.

Волшебство полилось из меня, оно вырывалось из кончика шариковой ручки и ложилось на лист бумаги вырванный из тетради по биологии.

Вы мечтали о чем-нибудь столь сильно, что в глазах все темнело и наворачивались слезы?

Мечтали так сильно, что скрипели зубами от злости, ведь мечта так высоко, а ты – стоишь на коленях.

До мечты достать – проще простого, только руку протяни к ней.

Просто пожелать стоит исполнения этой самой мечты.

Писав это, я вдруг задумалась, а о чем же мечтала я? О чем я думала, когда мои глаза закрывались в кромешной тьме, а фонарь светил прямо в незанавешенное окно.

Закрывая глаза, что я представляла?

С каким ощущением я просыпалась, и когда забывала поесть и поспать, но делала что-то так жадно и вдохновенно, что порой забывала дышать?

Какую мысль я сделала своим шрамом под сердцем? Какие слова выскоблила под грудью?

О чем думала даже тогда, когда голова взрывалась от переизбытка чувств?

Я с ужасом осознала это и писать на мгновение перестала.

Я пыталась собраться с мыслями. Неужели…

– Ой, смотри, свободный кабинет, – уже мне знакомая с начальной школы Кристина зашла в класс, держа в руках ноутбук и чертовски странную папку с котятами, она добавила, – проходи.

– Тут вообще–то было занято, – я старалась выглядеть недружелюбно, ведь эта девочка мне не нравилась.

– Вот как, – девушка задумалась, подключая провод от ноутбука в розетку, – но ты ведь не против?

Только сейчас я увидела парня рядом с Кристиной. Рыжий, в очках, к которым так и норовил потянуть руку, чтобы натолкнуть металлическую оправу на переносицу. Смотрел воровато, будто боялся чего-то.

– Я очень против, – я поднялась со стула. Не то, чтобы я думала, что придется драться за пустой кабинет, но все же это был П*, так что ждать можно было чего угодно.

– Как жаль, что нам нужно репетировать, – Кристина уселась на учительский стул, – так что мне плевать.

Она улыбнулась и что-то начала искать в компьютере, будто это не она сейчас разговаривала со мной столь нелестным тоном. Парень все еще стоял посреди кабинета, будто не зная, уйти ему, или остаться.

– Ваши репетиции должны были быть вчера в заранее приготовленном вам актовом зале, – до меня вдруг дошло кое-что, – отчего же вы не репетировали вчера? И с какой стати зашли в пустой кабинет.

– Вообще–то кабинет не твоя собственность!

– Ты права, не моя, – я победно улыбнулась, – но это мне сказали закрыть кабинет после того, как я тут все закончу, и не поверишь, я уже закончила! И то, что вы пропустили вчерашнюю репетицию, не моя проблема, так что…

Я достала из кармана юбки ключ и продемонстрировала, чтобы хоть как-то разнообразить эту немую сцену. Кристина ухмыльнулась, но закрыла крышку ноутбуку и с силой выдернула шнур из розетки.

– Ты можешь об этом пожалеть, – сказала она, выходя из кабинета. Рыжий парень пошел за ней, слабо улыбнувшись мне, будто ощущая себя виноватым.

Я почувствовала некое удовлетворение от того, что Кристина все-таки ушла из кабинета.

Держа в руках бумажку со своим сочинением я наконец поняла, что вдохновение безвозвратно улетучилось и растворилось в пыльном воздухе, наверняка полюбившемся бы Достоевскому кабинете.

Я шла домой, наслаждаясь уже летним воздухом, но все же с майским едва ощутимым ветром в распущенных рыжих волосах. Я шла, весело раскачивая в руках рюкзак, но не так сильно, чтобы прохожие подумали, что я сумасшедшая, или, что еще хуже, подумали бы что я счастлива.

– Лиза? – на скамейке рядом с подъездом сидел Александр Александрович и курил сигарету, впрочем, завидев меня, он потушил ее о скол асфальта, валявшийся рядом и выбросил окурок в мусорное ведро.

– Здравствуйте, – я весело улыбнулась, все же ощущая некоторую неловкость.

– Как написание сочинения? – мужчина смотрел внимательно, а я улыбнулась еще шире своими кривыми зубами.

– Лучше некуда, и… Я помню, вы говорили, что мы можем бать книги с полки… И я решила взять одну, – тогда я безразлично пожала плечами, будто ничего меня не тревожило.

– И какую же? – Александр Александрович улыбнулся.

Я чуть не задохнулась от возмущения. Ведь в тот миг мне сразу стало понятно, что книга оказалась там не случайно:

– Вы… Вы специально положили эту книгу на самую видную полку!

Учитель глухо рассмеялся, от него повеяло недавно выкуренной сигаретой.

– Верно, – он поднял руки вверх, как бы говоря, что сдается, – ты ведь на уроках так рьяно защищала Роулинг, что я понял, эта книга должна быть твоей. Думаю, это действительно так.

– Я прочитаю ее и верну, просто такое старое издание. Первое издание, представляете?!

– Да, – он снова улыбнулся, – и именно поэтому ты можешь его забрать себе.

– Разве это не библиотечные?

Александр Александрович молчал и загадочно улыбался.

– Так это все ваши?!

– Все до единой. Я лишь хотел, чтобы подростки читали…

– И вы ничего не имеете против такой «детской» литературы? – я приподняла брови.

– Вовсе нет. Я не говорю, что «Гарри Поттер» мне нравится. Я не говорю, что это гениальное произведение. Я не говорю также, что это плохая книга, потому что это всего лишь не моя книга, понимаешь? Если человеку не нравится читать, скорее всего, он еще не нашел ту самую книгу, которая бы заставила его влиться в книжный мир.

– И даже если…

– И даже если это детская сказка, – он поднялся скамейки, – хотя, разумеется, это не так.

– Но Вы всегда говорили… Говорили, что сказочные истории – это просто сказки… – начала я.

– Слова – пустота по своей сути. Никогда не слушай никого. В том числе и меня. Ну разве что на уроках.

Он подошел к подъезду и обернулся.

– Я могу ожидать гениального выступления на литературном вечере от… От одной из самых талантливых учеников школы номер тридцать восемь?

Я задумалась на секунду, стоит ли называть то, что я написала гениальным?

– Да.

– Всё будет хорошо, – мужчина сильнее сжал руку дочери.

Я, закусив губу, привстала на носочки и увидела, как женщина тепло улыбнулась и села у ног отца.

Какого это, терять человека?

Не терять человека после очередной сцены ревности… Не терять его после ссоры, которая была совсем необязательной…

А терять его так… Держа за большую, хоть уже и не особо сильную ладонь. Зная, что, пожалуй, на этом все.

Какого это, терять человека так.

Понимая, что этот вдох для него последний. Эта звездная ночь, усыпанная осколками разбитых сердец для него последнее, что он увидит в закрытое окно перед тем, как закрыть глаза.

Закрыть их в последний раз.

Я тихо, чтобы меня никто не услышал, спустилась со скамейки, и молча подняла голову к небу. Я никогда не любовалась звездами, и никогда не видела в них ничего романтичного. Но сегодня эти горящие газовые шары вызвали у меня даже подобие улыбки. И все-таки это было красиво. Постояв еще немного, я двинулась дальше. Сегодня ночью вы должны увидеть больше историй.

Глава 3.

Во дворе по-прежнему было тихо. Тихо настолько, что в голове стоял невыносимый писк, а мысли роились одна за одной. Я немного испугалась, когда рыжая кошка грациозно преодолела кусты близ лоджии, и запрыгнула прямо на подоконник первого этажа. Я так же тихо, как кошка, подобралась к балкону, какие есть только в обшарпаных жизнью пятиэтажках, и прислушалась.

В небольшой комнате играла музыка. Я попробовала напрячь слух, но попытки были тщетны. Я так и не поняла, кто поет из колонок магнитофона. Да это было и не важно, из комнаты доносились звуки, перекрывающие навязчивую мелодию.

Кто-то плакал.

Я привстала на носочки и кончиками пальцев зацепилась за край балкона.

Девочка сидела на кровати, опустив голову и закрывая рот рукой. Слезы стекали по детскому лицу и достигнув острого худого подбородка, орошали тетрадь, лежавшую рядом. Вряд ли в этой тетради были тяжелые уравнения, ведь я была уверена, плачет она точно не от этого. Янтарные глаза казались умными. Слишком умными для ее возраста.

Я оглядела девочку с ног до головы и поняла. Она не хочет возвращаться в школу. Там ее не любили. Я поняла это по худым запястьям и жидким волосам, собранным в нелепый хвост.

Я поняла это по взгляду, который был мне не знаком, но все же понятен.

Удивительно, сколь жестоки бывают дети.

Зачастую они готовы разорвать тебя на части, только за то, что ты не соотносишься с их понятием «идеально».

У тебя небогатые родители, которые не могут купить тебе дорогую одежду? Ты – ничтожество.

У тебя гормональные сбои и высыпали прыщи на лбу? Не сомневайся, ты – ничтожество.

У тебя есть лишний вес, поздравляю… Ты понял.

Лишь спустя годы уже повзрослевшие дети понимают, что ничтожность – это судить человека по его одежде, весу, расе и любому другому признаку, который бросается в глаза.

Но дети – чудовища. И я точно знала, что именно эти чудовища довели девочку до слез.

До состояния полного отчаяния.

– Катя! – девочка маленького роста вздрогнула, услышав свое имя.

– Да? – голос был тонким и едва слышим.

Я пробиралась сквозь ряды стульев в актовом зале, чтобы не сидеть со всеми вместе.

– Ты готова? – Кристина выглядел раздраженной и буквально нависла над девочкой.

– Сбавь обороты, – я обратила на себя внимание и те немногие, кто был занят последним прочтением сценария на заключительной репетиции, повернулись.

– Прости, что?! – чуть ли не взвизгнула Кристина.

– Я сказала, – немного приподнялась, чтобы меня было лучше слышно, – сбавь обороты.

Сцена была напряженная, но маленькая девочка, которую звали Катя, немного улыбнулась, и я даже умудрилась ей подмигнуть.

Молчание нарушила Вера Викторовна, которая буквально влетела в актовый зал, задев стоящую плетеную вазу подолом длинной юбки.

– Так, все зайчики в сборе? – тут же залепетала она, голосом напоминавшая мне эльфа. К тому же огромные глаза сквозь линзы толстых очков делали ее вылитым жителем волшебной страны.

Кристина зло взглянула на меня, но все же промолчала и помчалась на сцену, где её уже ждал ее верный спутник.

– Так, первая у нас Екатерина, – Вера Викторовна села на первый ряд и натолкнула очки на переносицу, – прошу.

Катя уверенной походкой прошлась почти через весь зал, поднялась на сцену, и я заметила разительное изменение, между Катей, на которою накричала Кристина и между Екатериной, которая гордо выпрямилась и прошла на сцену.

И изменение это, называется уверенность, которая напрямую зависит от отношения.

Отношение к человеку.

Одно дело, когда ты повышаешь голос, считаешь себя выше других и считаешь, что вправе считать себя лучше всех, и совсем другое, когда ты знаешь, что ты выше, старше, мудрее, но ты не делаешь на этом акцента. Может и не все педагоги умели общаться с подростками так, как Вера Викторовна, но она делала это в разы лучше, чем самовлюбленная и думающая, что ей море по колено, старшеклассница.

Я уже выходила из гардероба с ветровкой в руках, как вдруг услышала какие-то крики на углу школы. Нужно было быть полным кретином, чтобы не понять, что там происходила ссора. Быстро подойдя к углу здания, я немного выглянула из-за кирпичной стены. У черного входа в школу стояло четверо. Трое девочек стояло как будто вокруг еще одной. За спутанными волосами я узнала Катю. Ничем неприметную, но так явно выделяющуюся среди других.

– Эй, что здесь происходит? – я вышла из-за угла, ловя на себе четыре пары недоуменных глаз. Катя стояла, окруженная тремя девочками, и смотрела так испуганно, что и без того огромные глаза, могли выпасть из глубоко посаженных глазниц.

– Не твое дело, – огрызнулась девочка с отросшими корнями на макушке и собранными волосами в тонкий хвост на затылке.

– Очень даже мое, – спокойно ответила я. Чего-чего, а с маленькими быдлятами я должна была справиться.

– Пошла н**уй, – крикнула вторая девочка, скрывавшая всю красоту своего пышного тела за черной толстовкой.

Не справилась.

Я опешила на секунду, а может на минуту, я не знала. Я просто испытывала шок, ни с чем не сравнимый. Я не шучу. В тот момент я просто приоткрыла рот, но все никак не могла ничего сказать. Не то что я не знала, что пятиклассники матерятся, конечно, я точно знала это. Но я даже и представить не могла, что кто-то может послать меня так далеко и надолго.