Текст книги "Близнецы. Часть первая"

Автор книги: Дарья Чернышова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Это, конечно, не мягкая шерсть Рубенова кафтана, но бывало и намного, намного хуже.

Стельга надеялась, что ей приснится сладкий, приятный сон, и она ощутит снова хотя бы призрачное теплое дыхание на шее. Вместо этого она всю ночь била тряпкой несуществующих комаров. И проснулась как всегда до рассвета – только не сама, а от беспокойного сипения старика. Стельга подскочила и попыталась растолкать мастера Матея, решив поначалу, что он опять бредит во сне, и потому глаза у него так странно закатились, но старик неожиданно быстро-быстро заморгал.

– Нет никакой чумы… это яд… отрава губит вашу Аделу! Такая юная, такая красивая, так жаль… – бормотал он почти без остановки и вдруг замолк, крепко схватив Стельгу за рукав. Взгляд старика прояснился и застыл на ее лице: – Госпожа Итка… Алеш сказал, ольха уже расцвела…

Стельга обернулась, чтобы позвать на помощь, открыла рот, но не издала ни звука. «Поздно, – поняла она, услышав последний хриплый вздох мастера Матея из Тарды. – Еще одна смерть у тебя на счету».

А Рубен и Бакфарк, герои ее сегодняшней баллады, брели вдоль речного берега и тянули за собой понурых лошадей. Подкиртовка впадала в Зеленое озеро, а низкорослый мужчина время от времени впадал в гнев.

– Ну, вот что это был за балаган, а? – бурно возмущался он, когда уже можно было различить верхушки раскидистых дубов и стройных осин на дальнем краю озера. – Я тебя спрашиваю, Краско!

– Все ведь обернулось как нельзя лучше, правда? – промурлыкал в ответ юноша, щелчком сбивая с шерстяного рукава катышек.

– Да, твою мать, для тебя уж наверное! Аж щеки сияют у стервеца! Натрахался и доволен! Точно говорят, не стой между трубачом и щелью!

– Вы прямо как бедный мастер Теган, когда он думал, что мы его не слышим.

– Я тебя сейчас стукну, Краско, – почти ласково произнес мужчина.

– А это точно нужное озеро? – предпочел сменить тему ученик. – Выглядит как-то непримечательно.

– Оно что, светиться должно, по-твоему?

– Не знаю, мастер, вы мне скажите.

Мастер ничего не сказал и ему тоже жестом велел замолкнуть. Потом бросил юноше поводья своей кобылы и подошел вплотную к кромке воды, даже промочив немного носки ботинок. Краско смотрел, как мастер встает на одно колено, протягивает руку и погружает ладонь в озеро, и порывался стряхнуть пятнышко подсохшей грязи со спины наставника, но решил обождать с этим до привала.

Из мутноватой воды, в центре поверхности которой ошметками плавал лед, вылезла длиннохвостая, неопределенного цвета ящерица. Пробудившаяся раньше срока от спячки, она оглядела мир с высоты детского роста полуприкрытыми желтыми глазами и вряд ли была особенно довольна увиденным.

– Нут вургман, – сказал мастер и отгрыз ящерице голову.

– Говнюк, – буркнул в это время деревенский кузнец на берегу безымянной речушки, вытекающей из Зеленого озера.

– Сволочь, – шикнула, потирая шею, черноволосая рыбачка в Нагоске.

– Бахшед, – выругался плотник-хаггедец, бросив свежеструганное весло на облизанную водами Доброго моря гальку.

– Ого, – удивился Краско. – А это обязательно?

– Нет, – ответил мастер Хуби, выплюнув скользкую голову, – зато съедобно. Вкусовые качества этих гадов недооценены.

– Нужно только уметь их готовить, да?

– Г-хм. – Мужчина почесал длинный небритый подбородок, размазав по нему тонкую струйку крови. – Может, из тебя и выйдет однажды толк.

Краско усмехнулся, но тут же необыкновенно посерьезнел.

– Так что они сказали?

– Ждать, пока взойдет трава на кургане прóклятого висельника, – ответил мастер, вскрывая кинжалом ящеркину шкуру. – А там поглядим.

Это было ранней, 1137-ой от Великой Засухи весной, чей приход ознаменовало цветение поднявшейся из крови и пепла старой колдовской ольхи. До последнего сейма берстонских господ оставалось три полных года.

Глава 1. Двери

Мастер-лекарь Алеш из Тарды, батрацкий сын и батрацкий внук, перевидал по долгу службы благородные задницы представителей половины берстонских знатных семейств. Это позволяло проще относиться к именитым господам, но не то чтобы помогало выстраивать с ними отношения.

Добрая половина семейств! А ведь Алешу было только двадцать восемь. «То ли еще будет», – частенько думал он. Жизнь, впрочем, как бы сильно ни тужилась, вряд ли могла особенно его удивить.

Вся жизнь, и даже не одна, стояла сейчас перед ним на деревянных полках. Две нижних заполнены трудами людей, которых он никогда не знал и не видел – более или менее умных, более или менее счастливых, оставивших после себя более или менее похожие томики в кожаных переплетах. На средней – перевязанные стопки листов, заметок, коротких записок, несколько наскоро сшитых тетрадей: наследие мастера Матея, его наставника и воспитателя. На верхней, как раз напротив глаз, собственные записи Алеша: отсортированные по мере сил – в левой части полки, беспорядочные – в правой. Нужно бы ими заняться, подумал он. Да только других проблем у него было достаточно.

Алеш бросил короткий взгляд на узенькую закрытую полку у самого верха шкафа, которую уже давно не открывал, и пообещал себе, что сделает это сегодня же вечером. Хотя бы просто повернет ключ в замке. Там лежала сокровенная часть его жизни – стихи, подписанные именем Ясменника. Однако в сердце Алеш хранил и более опасные тайны. Как ни странно, и в то, и в другое посвящены были ровно одни и те же люди, которых он мог пересчитать по пальцам.

За спиной раздалось вымученное покашливание. Алеш вздохнул, взял с левого края своей полки толстую тетрадь и взвесил в руке. Тяжелая, подстать описанной там ситуации, но с ней он справился, справится и теперь.

Нужно всего лишь быстро и без потерь выпроводить человека из кабинета.

Это был посланник госпожи Ильзы Корсах, старостоличной ректорши, которая после смерти мужа прибрала к рукам его дела. Она передала пламенный привет Алешу, в свое время принимавшему у нее роды, и заодно попросила поделиться записями трехлетней давности о рольненской вспышке чумы. На закономерный вопрос, зачем они ей понадобились, госпожа Ильза велела ответить, что это не его ума дело. Столь оригинальный и неоднозначный тон послания требовал соответствующей реакции, и Алеш, перекладывая увесистую тетрадь из одной руки в другую, неторопливо ее обдумывал.

В целом он не имел ничего против предприимчивых женщин, пока они не пытались вмешиваться в его работу или личную жизнь, а это почему-то случалось время от времени. Наверняка виной всему его природное обаяние. Но женская предприимчивость была, на самом деле, проблемой сравнительно небольшой.

Из проблем побольше сразу вспоминались регулярно случающиеся трудные роды. В последнее десятилетие их можно было назвать трудными практически у каждой второй роженицы. Не всем легко даются многоплодные беременности: госпожа Ильза, например, потеряла одного из тройняшек сразу после рождения – и, вопреки ее убежденности, не по вине Алеша. Он, наверное, уже принял детей больше, чем мастер Матей держал на руках за всю жизнь. Никакой особенной радости это не вызывало – только чувство усталости и смутной тревоги о будущем, навеянной стариковскими суевериями.

Еще недавно – в правой части полки – на повестке дня были бешеные лисы, наводнившие бронтский лес, и покусанные ими батраки. Алеш сразу сказал главному ловчему, что зверей надо перебить и сжечь, но потребовалось около дюжины разоренных курятников и вдвое больше человеческих жертв, чтобы к нему прислушались.

И еще клятые Корсахи со своими прислужниками повсюду, куда ни плюнь. Они постоянно умирают, но меньше их не становится. Как прыщей.

Один такой выскочил на истоптанном полу его кабинета – мелкий, бледный, готовый лопнуть от важности порученного ему задания. Алеш аккуратно развязал узелок, скрепляющий края обложки тетради, и пролистал несколько страниц, делая вид, будто убеждается в том, нужные ли это записи.

Числа, даты, имена. Жизни и смерти, бесстрастно подсчитанные на полях. Подумать только, три года прошло, а кажется, будто все было вчера.

Ректор рольненской академии быстро сообразил закрыть здание на карантин, так что прибывшему на помощь Алешу оставалось лишь наблюдать за ходом болезни и делать что возможно. Он запомнил счетовода по имени Любек, который, как сказали Алешу, одним из первых слег – и дольше всех промучился. Для этого, казалось, не было совершенно никаких причин: мужчина был от природы слабоват здоровьем и немедленно впал в уныние, осознав, что заражен. В лихорадочном бреду он постоянно требовал какое-то снадобье, имея в виду не те, что предлагал ему Алеш – некий «серебряный порошок». После смерти Любека в его вещах нашли начисто вылизанную баночку, в которой могло храниться что-то похожее, но никаких следов снадобья не осталось – только своеобразный горьковатый запах. Что это все значило, Алеш понять не смог, и внизу страницы, посвященной случаю несчастного счетовода, стоял жирный вопросительный знак.

Во всей этой истории так и осталось больше вопросов, чем ответов. Вряд ли Ильза Корсах без соответствующего опыта и образования сможет пролить на нее свет, если только не собирается передать записи кому-то из старостоличных ученых. В таком случае, правда, совершенно неясно, что мешало сказать об этом прямо. Разве что ей не хотелось упускать возможность лишний раз указать Алешу на его место. По какой-то причине каждая вторая благородная задница имела собственное представление о том, где оно, и это начинало порядком надоедать.

Как и нетерпеливое кряхтение за спиной.

«Ну что, – подумал Алеш. – Сыграем с тобой партейку в “осла и батрака”».

И не глядя протянул посланнику тетрадь.

– Благодарю вас, – квакнул тот, лапая корешок мясистыми пальцами. – Госпожа Ильза передает…

«…право первого хода мастеру-лекарю».

– Нет, постойте, вы не так поняли. – Резко обернувшись, Алеш отнял тетрадь и прижал к груди. – Эти записи останутся у меня.

Слуга растерялся.

– Что-то я… э-э… но…

«И все? Мы только начали! Ладно, поддамся на пару ходов».

– Вы ведь личный гонец госпожи Корсах?

– Поверенный, – приосанился тот.

«Неужели? Я почти возбужден».

– И вы, конечно, владеете грамотой?

– Владею.

«Склонитесь немедля перед владыкой берстонской грамоты!»

– Тогда сделайте копию.

Алешу послышался тихий шорох перетекания мозговой жидкости внутри квадратного черепа слуги.

– Велено доставить как можно скорее, – наконец проговорил посланник.

«Слабенькая карта».

– Значит, как можно скорее сделайте копию.

– Но… – Взгляд слуги заметался в поисках путей побега.

«Ага! Время козырей!»

– Слыхали про бронтских бешеных лисиц?

– Про кого?

– Не важно. Имейте в виду, что у гвардейцев есть приказ владыки выполнять любые мои распоряжения в рамках карантинных мер. Я велю им не выпускать вас из замка, пока подлинник этой тетради не вернется на мою полку. Вам ясно?

– Э-э… – «И-а-а!» – Да, мастер.

Алеш вручил ему записи и хотел накинуть сверху еще что-нибудь эдакое, но на пороге дождевым грибом вырос его маленький подмастерье Фабек.

– Мастер! – пытаясь отдышаться, позвал мальчик. – Там Марика в обморок упала!

Остриженные в круг соломенного цвета волосы торчали во все стороны и лезли ему в глаза. Бежал и спотыкался!

– Долг зовет, – вздохнул Алеш, широким жестом указал на подмастерья и, ударив посланника по плечу, взял со стула рабочую сумку.

Марика, одна из служанок госпожи Тильбе – девушка лет семнадцати, если Алешу не изменяла память, – всегда отличалась болезненной бледностью и худобой. Удивительно, что она не падала в обмороки регулярно.

– Ты ее видел? – спросил Алеш, когда они с Фабеком вышли в коридор, оставив у закрытой двери озадаченного «осла».

– Не-а, – мотнул головой мальчик. – Мимо проходил.

– Хм.

– А правда, что обморок – приступ благородства?

– Чего? Кто тебе это сказал?

– Девушки шептались, – смутился подмастерье. – И хихикали.

– Ясно. Нет, Фабек, обморок – это когда нарушается ток крови к голове. Благородной это ее не делает. Даже временно.

Мальчик нахмурился.

– Хм!

– Но это все не имеет значения, – продолжал Алеш, – потому что…

– Лекарь не герольд! – подхватил подмастерье, радуясь, что знает правильный ответ.

Алеш одобрительно кивнул.

Он никогда не делал для себя различий между батраками и господами: моча да рвота у тех и других одинаковые. Кому-то это не слишком нравилось – Лукии Корсах, например. Лучезарная госпожа предпочитала пользоваться услугами собственных лекарей, которых набрался целый отряд, по два-три человека на каждый сезон года. Эти ее предпочтения, впрочем, сформировались не так давно – не далее как жарким летом 1137-го, которое владыка с семьей и двором по обыкновению проводил в Кирте. Мастера Матея тогда только-только не стало, и Алеш мог урвать лишь редкие мгновения отдыха, пока сам не успел обзавестись подмастерьем.

В одно такое мгновение, когда он вышел подышать на галерею внутреннего двора и смотрел, как внизу у ног его любимой женщины играют дети, лучезарная госпожа Корсах вздумала дать ему совет. Это была плохая мысль. По двум причинам. Во-первых, Алеш знал, что яд в кубок невесты на свадьбе Отто Тильбе подсыпали по приказу Лукии – и она знала, что он об этом знает. Во-вторых, он терпеть не мог непрошеных советов – и ей предстояло об этом узнать.

Она приблизилась к нему царственной походкой, изящно облокотилась на парапет и многозначительно кивнула в сторону мнущейся у конюшен худощавой девицы с каштановыми волосами, которая явно ждала, пока кто-нибудь объяснит ей, куда идти и что делать.

«Знаете, кто ее отец?» – спросила Лукия, обмахивая блестящее от пота лицо унизанной бликующими кольцами рукой.

«Мужчина, – с полной уверенностью ответил Алеш. – Не моложе тридцати, полагаю».

Лучезарная госпожа натянула улыбку: «Ульрику Раске почти шестьдесят, он сейчас здесь в гостях и постоянно жалуется на головные боли. Сходите порекомендуйте ему что-нибудь действенное и постарайтесь не быть таким… собой. Это полезное знакомство для человека вашего положения».

«В каком смысле? Что не так с моим положением?» – поинтересовался Алеш.

Белая улыбка слегка помрачнела.

«Вы поняли, что я имела в виду».

Он пожал плечами.

«Я же сказал, не понял».

Они взглянули друг другу в глаза, лежащий между ними кривой шов по краям старой раны беззвучно треснул, и Лукия, будто бы доверительно наклонив голову, прошипела: «Осторожней. Когда суете руку в пасть хищника втрое крупнее вас, помните, что она может захлопнуться».

«Ну давай, попробуй, – подумал он. – Когда ты раскрошишь об меня зуб и придется его удалять, я приложу настолько скромные усилия для облегчения твоей боли, насколько позволит мне профессиональная гордость».

Хотя теперь ему, скорее всего, уже не представится такая возможность. Целый отряд лекарей между ним и челюстью Лукии Корсах. Неравный бой. И, если задуматься, вряд ли того стоящий.

Девица, из-за которой они с ней метнули друг в друга молнии, оказалась второй или даже третьей незаконной дочерью любвеобильного господина Ульрика. Вопреки обычаю полностью игнорировать существование ублюдков, старик Раске своих не бросал и пристраивал наилучшим возможным образом. Нора из Остравы – так звали эту девушку – стала верной компаньонкой Лукии Корсах, и последние три года они раздражали Алеша вместе.

Большую часть времени подруги были неразлучны, поэтому он, издалека заприметив гордую осанку полугоспожи и ее длинную каштановую косу, перевязанную лентой у тонкой талии, вздохнул и подумал: «Сегодня Корсахи весь день будут мешать мне работать?»

Однако самой лучезарной Лукии здесь, в толпе юных батрачек, сгрудившихся на пороге тесной спаленки, не оказалось – как удивительно! Нора из Остравы, вероятно, всего лишь решила составить компанию своей землячке. Алеш кивнул в знак приветствия и спросил, не обращаясь ни к кому в частности:

– Были судороги?

Повисло неловкое молчание.

– Что? – лениво откликнулась Нора.

– Судороги, – разжевал слово Алеш. – Она дергалась, когда упала?

– Я не видела, – пожала плечами компаньонка. – Я только пришла.

«Как славно! Еще не забыла дорогу назад?»

– А кто видел? – Он переводил взгляд от одной служанки к другой, но все стояли с непроницаемыми лицами, как стряпчие на суде. Только последняя, самая младшая, энергично замотала головой. – Это значит «нет»? – Девочка закивала. – «Нет, никто не видел» или «нет, не было судорог»?

– Не было, – пискнула батрачка, вдруг обретшая способность к речи. – Кажется.

– Хорошо, – вздохнул Алеш, уже приготовившийся объясняться с ней жестами. – Пока все могут выйти.

Служанки медленно расступились, наконец-то пропустив его к кровати, и гуськом посеменили за порог. Марика полулежала на такой огромной куче подушек различных цветов и размеров, будто ей заботливо принесли вообще все, что смогли найти в замке. Она уже пришла в себя и вперила в Алеша острый взгляд угольно-черных глаз, словно не рада была его появлению. Он сел на край лежака и поставил в ногах сумку. Фабек без команды притаился в углу и приготовился внимать каждому слову. Алеш осторожно обхватил тонкое запястье Марики.

– Как твои дела? Где-нибудь болит?

– Все в порядке, – заверила девушка. Сердце ее стучало ровно. – Мне просто нужно поесть.

– Ты ничего не ела? Уже за полдень.

«А сам-то?»

– Не хотелось.

– Что ты делала, когда тебе стало плохо?

Марика кивнула в сторону коридора.

– Сидела там со всеми. Ждала Нору.

«Дождалась».

– Покажи-ка язык. – Девушка, помявшись, открыла рот. «Кончик не прикушенный и пока не раздвоенный. Есть время сменить круг общения». – Раньше такое уже бывало?

– Нет, в первый раз. Я мало спала. Наверное, все из-за этого.

– Хм. А твои кровотечения?

– Должны быть со дня на день, – ответила она, погладив перетянутый широким шнурованным поясом живот, и на середине фразы ее голос слегка осип.

«Так-так».

– Когда ты в последний раз была с мужчиной?

– Я еще девица.

Алеш склонил голову набок и окинул вжавшуюся в подушки Марику внимательным взглядом.

– Тебя принудили?

– Нет! – возмутилась она.

«Что ж, “Любовь в старинном замке”, нерифмованное двустишие».

– Рад слышать. Так когда тебя в последний раз не принудили?

– Не помню. – Марика шмыгнула носом. – На той неделе.

«О, да у нас тут романтическая баллада».

– И часто ты «не помнишь»?

– Мы скоро поженимся.

– Ясно. Рекомендую поторопиться. – «Поэма! Не может быть!» – И расслабь шнуровку. Через несколько недель беспамятства она начнет вредить плоду.

– Но…

«Я бы поставил на два плода, да только ставку никто не примет, потому что мне с этим постоянно везет».

– Ближе к вечеру пришлю за тобой Фабека. – Алеш ткнул большим пальцем в пространство позади себя. – Бросай все и иди с ним. Осмотры будут частыми, я предупрежу госпожу. Если вдруг пойдет кровь или появится резкая боль в животе, не жди, приходи сама. Не сможешь – кричи, пока кто-нибудь за мной не сбегает. Очень мне не нравится твоя худоба. Есть вопросы?

– Я… вы думаете, я беременна?

– Отличный вопрос! – всплеснул руками Алеш. – Вечером удостоверимся. Да, и в баню тебе пока нельзя, мойся в бадье.

– О… да, конечно… спасибо, – протянула Марика, на глазах погружаясь в глубокую задумчивость.

Алеш поднялся, сунул обратно выпавшую из нагромождения у изголовья подушку, взял сумку и жестом показал подмастерью: «Пойдем».

– Мастер Алеш, – задрав голову, шепнул у порога Фабек, – что значит «принудили»?

«Ну вот. Я знал, на что шел, когда брал в ученики ребенка. Давно ли был разговор о том, откуда берутся дети? Как много вопросов! Почему это так неловко? В чем смысл жизни? Кто, если не я?»

– Близость против воли. Ничего хорошего, – вполголоса ответил Алеш. Он толкнул дверь и, не обнаружив за ней стайку навостривших уши девушек, с облегчением заговорил как обычно: – Побеседуем в кабинете, а пока раздобудь нам чего-нибудь поесть.

– И попить?

– Как ты догадался? Беги давай.

– Мастер Алеш, – вдруг обратилась к нему притаившаяся за углом Нора из Остравы, чеканя слова в такт звуку удаляющихся детских шагов, – скажите, отчего вы не женитесь?

Он мельком взглянул на нее: прищурилась, скривила губы в усмешке, как будто проверяет какую-нибудь догадку.

«Зачем и на ком, вошь тебя подери, на тебе?»

– Следую моде, – ответил он.

– Да? Вы делаете это весьма избирательно.

Вероятно, она имела в виду: «Вы не женитесь, как и Кашпар Корсах, но не отращиваете, как он, волосы до плеч и игнорируете правило “с темным низом – светлый верх”».

Алеш перебросил ремень сумки через плечо.

– Я выбираю практичность, – сказал он, имея в виду: «Если б ты прямо сейчас рожала сложных близнецов, тебе не понравилось бы, что я постоянно отвлекаюсь от потока крови, хлещущего у тебя между ног, чтобы поправить свои длинные локоны. А мне не понравилось бы, что твоя кровь пачкает мою белую парчу».

Нора изогнула выщипанную бровь.

– Разве женятся не ради практической пользы?

– Вы это спрашиваете или утверждаете?

– А вы как думаете?

«Я думаю, по твоей тощей хамской заднице плачет отцовский ремень».

– Думаю, вашей подруге требуется немного участия и заботы, а у меня еще есть на сегодня дела. Будьте здоровы.

Он развернулся и направился прочь, затылком чувствуя пристальный взгляд Норы. Алеш постарался представить, как она передаст содержание этого разговора госпоже Лукии, и как ее лицо наверняка воссияет широкой улыбкой. «Пасть хищника» и все такое прочее. Мастер Матей часто предупреждал его, мол, ты же лекарь, береги руки, не суй пальцы коню в зубы. Но иногда, особенно когда эти зубы были ярко отбелены по последней моде, уж очень хотелось попробовать.

Алеш модников не любил и всегда жалел для них сахара в микстуры. Для всех, кроме Венцеля по кличке Лисенок. Этот долговязый веснушчатый щеголь умудрился стать его лучшим другом.

Вечером того же дня на правах лучшего друга Лисенок влетел без стука в кабинет Алеша, который едва успела покинуть совершенно точно беременная Марика.

Венцель принес долгожданную весть о том, что договор об унии с хаггедцами, плод многолетних усилий обеих сторон, наконец готов. Этот союз пытались создать при предыдущем владыке, Вольдемаре Корсахе, но в тот раз все пошло наперекосяк. Может, дело было в том, что тогда не успели еще зажить раны, полученные в ходе последней войны. Сын управляющего Тарды, например, вернулся из Хаггеды без левой ноги – попал под удар боевой колесницы. Алеш помнил его мертвенно-бледное лицо и огромные мешки под усталыми глазами. Бедняга с трудом разговаривал и тихо умер через пару лет.

Так что Алеш искренне радовался последним новостям. В его обывательском представлении любой мир был однозначно лучше войны, пусть даже Конраду и Лотару придется в будущем ладить с женами-хаггедками. Лисенок разделял его чувства, но по своим причинам.

– Утрясли, представляешь! – восклицал он, ерзая на низком стуле напротив заставленного рядами склянок и заваленного бумагами рабочего стола. – У-тря-сли! Разродились! Выстрадали! Господин Яспер твердит, что это труд всей моей жизни, что я буду вспоминать о нем со слезами ностальгии, но сейчас мне хочется до слез нажраться.

– Ничем не могу помочь, – ответил непьющий Алеш.

– Совсем? – наигранно проскулил Венцель.

– Совсем. Хотя нет, могу дать тебе настойку-пятитравку. Рыдать будешь, как грудничок.

– Какой ты зануда, Алеш.

– Что вы, право слово, мастер-стряпчий, из ваших уст это слишком высокая похвала.

– Мне, кстати, нужен твой занудский совет.

– Женись на Норе Остраве.

– Что?

– Женись на Норе Остраве, – повторил Алеш. – Ей очень этого хочется.

– Она так сказала?

– Ее взгляд сегодня об этом просто кричал.

– Ага, конечно, а потом мои дети будут похожи на тебя.

Алеш усмехнулся в кулак, чтобы скрыть смятение.

«Он же не знает. Откуда ему знать? Грубая мужская шутка, только и всего».

– Ты хотел просить совета, – напомнил он.

– А, да. Мы с господином давеча хорошо посидели, а потом на меня как напала икота! Всю ночь уснуть не мог, и ничего не помогало. Хочу впредь знать, как с этим бороться. Подскажешь какой-нибудь фокус?

И Венцель так широко распахнул глаза в ожидании ответа на свой вопрос, что создалось ощущение, будто это сейчас действительно важнейшее из его беспокойств.

– Я советую тебе, – поднял Алеш указательный палец и выдержал паузу, – меньше пить.

Лисенок расфырчался от досады и, вставая, помахал на него руками.

– Все, вердикт очевиден, ты виновен по всем пунктам и в наказание лишен моего общества. Я иду в погреб.

– Принимаю свою участь и не смею задерживать. Вы с господами большое дело сделали, Венцель. Поздравляю.

– Спасибо. До завтра, наверное.

Лисенок поднялся, одернул короткие полы бежевого жилета и выскользнул из комнаты, едва отворив и тут же захлопнув дверь. Лет десять назад Алеш пошел бы с ним без раздумий.

Тогда, давным-давно, он делал все возможное, чтобы поменьше думать и побольше пить. Ходил вечно с красным носом, как рыбак у проруби, и еле-еле поднимался с постели по утрам. Мастер Матей ругал его – строго наедине, конечно – и убеждал погрузиться в чтение, будто не видел, что Алеш и так изо всех сил старается по самые гланды зарыться в чужие мысли, чтобы его перестали душить собственные.

В тот год, последний из прожитых им в Тарде, по замку и ближайшим деревням прошло моровое поветрие: не самое страшное, не самое серьезное, бывало и хуже, как ворчал старый господин.

В тот год Алеш и Еник, давно похоронившие отца, остались друг у друга одни. Их матери не стало, когда худшее уже вроде как было позади – это называется «охвостье», последний вздох морового поветрия. Под конец оно забирает тех, кто казался самым сильным и крепким. Мама была такой. Она долго мучилась и умерла с широко раскрытыми глазами.

Ее сожгли вместе с одеждой и утварью. Так принято, так необходимо поступать с умершими от чумы. Сколько тел Алеш сам предал огню? Не счесть. И все же не забыть ему тот костер, тот жар и запах, забивающий смертью поры, выжигающий в воздухе ее клеймо.

Алеш всегда давал обидчикам сдачи, с самого детства стоял за себя – один из немногих уроков, что успел ему внушить отец. Но тогда некого было ударить, некому высказать наболевшее – у этой боли нет человеческого лица.

Он старался все время занимать чем-нибудь руки и голову, делая лишь редкие перерывы на сон и всякий раз надеясь, что не придут кошмары. Однажды Алеш, записывая за мастером Матеем какой-то рецепт, подумал вдруг: «“Череда” неплохо сочетается с “беда”». Он сочинил об этом какое-то унылое четверостишие и нацарапал его на полях – мир стал немного лучше от того, что тот листок в конце концов потерялся.

Алеш же с тех пор писал постоянно: о потере, о боли, о грызущей изнутри печали, и бумага терпела все вместе с ним. Становилось полегче. Однажды госпожа застала Алеша за этой работой, прочла стихи, внезапно пришла в восторг и захотела копию. Так его чувства со временем разделили совершенно незнакомые люди, и странным образом это помогло их притупить.

В тот год Алеш много писал о своем несчастье и совсем ничего не писал о любви. Он всегда нравился девушкам, изредка кому-нибудь из них улыбался, природа свое брала, и это заканчивалось, как обычно, ничем. Когда замирает сердце, говорил он, это повод обратиться к лекарю, а не подсчитывать в уме приданое. Так он думал о любви. Пока не встретил Арнику.

Поначалу она не произвела на него впечатления. Больше впечатляла сама ситуация: Столица, новый владыка, его слепая жена, куча высокородных господ и среди них Алеш, несколько растерянный. Они с мастером Матеем за весьма щедрую плату должны были вернуть фальшивой госпоже Тильбе зрение и помалкивать о том, что своими глазами однажды видели настоящую Итку Ройду.

По прибытии в столичный замок Алеш, разыскивая кабинет, шел вместе с наставником мимо одного из обеденных залов. Через дверь, которой не давали закрыться снующие туда-сюда слуги, в трепещущем свете настольных канделябров он увидел рыжеволосую девушку. Ее лицо казалось грустным и притом очень живым и выразительным, как будто ей всегда было что сказать, но она ужасно этого стеснялась.

«А вот и наша подопечная», – произнес вполголоса мастер Матей и потер ладони.

«Она не похожа на Итку Ройду», – пожав плечами, ответил он.

Старый лекарь поднял брови: «Она очень похожа, Алеш. Я даже удивлен. Прямо как сестра, – а потом почесал морщинистый лоб и пробурчал: – Пришла беда, откуда не ждали».

Алеш не понял, о чем таком мастер толкует: никакой беды – по крайней мере, более страшной, чем уже произошла с этой девушкой – вроде бы не предвиделось. Он относился к госпоже как к очередной пациентке. Она боялась его, как предыдущего лекаря, и вздрагивала от прикосновений.

Так было, пока Лукия Корсах, улучив момент, когда они втроем оказались в одной комнате, не обронила будто бы невзначай: «Кстати, я ведь обещала однажды отыскать для вас Ясменника. Представляете, вот же он, перед вами».

И лучезарная госпожа улыбнулась так, будто чужие тайны растут на деревьях в ее саду, и она любуется ими каждое утро, размышляя, какую бы сорвать с ветки сегодня. Чуть позже Алеш понял, что это недалеко от истины и приносит стране ощутимую пользу. Однако в тот миг ему хотелось, чтобы Лукию Корсах унес смерч.

Это был мучительно долгий миг.

«О, я… – запинаясь, заговорила госпожа Тильбе, – мне… очень нравятся ваши стихи. Они меня очень выручили. Честное слово. Я думала, умру от тоски и одиночества, а с ними казалось, что я не одинока».

Алеш сглотнул, открыл рот и не издал ни звука.

«Я вас оставлю», – сверкнула изумрудами Лукия Корсах.

«Да-да, конечно, спасибо, – закивала госпожа и, когда скрипнула дверная петля, спросила: – А почему именно Ясменник?»

Алеш почесал затылок.

«Ну… в общем… это такая трава…»

Дальше все происходило так быстро, что от этого голова шла кругом. Сперва Алеш просто вслух читал госпоже свои стихи. Потом ему захотелось о ней написать. Он выбрал для нее имя – Арника, солнечный цветок с дюжиной применений во врачебном деле и особенным запахом, немного горьким, как печальная улыбка госпожи. Она сразу догадалась, о ком были те строки, и, когда Алеш дочитал, произнесла полушепотом: «Я совсем не умею так красиво выражать чувства, но, если ты не против, я тебя поцелую».

Владыка Тильбе взял с него клятву – буквально требовал поклясться курганами предков, чего Алеш никогда прежде не делал – держать их с госпожой связь в тайне, особенно от будущих детей. Затем они пожали друг другу руки. «Если обидишь ее, я тебя убью», – сказал Отто. «Не сомневаюсь», – ответил Алеш, прикусив язык, чтобы не сказать того же.

Лучшие стихи Ясменника родились в один год с мальчиками-близнецами. «Дыши, дыши, мое сердце, бейся! Пей Арники терпкий аромат…»

Все они до единого были о любви.

Только яд Лукии Корсах продолжал отравлять их жизнь. Мастер Матей и Алеш, как бы ни старались, что бы ни пробовали, исправить ничего не могли: Арника ослепла полностью и навсегда. После рождения мальчиков она сказала, что больше не хочет из-за этого злиться. Алеш как мог поддержал ее – она была в своем праве. А он имел право на тлеющий в душе гнев.