Текст книги "Ведая, чьи они в мире..."
Автор книги: Дарья Радиенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Да, пожалуй, я ошиблась. – Уголки ее губ чуть дрогнули в улыбке. – Не завтра, а сегодня. Видишь, уже светает… День будет ясный…
«Тин буда еснои»… Небо на востоке начинало бледно синеть, повеяло свежим утренним ветром. Сумрак рассеивался, и теперь он лучше разглядел ее лицо. Она была не такой юной, как ему показалось вначале – похоже, его ровесница. И очень хороша собой.
– А вот ты думал… неправду. – Она помолчала, глядя куда-то в сторону, в предрассветную мглу. – Ты будешь сражаться, пока жив.
– Что еще ты мне нагадаешь?
– Я не ворожея… Но и не слепа, вижу, с кем говорю… Твоя мать должна гордиться тем, что родила такого сына. А твоя жена – что ей выпала честь иметь такого мужа.
– Матери я не помню, и у меня нет жены. – Он сам не знал, почему сказал ей это, – ведь кто она ему?
– Значит, большая честь ожидает ту, кто станет твоей избранницей…
– Уж не ты ли на это надеешься? – он усмехнулся, наблюдая за ней. Этот разговор немного отвлекал от боли, от лихорадочных мыслей, – обычный разговор, какой ему случалось вести множество раз с подобными ей. Ведь она такая же, как все эти девки, на которых не женятся, которых можно просто взять, когда появится желание, – как берешь чашу вина. Или не такая?
Она задумчиво посмотрела ему в глаза и спокойно улыбнулась, словно не заметив насмешки.
– Наверно, я была бы плохой женой. Потому что не стала бы ждать, пока ты вернешься с войны.
– Утешилась бы с другим?
– Пошла бы за тобою следом!
– Вот как… У вас женщины навязывают свою волю мужчинам? – Усмехаясь, он с любопытством взглянул ей в лицо. – Наверно, поэтому мы издавна побеждали вас, и так будет впредь.
Она не успела ответить. Послышались шаги, и, вынырнув из зыбкого сумрака, рядом замаячила чья-то мощная фигура.
– А, вот ты где! А я тебя все ищу…
Новоприбывший ступил к девушке, рывком обхватил ее за плечи.
– Хед еле… Иди сюда… – и, рассмеявшись, с силой прижал ее к себе. – Что, не признала?… Идем, согреешь мне постель…
– Прочь, акоене! – она яростно рванулась. – Я не хочу!
– Да ну? Вчера ты была поласковей!
– Оставь ее!..
– А ты что за… – тот замолчал на полуслове, встретив взгляд противника и одновременно почувствовав холод лезвия на своем горле. И взгляд, и сталь обещали верную смерть, но та, что во взгляде, была страшнее. Отшатнувшись, этруск отступил на несколько шагов.
– Это ты, римлянин… Ну что ж, уступаю…. – и, хрипло переведя дыхание, оскалился в ухмылке. – Бери ее себе, – верно, у вас в Риме нет таких красоток!
Они снова остались одни, в предрассветной тишине и полутьме. Он вернулся на то же место у стены, положил меч по левую руку – как теперь будет всегда. А девушка стояла, не шевелясь, не поднимая глаз.
– Прости, – с трудом выговорила она.
– За что? – он удивленно взглянул на нее. Не ответив, она передернула плечами, словно от холода, и еще ниже опустила голову.
– Я не такая… Поверь…
– Это дело твое.
Она выпрямилась, резко, как от удара, и молча посмотрела ему в глаза. А потом, прежде чем он успел что-то подумать, опустилась перед ним на колени, обняла его за шею и поцеловала в губы, и он услышал шепот:
– Я всегда буду помнить тебя.
В следующий миг, порывисто отстранившись, она встала. Шорох платья, тихий звон украшений – и она исчезла, словно растворилась во мгле.
Царь поверил его словам и на другой же день отправил в Рим послов. Устрашило его и первое покушение, от которого он уберегся лишь по ошибке убийцы, и опасность, грозящая впредь столько раз, сколько будет заговорщиков. И он сам предложил римлянам условия мира: пусть они возвратят ему часть вейянских владений, захваченных в прежнее время…
Мир был заключен, и Порсенна увел войско с Яникула и покинул римскую землю.
Римляне объявили свою державу республикой. Хорошее имя, правда? Они же и придумали его первые, на их наречии это значит – «общее дело»… А вместо царя стали каждый год избирать двух патрициев на должность консулов, и те правили поочередно – по одному месяцу. Само слово «царь» сделалось ненавистным для слуха свободного римлянина. Был даже издан закон о тех, кого подозревали в стремлении к царскому венцу, и этим честолюбцам грозила смерть, если подобный умысел был доказан.
«Не во власти царей, но во власти свободы находится римский народ; уже решено, что скорее врагам, нежели царям, распахнут они ворота; конец свободы в их Городе будет и концом Города – таков общий глас».
А про Тарквиния Порсенна сказал так: «Для мира или для войны, пусть ищет он пристанища в другом месте»… И царь-изгнанник, некогда прозванный гордым, бежал в Кумы, где жил в забвении и умер бесславно. Говорят, его последние слова были полны злобы против «ложных друзей, которым он уже не в силах воздать по заслугам»…
Прекратив войну с римлянами, Порсенна отправил своего сына Аррунта осадить Арицию, но войска расенов были окружены и разбиты. Лишь очень немногие, потеряв полководца и не найдя никакого пристанища ближе, добрались до Рима; иные затем отправились домой, а многие остались здесь… Им дали в городе место для поселения, которое потом назвали Этрусской улицей.
Погибель в богатстве, подрывающем силы… Так было написано на бронзовом зеркале, из тех, что искусно делали расенские мастера. И пророчество сбылось. По прошествии лет Расеюния была захвачена римлянами, ее города, блиставшие пышностью и великолепием, стерты с лица земли, язык забыт на века. А сам народ сгинул бесследно – как пыль развеявшись среди победителей, покорно усвоив их закон, нравы и речь, как милость приняв римское подданство.
Ему тогда, в награду за доблесть, выдали сенаторы поле за Тибром. С тех пор это место долго еще называли Муциевыми лугами… Нет, теперь уже не найдешь, где это, – город вон как раскинулся, по оба берега, даже на Яникуле дома стоят сплошь…
А он потом сражался одной рукой. Прославился во многих битвах, командовал римскими войсками.
Его род прервется. Но через много лет потомки дальних родичей с гордостью примут его прозвище – Сцевола – и будут именно его считать своим предком. Каждому хочется прикоснуться к славе…
О нем напишут знаменитые историки – Тит Ливий, Плутарх, Луций Анней Флор, Кассий Гемина, Секст Аврелий Виктор, Валерий Максим.
Луций Сенека, известный своей мудростью, будет упоминать о нем неустанно. «Ты видишь, как человек, не вооруженный для борьбы со смертью и болью никакими наставлениями, но укрепляемый лишь воинской стойкостью, сам себя казнит за неудачу! Он стоит, презирая врагов и пламя, и смотрит, как с его руки на вражеский очаг падают капли, и не убирает ее, сгоревшую до костей – покуда Порсенна не позавидовал славе того, чьей пыткой любовался, и не приказал убрать огонь против его воли… Он мог бы действовать в чужом стане с большей удачей, но с большим мужеством не мог.»
И на пороге третьего тысячелетия одна из римских улиц будет носить его имя.
Но тогда… тогда он не знал ничего этого. Был только огонь, и лютая боль, и вокруг лишь те, кто хотел его смерти…
А хоть бы и знал, все едино. Просто потому, что за рекой был этот город, который он очень любил… И ему, а не себе, желал он славы, Гай Муций по прозванию Корд, что значит «поздно рожденный».
* * *
Сегодня был тихий серый день, и здесь снова было как в лесу – кругом высокие деревья, запорошенные снегом, и глубокая тишина. С пасмурного неба медленно падали снежинки. Следов на снегу почти не видно, сюда по-прежнему никто не приходит…
Только меня порой тянет побывать здесь. Потому что здесь я говорила с тобою, зная, что ты слышишь меня.
Сегодня все было так же, как в тот день, но все равно это место как будто стало другим. Может быть, потому, что все еще больше занесло снегом. А может, и не только поэтому.
Та же безвестная могила без креста. Тот же сломанный черный крест со стершейся надписью. И белые холмы, как оплывшие свечи, и деревья, черные на белом, и молчание вокруг. Все так же… и все по-другому. Наверное, так и должно быть.
Разве можно когда-нибудь вернуться на то же место? Нет – как нельзя дважды войти в одну и ту же реку. А тогда был особый день, который можно пережить лишь единожды.
И он останется в моей памяти навсегда. Он снова встает перед глазами, стоит взглянуть на кольцо…
«Где будешь ты, там и я»…
А за оградой – в глухом переулке смутно белеет снег, тускло мигает фонарь. Остов недостроенного здания на пустыре залит мертвенным светом. Из глубины района, из-за коробок пятиэтажных домов, неотличимых друг от друга, доносятся рваные отзвуки дискотеки. Дальше – мрак, тишь, безлюдье.
Этот город тоже стоит на семи холмах. И тоже хранит в себе немало древних тайн, хотя его все больше изменяют с каждым годом, словно стремясь изуродовать и затмить его подлинный образ… Да, по правде сказать, в нем почти не осталось мест, которые напомнят о том, что когда-то он звался матерью городов этой земли. И сюда приезжает меньше туристов, и не так бойко торгуют прошлым вразнос.
Но здесь, на этой пустынной окраине, как будто бы и вовсе ничто не может напомнить о былом, – тем более, о бывшем в тех местах, которые отделены от этого города долгими часами пути. Смотреть здесь не на что… А разве это так важно?
Разве важно, что видит глаз – письмена на бронзовом зеркале, мрамор руин или асфальт окраин. Разве важно, каков узор на пелене, скрывающей суть… Что лжет больше – груды мертвых камней на месте разрушенного храма или его современная копия? Ни то, ни другое не передает его истинный облик. Он отражается только в глазах смотрящего – либо нигде…
Единожды бывшее – вечно. Что было, что будет – едино.
Помнишь? Авил, ени ака поло маква…
Годы, они как поле маково… И торна-дорога темна.
Поле времен лежит во тьме по обе стороны узкой тропы, а мы ощупью бредем по ней, видя лишь то, что под ногами. Скелеты древних стен, бетонный остов недостроенного дома – они равно хранят незримый образ бывшего и будущего, их озаряет один и тот же призрачный свет, который не в силах рассеять вечную мглу… Проникнуть сквозь нее может только твой взгляд – если он обращен вовнутрь.
Мой любимый… Всей своей жизнью я заслужу это право – быть достойной тех слов, которые произнесла однажды.
«Я не такая, поверь…»
«Я всегда буду помнить тебя…»
* * *
…в полумраке образ неясный:
так на небо глядит в новолунье путник, не зная,
виден ли месяц ему или только мнится за тучей…
Снова дано мне смотреть на тебя, и слушать, и молвить
слово в ответ?…
«Одолела путь непосильный
верность святая твоя? От тебя и не ждал я иного.»
Я и раньше не боялась умереть, но скорее из-за того, что в моей жизни не было особого смысла. А теперь есть: и в жизни – это память о нем, – и в грядущей смерти: ведь это встреча с ним…
Жизнь имеет смысл только тогда, когда в ней есть что-то, ради чего не жаль ее отдать. Если бы нам снова пришлось жить в одно время, я была бы счастлива умереть за него. Но вместо этого мне было суждено родиться на земле еще раз – через много лет после его гибели. И я уйду из жизни не только без сожаления, а с радостью, – чтобы снова прийти к нему… как было однажды.
«Кьюзи расположен в 14 километрах на юго-восток от Монтепулчьяно. Стоит потратить несколько часов на посещение этого сонного городка. Междугородние автобусы останавливаются в непривлекательном пригороде Кьюзи Скало, здесь же расположена железнодорожная станция. Городской центр, Кьюзи Читта, находится неподалеку от автобусной остановки. Поднявшись по улице Виа Маркони, вы окажетесь на главной улице, Виа Порсенна. Из всех городских достопримечательностей прежде всего заслуживает внимания собор Дуомо сан Секондьяно. У храма красивый, хотя и довольно простой, фасад, опирающийся на четыре колонны. В его облике совмещены разные стили: колонны трех нефов были возведены еще в древнеримскую эпоху, а роспись собора, имитирующая мозаику, была создана в XIX веке.
Возле сквера на Пьяцца Дуомо расположен Музео делла Катедрале (открыт ежедневно, с июня по октябрь 9.30–13.00 и 16.00–19.00; с октября по май пн-сб 9.30–12.45, сб 9.30–12.45 и 15.00–18.00, цена билета – 2 евро). Музей располагает небольшой коллекцией серебра. Здесь же вы можете записаться на экскурсию в „Иль лабиринто ди Порсенна“ (стоимость 3 евро), которая позволит вам погрузиться в таинственную атмосферу этрусских подземелий. Ученые до сих спорят о назначении лабиринта, одним из практичных применений которому, несомненно, был отвод осадков и сточных вод».
Настолько могуществен был Клузий, столь грозно было имя Порсенны…
«Он погребен близ Клузия, и на его могиле воздвигнут монумент в 50 стоп высоты и в 300 стоп ширины и длины. Внутри гробница перепутана такой массой ходов, что, не взяв клубка ниток, можно никогда не выбраться из лабиринта. Над этой четырехугольной постройкой возвышаются пять пирамид: одна посередине и четыре по углам, каждая 100 стоп высотою и в 75 стоп при основании; сверху на них наложен медный круг и накрыты бронзовым колпаком, с которого опускаются на цепях колокола, и звон их слышен издалека.»
Я нашла в интернете любительскую видеозапись экскурсии. Серые шершавые стены, сырой полумрак, пустота. Бесформенные углубления в булыжной кладке, каменная пыль на земле. В узких проходах, освещенных люминесцентными лампами, проложены деревянные мостки для экскурсантов. Чтобы кто-то не отстал от группы и не заблудился, открыт только один маршрут – по нему можно снова выйти в город, к колокольне XII века.
Здесь проводились раскопки, и теперь считается, что лабиринт на самом деле был просто системой водоканалов. Археологи не нашли здесь ничего, что могло бы стать сенсацией – ни несметных сокровищ, ни могилу самого царя.
И не найдут, конечно… Никто не потревожит прах грозного владыки, захороненный в недосягаемой глубине надгробного холма, лежащий в позолоченном саркофаге за дверями богато изукрашенной гробницы, которую стерегут золотая птица-страж с пятью тысячами птенцов и двенадцать коней из чистого золота. Может, это и к лучшему – этрусские заклятия, охраняющие покой мертвых, с веками не теряют силы!
До Рима оттуда недалеко, два часа пути. Прежде доехать можно было разве что за три дня. А дойти – на седьмой день, под вечер… Лишь бы добраться засветло, – осенние дни коротки. Там и днем, говорили, легко заблудиться, а в темноте… «столько смертей грозит прохожему, сколько ты на дороге встречаешь отворенных окон…» Так было…
Незаметно спускались сумерки. Подойдя к дому, он увидел, что возле двери темнеет чья-то фигура, закутанная в плащ. Невольно взялся за меч, шагнул ближе.
– Ты?…
Она вскинула голову, и закатный луч осветил ее лицо. Волосы, как тогда, рассыпались по плечам. И она тихо проговорила:
– Здравствуй.
– Почему ты здесь?
– Я просто хотела узнать, как ты живешь. Если ты не рад меня видеть, скажи, и я уйду.
– Да нет, я… – он потянул кольцо на двери. – Входи.
Она переступила порог атриума, освещенного лишь квадратным отверстием в потолке, и на миг замерла, окидывая взглядом пустынное помещение. В полумраке холодно блестело оружие на стенах. Последние капли недавнего дождя, скатываясь с кровли, с едва слышным плеском падали в водоем среди каменных плит. Она тревожно обернулась:
– Может быть, к тебе должны прийти…
– Нет, я никого не жду.
Он небрежным знаком отослал прочь раба, вышедшего навстречу. Помедлив, сел на каменную скамью у стены и, видя, что она все еще стоит в нерешительности, кивнул ей на место рядом с собой:
– Что же ты, садись…
Сев рядом, она сбросила плащ. На ней было простое темное платье, ни серег, ни ожерелья. И только черные узоры украшали руки вместо браслетов.
– Ты разлюбила золото? Помню, ты была увешана им с головы до ног… – он усмехнулся, пристально разглядывая ее. – Откуда ты пришла? Наверно, у тебя в Риме родные или друзья?
– Не все ли равно…
– И правда.
– Мне просто захотелось узнать, что с тобой, вот и зашла.
– А что со мной? Слава богам, все хорошо.
– Знаешь, в Клузии до сих пор говорят о тебе…
Он молча пожал плечами.
– А твои сограждане разве уже забыли о том, что ты принес им победу?
– Каждый из них поступил бы так же. Я не лучше и не хуже других… и меньше всего хочу, чтобы обо мне говорили на всех перекрестках! Ну, что ты так смотришь?
– Я думаю – по нраву тебе это или нет, но о тебе будут помнить еще много веков… Ладно, все. – Она на миг запнулась. – Лучше скажи, как твое здоровье.
– Что ж, я здоров. Рана зажила. А так… – он с усмешкой помолчал. – Теперь меня называют Левша.
Она быстро посмотрела на него, и в ее лице что-то дрогнуло. Она опустила глаза, бережно отвернула плащ, скрывавший его искалеченную руку. Тихо коснулась шрамов и, склонившись, прильнула к ним лицом. И если бы те слова, что она проговорила еле слышно, могли исцелить его, если бы ее слезы могли сгладить страшные следы огня, а губы могли успокоить ту давнюю боль, за это она сама приняла бы любую пытку и смерть.
– Ну ты что… – он поднял ее голову. – Нечего меня жалеть, ясно? Пока я могу удержать меч, надеюсь еще послужить Риму.
– Я знаю. Так и будет! – Слезы мешали ей говорить, и он вдруг понял, чего ей до сих пор стоил этот спокойный тон. – Я не из-за этого… Просто… Я так боялась, что ты…
– Что я? Как видишь, я жив. Что же ты плачешь… Дарина… – он впервые назвал ее по имени. Привлек ее к себе, и она молча уткнулась ему в грудь. Он долго смотрел на ее склоненную голову.
– Я тоже… помнил тебя.
Она замерла. Потом, словно боясь чего-то, медленно подняла залитое слезами лицо.
– Правда?
Он кивнул.
– Не плачь.
– Я больше не буду. – Она послушно вытерла слезы и улыбнулась. – Это я… так…
«Моя красавица»…
«Родной мой. Родной».
«Хорошо?»
«Да… да, о боги, да… Ты мой хороший… Радость моя…»
Ее волосы разметались по краю постели и казались черными в полутьме. Светильник давно погас, напоследок смутно озарив ее тело, доверчиво и покорно распростертое перед ним, счастливое усталое лицо. Синий свет луны наплывал из атриума сквозь щели в завесах, и вокруг стояла зыбкая мгла, – как в тот миг, когда они видели друг друга последний раз…. всего несколько месяцев назад… а почему кажется, будто прошло несколько веков?… Время исчезло. Тишина.
– Ты останешься в Риме?
– Не знаю. – Она помолчала. – Пока не придется уйти.
– Ты не свободна? – как он не подумал об этом раньше… Она взглянула на него, словно не понимая. Потом улыбнулась:
– Не думай, я не беглая рабыня… У меня нет хозяина. И никого нет. Ни здесь, ни… вообще.
– И ты пришла… одна?
– Я не боюсь ходить одна.
В сумраке он почти не мог разглядеть ее лица, но чувствовал, что она не отрываясь смотрит на него.
– Я просто очень хотела увидеть тебя еще раз.
* * *
Когда же наступит мой срок?… Я бы очень хотела уйти поскорее, пока молода и красива – какой он запомнил меня…
Люди обычно предпочитают не думать о том, что «человек не только смертен, но и внезапно смертен». Но ведь это правда, – любой день человеческой жизни может стать последним. И поэтому я должна каждую минуту жить так, будто следующий миг станет мгновением нашей встречи. Ежедневно и ежечасно ждать свидания – там, в царстве подземного бога…
Там, где начало пути, в преддверье сумрачном Орка
вяз посредине стоит огромный и темный, раскинув
старые ветви свои; сновидений лживое племя
там находит приют, под каждым листком притаившись.
Мутные омуты там, разливаясь широко, бушуют,
воды подземных рек стережет перевозчик ужасный —
мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою
все лицо обросло – лишь глаза горят неподвижно,
плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно.
Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,
мертвых на утлом челне через темный поток перевозит.
«…Место здесь только теням и ночи, сон приносящей.
В этом стигийском челне возить живых я не вправе…»
Я никогда не верила в христианские выдумки про рай и ад, но загробный мир, которым правит Орк, кажется мне реальным и зримым. Хотя бы потому, что те, кто в него верил, были отнюдь не глупее моих нынешних современников, а если уж говорить откровенно – превосходили их во всем! Разве современная цивилизация создала хоть что-нибудь подобное творениям той эпохи, плодами которой пользуется до сих пор?
Римляне дали миру совершенную систему права, принцип гражданства, основы государственности, военное, политическое и ораторское искусство, непревзойденное архитектурное мастерство, – это лишь малая часть тех достижений, на которых взросла европейская культура… Эта великая держава не подавляла граждан своей мощью, а возвеличивала, даруя ощущение причастности к ее силе и славе. Это был мир, где каждый чувствовал себя не винтиком в государственной машине, а равным среди равных. Фраза «Я римский гражданин» с одинаковой гордостью произносилась и патрицием, и нищим – и внушала уважение кому угодно… Народ почитал законы не из страха, а потому, что эти законы были истинно справедливы, были призваны защищать римских граждан по всему миру. И, живя в свободном государстве, эти люди были свободны внутренне. Они не раболепствовали и перед высшими силами: «Я не раб божий, а божий последователь!» Но, пренебрегая их мудрой верой ради нелепой иудейской ереси, христиане получили то, чего заслуживают – рабскую жизнь в вечном страхе перед адом и трусливом ожидании небесной награды…
Прав был тот, кто сказал эти слова: «…Один добрый римский язычник стоит шести дюжин пресмыкающихся ничтожных отбросов общества, ударившихся в фанатичную иноземную веру!»
Но, как говорил один известный персонаж, «есть и такая теория, согласно которой каждому будет дано по вере его».
И если правду гласит древняя мудрость – а я верю в это всем сердцем, – то настанет день, когда я ступлю на берег вечной реки,
по которой никто назад не вернулся.
Я подойду к темным водам Стикса, которыми поклялась однажды, —
ими поклявшийся бог не осмелится клятву нарушить.
И мрачный Харон пустит меня в свою ладью. И свидание в обители Орка, в кругу теней, соединит нас навеки…
Или хотя бы на миг…
…Но без решенья суда не получат пристанища души;
Суд возглавляет Минос: он из урны жребии тянет,
всех пред собраньем теней вопрошает о прожитой жизни.
Там не солжешь. Но я и не стала бы лгать ни перед людьми, ни перед тенями, отвечая на этот вопрос – как я прожила свою жизнь.
…там, внизу, где под кручей скалистой
город раскинулся вширь, обведенный тройною стеною,
огненный бурный поток вкруг твердыни Тартара мчится,
слышится стон из-за стен и свист плетей беспощадных,
лязг влекомых цепей и пронзительный скрежет железа…
Не знаю, считается ли в царстве Орка достойным наказания то, что совершала я? Карает ли подземный бог за это так же, как за другие низкие поступки?
Не презирайте богов и учитесь блюсти справедливость!
Этот над родиной власть за золото продал тирану
или законы за мзду отменял и менял произвольно,
тот на дочь посягнул, осквернив ее ложе преступно, —
все дерзнули свершить и свершили дерзко злодейство…
Те, кто при жизни враждой родных преследовал братьев,
кто ударил отца, или был бесчестен с клиентом,
или, богатства нажив, для себя лишь берег их и близким
не уделял ничего (здесь таких бессчетные толпы),
или убит был за то, что бесчестил брачное ложе,
казни здесь ждут…
Может быть, и мне придется ждать своей казни. И было бы нечестно стремиться избежать справедливой расплаты. Я не боюсь: никакие мучения после смерти не могут быть сильнее тех мук, которые приносит мне уже сейчас, при жизни, память о прошлом… Только бы знать, что мне суждена хоть одна мимолетная встреча, хоть одно краткое свидание с тем, кого миновала посмертная казнь. Ведь он среди тех немногих, кто был оправдан на последнем суде – потому что там, перед собранием теней, о нем можно было сказать только хорошее… Он среди тех избранных, кому даже в обители вечной тьмы дарован свет. Если подземный бог справедлив, он не мог рассудить иначе!
…взору отрадна
зелень счастливых дубрав, где приют блаженный таится.
Здесь над полями высок эфир, и светом багряным
солнце сияет свое, и свои загораются звезды…
Я не боюсь предстать перед загробным судом, и не его прощение мне нужно. Я хочу только одного – чтобы тот, кого я люблю, простил меня за мою вину перед ним. Не так, как оправдывает судья, а так, как прощает человек…
* * *
В тот солнечный день внутри было полутемно, свет едва проникал сквозь узкие окна. Утренняя служба закончилась, вокруг слышался только шорох шагов и негромкий говор. Людей оказалось довольно много, но большинство не молились, да и с виду не напоминали верующих, – просто бродили с места на место, разглядывая фрески. Это одна из главных церквей города, и, наверное, туристы бывают здесь часто…
Я знала, что слова обряда нужно произносить перед алтарем. Но как он выглядит и где находится, представляла смутно… Пройдя вглубь церкви и остановившись перед огороженным пространством, за которым стоял длинный стол, накрытый блестящей тканью, я подумала, что, скорее всего, это и есть алтарь.
Алтарь бога, которого называют всемогущим, всезнающим и милосердным. Бога, который был рад, когда его слуги резали «неверных» и жгли еретиков, а другие добрые христиане подбрасывали в костер поленья… Ведь если он не был рад этому, остается одно из двух: или он не мог этому помешать – и тогда он не всесилен, – или просто не знал об этом, и тогда он не всеведущ. А значит, еще и лжив, потому что скрывает свою истинную сущность.
О нем говорят, будто он – сама любовь, так как он призывает воздавать добром за зло. Правда, такой призыв плохо сочетается с его же словами о том, что ему угодны лишь те, кто «возненавидит отца своего и мать, и жену и детей, и братьев и сестер…» Но даже если не считать этот завет лицемерным, он учит не любви, а неблагодарности и предательству. Ведь платить добром за зло – это значит, поступать несправедливо и унизительно по отношению к творящим добро: почему они должны получать то же, что причитается мерзавцам? Справедлив тот, кто отвечает ударом на удар и объятием на объятие. Тот, кто умеет любить друзей и ненавидеть врагов. А дарить любовь врагам наравне с друзьями – разве это не оскорбляет само имя любви и дружбы? Если кто-то пытается любить ненавидящих его – разве этим он не предает тех, кто его по-настоящему любит? Впрочем, такие люди и не достойны ни любви, ни ненависти, ни верных друзей, ни настоящих врагов: это просто убогие твари, которые из-за своей душевной слабости и трусости не способны воздать каждому по заслугам. И эта вера нужна им, как оправдание собственного бессилия. Чтобы они могли гордиться званием добрых христиан, исполняющих заповеди доброго боженьки…
Хотя нет ничего удивительного в том, что люди, слабые душой – то есть, «нищие духом» – ему особо угодны. Ведь и сам он, пребывая в человеческом облике, оказался таким же. А как еще можно назвать того, кто при первом же испытании болью трусливо взмолился: «Отец мой, зачем ты меня оставил?!»
Это существо не только недостойно называться богом – ему далеко и до лучших из людей. Потому что я знала человека, который не стал просить пощады ни у людей, ни у богов, хотя ему пришлось испытать несравнимо большее. Он тогда не промолвил ни слова…
На меня никто не смотрел. Сзади топталась очередь к прилавку, где торгуют иконами, шаркала уборщица, деловито собирая еще не догоревшие свечи, а другая протирала тряпкой стеклянную крышку гроба с мощами. А впереди была пустота, только крест из электрических лампочек среди тусклой позолоты.
Никто не смотрел на меня – разве что те, к кому я пришла. И те, кого почитали здесь прежде.
…Веру предков сожгли,
но тень ее – среди лесов.
Слушай голос земли!
Забудь про все.
Иди вперед.
Слушай голос огня…
Я никогда не поклонялась христианскому богу, но все же была крещена – а значит, отдана в его власть! И в этот день я решила окончательно разорвать все узы, соединяющие меня с чуждой верой.
Глубоко вздохнув, я заговорила – вполголоса, но не шепотом. Так, чтобы мои слова были слышны только мне и тем, к кому я обращаюсь…
Ныне я отрекаюсь от бога Иеговы, отца,
отрекаюсь от Иисуса Христа, бога-сына,
отрекаюсь от бога-духа святого
и от девы Марии, божьей матери.
Отрекаюсь от церкви Христовой и от всех ее святынь.
Отрекаюсь от всякого священного христианского места
и от места своего среди рая,
от всякой христианской мысли и деяния,
от всякой милости христианского бога.
Ныне я снимаю с себя печать крещения, данного им.
И пусть никогда не ступлю я на дорогу,
ведущую к вратам его царства,
и душа моя для него навсегда исчезнет,
и не услышит он более голоса моего.
Такова моя воля
и да будет так отныне и в вечности!
И, вымолвив последнее слово, я трижды осенила себя перевернутым крестным знамением.
С тех пор надо мною нет иной власти, кроме власти богов, в которых верил он, мой любимый. И с тех пор моей единственной молитвой стали эти слова:
Обращаюсь к тебе, великий Орк, или если тебе угодно называться каким-нибудь другим именем. Владыка подземного царства, тебе возношу молитвы, тебе воздаю почести, тебя о милости прошу. О ты, кто ведает загробной участью смертных, могущественный страж теней, властелин страны, откуда нет возврата! Молю тебя, сделай так, чтобы я, пройдя свой земной путь, увиделась в твоем царстве с тем, кого люблю больше жизни, с тем, кому принесла клятву верности. Я желаю быть с ним вечно в том месте, которое уготовил ему ты, вершитель посмертных судеб. За это я обещаю чтить тебя превыше всех иных богов, приносить тебе дары и превозносить твое имя. Да будет так.
* * *
Я с памятной доски сотру все знаки
чувствительности, все слова из книг,
все образы, всех былей отпечатки,
что с детства наблюденье занесло,
и лишь твоим единственным веленьем
весь дом, всю книгу мозга испишу —
без низкой смеси…
Наверно, любой из так называемых нормальных людей, узнав обо всем, сказал бы – экзальтированная девица, бежит от реальности в мир фантазий и т. д. Но мне ровным счетом наплевать, кто что подумает, вернее, мог бы подумать. Потому что та октябрьская ночь разделила мою жизнь на две части – «до» и «после». И мне кажется, что все «до» было только прологом к этой жизни, которой я живу сейчас… Жизни, в которой есть он.
Только вот иногда я думаю, что боги, наверно, любят пошутить. Ведь иначе не объяснишь, почему все повторяется так страшно… Почему я должна была прийти на землю снова лишь для того, чтобы вновь пройти через ту же грязь? И почему эта ночь, пробудившая мою память, пришла так поздно? Почему я не вспомнила о нем раньше – до семнадцати лет? Ведь тогда не было бы всего, что случилось потом… и что было так гадко. Даже правильнее будет сказать – гаденько, потому что это был не какой-то чудовищный разврат, а просто мелкое, глупое и гнусное копошение в грязи. Иногда я сама не могу поверить, что была такой…
