Текст книги "Призрак Небесного Иерусалима"

Автор книги: Дарья Дезомбре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Берсеневская набережная
1. Маша.

Люда с интересом оглядела вошедшую девицу с Петровки. Ну, если уж ТАКИЕ теперь работают в полиции… Люда не могла бы объяснить, в чем суть ее определения «такая». Свитерок без претензий, черные брючки, но, когда девушка прошла на кухню и села ближе к окну, Люда поняла, что это отсутствие претензий – обманка. И вообще вся девушка – обманная: чисто промытые волосы, свежая кожа без мейк апа, коротко, «под мясо», подстриженные ногти. Она могла бы быть музыкантшей – виолончелисткой, к примеру. Причем, судя по качеству вещичек, лауреаткой международных конкурсов. А представилась работником прокуратуры. Хотела узнать что-то новое об Овечкине. Ну, правильно, родители-то его про сына мало что знали – все в своей религии, прости, Господи! Они только однажды с Людой пересеклись – и то случайно, в магазине. Видели бы вы овечкинского папашу: бородища окладистая, в куртяшечке и ботиночках таких, какие не только производить, но даже и носить перестали еще до Людиного рождения. Мамаша не лучше: в платочке, юбка пол грязный метет – ужас! Славка тогда скорчился, представил предков невнятно: мол, знакомься, мои родители. И Люда сразу поняла, почему Славик раньше ее домой не приводил: приведешь тут! Стыда не оберешься. У Людки мамаша тоже была не «ах!», но по ней хоть не сразу было видно, что с дуба рухнувшая, надо было приглядеться-прислушаться. А по этим – ну просто в момент! Как папаша-то на нее зыркнул – того и гляди, в супермаркете проклял бы. Она и сама понимала, что в мини-юбке и с боевым раскрасом имела мало шансов понравиться попадье с попом. Впрочем, попадья сказала тогда ей на прощание вроде: «Храни тебя бог, деточка!» А Людка повела себя тогда неприлично – наверное, нервное: расхохоталась и вылетела пулей из магазина.

Вот и Славки уже нет, и, по правде говоря, не сильно-то она по нему и убивается, а вот смех тот дурацкий в ответ на «деточку» Люда помнила и даже думала, может, пойти в ту церковь, где служил Славкин отец? А потом одергивала себя – батюшка был уж больно смурной, а с попадьей она не знала, как и встретиться? А если встретиться, что сказать? Она ведь, как всякая мать, по сыну убивается, а Люда – стыдно признаться, испугалась по первости и пожалела, конечно, Славку, но не так совсем, как если б любила без памяти. Хорошо проводили время, и только…

Это она и пыталась втемяшить элегантной следовательнице, когда та стала расспрашивать, что за человек был Доброслав Овечкин. Люда и забыла, что Славка на самом деле был Доброславом. Славка и Славка. Мозги у его родителей все-таки явно с загогулиной. Люда вздохнула, поглядела на девицу с Петровки и выпалила первое, что в голову пришло:

– Да болтун он!

– Что вы имеете в виду? – внимательно посмотрела та.

– Ну, не в том смысле, что находка для шпиона! Да кому он вообще был нужен! Просто даже уставала от него, понимаете? Обычно же как? Ты – треплешься, мужик – слушает. А со Славкой наоборот – ты слова не скажи, потому что все пространство занимает его бла-бла-бла. И на любую тему ведь мог распространяться часами! Только скажешь: купила себе новые туфли около метро. Так он – да ты о чем думала, да там одну дрянь продают, да каблуки отваливаются в первый же день! Как-будто сам имел опыт хождения на шпильках! Или вот, к примеру, сказала, что хочу сделать себе грудь третьего размера. Так та же фигня: не думаешь о последствиях, инородное тело, врачи предупреждают…

– Может, просто не мог себе позволить вам ее подарить? – спросила следовательница, а в глазах – ирония. Люда в ответ расхохоталась:

– Чай будете? – И, не дожидаясь ответа, поставила старый, пару раз сгоравший уже чайник на конфорку. – Нет, – сказала она, садясь снова напротив девицы. – Он не жлоб был и не жадина. Были б деньги хоть на одну сиську – дал бы.

– Такая любовь? – поинтересовалась следовательница.

– Да что вы! Сошлись по дурости. У меня был до него несчастный роман с одним му… – Тут Люда чуть притормозила, подумав, что такая лексика может настроить девицу против нее, а ей почему-то очень хотелось следовательнице понравиться – …типом, – закончила она. – Мерзким. Типом. А у Славки, по-моему, никого до меня не было – один треп! Его послушаешь, так сама Софи Марсо предлагала ему себя на Московском кинофестивале – спустилась в метро после гала-вечера и предложила… Но он был ведь не очень представительный, правда. Щуплый, смешной, болтливый и слабый. Не поверите: даже в постели и то заткнуться не мог! Только у меня этой материнской жилки к мужикам нет. Мне наоборот надо – чтобы меня опекали. А ему бабу нужно с яйцами… Ой, простите, нужно было…

Люда почувствовала вдруг, что сейчас расплачется, но сдержалась – в паузу, пока сдавленное рыданьем горло не позволяло говорить, заварила чай. Выставила на стол печенье. Девица тактично молчала, потом отпила из чашки интеллигентно, посмотрела на Люду, севшую напротив и нервно болтавшую ногой.

– Мне очень жаль, – тихо сказала она.

Видно было, что и правда – жалеет. То ли Славку, то ли ее, Людку.

– А-а-а… – протянула Людка, шумно втянув носом воздух. – Уж два года прошло. Не ищите вы там ничего со стороны Славки: он болтун, но не сволочь. Единственное, что мне не нравилось: родителей своих ругал, издевался над их «житием», как он это называл, высмеивал от жизни оторванность. Так какими им быть-то при их занятиях?

– А чем занимались родители Доброслава?

– Так поп с попадьей!

Рука следовательницы, занесенная над вазочкой с печеньем, застыла.

– У вас там что, в показаниях не написано? – удивилась Людка.

– Написано, только я не обратила внимания. Тогда, – призналась побледневшая следовательница.

– Да ладно, с кем не бывает, – великодушно махнула рукой Людка. – Мне они тоже не показались. Но родители все ж таки, не знаю. Однажды знаете что учудил? На службе, пока отец там чего-то «долдонил» (это его слова), вошел и запел громко, а голос у него был ужас, знаете, такой высокий.

– Фальцет, – медленно произнесла следовательница.

– Ну да, типа того. Так вот, он фальцетом запел песню: «…Люби меня, бери меня…» Ну, вы знаете…

Девица с Петровки кивнула, но как-то неуверенно.

– Старушки тогда, говорит, чуть Богу душу не отдали, папаша был красный как рак. Ну, а Славка убежал. Вот. Даже не знаю, что еще о нем рассказать… Друзей вы его уже опрашивали?

Следовательница покачала отрицательно головой. Людка нахмурилась – только что девица с Петровки внимала, можно сказать, была вся «в беседе». А тут вдруг задумалась и как будто про Людку забыла совсем.

– Спасибо, Люда, – сказала она наконец, выключила свой диктофон и положила в большую – черную же – сумку. – Вы мне очень помогли.

– Честно? – улыбнулась Людка. – Ну, здорово тогда. Правда, не знаю, чем. Давайте, ловите этого гада.

Следовательница кивнула, попрощалась и вышла. А в квартире, где с отъездом матери на дачу не пахло даже едой, еще пару часов порхал запах дорогих духов этой девицы с Петровки. Людка даже пожалела – надо было спросить, что за духи…

Берсеневская набережная
3. Иннокентий

– Послушайте, я уже говорил с представителями следствия, – раздраженно бросил Иннокентию пловец, швырнув мокрое полотенце на скамью. – Если следствие – как это у вас там называется? – зашло в тупик, это вовсе не значит, что нужно всех по дцатому разу допрашивать.

Иннокентий молчал. Он только что провел час, дожидаясь пловца с тренировки, глядя, как за прозрачным стеклом бассейна тот без устали рассекает неестественно голубую воду. Маленькая на фоне глади бассейна, идеально обтекаемой формы головка то исчезала, то снова появлялась через равные промежутки времени на поверхности. Иннокентия, как любого представителя умственного труда, абсолютно завораживала эта предельная сосредоточенность и подчиненность Его Величеству Телу.

Но час ожидания в раздевалке, где застарело пахло хлоркой и пóтом, пусть даже с томиком Рычкова, утомил и Иннокентия. Так они стояли друг напротив друга – один в твидовом пиджаке и мягких, серой фланели, брюках, другой – почти обнаженный, с роскошным разворотом мускулистых плеч и с неожиданно острым – как бы собранным острием носа и подбородка вперед – лицом.

– Я не займу у вас много времени, – негромко, но внушительно сказал Иннокентий. Роста они были одинакового, пловец попытался смерить его взглядом, но в результате только тряхнул головой, как собака, вышедшая из воды, – пара брызг осела на рубашку Иннокентия, и тот чуть брезгливо смотрел, как они впитываются.

– Извините, – сказал пловец и протянул наконец руку: – Николай. Снегуров.

Они присели тут же прямо на деревянных скамейках – в раздевалке никого не было.

– Меня интересует Солянко. Вы были его другом и коллегой. Попытайтесь, пожалуйста, суммировать все, что вы о нем знаете как о человеке.

Снегуров поднял на Иннокентия глаза, в которых, казалось, застыла голубая гладь бассейна.

– Давайте договоримся, – сказал он. – Солянко не был моим другом. Дружить могут между собой писатели, ученые и поэты. И то не верю. А спорт – дело такое. Ты не просто должен быть первым, максимум третьим – четвертые никого уже не интересуют! Ты должен стать им в очень краткий срок. Потому что у нас, как у балерин, каждый год до пенсиона считан. Понадрывался с два десятка лет, здоровье посадил нагрузками к черту – вали на помойку. Я когда слышу про «здоровый дух соперничества», меня прямо блевать тянет, ей-богу! Да мы тут жесткие все мужики, не гардемарины, мать их! У нас, если ничего не получил на Олимпиаде, к примеру, потом снова готовиться четыре года, а за четыре года мно-о-о-ого чего может случиться. Это я к чему тебе говорю? Это к тому, что Саша Солянко дрянь был мужик. Ерунда это – про мертвых либо хорошо, либо никак! Да я в плаванье пришел пацаном еще, десяти лет не было, и горбатил без продыху по спортивным лагерям. Книжек вон не читал, девчонок не тискал. Жизнь мы пропускаем, понимаешь? А все ради высокой цели.

– Боюсь, что я пока не понял, что вы имеете в виду, – осторожно встрял Иннокентий.

– Не понял? Ну да, ну да. Не записали в первый раз, не посчитали существенным. Или алиби мое проверили, а оно у меня – повезло в кой-то веки! – железобетонное. Мы с Солянко шли в одной упряжке – две надёжы спорткомитета, лидеры российской сборной. Мол, если не Солянко, то Снегуров точно медальку отхватит и честь своей страны защитит. Нас даже так и называли – «отряд С.С.», по первым буквам фамилии. Ну, мы, конечно, готовились, как бешеные. Как же, пока молодые еще, на пике формы, когда еще выигрывать? С Солянкой мы тогда только изредка перекидывались парой слов – не потому, что он прямо так мне с самого начала не понравился, а просто некогда было. И тут, понимаешь, слушок прошел. Мол, Снегуров-то сидит на ЕРО.

– Как, простите?

– Эритропоэтине. Препарат такой, повышает выносливость, увеличивает количество кислорода в крови, или что-то вроде этого. Суть в том, что может увеличить результат на пятнадцать процентов.

– То есть допинг.

– Уууу! Серый волк допинг! – Снегуров скорчил страшную рожу.

Иннокентий невольно порадовался, что Маши нет с ним рядом. Рожа получилась и правда жутковатая.

– Как вы меня все достали! И знаешь чем? Вот этим – слово забыл – во, лицемерием. Наши чинуши в комитетах с постными мордами: не допустим допинга до наших добрых молодцев! Искореним, понимашь, заразу! Да все принимают, слышишь? Все. Соревнования проходят уже между допингованными спортсменами. Фуросемид, ЕРО, гормоны роста мышечной массы… О тестах все умудряются узнать заранее, или пробирки с результатами пропадают, или вон переливают перед соревнованием твою же кровь, но забранную несколько дней тому назад. И тут уж допинг никакой тест не выявит. Это я к чему? Каждый спортсмен, как каждый подросток, хоть раз, да пробовал, понимаешь? Причем Всемирная федерация пловцов вообще считается особо жесткой. Но и наши чинуши… С одной стороны, очень хочется выигрывать, с другой стороны – мировая общественность, перед ней нельзя уж совсем облажаться, надо показать, что и мы, и мы как большие, боремся с допингом. А еще, с третьей – решалась судьба Олимпиады в Сочи, и президент сказал, что ежели наши опозорятся с допингом, то… И в этот момент у меня находят – в шкафчике раздевалки, заметь, – пакетик. Параллельно о пакетике узнает одна спортивная газетенка и разражается статьей. Тут уж закрыть глаза было никак невозможно, и потому решили сделать не просто скандал, а скандал «показательный». А у нас тут, как в 37-м: презумпция виновности – покуда не доказал, что не верблюд, ты – верблюд, и никаких. Отстранили от соревнований на два года. Кроме двухлетней дисквалификации – пропустил Олимпиаду. Пока адвокат доказал, что пакетик был не мой, я пролетел, понимаешь, мимо своей золотой или серебряной медали.

– А пакетик-то и правда был не ваш? – поинтересовался спокойно Иннокентий.

Снегуров мрачно усмехнулся:

– А мне врать уже незачем. Тут мы и подходим к самому интересному. Пакетик-то был не мой. И я знаю одного человека, которому было выгодно и оболгать меня перед Комитетом, и в газетенку утку пустить, и пакетик подложить – без проблем. Я его знаю, и ты его знаешь, потому что про него и пришел спрашивать. Только, видишь ли, до Олимпиады Сашок не дожил. Убийство, конечно, с допингом не связано, но ты хотел о человеческих качествах – так вот, по-моему, вполне характеризующий парня эпизод.

Снегуров встал, и Иннокентий поднялся вместе с ним. Они пожали друг другу руки.

– Не олимпийцы мы, – мотнул головой неудавшийся чемпион. – А гладиаторы, в поту и в крови добывающие себе право на то, чтобы выжить.

И Кентий понял, что несколько книжек Снегуров явно успел прочитать.

– Кто тогда выиграл? – спросил он, когда широкая спина уже полностью заполнила проем двери.

– Китаец. Син Мун Ли. – Снегуров обернулся и по-волчьи осклабился. – А через пару лет его тренера поймали с чемоданчиком гормона роста на чемпионате мира в Австралии.

Берсеневская набережная
2. Маша

Маша ждала лучшую подругу Юлии Томилиной рядом с подъездом. Подруга запаздывала. Наконец дверь приоткрылась и из темного зева появилась розовая коляска. Маша бросилась к дверям и попридержала ее, пока Татьяна Шурупова, морщась, проталкивала двухместное ландо сквозь узкую створку. По миловидному лицу катились капельки пота.

– Спасибо, – задыхаясь, сказала она, вырвавшись наконец на улицу. – Уф! – Таня вытерла невысокий выпуклый лоб и смущенно улыбнулась Маше: – Вы не против, если мы будем разговаривать в парке? Близнецы только что заснули, у нас куча времени, но их надо возить – иначе проснутся и взревут.

Маша улыбнулась:

– Девочки?

– Нет… Мальчишки. – Таня опять сконфузилась: – Это вы потому решили, что коляска розовая, да? А она нам от друзей досталась. Знаете, когда денег у самих нет, выбирать не приходится.

Они с Машей перешли дорогу, подъезжая с розовой коляской к Екатерининскому парку. Маша пригляделась к Тане – хвостик с аптекарской резинкой, круги под глазами.

– Ночью не спят еще?

– Да какое спать! То один, то другой, господи! «Скушали» меня всю совсем! Времени даже на поесть не хватает. Бабушек-дедушек у нас нет – умерли уже с обеих сторон. А государство считает, что дотации – это то, что подвигнет нас рожать.

– А что подвигнет нас рожать? – внезапно спросила Маша, которую эти вопросы обычно вовсе не волновали.

– Рожать? – Таня усмехнулась: – Рожать нас подвигнут нормальные мужики. У которых голова на месте.

– Так их еще вырастить надо, – улыбнулась Маша, кивнув на розовую коляску с двумя кульками мужеского полу.

– Я-то выращу, – недобро прищурилась Таня. – А толку? Вы телевизор смотрите? У нас же пропаганда полигамии. Это наши чиновные мужи считают, что ежели на каждого мужика будет по три бабы, то они и рожать начнут как сумасшедшие. Ан нет! Нервы мотать, это да. А рожать хочется в обществе, где с каждой радиоточки тебе говорят: плохо ходить на сторону, хреновый ты мужик и отец хреновый, если жене изменяешь.

– И перестанут ходить?

– Да не перестанут! – устало сказала Таня. – Но будут ходить меньше. В масштабах страны такая здоровая политика даст тысячи счастливых женщин, которые будут рожать. Вы не смотрите на меня сейчас – я же пять лет в консалтинге рекламном отпахала. Поверьте мне: если бы с экранов телевизоров и в кино, в аналитических статьях в Интернете любая оценка была пропитана защитой семьи, ее сохранением во что бы то ни стало, ее высшей ценностью, то уже через год-два были бы видны результаты. Что уж говорить про пять или десять лет! Русский мужик ленив, и половина из них заводит любовниц ведь только престижа ради. Да по непривычке отказывать себе в чем бы то ни было. Еще бы – женское тело доступно и дешево. Никто не осудит, ежели ты удовлетворил физическую потребность. Общество прогнило – все пишут про олигарха, который бросил свою жену ради молоденькой девочки. Так о чем пишет пресса? Да о том, какие рестораны, яхты и самолеты он дарит любимой. И ни одна журналистская сволочь не напишет, что он бросил женщину, сделав ей пять – задумайтесь только: пять! – детей. Ну да, он оставит им денег. Но детям ведь не только деньги нужны…

Таня вдруг замолчала, потом добавила устало:

– Простите, что я на вас это вываливаю. Вы молодая, у вас, наверное, и детей-то еще нет. Вам не интересно. Просто у нас самые незащищенные – это старики, дети и матери этих детей, беспросветно сидящие с ними дома. Мне вот, например, уже наплевать на то, где торчит муж до десяти-одиннадцати вечера каждый день. Я просто хочу, чтобы он меня хоть раз в неделю сменил, понимаете? Я уже до парикмахерской напротив добежать не могу три месяца – а мне подстричься максимум минут сорок. И этих сорока минут у меня нет. – Таня вздохнула, невесело улыбнулась: – Давайте лучше поговорим о Юльке. Хотя это тоже грустная тема. И знаете, она как-то связана с тем, что я вам только что сказала. Вы хотели понять, что она за человек. Так вот – совершенно обычный. Мы вместе работали. Мне нужен был карьерный рост – я рано вышла замуж, а Юлька сосредоточилась на поисках суженого и ходила в ассистентках. Поиски суженого – дело хлопотное и часто приводящее к разочарованиям. Это я к тому, что Юлька у меня, бывало, даже ночевала – приходила с бутылкой мартини поплакаться, а в полночь в пьяном виде отпустить домой я ее уже не могла – укладывала, к вящему недовольству супруга, «на диванчике в коридорчике». Были и периоды депрессии, когда она становилась совсем вялая, у нее постоянно что-то болело, она забегала ко мне в кабинет просто похныкать, как ребенок. Я даже уговорила ее однажды попринимать лекарство – легкий такой антидепрессант, под оптимистичным названием «Негрустин». – Таня снова грустно улыбнулась: – Она его еще обзывала по-разному: то «Пофигином», то «Нахренином». Так что с чувством юмора у нее все было в порядке. А был ли от лекарства толк – не знаю.

Проблема заключалась в том, что она очень хотела влюбиться, ей просто было скучно жить – голова-то ничем не занята… В общем, когда очень хочется, как известно… Юлька влюбилась. Влюбилась в женатого мужчину. Тот факт, что он женат и с детьми, ее не смутил – все так живут. У всех любовницы, так почему же Юльке не быть одной из них? Тем более у нее такая страсть и у него – такая страсть, и при чем тут, скажите на милость, жена и дети? Он тоже работал с нами на одном предприятии, только Юля в Москве, а тот – начальником Северо-Западного региона и ездил часто в Москву из Питера в командировки. Приятный товарищ, лет сорока с небольшим. Возил Юльку на отдых, каждый раз приезжал с подарками – то есть такой «приличный любовник», не олигарх, но все-таки. Юлька была безмерно счастлива. Однажды я даже слышала, как она пела что-то про любовь в туалете – ну, знаете, такая захваченность чувством, в самые первые месяцы, когда наконец отворили плотину и – понеслось. Она ко мне бегала советоваться и совершенно меня утомила, демонстрируя то белье, только что купленное – для него, или новые духи («Как ты думаешь, ему понравятся?»), или новые туфли на таких каблуках, на которых можно ноги исключительно задирать кверху, потому что ходить в таких ну никак невозможно. Я не могла не радоваться за нее. Сама ситуация, при минимальном логическом анализе, представлялась не сильно радужной, но уж больно Юлька была счастлива, и уже за одно это я говорила спасибо нашему доброму питерскому самаритянину. Ну так вот.

Таня замолчала, продолжила:

– А однажды случилась «досадная оплошность» – она пришла ко мне со сверкающим взором: я автоматически поискала взглядом какой-нибудь пакет с новой шмоткой, но нет – все было много серьезнее. Она, торжествуя, показала мне тест на беременность. Положительный. «И что ты будешь делать?» – осторожно спросила я, пока она, сидя на моем столе, по-девчоночьи болтала ногами. «Как – что? – Юлька распахнула глаза. – Скажу ему. Знаешь, иногда нужен только повод, ну, чтобы…» – «Юля, там же двое детей…» – аккуратно напомнила я подруге, но «Остапа уже понесло». «Все хорошо! – сказала она. – Он сможет перевестись на работу в Москву, мы продадим мою квартиру и купим побольше, рядом с парком». В общем, у нее уже было планов громадье, и я, честно говоря, подумала: чего лезть с моим циничным рылом в ее калашный ряд? Может быть, я просто не в курсе, а на самом деле они уже регулярно обсуждают его будущий переезд в Москву? Я покивала, узнала, что ее «питерский друг» приезжает в следующий раз через неделю и у нее будет время, чтобы приготовить романтически-эротический вечер, во время которого она сообщит ему радостную новость.

Пропущу, чтобы не утомлять вас подробностями, приготовления – визиты к разнообразным косметологам и маникюршам. Очередной комплект белья. Ванильные свечи. Пена для ванны. Букет роз. Рецепт буженины. Иногда я виню себя – знаете, мне кажется, если бы я смогла спустить ее чуть-чуть с небес на землю, все случилось бы иначе. Но, помня пословицу «скажешь правду – потеряешь друга», да и еще не будучи уверенной в этой правде, я молчала, кивала, одобряла и делилась рецептами той самой буженины.

Наконец наступил день «Д». Я несколько раз пересекалась с Юлиным любовником в коридоре офиса и на совещании и все пыталась прочесть по его лицу – как он воспримет информацию, которая обрушится на него этим же вечером… Он показался мне мужчиной серьезным, и думала я – чем черт не шутит? – нам уже давно нужен новый директор…

Таня, не меняя ритма, раскачивала розовую баржу, поправила на мальчиках голубые уже – чепчики. Вздохнула. Виноватыми глазами посмотрела на Машу.

– Я дура, – сказала она, пожав плечами. – Я подозревала, что все закончится не так радостно, как представлялось Юльке. Но чтобы настолько…

Вначале, как и планировалось, была буженина, потом страстный секс. А потом «обессиленная от любви» Юлька сообщила ему главную новость. Знаете, мы все упрекаем мужчин в коварстве. Я в мужское коварство в любовных делах, в отличие от женского, верю слабо. Для коварства нужна изощренность ума, а у мужчин если она и нападает на них, эта изощренность – то используется в других целях: в политических там или деловых играх. А в отношениях с женщинами у них все просто – как капусту заквасить: пара элементарных ингредиентов и выждать некий срок до готовности. Нет, мы все сами за них придумываем. Это мы сочиняем им ту самую изощренность и разнообразие переживаний, а на самом-то деле переживания эти – они только наши. Это я к чему?

Да к тому, что после такой новости Юлькин герой-любовник предстал перед ней во всей простоте, так сказать, своих эмоций. Она у него осталась одна, эта эмоция – страх. Он замер на несколько секунд, потом быстро оделся – видно, говорить то, что он собирался сказать, в голом виде было не с руки. И произнес примерно следующее: А. Он ее никогда не любил. Б. Он ее использовал исключительно в сексуальных целях. В. Он очень любит свою жену и детей, и никаких других ему не надо.

После чего сунул ноги в ботинки, схватил пальто с вешалки и – был таков.

Теперь представьте себе Юльку – с еще не полностью смазанным праздничным макияжем, но уже на смятых шелковых простынях и в кружевном белье. Вокруг догорают благовония. Она вскочила и начала крушить все вокруг, как булгаковская Маргарита у критика Латунского. А потом оделась, сама разорвала на себе чулки и – пошла в районное отделение полиции. Написала заявление об изнасиловании. Под утро уже прошла медицинское освидетельствование. Затем пришла на работу – как потом объяснила, – только чтобы мне все рассказать. История с заявлением меня испугала: Юлька, говорю, как ты можешь подавать на изнасилование на человека, чьего ребенка, собственно, ты носишь? Она, помню, от меня отвернулась и сказала, резко так, что ребенка к моменту суда уже не будет.

Я очень тогда переживала, уговаривала то забрать заявление и оставить ребенка, то забрать заявление, сделать аборт и забыть негодяя. Но, говоря откровенно, я не была уверена, что она просто хочет его напугать. Не пойдет до конца. Я, если честно, сама тогда была в запарке: искала, оформляла, влезая в долги, эту свою квартиру… Просто заметила, что Юлька опять ушла в депрессию, но «Пофигин» ей уже не помогал. Пару раз я пыталась поговорить с ней насчет хорошего психиатра, но она только отнекивалась: мол, отомщу этой гадине, тогда и настроение само улучшится. Но… процесс прошел плохо. В том смысле, что мужика этого не засудили: нашлись люди, свидетельствовавшие, что у них был роман – они ведь особо не скрывались. Товарищ честно подтвердил, что Юлька объявила о своей беременности, адвокат сказал, что, прежде чем обсуждать что бы то ни было, надо бы получить результаты медицинской экспертизы – а был ли ребенок? Обвинитель возражал, что это ничего не значит… Но испортила все окончательно именно Юлька – она так старалась, такие давала подробности, что впала в тихую истерику прямо во время дачи показаний: ей не поверил бы уже даже самый доверчивый присяжный. Во время дачи показаний произошел еще один очень неприятный эпизод – законная супруга обвиняемого вскочила со своего места и стала выкрикивать какие-то проклятья… Я, по правде говоря, часто потом это вспоминала после Юлиной ужасной смерти. Даже окольными путями узнавала, как там у него в Питере дела. Из конторы нашей он уволился, но были в питерском офисе люди, которые поддерживали с ним отношения. Говорят, все у мужика благополучно: дети растут, жена любит и ублажает – видно, испугалась, как бы не отобрали-таки сокровище. Но, думаю, он сейчас пуганый воробей. На рожон не полезет – за изнасилование он мог схлопотать до пятнадцати лет, это вам не по сусалам получить от обманутой жены за адюльтер.

А Юля… Юля тоже уволилась – ушла работать простым секретарем в какую-то мелкооптовую фирмочку. Я несколько раз ей звонила, пыталась встретиться, но как на стенку натыкалась. А потом… – Танины губы задрожали. – Господи, жалко-то как! Какая неприкаянная душа! Говорят, адвокат противоположной стороны хотел даже ее привлечь за клевету. Не знаю, чем там дело кончилось. Наверное, обвинение все-таки сняли. – Таня усмехнулась безрадостно: – Как же мы, по сути, все одинаковы: хотим любви, наступаем, наступаем, потом идем на попятную. Юля просто оказалась на запретной зоне – туда нельзя заходить, даже если очень больно и хочется отомстить. – Таня машинально провела рукой по спутавшимся волосам. – Когда же я наконец попаду в парикмахерскую, а?

– Если хотите, – тихо сказала Маша, – я могу погулять с близнецами, пока вы будете стричься.

– Правда? – вскинула Таня на нее вмиг загоревшиеся глаза. И сразу же снова потухла. – Да нет, это не серьезно: вы занятый человек, на службе, я как-нибудь сама.

– Я на сегодня уже свободна, – улыбнулась ей Маша. – И если рискнете оставить со мной малышей…

Таня покачала головой:

– Нет, спасибо вам большое, но, наверное, не рискну. Боюсь за вас – они уже скоро проснутся. Но за предложение я вам – правда! – очень благодарна.

И они медленно пошли к выходу из парка. И обе думали о девушке Юле. Таня – о женском бессилии, которое так легко перерождается в подлость. А Маша обдумывала фразу Тани о запретной зоне. Темная сторона. Юля вошла туда лишь однажды, ослепленная проросшей сквозь любовь ненавистью. И беззвучно захлопнулась дверь.

А она и не заметила, как за спиной встал убийца…