Текст книги "Призрак Небесного Иерусалима"

Автор книги: Дарья Дезомбре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Андрей

– Мне все же хотелось бы, чтобы мы перешли ближе к фактам, – сказал Андрей. Его и правда раздражал хлыщ в запонках и в неуемных рассуждениях о средневековом строительстве.

– Вы прямо как Маня, – сказал Иннокентий, покачав головой. – Я просто пытаюсь объяснить, что за всем этим стоит реальная система.

– Сейчас я покажу факты, – вступила Маша. – Смотрите. – Ее коротко остриженный ноготь уткнулся прямиком в квадратик Красной площади. – Вам не показалось странным это сгущение убийств вокруг одного из самых охраняемых в стране архитектурных памятников? Точнее, так: не убийств, а именно тел. Кто-то хотел оставить изуродованные трупы своих жертв именно на площади. Глядите, этот крестик – Лобное место перед Покровским собором – рука, найденная прошлой зимой. А вот Кутафья башня, где обнаружили пьяницу Николая Сорыгина. Здесь, под Кремлевской стеной, совсем недавно выловлено тело Ельника.

– И что? – упрямо спросил Андрей. – Про руку вообще ничего не известно. Тела-то так и не нашли.

– Вы допускаете, что ее хозяин – жив? – В голосе Иннокентия явно слышался сарказм. – Поймите же, Андрей, основой, центром градостроительной идеи Нового Иерусалима являлся Кремль, – продолжил он негромко. – А точнее: Красная площадь с храмом Покрова на Рву. Современники Ивана Грозного так и называли эту церковь: «Иерусалим». У Иоанна Богослова сказано, что в Небесном Иерусалиме нет храма, а «есть только Престол Его». Красная площадь и есть такой храм. Во время больших церковных праздников вся площадь заполнялась народом, а сам Покровский собор становился алтарем огромного храма под открытым небом.

– Андрей, – Маша посмотрела на него почти умоляюще, так ей хотелось, чтобы он поверил в ее версию. – Лобное место – аналог Голгофы в Иерусалиме; Кутафья башня – храма Гроба Господня, Москва-река, где выловили Ельника, – символ реки Жизни, или Иордана.

Андрей хмыкнул и ткнул на другой берег реки, где стояли три звездочки.

– Это трое убитых на Берсеневской набережной, – пояснила Маша.

– Район Замоскворечья, – вступил Иннокентий, – в семнадцатом веке здесь устроили 144 фонтана – прообраз 144 тысяч праведников из Откровения Иоанна Богослова. «И показа ми чисту реку воды животныя… И по обаполы реки Древо Животное, иже творит плодов двоенадесяте, на кайждо месяц воздая плод свой», – процитировал он, прикрыв глаза, а Андрей поморщился. – «По обаполы реки» – символ Древа Животна в виде террасных садов Кремля и Большого Государева сада, или Царицына луга, – разливался соловьем Иннокентий, сев на своего конька. – В иконописи он был представлен знаменитой иконой кисти Никиты Павловца…

Иннокентий вдруг резко замолчал и попытался незаметно помассировать ударенную под столом ногу. Маша же улыбнулась и продолжила как ни в чем не бывало:

– Помните нашумевшее убийство жены тюменского губернатора? Четвертованный женский торс?

– Помню. Ее нашли в парке в Коломенском.

– Именно, – кивнула Маша. – В реальном Иерусалиме, на восток от Гефсимании, на одной оси с Золотыми Воротами, находится часовня восьмигранной формы, построенная на месте Вознесения Господня.

Иннокентий кивнул и продолжил:

– А в Москве ось от Спасских – Золотых – ворот на Царицын луг («Гефсиманию») обращена не на восток, а на юг. Но если ее продолжить, то она окажется направленной на церковь Вознесения в Коломенском!

– Что построена также в виде восьмигранного шатрового храма. И хоть расстояния Москвы с Иерусалимом не совпадают, в свое время церковь Коломенского была прекрасно видна из Кремля.

Им принесли горячее – Андрей заказал что-то вроде макарон и мгновенно съел все, что было на тарелке. Иннокентий пытался пару раз завести светскую беседу, но ни Маша, ни активно двигающий челюстями капитан его реплик не поддержали. Когда принесли кофе, Андрей повернулся к Маше и спросил:

– Это все?

– Нет, – заторопилась Маша. – Еще есть архитектор. Погиб странно, но оставлен в своей квартире на улице Ленивке.

– Ну, и что это? Только давайте кратко.

– Рядом, – быстро заговорила Маша, – находится Пушкинский музей. При наложении карт двух городов на его месте оказываются Яффские ворота Иерусалима.

– Еще?

– Пока все. Но я уверена, что еще не все нашла! Есть еще странные убийства, их просто надо соотнести…

– Стажер Каравай, – усмехнулся Андрей. – Вы придумали версию и подбиваете под нее действительность. Вы же специалистка по маньякам? Неровно к ним дышите? Вот и видите их где ни попадя. Не реальность надо подтасовывать под теорию, а наоборот. Ваша теория должна исходить из реальности. Давайте я задам вам элементарный вопрос… Почему именно эти люди? Если это маньяк, то по какому принципу он выбирает своих жертв: жену губернатора, пьяницу, архитектора, профессионального киллера? Кроме того, как специалистке по маньякам вам следовало бы знать основы, а именно – у маньяков существует почерк, сигнатура, так называемый modus operandi. Ну, и где он тут у вас?

За столом установилось молчание.

– Казни, – нарушил его Иннокентий. – Их всех убивали, как казнили в Средневековье: четвертование губернаторши, сбрасывание под лед Ельника, пытка каплями пьяницы, вырванные языки…

– Сыро, – не удостоил его взглядом Андрей.

Капитан встал, забрал свою вечную джинсовую куртку со спинки стула, вынул пару купюр, небрежно бросил на стол.

– И последнее, стажер Каравай: если это серия, то и цифры не случайны. Так что, черт возьми, они означают? – Подождал пару секунд ответа, иронично глядя на парочку, кивнул: – Всего хорошего. – И вышел из ресторана.

У Андрея было отличное настроение: неплохо он их припечатал! В конце концов, не удавшийся эффектный выход все-таки случился, пусть чуть позже и уже не в кабинете у Анютина. Портили красивый уход пара-тройка обстоятельств: первое – в этой бредовой теории что-то было. Второе – широкий жест с купюрами будет стоить ему с Раневской недели воздержания.

И третье – Маша Каравай удивительно гармонично сочеталась с этим пижонистым красавчиком. И это почему-то было неприятно.

Маша

– Я уверена, что мы правы! – горячо говорила Маша, пока Иннокентий задумчиво передвигал вправо-влево по столу опустошенную уже чашечку кофе. – Вот до этого разговора еще сомневалась, а сейчас – нет! Это все неспроста. Не может быть таких совпадений, понимаешь?!

– Маш, наличие совпадений на данный момент – самый серьезный аргумент в нашей с тобой теории. Теория слишком замысловата, а совпадения… всего лишь совпадения при отсутствии конкретных фактов. Он прав, твой джинсовый следователь. Мы накопали интересную версию, но пока она литературна, потому что не ясен мотив. Действительно, почему именно эти люди?

– И цифры… – вздохнула Маша. – Есть еще эти чертовы цифры! И все равно совершенно понятно, убийца – типичный маньяк-миссионер! Мне, например, и мотив ясен в общих чертах: он убивает в местах, символично связанных с Небесным Иерусалимом, чтобы показать нам, как мы погрязли в грехе, разве нет?!

– Расскажи мне, – попросил вдруг Иннокентий, – про маньяков-миссионеров, потому что, скорее всего, это и правда наш вариант.

– Господи, тебе-то зачем?

– Это нужно не мне, хотя мне тоже будет интересно послушать, – это нужно тебе. Постарайся быть краткой: не нужно примеров, мне надо, чтобы ты построила систему, с каждым пунктом которой ты будешь потом сверять «своих» жертв, понимаешь?

Маша усмехнулась:

– Обычно у нас все происходит с точностью до наоборот: это ты мне вечно рассказываешь про своих любимых раскольников. Ну да ладно. Только закажи еще кофе.

Иннокентий подозвал официанта. Пока он принимал заказ, Маша, опустив глаза, казалось, разглядывала узоры на скатерти, но, как только тот отошел, она подняла их на Иннокентия и начала говорить практически без пауз:

– Маньяк-миссионер не слышит голосов – будь то божеских или дьявольских – и не имеет видений, которые твердили бы ему убить кого-то и подталкивали к насилию. Миссионер выходит на охоту для уничтожения определенной группы людей, дабы очистить лицо планеты от грязи. Грязь понимается разнообразно. Это могут быть проститутки, геи, негры.

– Но ведь существует, так сказать, единство мотива, нет? – показал свою осведомленность Иннокентий.

Маша кивнула:

– Единство мотива – один из главных признаков любого серийника. Но только миссионер искренне считает свою работу святой обязанностью. Если взять четыре основные причины, толкающие человека на серийные убийства: манипуляцию, доминирование, контролирование и сексуальную агрессию, то миссионер полностью лишен четвертой – сексуального «подтекста», а первые три будут распределяться в зависимости от личности преступника. Судя по нашему варианту, – Маша подняла потемневшие глаза на внимательно ее слушающего Иннокентия, – и исходя из сложнейшей исторической и религиозной теории для миссианства и из факта перемещения в пространстве тел, думаю, контролирование преобладает. Мне также кажется, что, несмотря на изощренные способы ликвидации своих жертв, он, как и большинство миссионеров, совершает так называемые «молниеносные убийства».

– Поясни, – прервал ее Иннокентий, а с ним – официант, выставивший перед ними две чашки крепкого кофе.

Маша медленно опустила в чашку два кусочка сахара, перемешала.

– Понимаешь, молниеносные убийства совершают серийники, которые не получают удовольствия от «самого процесса». Конечно, четвертовать человека, подозреваю, не очень простое и быстрое дело, но это для него только способ убить грешника, а не растянуть кайф. Есть же еще так называемые «неторопливые убийства». Там все происходит медленно только потому, что серийник наслаждается страданиями жертвы. Это «гедонисты», к примеру. Одни из них наживаются на убийствах, другие испытывают сексуальное возбуждение и получают оргазм во время совершения преступления. Мы обязаны об этом говорить?

– Нет. – Иннокентий тоже не притронулся к кофе. – Просто, похоже, из всех вариантов маньяков – наш самый приятный, разве нет? Над жертвой не издевается, не насилует, убивает практически против желания, просто потому, что так надо… Вырисовывается образ почти честного вояки.

Маша мрачно усмехнулась:

– А их, вояк, кстати, среди миссионеров очень много. Сказывается привычка принимать решения и четко приводить их в исполнение. Голова, настроенная на каждодневную, выверенную, правильную жизнь казармы, отказывается принимать распущенность внешнего мира. А ценность человеческой жизни у военных, по-моему, все же чуть-чуть, да сдвинута. В общем, они готовы принести жертвы, чтобы очистить мир от скверны…

– Да, но заметь: у тебя на него – и не только у тебя, у всех следователей, ведших дела по его убийствам, – ничего нет. Он должен быть не просто умен. Он должен понимать там что-то в вашей кухне, чтобы не оставлять следов. Я не прав? Что ты молчишь? Составь мне – как это у вас, сыщиков, называется? Modus operandi.

Маша грустно улыбнулась:

– Все-таки я с тобой переобщалась, Кентий! Ты уже и с такой лексикой знаком… – И, сосредоточенно нахмурившись, заправила прядь за ухо: – Понимаешь, у нас для этого слишком мало данных. Как, к примеру, они встречаются – преступник и жертвы? Использовал ли преступник молниеносную атаку, устроив засаду, или заманил жертву так называемым словесным методом? Перемещает ли он или уносит с собой какой-нибудь предмет с места преступления? И потом. Modus operandi может быть и словесный: в использовании ненормативной лексики, составлении текстов, чтобы жертва повторяла их вслед за преступником. Этот ритуал – так называемая сигнатура – может развиваться, становиться все более изощренным. А мы знаем только то, что он пользуется средневековыми методами убийства. Но они разнообразны, эти методы, Кентий! А мы не только не можем додуматься, почему именно эти люди, мы даже не в курсе – как он их находит, понимаешь?

Иннокентий молчал. А Маша продолжала:

– К примеру, Сливко – если мы возьмем исключительно российский «разрез» маньяков – убил семь мальчиков в возрасте до шестнадцати лет. Был членом КПСС, заслуженным учителем РСФСР, ударником коммунистического труда, и – руководителем детско-юношеского туристического клуба. Среди членов этого клуба он и находил своих жертв. Чикатило искал своих – на автобусных остановках и вокзалах, Пичушкин – в лесопарке… Все это были дети или женщины, часто легкого поведения. Дело – проще не бывает. А попробуй проделать то же с женой губернатора края, одной из богатейших женщин мира? Или с известнейшим архитектором? Или подойди незаметно к профессиональному киллеру… Нет, Кентий, за нашим миссионером стоит не только ум и знание криминалистики, а многоступенчатая организация каждого из преступлений. Кентий, мне страшно, я уже ничего не понимаю…

Иннокентий сжал Машину ладонь:

– Ты все поймешь. Я в тебя верю. Давай по порядку. Если я правильно понял, единственная пока сигнатура – это средневековые казни. Может быть, если мы сможем схематизировать их, мы что-нибудь поймем?

– Ты много понимаешь в казнях? – Маша наконец отхлебнула кофе и сморщилась: тот был уже совсем холодный.

Иннокентий пожал плечами:

– Сам вопрос, как ты догадываешься, никогда особо меня не интересовал. Но если наш миссионер так сориентирован на православную идею, то, может быть, и в плане казней он ищет аналогии тоже в российской истории? А тут я более-менее подкован.

Маша вся подалась к Иннокентию. «Какое счастье, что он у меня есть!» – подумала она внезапно. И легонько сжала его ладонь: мол, говори, говори же! Иннокентий улыбнулся:

– Есть документ, регулировавший отношения государства Российского с преступниками. Называется, как ты помнишь, Соборное уложение…

– Что-то смутно. Но это неважно, продолжай.

– Появился данный документ как раз таки в интересующую нас эпоху – в 1649 году. Уложение очень подробно описывало, кого и за какие преступления следует предавать тем или иным наказаниям. Наказания – и это, мне кажется, может быть важным тебе для понимания нашего маньяка – считались аналогом адских мук: вот почему их часто производили публично. Не только для развлечения и устрашения самим фактом. Нет, важно было дать понять каждому правоверному, что его может ждать в аду. Важна была символика – клеветника казнили так же, как могли бы казнить оклеветанного им честного человека. Уродуя человека – вырывая ноздри, глаза, отрезая губы, – они не давали ему потом слиться с массой: так вор, например, никогда больше не мог выдать себя за добропорядочного гражданина.

В пику нашей демократической эпохе, в Средние века за одно и то же преступление разных людей следовало наказывать по-разному. К примеру, дьяка могли за проволочку дела избить батогами – это, если ты не в курсе, что-то вроде палки или толстых прутьев. А подъячего, соотносящегося с дьяком, как нынешний начальник департамента в министерстве и просто чиновник, били кнутом. А от кнута, так, на секундочку, умирали даже самые крепкие люди! Достаточно было пятидесяти ударов. Вообще, если я правильно помню, в феодальной России смертная казнь предполагалась в шестидесяти случаях, в том числе за курение табака.

– Ничего себе, – вздохнула Маша. – Сейчас дай бог наберется пять.

– Это какие? – с интересом спросил Иннокентий.

– Ну, – начала перечислять Маша, – убийство, посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование, посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа и геноцид.

– Что ж, полезно знать. Я же тебе все шестьдесят провинностей не перечислю, скажу только, что сами казни делились на «простую» – когда без особенных приготовлений отсекали голову или вешали, и «квалифицированную», вроде четвертования, сожжения, залития горла металлом…

Мимо прошла молодая пара и уселась за соседним столиком.

– Может, пойдем в другое место? – спросил Иннокентий. – Неприлично говорить о таких неаппетитных вещах в ресторане.

– До другого места долго добираться – везде пробки, – зашипела Маша. – Нет уж, давай дорасскажи хоть вкратце. – И она придвинулась поближе.

– Вешать, – зашептал ей на ухо почти интимно Кеша, – было способом самым дешевым и сердитым. Так, к примеру, достойных людей не казнили нигде – ни у нас, ни в Европе. Вроде моветона. Мол, коли хочешь человека сословного лишить жизни – потраться хоть на заточку топора и работу хорошего профессионала…

Андрей

Андрей засек, когда Маша зашла на проходную, и поймал ее уже на подходе к лестнице.

– Маша! – позвал он и увидел, как чуть напряглись ее плечи. «Ну и как мне тебя называть? Стажерка Каравай?» – зло подумал он, мгновенно отреагировав на тот факт, что стажерка Каравай его чуток… побаивается.

Раньше – до сегодняшнего обеда, когда она так царственно поправила у себя прядь, – это открытие его бы не то что порадовало, но принесло бы некоторое удовлетворение: мол, все идет в этом мире, как и положено. Стажерки, хоть и блатные, стремаются своего начальства. А вот после сегодняшнего обеда он вдруг – почти – обиделся. Что же я тебе такого сделал, что ты меня так боишься? Ну, да и черт с тобой.

Маша повернула голову и неловко улыбнулась:

– Да, Андрей…

И раздражение внезапно улетучилось:

– Я хотел вам сказать, что, несмотря на мою, как мне кажется, объективную критику, у вас хорошая версия. Хорошая, но тяжелая, понимаете? Дело не только в среденевековых закидонах. Если это все-таки маньяк, значит, надо брать шире – создавать группу. А для этого аргументы у нас должны быть железобетонными. Иначе ни людей, ни техники дополнительной нам не дадут.

– Я как раз хотела вам сказать. – И Маша вновь, но уже деловито, без той внезапной томительной грации, как в ресторане, заправила за ухо русую прядь. Андрей машинально проследил за рукой – маленькое ухо было не проколото, только чуть выше мочки крапинкой притаилась родинка. – Хорошо бы еще раз опросить свидетелей по этим делам – мне кажется, это самый простой способ понять, где и по какому принципу их мог «зацепить» маньяк.

– Дело весьма трудоемкое. – Андрей отвел взгляд от уха: Маша смотрела прямо на него. Глаза у стажера Каравай были светло-зеленые, спокойно-выжидающие.

– Я бы могла многое успеть, если бы вы позволили Иннокентию работать со мной в команде, – сказала нерешительно она.

Андрею идея не понравилась. Он посмотрел вниз, на свои потрепанные кроссовки, вспомнил узкие элегантные ботинки хлыща из ресторана. Спросил:

– У него нет других занятий?

– Он историк, антиквар, специалист по иконам семнадцатого века, – быстро сказала Маша. – Это я в том смысле, что ему не надо каждый день ходить на работу…

– Ладно, работайте, – сухо сказал Андрей, повернулся и, не попрощавшись, вышел.

Он знал, что ведет себя, как вахлак. Андрею и самому было непонятно, почему ему хотелось вести себя именно так, а не иначе. Потому ли, что, как бы он ни старался, он знал: никогда ему, простолюдину, не достигнуть высот обходительности этого специалиста по иконам. Семнадцатого века, понимаешь. А раз соревнование проиграно изначально, то зачем и напрягаться? «Какое соревнование, болван? – спросил он себя, открывая дверь потрепанного своего «Форда». – Может, ты просто хочешь позлить Каравай, как школьник, желающий вызвать у объекта своей страсти хоть чем-то окрашенные эмоции?»

Маша

Маша ошарашенно смотрела Андрею вслед: все-таки странный тип. Только ей начало казаться, что в нем проклюнулось хоть что-то человеческое, как вот, пожалуйста, повернулся к ней спиной и утопал в одному ему известном направлении без элементарного «до свидания». Хам! И все-таки… Маша поднималась по лестнице, и настроение улучшалось с каждой ступенькой вверх. Андрей Яковлев только что ей сделал первый комплимент – сказав, что в ее теории что-то есть. Значит, я не просто блатная, дорогой мой капитан, я еще соображаю головой! И тебе пришлось это признать. Он даже согласился взять Кентия в тандем к ней – совсем уж чудо!

Осталось только позвонить последнему и порадовать его: ближайшие дни вместо оценок икон, разъездов по антикварным ярмаркам и общения с коллекционерами он будет допрашивать с десяток свидетелей по делам на Берсеневской набережной, убийству в Кутафьей башне, Коломенском… Она набрала его номер:

– Кентий, – жалобно сказала она в трубку, только услышав его барственное «Слушаю». – Выручай! Мне нужно допросить кучу людей, а у меня не хватит на всех времени. – В трубке установилось гулкое молчание. – Я знаю, что использую без зазрения совести лучшего друга, – покаянно произнесла Маша. – Но больше без зазрения совести мне использовать некого… Это только три-четыре дня.

– Я согласен, – раздался насмешливый голос. – Я посмотрел, смогу ли отменить назначенные на эту неделю встречи.

– Ой, замечательно, – засмеялась Маша. – Нам нужно выяснить, Кентий, основные прегрешения наших жертв. Понять, почему. Я куплю нам по диктофону.

– У меня есть, Маша. Покупай только себе. Завтра я за тобой заеду. Сейчас не могу долго разговаривать, у меня посетители.

– Прости, до завтра. – И Маша со счастливой улыбкой нажала на «отбой». У нее началась настоящая работа, настоящее дело, и его можно будет делать рядом с Кентием, вдали от неприятного начальства – ну не радость ли?

* * *

Назавтра Кентий приехал в положенное время. Маша ждала его на скамеечке у подъезда, обзванивая номера по списку.

– Привет. – Она помахала Кентию рукой и снова стала говорить по телефону. Он присел рядом. – Смотри, – сказала Маша, распрощавшись с последним собеседником. – У меня получилось организовать несколько встреч. Я решила, логичнее начать с первых загадочных цифр. К примеру, у меня будет номер один – я прямо сейчас встречаюсь с девушкой того парня, который был меньше всего изуродован в подвале Берсеневской набережной. Тот, у которого на футболке цифра «1». Слава Овечкин. Тебе достанется спортсмен, пловец, поедешь в Олимпийскую деревню. Он может рассказать о третьем – Солянко Александре, они были коллегами и даже соперниками. Дальше у меня лучшая подруга – родители жертвы оказались на даче – Юлии Томилиной, жертвы под цифрой «2». Зовут Шурупова Татьяна. И нужно еще будет найти собутыльников того Коляна. До них я, по понятным причинам, дозвониться не смогла. Найдешь? – Иннокентий кивнул. Маша отдала ему список с адресами и первая вскочила со скамейки: – Поехали…