Текст книги "Степная дорога"

Автор книги: Дарья Иволгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Что ей нужно? – осведомился Соллий, поглядывая на девочку с нескрываемой неприязнью. – Маленькая дикарка…

– Тише, тише, – проговорил брат Гервасий. – Жди, пока она заговорит. Может быть, ее и вправду направило к нам ее племя. Только какое? Знать бы, кто нынче кочует в предгорьях…

Тем временем Алаха повернула меринка и степенным шагом приблизилась наконец к Ученикам.

– Мир вам, достопочтенные, – произнесла она с преувеличенной важностью и медленно склонила голову.

– И тебе мир, достойная дочь достойной матери, – отозвался брат Гервасий так же величественно.

Лицо Алахи оставалось бесстрастным.

– Благодарю за добрые слова, – молвила она.

Неожиданно Соллий поймал себя на том, что поневоле залюбовался этой юной дикаркой. Как превосходно она держится! Какое глубокое, врожденное достоинство в каждом ее жесте, в каждом движении! Словно не девчонка, заплутавшая в степи, повстречала чужой караван, но сама венценосная шаддаат удостоила подданных посещением.

Брат Гервасий спокойно сказал:

– Мы остановились ради отдыха, столь необходимого усталым ногам пешего странника, а заодно и намеревались подкрепить наши силы скромной трапезой. – Чтобы глядеть в лицо девочке, сидящей на коне, брату Гервасию пришлось задрать голову. Он знал, что люди степи не любят, когда собеседник не смотрит им в глаза. Уставился себе под ноги – значит, о чем-то печалится, а печаль – вещь опасная. Горе – оно что блоха: скакнет с человека на человека и закусает до смерти. А если в сторону взгляд отвел – и того хуже: значит, замышляет недоброе.

Алаха молча смотрела на Ученика. Невозможно было догадаться, о чем она сейчас думает.

А брат Гервасий и не затруднял себя подобными догадками. Просто добавил:

– Позволь нам пригласить тебя в наш лагерь. Мы будем рады разделить с тобой хлеб, красавица.

Девочка выдержала долгую паузу, холодно рассматривая немолодое уже лицо брата Гервасия, обветренное, усталое. Затем с подчеркнутой сдержанностью спросила:

– Эти люди в вашем караване – рабы?

– Это наши братья, – ответил Ученик Близнецов.

– Не очень-то похожи на вас ваши братья, – заметила девочка. – Какой брат держит брата вдали от благодатного света Родителя Луны? – Этим иносказанием в степях именовали Солнце.

Алаха еще раз оглядела длинный ряд изможденных путников и добавила:

– Какой брат станет бить брата кнутом? Не лги мне, старый человек, не пятнай свои седины. У твоих спутников следы от кандалов!

Эта тирада, произнесенная ровным, почти равнодушным тоном, была исполнена такого презрения, что Соллий вдруг ощутил острое желание оправдаться перед надменным ребенком, юной варваркой, неподвижно сидящей перед ним в седле. Утренний ветерок слегка шевелил бахрому ее пестрого шелкового платка; сама же Алаха казалась каменным изваянием.

– Ну так прими наше приглашение и раздели с нами трапезу, – повторил брат Гервасий невозмутимо. – Тогда ты услышишь ответы на все твои вопросы. В моих словах нет лицемерия, и в поступках наших ты не найдешь неправды.

Девочка в ответ и бровью не повела.

– Твой вид внушает почтение, – сказала она. – Меня учили уважать таких, как ты. Горе мне, если ты солгал, старик! – Неожиданно она улыбнулась, блеснув зубами. – Знаешь Небесного Стрелка, Когудэя? О-о, он бросает с небес громовые стрелы… – Тут она вдруг засмеялась и заговорила тоненьким голоском: – Вот в такусеньких, малюсеньких зверюшек, в тушканчиков, в беленьких сов, в гадкого одноглазого крота… Он поразит и тебя, если ты окажешься равен им в ничтожестве!

С этими словами она спешилась и уселась на землю напротив Учеников.

Брат Гервасий, улыбаясь, подал ей кусок белой пшеничной лепешки. Запас таких лепешек они везли из самого Саккарема, по опыту зная, каким сытным является этот хлеб, долго сохраняющий чудесный запах, – запах домашней печки, материнских рук, запах всего того, что вызывает в человеке – подчас помимо его воли – добрые, ничем не замутненные, самые ранние воспоминания детства. Брат Гервасий справедливо полагал, что для спасенных из средоточия Зла людей это может оказаться куда важнее, чем обыкновенная пища.

Он не ошибся. Вернее – почти не ошибся. Потому что нашлось одно исключение. Впервые взяв в руки лепешку и поднеся ее ко рту, Салих вдруг побледнел и отложил хлеб. Брат Гервасий предположил, что саккаремцу сделалось дурно. И не ошибся – тот даже не притронулся к еде. Сидел, молча уставясь в одну точку, и глядел мрачнее тучи. Брат Гервасий не стал задавать ему вопросов. Зачем? Настанет время – расскажет сам. А не расскажет – значит, так тому и быть.

Отведав хлеба, Алаха преобразилась. Куда только исчезли ее надменность и настороженность! Она весело смеялась добродушным шуткам брата Гервасия, несколько раз довольно ядовито задевала хмурого Соллия и даже на бывших рабов начала поглядывать с любопытством. И изможденные люди, недавно покинувшие ад подземных рудников, невольно улыбались, поглядывая на красивую смеющуюся девочку. И каждый в мыслях начинал представлять себя отцом вот такого взрослеющего ребенка – или братом, призванным оберегать подросшую сестру от встречного недоброго человека… От одного только вида Алахи на душе теплело.

Вдруг Алаха словно споткнулась. Замолчала, перестала беспечно улыбаться. И с откровенной прямотой – как принято в Степи между теми, кто разделяет между собою хлеб, – спросила брата Гервасия:

– Кто этот человек? Почему он похож на обреченного на смерть?

И бесцеремонно показала пальцем на Салиха.

– Он… гм… Он – один из нас, – ответил брат Гервасий. Но посмотрел при этом не на Алаху, а на Соллия.

Соллий вспыхнул.

– Брат Гервасий слишком добр ко… всякому сброду! – произнес он отчетливо. – Этот человек, прекраснейшая, – он низкий лжец! А ты, наша гостья, не только хороша собой, как утренняя заря, ты еще и проницательна, как солнечный свет! Должно быть, счастливы твои отец и мать, породившие такое дитя. Ты сразу увидела, что Салих из Саккарема здесь чужой!

Алаха встретилась с Салихом глазами, и внезапно ее словно окутало ледяным холодом. Из странных светлых глаз мужчины глядела смертная тоска.

– Мне страшно, – прямо сказала Алаха. – То, что я читаю в лице этого человека, внушает мне ужас. Отчего он стал таким?

– Видишь ли, моя беки (госпожа), – осторожно начал брат Гервасий, – как оно случилось. Мы – Ученики Божественных Близнецов. Наш Дом время от времени отправляет нас с благой миссией отыскивать наших собратьев, верующих так же, как и мы, но попавших в беду. Мы должны выкупать их и доставлять в Дом Близнецов, где они обретают мир и покой. И вот всех этих людей мы выкупили из рудников Самоцветных Гор. Но один из них, как потом оказалось, лишь притворно разделял нашу веру; на деле же он – безбожник, и в душе его живет одно только черное отчаяние…

– Это дурно, – важно согласилась Алаха.

– Соллий считает, что его необходимо вернуть на рудник и обменять там на другого раба…

– Показать человеку край кафтана, а после отобрать у него и рубаху – разве есть в этом справедливость? – Алаха покачала головой, явно подражая кому-то из взрослых. – Я не стану судить чужой обычай. Кто я такая, чтобы выносить здесь решение? Моя достопочтенная тетка сказала бы, что это невежливо.

Но при этом Алаха так выразительно выпятила нижнюю губу, что сделалось яснее ясного: маленькая варварка намерена проявить самую невоздержанную невежливость.

Брат Гервасий улыбнулся.

– Я вижу, ты добра, прекрасная беки. Вдвойне повезет твоему будущему супругу – да пошлют тебе Близнецы славного и любящего мужа!

Опять они о муже! Будто нет для девушки иной радости, как только увидеть себя во власти чужого, незнакомого человека – мужчины! Алаха уже и сейчас делала всю женскую работу: выделывала шкуры, снятые с лошадей, коров, оленей; шила полушубки, кафтаны, изготавливала сапоги с войлочными чулками, умела при случае починить повозку – не говоря уж о таких обыденных вещах, как разделка мяса, приготовление солонины, сушеного молока, кумыса, арьяна. Она умела даже варить арьку – хмельной напиток, который валит с ног вернее удара шестопером по затылку!

Но все эти умения иной раз казались Алахе лишними. К чему они? Охота, война, воля, братство – все, что составляет жизнь мужчин – таких, как Арих, молодых, бесстрашных, – вот что привлекало ее больше всего на свете.

Ничего. Сейчас Алаха докажет этому немолодому жрецу, что не для одного только замужества пригодна дочь ее родителей. Она вполне в состоянии принимать мудрые, взрослые решения.

– Так вот в чем вина этого человека! – степенно произнесла она. – Он внес несогласие в ваше братство! Ибо, вижу я, твой сотоварищ, почтенный Соллий, желает избавиться от него; ты же, полный сострадания, намерен оставить его в караване.

– Это так, – кивнул брат Гервасий.

Соллий нахмурился. Он не считал правильным такое откровенничанье с этой вздорной, заносчивой девчонкой, прискакавшей откуда-то из степей.

Алаха сказала:

– Вы были бы рады, если бы этот человек оставил вас, не так ли?

В ее деловых ухватках сквозило нечто, показавшееся брату Гервасию одновременно и забавным, и трогательным. Она словно пыталась что-то доказать ему… Однако отвечал Ученик маленькой девочке сдержанно и без тени улыбки:

– Не стану скрывать, беки: мы испытываем серьезные затруднения.

– Предположим, нашелся бы покупатель на этого раба, – неспешно продолжала Алаха.

– Он больше не раб, – возразил брат Гервасий.

Алаха выразительно подняла одну бровь и повернулась к Соллию.

– Ты тоже так считаешь, почтенный?

– Я предпочел бы вернуть деньги, потраченные на выкуп этого человека, – прямо сказал Соллий. – Возвращать его на рудник, ты права, было бы безнравственно. Но… – Он в раздумье покачал головой. – Потакать его лжи – безнравственно тоже! Таково мое мнение, и я не считаю нужным скрывать очевидное.

Алаха усмехнулась, едва заметно приподняв уголки губ.

– В таком случае, могу ли я взять на себя смелость и предложить вам за него шестнадцать золотых монет? Это старинные монеты, их нашила на мой платок моя почтенная тетка. Это прекрасные монеты, и они тяжелые, поскольку они из чистого золота.

Смуглые пальцы привычно нащупали золотые кругляшки на лбу, на висках, на затылке.

– Старье, – прошептал Соллий. – Они давно уже вышли из оборота. На что нам такие деньги? На них и пары морковок не купишь.

– Академия Аррантиды даст за них целое состояние, – возразил брат Гервасий. – Монеты – хранители истории, а эти, кроме того, что древние, еще и настоящие… И редкие. – И обратился к девочке: – Не спеши поражать нас щедростью, беки. Довольно будет и пяти монет с твоего убора. Это намного превышает наши расходы.

– Возьми тогда и шестую монету, – сказала Алаха. – Пусть никто не назовет меня скупой. Я желаю поднести дар вашему Богу. Пусть знает, что Степь чтит Богов!

Глава вторая
ШАМАНКА И ЕЕ БОГИ

Караван ушел.

На прощание брат Гервасий отвел Салиха в сторону и что-то сказал ему вполголоса – должно быть, напутственное, потому что Салих только губы покривил и отвернулся. Не нуждался он ни в напутствиях, ни в наставлениях. Не верил ни в богов, ни в добрые намерения людей – давно и прочно не верил. "Поживи сперва так, как я все эти годы прожил, почтенный Ученик, – и погляжу я, в какие клочья истреплется твоя вера…"

Брат Гервасий только головой покачал. Добавил несколько слов и, не дождавшись никакого ответа, отошел.

А Соллий – тот даже не посмотрел в сторону Салиха. Молодой Ученик чувствовал себя жестоко обманутым. И решительно не желал понимать, отчего брат Гервасий, готовя караван к новому переходу, тихонько посмеивается. Лично он, Соллий, ничего обнадеживающего или радостного в случившемся не обнаруживал.

Алаха, снова в седле, бесстрастно следила за тем, как отдохнувшие люди, один за другим, поднимаются с земли. Вот и повеселели иные, ощутив себя сытыми. Натруженные ноги у многих немилосердно гудели и бессловесно взывали по пощаде, однако не зря же в старину говаривали: дорогу к лучше доле пройдешь и поневоле. Видеть над головой синее небо, звезды и Отца-Солнце – за одно только это великое счастье многие согласны были, не жалуясь, истоптать ноги до самых колен. Лишь бы прочь от рудника, лишь бы подальше от проклятых Самоцветных Гор…

Но брат Гервасий, не впервой сопровождавший подобные караваны, вполне справедливо полагал, что коли есть хоть малая возможность обойтись без кровавых мозолей и прочих излишеств, то поистине грех было бы ею не воспользоваться. И потому всегда носил при себе целебные мази, приготовленные на меду, травах и бараньем сале. Они и раны заживляли, и снимали жгучую боль, облегчая дорогу идущим.

И вот ушли Ученики Богов-Близнецов, увели с собой бывших товарищей Салиха. И остался Салих наедине с Алахой.

Он растерялся.

Открытое пространство степи и раньше страшило его – после полутора лет, проведенных в теснине рудников. Да и прежде бывать в степи ему не приводилось. Жил хоть у разных хозяев, но почти всегда – в городах. А тут… Куда ни глянешь – везде ровная земля, без единого холма. И так на много верст. Необозримые просторы угнетали, заставляли вжимать голову в плечи.

Он и не заметил, когда и как успела Алаха вытянуть из кожаного, украшенного полосками белого меха, колчана маленький тугой лук и положить на тетиву, сплетенную из бычьих жил, легкую охотничью стрелу (что не боевая – то даже Салих понял: больно тонок наконечник, нарочно – чтобы мех добычи не попортить). Но и такой стрелы в умелых руках довольно, чтобы привести любого человека в покорность: небось, угодит в ногу или в бок – не покажется мало и добавки просить не станешь. А как бросят тебя, подраненного, в степи одного – так и околеешь с голоду и от злой раны. Или просто скрутит тебя отчаяние в смертную дугу – и поминай как звали. Девочка-то хоть и дитя еще годами, а шутить не станет. Госпожа. Хозяйка. Он поневоле усмехнулся. Стоило ли дожить до неполных тридцати, чтобы оказаться в рабстве у этого дикого ребенка? Не лучше ли разом покончить с адом, в который превращена его жизнь?

Но Салих недаром умудрялся оставаться в живых все эти бесконечные, страшные годы неволи. Он знал, ДЛЯ ЧЕГО живет. Нужно только выждать. Терпеливо, не ропща на судьбу. И рано или поздно, но сжалится над ним Владычица Слез…

– Иди, – сказала Алаха. И тронула коня.

Салих послушно побрел следом. Они двигались медленно, и девочка волей-неволей радовалась этому. Ей необходимо было время, чтобы собраться с мыслями, которые, как назло, разбегались во все стороны.

Поначалу Алаха просто хотела показать учтивым чужеземцам, что Степь знает обычаи, хранит законы гостеприимства и умеет отвечать добром на добро. Что ж, она, Алаха, дочь и сестра вождей, сумела оказаться на высоте. Она избавила двух жрецов от раздоров, она смогла мудро разрешить их спор – таким поступком гордился бы и убеленный сединами шаман! Это очень нравилось Алахе. Она с удовольствием представляла себе, как станет похваляться этим перед братом и теткой.

И она была весьма гостеприимна. Она одарила жрецов золотом! Они ушли довольные и там, у себя в храме, в далеком городе, расскажут о встрече с дочерью Степи…

Да. Они-то ушли, унося с собой золото и добрую память. А ей оставили этого раба. Теперь у нее появилась своя личная говорящая собственность.

Только после того, как караван скрылся из виду и Алаха осталась с Салихом наедине, она вдруг осознала, что потерпела поражение в главном. В том, ради чего нынче ночью оседлала гнедого меринка. Ее бегство не удалось. Она вынуждена будет вернуться к матери и тетке, в разношерстное племя своего брата. Ей даже подумать было жутко о том, как она появится в становище.

Однако другого выхода она не видела. Не оставаться же ей вовек один на один с этим чужим человеком, с мужчиной. Племя сумеет надеть на раба узду покорности; одной девочке, даже вооруженной луком и стрелами, это не под силу. Не всегда же он будет больным и слабым…

Конечно, она могла отпустить его, прогнать. Но кто поручится, что он действительно уйдет и оставит ее в покое? Кто запретит ему подобраться к ней ночью и сонной перерезать горло? Чтобы завладеть конем и оружием, человек в Степи иной раз готов на все.

Не совсем же глуп этот раб, чтобы не понимать: без коня, без припасов, в одиночку – чужак, оказавшийся в степи, не проживет и десяти дней.

Нет. Ей придется возвращаться туда, откуда она без оглядки бежала, глотая слезы обиды.

Приняв решение, Алаха больше не колебалась. Повелительным жестом подозвала к себе Салиха (он плелся сзади, с трудом волоча ноги).

– Ты! – сказала она. – Шагай быстрее!

Он покачал головой.

– Вряд ли у меня это получится, госпожа.

Услышав это обращение, Алаха с подозрением покосилась на Салиха: уж не насмехается ли он. К ней никто до сегодняшнего дня так не обращался. Но Салих был вполне серьезен. Он слишком хорошо осознавал, что с этой девочкой шутить не следует. Она и сама, должно быть, не догадывается, насколько он сейчас от нее зависит. А Салих хотел жить. Хотел. Потому что время для смерти – и это он твердо знал – для него еще не наступило.

Алаха нахмурилась.

– Я хочу быть в юрте моей матери до восхода новой луны. Если мы будем и дальше ползти, как подстреленная жаба, то не доберемся туда и к следующей ночи.

– Что же делать, госпожа? Ноги почти не слушаются меня.

Алаха внимательно поглядела на босые, сбитые в кровь ноги своего невольного спутника. Он не лгал – впору было подивиться тому, что он вообще ухитрялся до сих пор не упасть.

Вот и еще одна проблема, о которой Алаха не позаботилась, принимая свое благородное решение. Как быть с рабом, который не держится на ногах? В Степи никто не ходит пешком. Сама Алаха, окажись она без коня, вряд ли одолела бы дорогу до материнской юрты. А у Салиха действительно невыносимо болели ноги.

Посадить его на коня? Будь на месте чужака свой, Алаха бы именно так и поступила. И задумываться бы не стала. Но этот человек, Салих, – не свой. И никаких оснований доверять ему Алаха не видела. Посадишь такого в седло, а он обхватит тебя сзади за горло, сдавит – и прощай, Алаха… Не успеешь оглянуться, как превратишься в корм стервятникам.

Оставался только один выход…

– Я позволю тебе сесть на моего коня, – сказала девочка, – но только ты садись впереди меня, ясно?

Салих заморгал от неожиданности. Он никак не ожидал такой доброты от своей новой госпожи. Выходит, напрасно гневил он Богов, думал, что оставлен Ими на произвол судьбы, брошен погибать в одиночестве. Невзирая на всю его неблагодарность к Ним, привели выбраться из гибельного места. Послали ему навстречу эту своенравную степную красавицу. И каприз ей непостижимый внушили: спасти чужого, озлобленного, отчаявшегося человека…

– Ну, иди же, – холодно повторила Алаха.

Она внимательно следила за ним своими узкими черными глазами, в которых он не мог прочесть решительно ничего. И хорошо, наверное, что не мог. Потому что Алаха усадила его на коня так, как воины ее народа обычно возили женщин – украденных невест, а то и просто военную добычу, которой суждено доживать век, сколько бы его ни осталось, в рабстве у первой жены. Ни один кочевник Вечной Степи не согласился бы на такой позор.

Но саккаремец этого, похоже, не знал. Даже и не догадывался о том, какую насмешку уготовила ему юная его госпожа. Ковыляя, приблизился и поблагодарил ее самым искренним образом.

Алаха вынула ногу из стремени и протянула Салиху руку – без этой поддержки вряд ли он сумел бы сесть на гнедого меринка.

Прикосновение его руки поразило Алаху. Ладонь саккаремца оказалась жесткой, как рассохшаяся земля. Даже тверже. На этой руке не было мозолей. Она сама была одной сплошной мозолью.

Меринок недовольно зафыркал, ощутив на спине двойную ношу, но Алаха, склонившись к его уху, принялась что-то ему нашептывать, и вскоре животное совершенно успокоилось. Даже и повеселело как будто.

Теперь они продвигались хоть и нескорым шагом, но все же значительно быстрее, чем до сих пор. Несколько раз Салих проваливался в тяжелый, болезненный сон. Алаха будила его безжалостным ударом кулака.

– Упадешь с коня, разобьешься, – спокойно объяснила она своему спутнику, со стоном потирающему затылок. – Я тебе добра желаю.

И усмехалась.

Она уже приготовилась выдержать все насмешки своего брата – а они непременно начнутся! Уж Алаха-то знала своего брата Ариха. Он не упустит случая выставить ее полной дурой. Ничего, она уже успела придумать, как станет ему отвечать.

***

Появление Алахи наделало в становище немалого шума. Первым – словно Боги нарочно так распорядились – заметил вернувшуюся беглянку Арих. Сперва он даже рот разинул от изумления. Как шел – так и замер, выпучив глаза.

Алаха остановила коня. Глянула на брата с деланным равнодушием. А у самой сердце забилось где-то под горлом: сейчас начнется!

Арих быстро – слишком быстро, на взгляд Алахи! – пришел в себя. Одарил сестру улыбкой. Нехорошей такой улыбкой, недоброй.

– Никак это ты, моя досточтимая сестра? – заговорил он ядовито. – А мы тут, прозябая в нашем ничтожестве, решили уж, что ты вознамерилась покинуть нас навсегда.

– Я была в степи, – сдержанно ответила Алаха. – Хотела поохотиться. – Она коснулась своего лука. – Ведь ты не считаешь больше нужным брать меня с собой, когда едешь распугивать дичь!

– Что же ты не потратила ни одной стрелы? Я вижу, они целы в твоем колчане!

– Неужто нет у тебя заботы поважнее, чем считать стрелы в чужом колчане?

Постепенно возле брата и сестры начали собираться любопытствующие – друзья и соратники Ариха. Все они усмешливо поглядывали на девочку и ее спутника, окружив их плотным кольцом.

– А ты, сестра, стало быть, встретила заботы поважнее моих?

– Выходит, так, – не смущаясь, подтвердила Алаха.

– Что же это за заботы такие, которые бродят по степи, словно отбившиеся от стада коровы? – осведомился Арих, вызвав веселый смех у своих товарищей.

Но Алаху голыми руками не возьмешь.

– Эти отбившиеся от стада заботы похожи на тебя, Арих, – парировала Алаха. – И на любого из вас, ибо именуются они МУЖЧИНАМИ. Я встретила целый караван и заключила союз с предводителем!

– Не этот ли предводитель оборвал золотые монеты с твоего платка? – Арих не на шутку был разозлен колкими словами сестры.

– О, напротив! Я поднесла ему дар. – Алаха оставалась невозмутимой, как камень. – Этого требовала обычная вежливость, брат. Я думала, тебя этому учили.

– Небось ограбили девчонку! – выкрикнул кто-то из толпы. – А она теперь нос дерет. Думает таким образом скрыть и глупость свою, и позор!

Не глядя в ту сторону, откуда донесся выкрик, Алаха отвечала:

– Спесью глупость не покроешь, это верно замечено. Вот и подумай, вождь молодых воинов, брат мой, как следует подумай: будь те, кого я повстречала, и впрямь грабителями, сумей эти грабители меня ограбить – неужто взяли бы они всего шесть монет? Неужто оставили бы мне коня? Они забрали бы и все мое золото, и мой шелковый платок впридачу, и коня с упряжью! Они оставили бы меня в степи голую – спасибо, если живую! Вот и рассуди, брат, кто перед тобой правдив и честен, а кому спесь да глупость глаза застят!

Молодой воин, в которого целила Алаха, густо покраснел, а прочие захохотали.

– Ну а этот верзила – кто он такой? – спросил Арих. Он видел, что первую стычку с сестрой проиграл, и решил взять миролюбивый тон. – Я уже ничему не удивлюсь, сестра. Там, где речь заходит о младшей дочери моей матери, можно ожидать чего угодно.

– Она нашла себе в степи мужа! – крикнул юноша, которого Алаха только что поставила на место. Лицо его горело, словно от пощечины, и он жаждал отомстить за свой позор.

– ПОЙМАЛА мужа – так вернее будет! – поддержал товарища второй.

– Смотри, она и в седле его держит, как невесту! – выкрикнул третий.

Арих досадливо поморщился. Неужели они еще не поняли, с кем имеют дело? Алаха кого угодно сделает полным дураком, да так, что ты еще сам ей в этом поможешь. Нет уж. Лучше пока что помолчать.

Алаха вдруг с размаху ударила Салиха по ушам. Он вскрикнул от боли и неожиданности, качнулся – и девушка сбросила его на землю. Застонав, он съежился и медленно закрыл голову руками, выставляя локти, – явно в ожидании новых побоев.

Но Алаха даже и не посмотрела на него.

– А это – мой раб, – заявила она. – Теперь он будет делать за меня всю скучную работу! А кто из вас его хоть пальцем тронет – знайте: меньшая дочь моей матери умеет охранять свое добро!

– Не сомневаюсь, – пробормотал кто-то рядом с Арихом. И плюнул.

– Но ты же не воин, сестра, – произнес Арих значительно мягче. Теперь он решил встать на сторону Алахи. Больно уж победоносно глядит девчонка. Как бы всерьез не взялась смешивать вождя с грязью перед его же людьми. Алаха на такое способна. Она вообще на многое способна, маленькая строптивица. Арих слишком хорошо знал это.

– Что с того, что я не воин, – упрямо возразила Алаха. – Женщины тоже владеют рабами. А этот человек достался мне честь по чести, так что никто при этом не потерпел ущерба.

– Пусть очистится от скверны и служит тебе, – сдался Арих. – Но помни, сестра: если он принес с собой беды, болезни или демонов, – тебе придется тяжко расплачиваться за это.

***

Теперь у Салиха болел еще и бок, ушибленный при падении с лошади. Он ни в чем не винил Алаху. Конечно, она обошлась с ним, прямо скажем, не слишком мягко. Но вероятно, иначе было просто нельзя. Во всяком случае, она спасла ему жизнь и избавила от куда более лютой доли, чем та, что ожидает его в степи. Он знал, что в небольших варварских племенах положение невольников сходно с положением детей: воли у них никакой, зато и спрос с таких невелик.

Алаха не позволила Салиху войти в "курень" – так она назвала поставленные в круг большие двухколесные кибитки, в центре которого находился высокий белый шатер, украшенный нарядным пестрым знаменем с развевающимися на ветру полосками белого меха.

– Как красиво! – сказал Салих, указывая на белую юрту.

Алаха высокомерно пояснила:

– Это обиталище моей властительной матери, госпожи над всеми. Ты должен знать об этом. Никогда не приближайся к этой юрте, если тебя не позвали.

Некоторое время Салих молча смотрел на свою хозяйку. Они сидели вдвоем на земле, чуть в стороне от становища, – совсем небольшого, как мог теперь определить Салих. Он знал – слыхал от сведущих людей еще на руднике – что иной раз, когда в Степи перекочевывает на более богатое пастбище сильный, многочисленный род, то стороннего наблюдателя жуть берет: кажется, будто движется по бескрайнему степному пространству целый город, с башнями, дворцами. Теперь саккаремец готов был признать: не преувеличивали рассказчики, не ради красного словца приплетали в свои побасенки такие диковинные подробности, что впору руками развести в изумлении. Даже небольшой род Алахи обладал прекрасными, добротными вещами. А юрта ее матери – видимо, главы рода, – выглядела по-настоящему роскошно: белый войлок, нашитые по всему диаметру узоры из выделанной лошадиной шкуры – фигурки скачущих лошадей, бегущих волков, нарисованные синей краской спиральные узоры… Да, это был настоящий дворец!

А может быть, подумалось Салиху, он так остро воспринимает красоту чужого жилья лишь потому, что совсем недавно вырвался из настоящего ада. Из такого места, где не то что просторная войлочная юрта – убогий пастуший шалашик из засохших веток подлинно дворцом покажется.

Да. Слишком много лет был лишен Салих самого необходимого из того, что потребно человеку от века: домашнего очага. Чужой очаг не греет – у него было довольно времени, чтобы убедиться в этом на собственной шкуре.

Алаха выглядела задумчивой и немного мрачноватой. Похоже, ее нешуточно сбивала с толку вся эта история, которую она же сама и затеяла. Вон, какая притихшая сидит. Вертит между пальцев сухой стебель. Что-то в уме прикидывает, сама с собою рассуждает.

Салих исподтишка за нею наблюдал. Сейчас она казалась ему совсем маленькой девочкой. Любопытно бы узнать, сколько ей лет? Пятнадцать – не больше. По здешним меркам она, должно быть, уже заневестилась. Салих знал, что это обстоятельство должно было найти какое-то отражение в ее одежде, уборе, украшениях. Но Алаха принадлежала к чужому, совершенно незнакомому народу. И сколько он ни приглядывался, сколько ни пытался разгадать смысл ее колец, браслетов, узоров на поясе и платке – безмолвный язык степных символов оставался для него непостижимым.

Салиху вдруг отчетливо стала внятна разница в их возрасте. Алаха, сообразил он, как раз годилась ему в дочери. СТАРШАЯ ДОЧКА. От этой неожиданной мысли у него сдавило горло и что-то сладко заныло в груди. Сложись жизнь иначе – растил бы собственных детей. Баловал бы их подарками – как отец, бывало, его самого баловал… А уж в такой гордой, такой красивой Алахе и вовсе души бы не чаял…

Непрошенное воспоминание об отце ожгло, точно кнутом. Салих даже замычал сквозь зубы от невыносимой душевной муки. Неужели не будет конца этой памяти?

Алаха строго посмотрела на своего раба.

– Как тебя лучше называть? – спросила она.

Он вздохнул.

– Принято ли у вас давать своим слугам другие имена? – вопросом на вопрос ответил Салих. – Думаю, не следовало бы мне начинать новую жизнь с нарушения обычая.

Алаха задумалась. В словах незнакомца был резон. Но на ее памяти новые рабы в их становище не появлялись. Пленники, захваченные Арихом в одном лихом набеге, почти сразу сделались его побратимами. Женщин взяли в жены товарищи брата. Имен, насколько могла припомнить Алаха, никто из них не менял.

– Ты будешь зваться тем именем, которое изберешь сам, – сказала наконец Алаха.

– Мой отец называл меня Салих, – проговорил раб.

– Салих… Пусть так и остается, – с важным видом кивнула девочка. И тут же нахмурилась. – Ты сказал – ОТЕЦ?

– Да. Что в этом дурного или странного, госпожа моя? У всякого человека есть отец. Без отца, прости, еще никто из людей не сумел появиться на свет.

Алаха метнула в него гневный взор.

– Уж не вздумал ли ты насмехаться надо мною, Салих?

– И в мыслях не было. Прости – я всего лишь попытался насмешить тебя, да вышло неудачно.

Алаха еще немного помолчала, оценивающе поглядывая на своего собеседника. Она все-таки подозревала его в насмешничаньи. Наконец снизошла – пояснила:

– О своих отцах говорят лишь свободнорожденные. Те, кто знает своих предков наперечет на десяток поколений. А рабы зачинаются случайностью, рождаются милостью и живут беспрозванно. Я знаю! Меня учила этому моя досточтимая тетка.

– Но я и не был рожден в рабстве, – сказал Салих. – Потому и осмелился говорить перед тобою о своем отце.

– Диво! – изумилась Алаха. – Как же он, несчастный, должно быть, страдает, зная, что сын его заживо погребен в рудниках!