Текст книги "Сволочь ненаглядная"

Автор книги: Дарья Донцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Когда у Насти и Олега разгорелся страстный роман, некоторые актрисочки предупреждали симпатичную журналистку:

– Слышь, Настена, лучше не связывайся с этим кадром. Прикинь, какая свекровь тебе достанется, да она с вами третьей в койку ляжет.

Но неожиданно для всех Наталья Андреевна повела себя по-иному. Каждому знакомому она твердила:

– Настенька – сокровище. Именно о такой невестке я мечтала всегда: красавица, умница, славная пара Олежеку.

Анна Константиновна замолчала.

– А дальше что? – поторопила ее я.

– Ничего, – пожала плечами рассказчица, – Настя бросила работу, осела дома, с Колей она больше не созванивалась, чему я была очень рада.

– Почему?

– Видите ли, – спокойно пояснила Колосова, – мы с Николаем поженились, и, честно говоря, мне не слишком нравилось, когда сия особа трезвонила и требовала от него немедленно мчаться к ней. Кстати, извините, я не представилась.

И она протянула визитную карточку. Я машинально пробежала глазами по тексту. «Доктор физмат наук, профессор академии менеджмента и экономики…» Вот тебе и сельская учительница!

– Вы догадались, что я намного старше Николая? – сурово поинтересовалась Колосова.

– Да.

– Отношения у нас сложились скорей дружеские, – вздохнула она, – с моей стороны материнские, но я искренне любила Николая, а Настю терпеть не могла. Поэтому очень радовалась, когда та, выйдя замуж, исчезла из поля зрения.

– Так где найти Рагозина?

– Понятия не имею.

– Как, – возмутилась я, – вы только что говорили, будто являетесь его женой!

– Мы развелись.

– Когда?

– Два года назад. Поэтому я и сняла квартиру на Мирославской. Николаша съехал туда, но потом исчез.

– Как?

– Просто позвонил один раз и сообщил, что уезжает.

– Куда?

– Он не стал уточнять. Буркнул в трубку: «Квартира свободна, пользуйся». Ну я и вселила туда свою племянницу, зачем жилплощади пустовать, раз оплачена!

– И вы не знаете, где он живет?

– Нет!

– Господи, – вырвалось из моей груди, – что же делать с письмом!

– Ничего, – злорадно откликнулась Колосова, – разорвать и выбросить. Раз Звягинцева умерла, ей уже все равно.

– Ну что вы, – забормотала я, – надо найти Рагозина.

– Ищите, – хмыкнула Колосова, – только не с моей помощью.

– А где он работал? – попыталась я подобраться к неприступной крепости с другой стороны.

– Понятия не имею, – отчеканила Колосова.

– Вы не знаете место службы мужа?

– Мы разведены.

– Хорошо, а где он работал, когда вы состояли в браке?

– Запамятовала, – откровенно ухмыльнулась собеседница и заявила: – Извините, более не могу вести беседу, на работу пора.

Подталкиваемая нелюбезной хозяйкой в спину, я выбралась в коридор и уже на пороге попросила:

– Может, припомните координаты Николая. Неужели вам не жаль покойную?

– Ни капельки, – тряхнула «химией» математик и вытолкала меня на лестничную клетку. Подобной сокрушительной неудачи со мной еще ни разу не случалось.

Глава 7

Горе я заливала отвратительным кофе в ближайшем кафе. В придачу мне достался твердокаменный рулет с непонятной плодово-ягодной начинкой, гаже подобного кондитерского изделия были разве только польские кексы «Киви». Но мне, по большому счету, было наплевать на качество еды, в голове роем жужжали мысли, и главная среди них: где искать Рагозина?

Поразмышляв, я решила отправиться на факультет журналистики МГУ. Может, там кто припомнит бывшего студента?!

Кузница кадров для газет, радио и телевидения находится в самом центре. Окна желтого старинного дома глядят прямо на Кремль. Во дворе ползало по снегу несколько студентов. Заинтересовавшись, я не удержалась:

– Что ищете?

– Зачетки, – коротко пояснила востроносенькая девчонка.

– Зачетные книжки?!

– Угу.

Не успела я спросить, каким образом документы оказались в сугробе, как на втором этаже старинного здания распахнулась форточка, и несколько синих книжечек камнем полетели вниз.

– Вот зараза, – вздохнул кудрявый парень, подхватывая одну.

– Кто?

– Раиса Михайловна Бучборская, историю мировой литературы преподает. Такая злая, если что не так, вышвыривает зачетки в окно, да еще приговаривает: «Если нет ума, займись физической подготовкой».

– Да уж, не повезло вам, – ухмыльнулась я.

– Старая ведь совсем, – сокрушался студент, отряхивая джинсы, – лет сто, не меньше.

– У нас тоже в консерватории похожая была, – поделилась я печальным опытом, – все забывала, фамилии путала, мрак!

– Ха, – выкрикнул юноша, – наша обладает памятью слона. Не поверите, являешься к ней зимой, окинет взглядом и процедит: «Вроде прошлым летом ты не мог описать щит Ахилла, ну, давай, сейчас отвечай!» Помнит всех выпускников по именам, просто эпилептик!

Он еще долго пыхтел и жаловался, но я уже входила в просторный холл. Раз у дамы столь великолепная память, к ней и обратимся.

В далекие времена, когда строилось здание Московского университета, которое сейчас называют «старым», денег не жалели, а уж площади под застройку жалели и того меньше. Факультет журналистики поражал размерами. Огромная мраморная лестница, широченные коридоры, невероятной высоты окна и двери. Но вся эта былая красота выглядела грязной и обшарпанной. Тут явно давно не делали ремонт.

Сунувшись в дверь с табличкой «Учебная часть», я поинтересовалась:

– Бучборская в какой аудитории принимает экзамен?

Толстенькая девица в старомодных круглых очках оторвалась от газеты и весело сообщила:

– Раиса Михайловна готовит из студентов шашлык в 209-й. Если есть возможность, приходите к ней лучше в другой раз, сегодня она в особом ударе.

Поблагодарив добрую инспекторшу, я пошла по коридору, разглядывая двери.

209-я комната оказалась не слишком большим помещением, заставленным покалеченными и щербатыми стульями. У окна, гордо выпрямив спину, стояла лицом к окну молодая стройная черноволосая женщина в элегантном деловом костюме.

– Простите, – спросила я, – где Раиса Михайловна Бучборская?

– Слушаю вас внимательно, – отчеканила девушка и обернулась.

Я потеряла дар речи. Девичье тело с тонкой талией, высокой грудью и стройной шеей венчала голова глубокой старухи. Щеки, лоб и даже подбородок избороздили морщины, глаза запали, а рот превратился в нитку. Но голос – звонкий, совершенно молодой. Интересно, как ей удалось сохранить такую фигуру? Может, целыми днями из тренажерного зала не вылезает?

Дама сделала несколько шагов вперед и резко добавила:

– Ну? Какая группа? Что-то я вас не припоминаю.

Я уставилась на ее элегантные черные лодочки с десятисантиметровой шпилькой и проблеяла:

– Я не хочу сдавать экзамен.

– Тогда зачем явились? – нахмурилась Бучборская и резко села.

– Вы не знали случайно студента по фамилии Рагозин?

– Колю? Конечно, помню, очень достойный молодой человек, в отличие от большинства, читал «Илиаду» и «Одиссею» не в кратком пересказе, а полный текст. Я всегда ставила ему заслуженную четверку.

– Отчего не пять? – выпалила я.

Раиса Михайловна вытащила мундштук, вставила в него тоненькую коричневую сигарку и преспокойно заявила:

– Данный предмет на «отлично» знает лишь преподаватель, остальным дай бог достичь порога «удовлетворительно».

– Вы не в курсе случайно, куда он устроился после МГУ на работу?

– Вам это зачем? – поинтересовалась Бучборская.

Пришлось вновь рассказывать про больницу, смерть Насти и письмо.

– Звягинцева, – вздохнула преподавательница, – абсолютно глупое существо, без царя в голове! По восемь, девять заходов ко мне в каждую сессию делала, училась отвратительно, в мыслях только одни наряды да парикмахерские, а Николаша везде за ней ходил, словно верный паж. Очень неподходящая пара.

– Вы знаете, где он работал?

Раиса Михайловна вздохнула:

– Николая крайне интересовала религия, сначала он пристроился в журнал «Наука и религия». Но года два назад случайно я столкнулась с ним в консерватории, и Рагозин радостно так сообщил, что ушел в ежемесячник «Вера». Казался очень, ну просто очень довольным.

– Я не видела это издание в продаже…

– Я тоже, – усмехнулась Бучборская, – небось тираж малюсенький, но Коля сиял, когда рассказывал о работе.

– Интересно, где находится редакция…

– Дорогая, – высокомерно ответила дама, – для подобных случаев существуют справочники.

Чувствуя себя неразумной студенткой, сморозившей глупость, я быстренько попрощалась и выскочила в коридор.

Часы показывали около пяти. Небось в редакции все сотрудники уже разбегаются по домам, к тому же я не знаю адреса. Спустившись в метро, я купила на лотке тоненькую книжонку «Московские газеты и журналы». Издания шли не по алфавиту, а, очевидно, по рейтингу, во всяком случае, список открывал не «Алфавит», а «Мегаполис». «Вера» заключала список – улица Конюшенкова. Интересно, где она находится? Первый раз слышу про такую. Просидев пару минут на скамейке, я решила ехать домой и втиснулась в битком набитый вагон. Равнодушная толпа протолкнула меня вглубь, к закрытым дверям. Кое-как устроившись, я со вздохом попробовала вытащить из кармана детектив, но в это время нечто твердое довольно больно ткнуло меня в бок. Я посмотрела в сторону и увидела девочку лет тринадцати в серебряном пуховике и смешной вязаной шапочке с двухцветными косичками.

– Простите, – вежливо пробормотал ребенок, – вагон дернулся, вот я вас и задела книгой.

Я перевела взгляд ниже. Красивой рукой с зелеными ногтями подросток держал потрепанный учебник по алгебре.

– Неужели в такой обстановке можно что-либо выучить?

– Времени совсем нет, – по-взрослому вздохнула девочка, – а завтра контрольная, неохота Милочку расстраивать, она жутко переживает, когда приходится тройки ставить!

– Кто?

– Наша учительница по математике, Людмила Геннадиевна, мы ее Милочкой зовем.

Я внимательно посмотрела на собеседницу. В Кирюшкиной школе училка по алгебре носит славное прозвище «злобный карлик».

– Она и впрямь милая?

– Конечно, – бесхитростно поддержала разговор школьница, – у нас все душки.

– Все равно лучше дома читать.

– Так два часа ехать, – вздохнула девочка, – чего время зря терять. Я живу в Бибирево, а школа на Тверской, в Дегтярном переулке.

– Неужели ближе не нашлось учебного заведения?

– Такое на всю Москву одно, к нам даже из области ездят.

– Чем же твоя школа так хороша?

– У нас учителя – люди, а в других местах – гады, – спокойно пояснила девчушка. – На нас не орут, не ставят двоек и объясняют хорошо, доходчиво и подробно.

– Небось дорогой колледж, – вздохнула я с завистью.

– Что вы, – рассмеялась девчонка, – моим родителям платную не потянуть! Самая обычная школа ь1113, государственная, просто там сволочи не приживаются, была одна, так ушла.

– Ну-ка, скажи еще раз адрес, – попросила я.

– Дегтярный переулок, прямо под гостиницей «Минск», – вежливо ответила девочка и принялась проталкиваться к выходу.

На следующее утро, едва стрелки часов подобрались к цифре девять, я вошла в просторный холл школы. Довольно полная, пожилая гардеробщица, сдвинув на кончик носа очки, пришивала вешалку на черную куртку. Увидав меня, она улыбнулась.

– Вот ведь поросята, не снимают куртки, а сдергивают, вешалки рвут и бегут потом: «Тетя Надя, пришей, мама ругаться будет». Так и шью всю смену. – И она вновь улыбнулась.

– Скажите, а где директор?

– Ступайте на второй этаж.

Я поднялась по крутой лестнице наверх. Небось директриса на уроке, но она оказалась на месте. Целый час я самыми черными красками описывала Кирюшкину судьбу. Наконец Татьяна Алексеевна вздохнула:

– Ладно, уговорили, хотя и не положено в середине года, но парнишке надо помочь. Идите в 39-й кабинет, там учительница математики, Милочка, то есть Людмила Геннадьевна, скажите – я послала. К ней в класс и пойдет ваш пострел.

К трем часам дня я уладила все формальности. Написала заявление о приеме, забрала из старой школы документы, привезла их в новую и побродила по широким коридорам. Из классных комнат не доносилось истерических криков, а во время перемены галдящая детская толпа не дралась и не ругалась, наверное, в этой школе скандалы не в чести.

Окрыленная успехом, в четыре часа я входила в редакцию журнала «Вера». Вернее, редакции как таковой не было. Сотрудники занимали всего три небольшие комнатки в старом, явно дожидающемся сноса четырехэтажном здании. Толкнув первую дверь, я тихонько спросила:

– Где можно найти Рагозина?

– Не знаю, – ответила женщина в бордовом костюме.

– Колю? – поинтересовался парень, одетый не по сезону в белые джинсы.

– Да, – обрадовалась я.

– Он уволился, в другое место перешел.

– Куда?

Парень пожал плечами:

– Понятия не имею.

– Кто-нибудь знает?

– Может, Валя? – предположила женщина.

– Точно, – щелкнул юноша пальцами, – идите в соседний кабинет и спросите Титову.

Я послушно дернула другую дверь. В крохотном пятиметровом пространстве еле-еле уместилось два не слишком больших стола и парочка простых стульев. Место справа пустовало, слева правила гранки худощавая девушка со старомодным пучком на затылке. Компьютера не было, сотрудница действовала по старинке, вычеркивая шариковой ручкой ошибки.

– Вы Валентина Титова?

Девушка подняла ненакрашенные глаза и губами без признаков помады коротко ответила:

– Да.

– Хочу видеть Николая Рагозина, скажите…

– Зачем? – перебила Валя.

Выслушав историю про письмо, она открыла ящик, вытащила сигареты и сообщила:

– Колю не ищите, его нет.

– Как – нет, – испугалась я, – умер?

– Считайте, что скончался.

– Не понимаю…

Валя зачиркала зажигалкой и сухо произнесла:

– В этом мире его нет!

Я расстегнула куртку, бесцеремонно протиснулась в кабинет, плюхнулась на свободный стул и заявила:

– Никак в толк не возьму, о чем вы говорите.

Титова закашлялась. Я терпеливо ждала, пока Валентина утихла, вытерла выступившие слезы, трубно высморкалась и сообщила:

– Коля удалился от мира, ушел в монастырь.

– Куда? – ахнула я.

– В монастырь, – повторила Титова, – монах он теперь. Всегда был ненормальный, посты держал, праздники соблюдал, на работу частенько опаздывал. Его наш главный начнет ругать, а Николаша глазки в пол и лепечет: «Простите, на литургию ходил».

Одно слово – блаженный. Домой едет – всем нищим подаст. Сколько раз я над ним смеялась и говорила:

– Эти, «люди неместные», богаче тебя в сто раз, бизнес у них такой – нас жалобить.

Но Коля только качал головой.

– Господь велел делиться.

Дальше – больше. Николай принялся отдавать страждущим все, что имел – одежду, деньги, еду.

– Мне много не надо, – бормотал он, – две пары башмаков сразу не наденешь и две шапки тоже.

Потом он отпустил бороду с усами, перестал стричь волосы, пользоваться одеколоном и дезодорантом. А год тому назад ушел в монастырь.

– Адрес знаете?

Валентина вытащила растрепанную телефонную книжку и забормотала:

– Где-то был, ага, вот оно. Казакино!

– Что?

– Городок такой, Казакино.

– Это по какой дороге?

– Понятия не имею, – отрезала Титова и добавила: – Я даже не знаю, там ли он!

Домой я вернулась расстроенная. Монастырь! Неужели в наше время еще кто-то прячется от мира за крепкими стенами, чтобы проводить дни в молитвах?

– Принесла вкусненького? – поинтересовалась Юля.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я, аккуратно укладывая на стул у входа пакет с яйцами.

– Ну тортик или кекс…

– Нет, ничего сладкого, но если хочешь, сейчас испеку пирог, яйца есть, мука тоже…

Но не успела я докончить фразу, как Муля, полная радости и не знающая, куда деваться от счастья при виде любимой хозяйки, подпрыгнула и со всего размаха плюхнулась на стул. Мешочек, набитый яйцами, жалобно хрустнул. Желтая жижа потекла на пол. Мопсица, недоумевая, подняла лапу и поглядела на нее.

Прибежавшие Ада и Рейчел не растерялись и принялись бодро слизывать «омлет».

– Уйди с глаз долой, – вскипела я.

Мопсиха обиженно засопела и спрыгнула вниз.

– Надо ей вымыть лапы и брюхо, – вздохнула Юля и крикнула: – Мулька, топай в ванную!

Я безнадежно посмотрела на пакет. Может, нам вообще не покупать яиц? А то последнее время они дальше прихожей не попадают.

Подхватив оставшиеся сумки, я втащила их на кухню и принялась рассовывать продукты. В ту же секунду из коридора донесся бодрый голос Сережки:

– Кушать дадут? Надеюсь, на ужин будут котлеты!

Великолепно зная, что сейчас произойдет, я заорала как ненормальная:

– Нет, стой! – и вылетела в прихожую.

Но поздно. Со словами: «Как нет? У нас нечего поесть?» – Сережа со всего размаха сел на стул.

Раздался треск, это раздавились чудом уцелевшие несколько яиц.

– Идиот! – в сердцах воскликнула я.

– Что я сделал-то? – изумился он и встал.

Желтые капли стекли на пол.

– Что это? – еще больше изумился парень.

– Яйца, – коротко ответила я.

– Яйца? Чьи?

– Куриные. Лежали на стуле, сначала Муля прыгнула, а потом ты сел!

– Так это не я идиот, а вы дурынды, – заявил Сережка, – не убрали вовремя, теперь брюки стирать.

– Да уж, – вздохнула я и пошла за тряпкой, но не успела добраться до ванной, как входная дверь распахнулась, и Кирюшка с радостным воплем влетел в дом.

– Погоди, остановись! – в голос взревели мы, но он уже плюхнулся на стул и принялся расшнуровывать ботинки.

– Кретин, – припечатал старший брат.

– Чего вы? – изумился Кирюшка.

– Ничего, – вздохнула Юля, – снимайте брюки, братья разлюбезные.

– Что происходит? – раздалось из-за двери, и влетела Катя.

– Не двигайся! – завопил Сережка.

А Кирюшка не растерялся и выдернул стул из-под собирающейся усесться матери. Катюша, не ожидавшая подвоха, рухнула на пол.

– Дурак, – обозлился Сережка, поднимая Катерину.

– Ну и шуточки у тебя, Кирюшка, – укорила Катя, – я чуть не расшиблась.

– Зато пальто чистое, – ответил мальчишка.

– А вот и нет, – сообщила Юля, – на полу желток размазан.

Они продолжали ругаться, а я тихонько отползла на кухню и с ужасом увидела, что вкусные и страшно дорогие пельмени «От Палыча» развалились в малоаппетитную кашу. Нет, больше ни за что не куплю яиц.

Глава 8

Городишко Казакино находился в Московской области. От станции Кратово примерно сорок минут в одышливом, воняющем бензином автобусе. Когда престарелый «Лиаз» затормозил в центре рыночной площади, я искренне удивилась. Ну кому пришла в голову идея назвать местечко из одной улицы городком.

Довольно широкая магистраль плавно стекала от рынка вниз. На угловом доме красовалась табличка «Проспект Маркса». Очевидно, демократические преобразования не добрались до Казакино, или городские власти решили не тратиться на новые указатели. По обе стороны дороги тянулись деревянные избы, покосившиеся, черные. Кое-где виднелись колодцы, скорей всего, в домах не было водопровода. Тишина стояла такая, будто жители вымерли, лишь где-то вдали истошно кукарекал петух, решивший, что на дворе раннее утро. Снег бодро хрустел под ногами, ясное солнце било в глаза, и я прищурилась. Такого чистого, искрящегося снега в Москве не увидишь, и пахло в Казакино антоновскими яблоками.

За спиной послышался треск и странное почмокиванье. Я обернулась. Большая мохноногая лошадь тащила розвальни, доверху набитые упаковками с кока-колой, пакетами засахаренного арахиса и коробками «Принглс». Я невольно хихикнула. Да, далеко зашел прогресс, вместо дров на саночках – любимая жратва американцев, отвратительная и вовсе не полезная.

Правил лошадью молодой парень в короткой светлой дубленке и темно-синих джинсах. Ноги в блестящих кожаных ботинках болтались на весу, руками в дорогих замшевых перчатках он сжимал грязные вожжи.

Увидав меня, «конюх» улыбнулся и крикнул:

– Давай, шевелись, залетная!

Я рассмеялась, юноша улыбнулся еще шире и пояснил:

– Моей «Ауди» тут нет шансов проехать, животом снег черпает, а Нюрка везде протащит…

– Где здесь монастырь? – спросила я.

«Извозчик» дернул поводья.

– Внизу, за оврагом, прямо идите, не сворачивая, как раз к воротам выйдете, только он мужской.

– Знаю, – отмахнулась я и пошла в указанном направлении.

Широкая дорога постепенно сузилась до размеров тропинки, по бокам возник лес. Тишина стояла замечательная, лишь под ногами громко и бодро скрипел снег.

Внезапно тропка резко завернула влево, открылось небольшое сельское кладбище, а за ним старая церковь из красного кирпича. В здании явно шел ремонт, стены были окружены лесами, стекол не было, но купола горели праздничным золотым блеском. Впрочем, ни одного человека на стройке я не заметила, лишь пустое ведро валялось у входа.

– Есть кто живой? – крикнула я.

По лесу прокатилось эхо и исчезло.

Дорожка бежала за здание. Там, на заднем дворе, я увидела трехэтажную кирпичную постройку, вход в нее закрывала отличная железная дверь, на косяке виднелся звонок, я нажала на пупочку, где-то вдалеке разнеслась бодрая трель. В двери приоткрылось небольшое окошко, карий глаз уставился на меня, а невидимый рот вежливо спросил:

– Что угодно?

– Рагозин Николай Федорович тут проживает?

– Извольте подождать, – все так же безукоризненно вежливо ответил голос, и окошечко захлопнулось.

Я прислонилась к стене и поежилась, мороз постепенно пробирался под куртку, хоть под ней и было два теплых свитера, а все равно холодно, да и сапоги не предназначены для прогулок по лесу, пальцы ног превратились в обледенелые деревяшки. Минуты текли томительно, наконец загремели засовы, и дверь распахнулась.

На пороге стоял высокий молодой мужчина, одетый в нечто, больше всего похожее на черный сатиновый халат, подпоясанный витым шнурком. На голове парня красовалась черная же шапочка, а густая борода полностью закрывала щеки, и только глаза, ярко блестевшие на лице, выдавали истинный возраст – лет двадцать пять, тридцать, не больше.

– Чем могу служить, дочь моя? – ласково спросил он.

Удивленная таким обращением, я спросила:

– Рагозин Николай Федорович?

– Нет, я отец Филарет, – пояснил парень.

– А где Рагозин?

Отец Филарет вздохнул:

– У нас нет такого.

– Как же так, – расстроилась я, – вот беда, я столько ехала, устала, замерзла, как собака, и зря…

Юноша покачал головой.

– Вы неправильно меня поняли. Господин Рагозин теперь носит имя отца Иоанна.

– Слава богу, он тут!

– Не поминай имя Господа всуе, – машинально заявил Филарет и добавил: – Да, тут.

– Позовите его, пожалуйста.

– Пройдемте в приемную, – велел собеседник, указывая рукой на низенькую деревянную дверь.

Я послушно пошла в указанном направлении и оказалась в небольшой, чисто вымытой комнате с дощатыми, не слишком ровными полами. В «красном» углу висели иконы, стены украшали картины божественного содержания, небольшой диссонанс в обстановку вносила лишь табличка в углу «Ответственный за пожарную безопасность о. Феоклист».

Вошедший следом за мной мужчина сел на стул и произнес:

– Слушаю вас.

– Мне нужен Рагозин, то есть отец Иоанн.

– Дочь моя, – с выражением истинно христианского терпения на физиономии завел отец Филарет, – вы приехали в мужской монастырь, здесь на разговоры с женщинами благословили лишь меня.

– Я вам не дочь, – отрезал мой язык, – и скорее больше гожусь в матери, ладно, в старшие сестры.

– У служителей Господа нет возраста, – спокойно пояснил парень. – Вам лучше объяснить мне цель визита.

Минут через десять, выслушав рассказ, он без всяких эмоций сообщил:

– Посидите в приемной.

Не успела я открыть рот, как собеседник быстрым шагом вышел, слегка задев меня «халатом». Снова потянулось время. В комнате стояла жара, я расстегнула куртку, сняла шапку и размотала шарф. Но, не успев согреться, поняла, что меня поджидает новое испытание. Страшно захотелось есть и, что хуже, пописать. Как назло, откуда-то изнутри монастыря начали наползать запахи готовящейся еды: только что сваренной гречневой каши и чего-то печеного, хлеба или пирогов. Монахи явно собирались трапезничать. В голове моментально всплыли главы романа Мельникова-Печерского «В лесах». Писатель самозабвенно описывал быт церковнослужителей и посвятил много страниц рассказам о постной еде – грибах, соленьях и моченьях, фруктах, киселях, варенье, орехах…

Желудок начал сжиматься. Минут через десять я совсем измучилась, не понимая, чего хочется больше – в столовую или туалет. Когда оба желания достигли пика, дверь распахнулась и в комнату вошли двое. Один – уже знакомый отец Филарет, другой – невысокий худощавый мужчина с редкой рыженькой бородкой.

– Вы Николай Федорович Рагозин! – обрадованно вскочила я на ноги.

– Отец Иоанн, – спокойно поправил вошедший и продолжил: – Отец Филарет сообщили, будто у вас какая-то неотложная надобность, требующая моего присутствия.

Завороженная старомодными оборотами его безупречно правильной речи, я начала излагать суть дела. Николай слушал не перебивая. Его слегка выпуклые, грязно-зеленые глаза смотрели без всякого выражения, на лице не отразилось никаких эмоций. Только при сообщении о смерти Насти он быстро перекрестился. С ним было очень трудно разговаривать. Да и разговором монолог назвать нельзя. Трижды повторив одно и то же и не дождавшись никакой реакции, я не выдержала и спросила:

– Николай, то есть отец Иоанн, вы меня слышите?

– Спасибо, что взяли на себя тяжесть и приехали сюда, дабы сообщить об успокоении рабы божьей Анастасии, – выдохнул Рагозин.

Я так и подскочила на месте:

– Значит, вы мне поможете?

Парень, не дрогнув ни одним мускулом, заявил:

– Помолюсь о душе новопреставленной.

– Тут не молитвы нужны, – фыркнула я, – а конкретные действия. Давайте договоримся, что я завтра подвезу вам доллары и письмо, а вы ищите Егора.

Рагозин медленно оторвал от пола тяжелый, словно свинцовый, взгляд и ответил:

– Сие невозможно.

– Как это? – оторопела я.

– Мирские заботы более не существуют для меня, теперь моя жизнь посвящена Господу.

– Ну ничего себе! А деньги? Тридцать тысяч!

Рагозин спокойно парировал:

– Здесь злато не требуемо.

– Так не ваше же, а мальчика Егора, Настя надеялась на вас!

Что-то похожее на раздражение мелькнуло в глазах собеседника.

– Прошлое мертво. Засим разрешите откланяться.

И он упругим шагом двинулся к двери.

– Погодите, – рванулась я за мужиком.

Николай притормозил и оглянулся, я резко остановилась, словно налетела на стену. В глазах служителя церкви не отражалось никаких эмоций – ни горя, ни радости, ни злобы, ни сожаления, лишь мертвая пустыня спокойствия. Мирские заботы и впрямь не существовали для отца Иоанна, его интересы ограничивались монастырскими стенами, и говорить с таким, тем более просить о чем-то явно не стоило.

– Простите, – пробормотала я.

Отец Иоанн медленно склонил голову и выскользнул в коридор. В комнату ворвался одуряюще аппетитный аромат гречневой каши.

Невольно сглотнув слюну, я посмотрела на отца Филарета и с тоской поинтересовалась:

– Что же делать?

Парень покачал головой:

– Сие неведомо.

– Хороший же вы священник, если совет дать не можете, – вскипела я.

Филарет слегка улыбнулся.

– Боюсь, мои советы окажутся вам не по душе.

– А именно?

– Господь никогда не дает человеку большего креста, чем тот сумеет снести…

– Не поняла…

– Очевидно, деньги и поиск молодого человека – испытание, которое послано не отцу Иоанну, а вам.

– То есть я должна сама искать Егора?

Филарет кивнул.

– Покойная умирала, зная, что ее последнюю волю выполнят всенепременно. Большой грех не оправдать такой надежды.

– Ну, знаете ли, мне больше делать нечего! Семья, дети, готовка, стирка…

– Так то телесное, а надобно и о душе подумать, вдруг этот Егор нуждается и ждет помощи!

– Черт знает что!

Филарет перекрестился и добавил:

– Каждый сам выбирает свой путь, а сейчас, извините, мое время ограничено, да и вам, очевидно, пора, дорога не ближняя.

Скажите, какой заботливый.

– Здесь есть туалет?

– В обители только мужчины, – спокойно пояснил парень, – внутрь войти нельзя.

– Но как же…

– На станции, – посоветовал Филарет, – поищите на вокзале.

Устроившись под ближайшей елкой в пустынном лесу, я чуть не скончалась от холода и унижения, путаясь в куртке, свитерах и брюках. Солнце успело скрыться за церковью, на дорогу легли первые синие тени.

«Хороши монахи, – думала я, запаковываясь в одежду. – Вытолкали путницу на дорогу, даже стакана воды не предложили, а как же христианское милосердие?» Судя по мировой литературе, раньше в монастырях всегда кормили и даже предлагали ночлег.

Устало волоча ноги, я добралась до площади, просидела около полутора часов на автобусной остановке, и в поезд вошла окончательно заледеневшая. Если воткнуть в голову деревянную палочку, запросто сойду за эскимо.

В вагоне отчаянно дуло, устроившись подальше от окна, я принялась клацать зубами, но тут, на счастье, мимо пошла бабка, торгующая спиртным в розлив. Купив рюмку водки и бутерброд с противной вареной колбасой, я, зажмурившись, храбро выпила.

Слезы рекой хлынули из глаз. Дешевая «огненная вода», сильно отдающая сивухой, раскаленной лавой прокатилась по пищеводу и камнем рухнула в желудок. Вкуса закуски я не ощутила. Голова слегка закружилась, ноги оттаяли, веки потяжелели. Откинувшись на сиденье, я вяло следила за проносящимися мимо сугробами, домиками и линиями электропередач. Надо же, абсолютно зря потратила день, экая бессмыслица.