Текст книги "Без парашюта"

Автор книги: Дарья Агуреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Он посылал ей цветы, воровал у меня стихи, простаивал целые ночи под окнами чужого дома, но увы! Ничто не могло растопить айсберг шестилетней возрастной разницы. Дома начались бесконечные скандалы. Гришка совсем поник, а я обозлилась на весь свет.

Это случилось четырнадцатого декабря. Никого не было дома, и я наслаждалась одиноким зимним вечером. Горячий шоколад, теплое одеяло, загадочное томление свечей и Ирвин Шоу. Что еще надо для чревоугоднических удовольствий? Вдруг в мой тихий мирок резко ворвалась трель телефона.

– Катя? Позови-ка Гришу к телефону, – от куда-то издалека донесся мамин голос. «Черт! Ему же было велено сидеть дома,» – пронеслось у меня в голове. «На носу сессия, а он, видите ли, страдает! Так и вылететь не долго!» – Мам! Он в ванной, – бодро соврала я, – как выйдет, я скажу, чтоб он перезвонил тебе на трубку.

– Я сама перезвоню, – решительно ответила мама, видимо, почувствовав неладное, и исчезла за чередой тревожных гудков.

«Так! Надо что-то делать! А то они его совсем заклюют,» – соображала я, на ходу влезая в дубленку. «Где он может быть?» Скоро я уже неслась по улице, теряясь в тусклом свете фонарей и липких хлопьях снега. Я обегала все окрестные закоулки, где могла бы искать уединения очарованная душа моего влюбленного брата, но мои старания не увенчались успехом. Смирившись с тем, что от скандала никуда не деться, я потащилась домой, придумывая, что бы еще такое сказать маме, когда она перезвонит. Вот черт! Еще и лифт сломался! И я, содрогаясь от омерзения, побрела к черной лестнице. Что случилось там, мне трудно рассказывать. Я просто не помню. Моя избирательная память вытесняет все ненужное. Помню нож и дикий ужас, панический страх перед смертью. Если бы это произошло теперь, наверное, я бы вела себя по-другому. Возможно, сейчас я предпочла бы умереть, но тогда я еще смутно представляла себе, что такое жизнь. Существуя в собственных радужных фантазиях, я не замечала реальности. И потом мне было, что терять. У меня был Гришка, добрый, понимающий, обожающий меня. У меня была Ярослава, Ясенька – моя двоюродная сестра, в лучистых глазах которой я ловила строки будущих стихов. У меня были довольно терпеливые, осторожные в воспитательных крайностях родители, и какое-то необъяснимо острое чувство, переполняющее меня – я ждала счастья. Казалось, оно вот-вот обрушится на меня… Но все получилось не так. К моему горлу просто приставили нож, обсыпали отборнейшим матом и изнасиловали. А я даже не сопротивлялась, даже не кричала. Я только ждала, когда это кончится. Не знаю, сколько времени я просидела на этой грязной лестнице. Видимо, это не совсем нормально, но в стрессовых ситуациях я совершенно теряюсь. Меня охватывает какое-то непреодолимое оцепенение, и ничто уже не может вывести меня из него. Нашел меня Витька. Он сам все понял, повел меня домой, стал куда-то звонить.

– Кать! Ну ты хоть заплачь! Менты приедут, не поверят ведь, – говорил он, испуганно заглядывая мне в глаза. Плакать? Нет, я не могла плакать. – Никаких ментов! – наконец, очнулась я. – Ничего не было! Слышишь? Ты никому ничего не скажешь!

– Да ты что?! – оторопел Витька.

– Все! Оставь меня!

– Ты в своем уме? Ты что сможешь спать спокойно, зная, что этот маньяк на свободе? А если он еще кого-нибудь трахнет?

– Мне плевать на кого-нибудь! Я ничего не буду рассказывать! – взорвалась я. – Я не буду жертвой! Не буду потерпевшей!

– Ты вообще соображаешь что-нибудь? Тебе же к врачу надо, может, он заразный! – не унимался Витька.

– Уходи! Слышишь, убирайся от сюда! Я ненавижу тебя! Только попробуй что-нибудь рассказать! – я буквально вытолкнула его за дверь.

«Ничего не было. Ничего не случилось,» – успокаивала я себя.

Я не плакала, не просыпалась от ночных кошмаров, не боялась темных улиц. Наверное, моя память заблокировала это инцидент. Не знаю, я не сильна в психологии. Все шло, как и раньше. Родители терроризировали Гришку, он стыдился себя, но не мог с собой справиться. Ночами он плакал, положив голову ко мне на колени, а утром садился за учебники. Мозги у него работали превосходно, и сессию он сдал блестяще. Наверное, все бы и успокоилось, началась бы белая полоса, как говорит Алиса, тем более, что Вика, увидев потрясающий BMW Гришки (тогда иномарок было еще не так много), заинтересовалась им. И мой брат уже не ходил, а порхал, засыпая нас анекдотами, подарками, сюрпризами. Мама даже забеспокоилась, как бы наша семья не увеличилась в размерах. Но тут произошло что-то невероятное! Оказалось, что я беременна! Этого не могло быть. Так не бывает. Я не верила в это, но врачи упрямо констатировали факт наличия в моем теле другого существа, которое жаждало увидеть жизнь.

– Но меня же не тошнит, – робко возражала я, а мне молча выписывали какие-то направления. Медсестра бесстрастно задавала вопросы. – Возраст?

– Пятнадцать, – механически отвечала я.

– Партнера?

– Какого партнера? – не поняла я.

– Ты что в куклы сюда играть пришла? – она скучно посмотрела на меня. – Отцу сколько лет?

Нужно было назвать кого-то, и я назвала Витьку. Он был первым, кто пришел мне в голову. Черт! Из-за какой-то статистики пришлось возвести на парня напраслину. Дальше пошло легче. Не смотря на свои скудные знания о половой жизни, я умело создала легенду для врачей. Хуже было с родителями. Как это получилось, я до сих пор сама не понимаю, но мама вдруг сама огорошила меня вопросом.

– Катя, ты беременна?

– Да.

– Кто? – я уже знала, что означает это восклицание. Но врать про Витьку я не могла. Он-то не виноват, а тут явно пахнет крупной разборкой.

– Меня изнасиловали, – не придумав ничего лучшего, я сказала правду. И вот здесь жизнь размазала меня по стенке. Такого удара я не ожидала. Мне просто-напросто не поверили! Еще бы! Я же ничего не сказала! Я вела себя абсолютно нормально! Но назвать отца я не могла, даже если бы хотела – я его просто не знала. Так я и ответила после долгого допроса с пристрастием. Что тут было! Никогда я еще не слышала о себе столько слов! Моя интеллигентная мама оказалась весьма сведущей в нецензурной лексике. И всегда-то я была порочна до мозга костей, подстилка, шлюха, сука дворовая… И я вообще перестала с ней разговаривать. Мне больше ни с кем не хотелось общаться. И только под сердцем тихо, ласково шелестел нежный голосок крепнущей души моего ребенка. Это было так удивительно, так потрясающе! Я судорожно соображала, как мне устроить свою жизнь теперь. Ведь надо как-то закончить школу, куда-то уехать, подальше от этих упреков и обвинений, где-то достать денег. По-новому я теперь смотрела на Витьку. Он ходил со мной по врачам, предупредительно приносил всякие кулинарные изыски, заботливо оберегал в общественном транспорте от напора толпы.

– Катя! Я люблю тебя и буду любить твоего ребенка! – в его словах мне слышалась такая искренность, такая нежность, что я не могла не принять его помощь, не могла не впустить его в свою новую жизнь.

И мы уже вместе, два безмозглых идиота, выбирали имя для моего сына! Я была уверена, что дам жизнь мальчику и обязательно назову его Миша. Нет, я еще не знала Коляковцева! Я просто представляла себе своего карапуза, кареглазого, кудрявого, как Гриша, и понимала, что его могут звать только Миша и никак иначе. Гриша терпеливо выслушивал мои бредни, ласково гладил по голове, целовал мне руки и молчал… Но я не хотела видеть правду в его глазах… Я боролась до конца. Как тигрица, я защищала жизнь своего сына, пока врачи не сказали мне, что здоровым он не родится. Я принимала слишком сильные антибиотики против обнаруженной половой инфекции. Ведь никто и не предполагал, что я вздумаю рожать! Надо было предупреждать, тогда бы мне их не выписывали. И я решилась. Родиться убогим или не родиться вообще? Я не Бог, но я убила того, кто зависел от меня, кто не мог без меня жить. Убила того, ради кого действительно свернула бы горы и была бы счастлива. С тех пор я боялась заснуть. Мне снился маленький мальчик, выброшенный в урну, заплеванный окурками. Я боялась проснуться в крови… Черт возьми! Да вы знаете, что такое аборт?! Сначала они прокалывают оболочку, в которой плавает беззащитный плод, а потом щипцами разрывают невинное тельце на куски, выдирают его из тела матери! И я позволила сотворить такое с собственным ребенком! Нет ничего страшнее, чем убийство своего сына. Мои руки в крови младенца, и никогда мне не замолить это грех. Ведь я даже не знаю, может ли его не родившаяся душа, не окрещенная в церкви попасть в рай, могу ли я молиться за упокой моего Мишеньки!

Я вернулась домой. Я вернулась в прежнюю жизнь, но я почти перестала разговаривать. Тогда, на лестнице, меня как будто заморозили, и теперь я оттаивала, согретая теплой кровью своего сына. Чем меньше я говорила, тем больше я писала. Писала ему, моему самому-самому, не смея молить о прощении…

 
Ты не родишься, не умрешь,
Ты улетаешь в никуда…
В пустыне скорби ты мираж,
На небе смерти ты звезда…
 

Проходило время. Боль не утихала, но я жила, чтобы молить Бога приютить невинную душу младенца. И чтобы он не отверг мою просьбу, я пыталась идти праведным путем. Нет, время не лечит. Это глупости. Одну боль может вытеснить лишь другая, более острая, а разве может быть что-нибудь страшнее, чем смерть ребенка?

Я ни с кем не говорила, не делилась. Это касалось лишь Мишеньки, Христа и меня. Проходили дни, недели, месяцы… год. Никто не вспоминал о моем преступлении, никто не попрекал меня, и снова все возвращалось на круги своя… Как вдруг Вика опять дала отпор моему брату. Она познакомилась с кем-то, и вот они уже искали себе квартиру. Гришка сломался. Он просто рассыпался. Видимо, их отношения зашли предельно далеко, и теперь он не понимал, не мог понять своим неопытным, полным романтики, сердцем, как можно все это перечеркнуть. Но долго мучиться ему не пришлось. Мои руки опять обагрила кровь.

Однажды совершенно невменяемый он попросил меня вытащить из маминого плаща ключи от его машины. Их уже неделю как конфисковали за пьяное безобразие.

– Катя! Я должен поехать к ней! Да пойми же ты! – не сводил он с меня горящих умоляющих глаз.

– А на метро нельзя что ли? – сопротивлялась я.

– Катенька! Ну куда я ее тогда дену?

– Она только на машинах разъезжает? – недоверчиво смотрела я не брата. – Ну, прости, прости меня. Господи! Да мне ли еще осуждать кого-то? Пусть делают, что хотят. Гришке уже девятнадцать, он сам знает, как быть. Я дала ключи… А утром нам сообщили, что BMW с номерными знаками «Е415ВМ» разбилось всмятку. Все, что осталось – дурацкая фотография: Я на фоне только что купленной Гришеньке машины.

Я потеряла сына. Я вручила брату ключи от смерти. И вот теперь я сидела перед Боренькой, который боялся сделать мне больно. Да мне просто нельзя уже было причинить боль! За три года у меня выработался стойкий иммунитет. Мне было все равно. С усмешкой вспоминаю я сейчас, как когда-то Витьке успешно удавалось шантажировать меня украденными стихами, посвященными сыну. Какой беспросветный кретинизм!

В тот день я уволилась с работы и уехала в Володарку. Мне вдруг показалось, что, если я перечту «Нетерпение сердца», если начну пить любимое пиво Бори и курить, как он, «Sovereign», я пойму, что происходит в моей жизни. Ведь не может же все это быть беспричинно, просто так?! Должно быть какое-то объяснение! Или жизнь бессмысленна? Так не может быть! Я обязательно все пойму! Вот-вот я ухвачусь за какую-то спасительную идею! Я не отрывалась от книги почти одиннадцать часов, лишь изредка залезая на старый заброшенный чердак или убегая в лес, чтобы там спрятаться от требовательных любящих взглядов бабушки, отдышаться, перекурить…

Вновь и вновь я перечитывала одни и те же строки, и если мысли еще больше запутывались, то сердце все острее чувствовало мучительную боль Боренькиного сердца. Это было так ужасно! Как так могло получится, что я стала источником его страданий? Неужели и я подобно героине этого романа, опутала Борю ненужной любовью? Навсегда в моем мозгу отпечатались эти страшные слова: «По своей молодости и неопытности я всегда полагал, что для сердца человеческого нет ничего мучительнее терзаний и жажды любви. Но с этого часа я начал понимать, что есть другая и, вероятно, более жестокая пытка: быть любимым против своей воли и не иметь возможности защититься от домогающейся тебя страсти. Видеть, как человек рядом с тобой сгорает в огне желания, и знать, что ты ничем не можешь ему помочь, что у тебя нет сил вырвать его из этого пламени. Тот, кто безнадежно любит, способен порой обуздать свою страсть, потому что он не только ее жертва, но и источник; если влюбленный не может совладать со свои чувством, он по крайней мере сознает, что страдает по собственной вине. Но нет спасения тому, кого любят без взаимности, ибо над чужой страстью ты уже не властен и, когда хотят тебя самого, твоя воля становится бессильной…» Как ему сейчас плохо! Это я во всем виновата! Я ненавидела себя за свою любовь. Ну ничего! Он скоро забудет меня. Нужно лишь что-то предпринять, чтобы он понял, что я не стою сожаления. Не обращая внимания на удивленные восклицания бабушки, ничего не видя перед собой, я, как полоумная, ринулась в Питер, еще толком не зная, что буду делать. Но все снова перевернулось с ног на голову.

Почему-то я вдруг оказалась на Невском. В глазах потемнело, я только теперь вспомнила, что, кажется, уже двое суток не ела. Поймав машину, я назвала адрес Коляковцева, он жил совсем рядом. Слава Богу, я его застала. Я буквально упала ему на руки, а когда очнулась, передо мной сидел Василий, Мишин друг, будущая гордость отечественной медицины.

– Сколько мне осталось? – неудачно пошутила я.

– Трудно сказать, Катя, – я с удивлением поняла, что он говорит серьезно. – Может, час, может, год. Может, десять лет…

– А в чем собственно дело? – недоумевала я – С диагнозом торопиться не будем, – ушел от ответа Вася. – Никакого курева, кофеина, стрессов… Что вообще случилось? У тебя совершенно безумный вид! Извини, я так испугался… Вот, порылся у тебя в сумке и кое-что там обнаружил, – Василий показал мне мою тетрадь. Я уже начала писать свой рассказ. Только так мне удавалось хоть ненадолго вернуть прошлое, еще раз оказаться рядом с Боренькой. Я писала и боялась даже подумать о том, что произойдет, когда писать будет уже не о чем. Мне больше некуда будет сбежать от себя?

– И что же? – я внимательно следила за Васей.

– Я бы посоветовал тебе сделать все возможное, чтобы Миша этого не увидел, – не спускал он с меня глаз. – Это я говорю как друг. А вот, что я скажу тебе как врач. Ты правильно делаешь, что пишешь. Нельзя держать такое в себе. Уверен, этот способ выговориться поможет тебе придти в себя, но, Катенька! Это ведь все ужасно!

– Что ужасно? – я начала раздражаться.

– Ты как-то все неправильно воспринимаешь, – понизил он голос. – Это же бред, неужели ты сама не видишь?

– Что ты, интересно, имеешь в виду? – Вася, очевидно, заметил закипающую во мне злость и ловко увел разговор в другую сторону.

– Если ты так любишь этого Борю, то радуйся, что он тебя бросил, а не ты его. У вас бы все равно ничего никогда не вышло.

– Это почему же?

– Подрастешь, узнаешь, – уверенно ответил Вася. – И не вздумай рассказывать про него Мише.

– Да почему, черт возьми?! Он то тут причем?

– Катюша! Поверь мне на слово, гораздо быстрее, чем ты можешь себе представить, ты станешь его женой.

– Никогда! Я не хочу быть куклой на чайник! Я не буду его аквариумом! – взорвалась я – Ага! Ты кричишь! И знаешь почему? Потому что тебя задевает его холодность. Потому что ты ревнуешь. И весь этот бардак, который ты развела, – всего лишь попытка привлечь к себе его внимание.

От ссоры нас спас Михаил. Он появился в дверях усталый, какой-то пыльный, обросший щетиной, но помолодевший, сверкающий глазами и новой, еще неизвестной мне, улыбкой.

– Ну что? – резко прервал он нас, озабоченно поглядывая то на меня, то на Васю.

– Нормально, жить будет, – спокойно ответил Вася. – А ты чего такой взмыленный?

– Ребята, я разорен! – торжественно заявил Миша. – Счет заморозили, налоговая полиция вот-вот схватит меня за голую пятку, в стране финансовый обвал, работы нет, а денег не хватает даже на то, чтобы оплатить Лешкину няньку!

– Вот это да! – обалдела я. Кажется, Мишина мечта о миллиарде долларов надолго отодвинулась от реальности.

– Я рад, что у тебя бойцовский настрой, – подмигнул Вася.

– Не то слово… Как в старые добрые, – подхватил Коляковцев. И скоро они уже что-то обсуждали в Мишином кабинете, позвякивая кампари и дымя разноцветными «Собрание». А я? Я вновь утопала в воспоминаниях. Боря!

Где он теперь? Что с ним? Какая я дура! Ведь я еще и названивала ему! А он даже не знал, что сказать, как меня повежливее послать! Никогда не забуду это невыносимое молчание в трубку! Черт! Все-таки так тоже нельзя. Надо что-то делать. Все переменить! Абсолютно все! За этим решением последовала череда отчаянно глупых поступков. – Катюшечка! – вдруг кто-то ласково мурлыкнул рядом. Так называл меня только Мишин сын. Миша часто подсмеивался над Лешенькой, который в свои четыре года казался гораздо более влюбленным в меня, чем его чересчур мудрый отец.

– Что, маленький? – я села на постели и крепко обняла его.

– Тебе лучше? – Лешенька прижался ко мне, обвив мою шею тоненькими ручонками.

– Да, мой сладкий, – растроганно шептала я. – Все хорошо. Все еще будет очень хорошо, – так мне сказал Боря при прощании, и боялась не верить в это.

– Ты теперь останешься с нами, правда? – робко и в то же время требовательно, как любой любящий человек, вопрошал Леша.

– Солнышко мой, но я ведь не могу, – удивленно взглянула на него я. – Почему? – я сама хотела бы знать, почему не могу быть рядом с тем, кого люблю. Но вдруг что-то перевернулось во мне. Я решилась. Раз уж Бог послал мне такое испытание, раз уж он показал мне обратную сторону любви, то почему бы мне не уберечь от подобных разочарований тех, кто любит меня. Как я могу отказать маленькому мальчику в праве любить меня? Как я могу объяснить этому неизбалованному родительской лаской ребенку, что любовь может тяготить, причинять неудобство и даже боль? Ведь когда тебя любят, ты невольно чувствуешь себя обязанным, а любая обязанность терзает эгоистичное, свободолюбивое сердце человека. Порой и я содрогалась, глядя в круглые обожающие меня глаза Лешки. Мне станови лось не по себе от его детской нежности. Вот уж действительно, мы в ответе за тех, кого приручили. Сколько раз я зарекалась приходить к нему, зная наперед, как он будет скучать потом, как будет разрываться от тоски его маленькое сердечко, не желая отпускать меня в неведомый ему взрослый мир. И все же я приходила снова и снова, леденея при одной мысли, что могу лишить ребенка материнской нежности, женской привязанности.

– О чем вы тут сплетничаете? – весело ворвался к нам Миша.

– Миша, нам надо кое-что обсудить, – не терпящим возражений тоном заявила я.

– Ну конечно, детка, – подмигнул мне Миша.

– Пап! Значит, Катюшечка тоже твоя детка, как и я? – обрадовался Лешенька. – Вот что, – Миша даже поперхнулся. – Иди-ка в свою комнату.

– Ну пап! – круглые глазки заблестели от набежавших слез.

– Я кому сказал! – рявкнул Михаил, так что даже я вздрогнула. И Лешка послушно засеменил к двери, бросая на меня робкие взгляды.

– Ты чего это? – спросила я, когда он вышел.

– Что ты хочешь обсудить? – пропустил мимо ушей мое гневное восклицание Миша.

– Ты не мог бы оказать мне одну услугу? – начала я издалека.

– Я надеюсь, на это отвечать не требуется? – прищурился Миша.

Видишь ли, уже во вторник мне предстоит начать учебный год, и я боюсь, что просто не успею справиться с одним делом…

– Я сейчас хрюкну, – вдруг оборвал меня он. – Что за демагогия?

Я с трудом подавила раздражение и коротко ответила:

– Я хочу снять квартиру.

– Ух ты! У тебя много денег? В стране финансовый кризис, а Катя не считает купюры! – цедил он сквозь зубы, пристально всматриваясь в мои глаза. – Кое-что сохранилось, – я не обращала внимания на его сарказм.

– А по-моему, ты ждешь, что я предложу тебе переехать ко мне…

– Ты поможешь мне? – теперь уже я перебила его.

– Нет! Я предложу тебе остаться здесь.

И я осталась. Я поселилась в комнате Лешеньки, взвалила на себя трехсотметровую квартиру Коляковцева вместе с ним и его причудами. Только суета, бесконечная беготня позволяли мне спрятаться от собственных мыслей, своей безудержной тоски.

Часами занимаясь домашней работой, я то и дело натыкалась на фотографии Светы, бывшей Мишиной жены. Почему он хранит эти снимки? Что? И здесь какая-то непонятная история любви? Я не спрашивала его об этом. Все равно мои расспросы ни к чему бы не привели… Миша никогда не считал меня равной себе. Конечно он ценил меня, был ко мне привязан. Все это он называл любовью. Может быть, он и прав. Ведь я люблю свою авторучку, а он относится ко мне ничуть не хуже, чем я к родному старенькому «Паркеру»!

Я не могу писать ни чем другим. Я жутко нервничаю, если теряю его и не успокаиваюсь, пока не нахожу. А когда он рядом, я даже не замечаю его существования. Но насколько мне известно, к Свете он относился иначе! Там тоже было море цветов, отказы от карьеры, звездное небо и прочие атрибуты романтической любви. И вдруг все это расползлось по швам. Она изменила ему. Как будто нарочно. Как будто специально, почти со всеми его приятелями. Со всеми, кто не отказал. Полгода Миша что-то обдумывал, а потом развелся. Зачем она это сделала? Ведь не просто так? Или я вообще ничего не понимаю в этой жизни? Я помню, как она неожиданно приехала к нему в офис. Молодая, красивая, роскошная женщина с трагическими глазами и, рыдая, громко кричала, не обращая внимания на меня, секретаршу, еще каких-то людей:

– Миша! Ну ты хотя бы ударил меня! Хотя бы наорал! Так тебе же совершенно все равно!

А Михаил стоял перед ней бледный, но абсолютно спокойный, бесстрастный, как будто его и не было там, как будто не к нему она обращалась. Я познакомилась с ним за пару месяцев до развода, но на протяжении всего времени нашего общения Света не переставала названивать ему, молить о прощении, клясться в любви. И никак мне было не вникнуть в суть происходящего. Что руководит ее действиями? Любовь? Жажда денег? Почему она это сделала? Почему Миша так возмутительно спокоен? А главное – какова моя роль в этом надуманном представлении?

Так прошла неделя, незаметно подпустив ко мне сентябрь. И вот я уже должна была ехать в университет. Боже мой! Как мне не хотелось! Как я боялась возвращаться в свой прежний мир! Миша приучил меня жить с болью, Боря показал мне, что значит жить без боли, и пути назад для меня не было. Не хотя поднимаясь с постели в тот злосчастный вторник, я решила отправиться на юрфак попозже, чтобы не встретить никого из однокурсников. В конце концов все, что я смогу сегодня сделать – это узнать расписание. Ни о каких занятиях в первый день учебного года не могло быть и речи. Но в метро я неожиданно столкнулась с Ярославой.

– Катя! Котеночек! Я так соскучилась! – она повисла у меня на шее. Все лето Яся провела в деревне и уже давно названивала мне домой, еще не зная, что переехала к Коляковцеву. Мама не дала ей мой новый телефон. Наверное, ей было стыдно за меня. Могу себе представить, что она обо мне думала! Пошлая карьеристка, прокладывающая себе дорогу через постель! Разве она поверит, что Миша боится даже подойти ко мне слишком близко, опасаясь, что я сломя голову брошусь в ванную и запрусь там на всю ночь?

– Ну как Боря? Ты познакомишь меня с ним? – Яся вся горела нетерпением. Я написала ей о нем, когда еще не знала, чем все это закончится, и теперь Яся, обожающая любовные истории, жаждала романтических подробностей.

– Нет, Ясик. Уже нет. Давай сменим тему, – вымученно улыбнулась я, но я снова ошиблась – они все-таки познакомились. Мы долго бродили по городу, обсуждая университетские новости, будущие планы, как вдруг оказались на Малом проспекте. Фрейд писал, что бессознательные поступки выдают наши тайные желания. Может, и так, но видит Бог, я совсем не хотела, чтобы Боря вновь увидел меня. Это получилось случайно. Я была уверенна, что первого сентября он не работает, и позволила себе снова нырнуть в до боли знакомый полумрак «Трюма». Мы приютились в уголке и угощались горячим чаем, изредка перебрасываясь доброжелательными замечаниями с Ольгой.

И вдруг Саша и Боря оказались прямо перед нами. Я не могла оторвать взгляд от его утомленных рабочим днем глаз, с ужасом наблюдая, как он пытается совладать с испугом, овладевшим им так неожиданно. А Саша так не кстати, видимо, еще помня наши былые посиделки, весело разболтал, что они уже собираются домой. – Здорово! Боря! А ты не подвезешь нас с Ясенькой? – все-таки не удержалась я.

– Я сегодня без машины, – все более терялся Боря.

– Так, девушки, мы вас покинем, – бодро вмешался Саша, – но через двадцать минут я доставлю вам Бориса в целости и сохранности!

Он ошибся. Боря просто сбежал. Сбежал от меня. И когда Саша вновь подошел к нашему столику, ему пришлось спрятать глаза и выдавить из себя: – Боря просил принести свои извинения. Его срочно вызвали к командиру.

Это было последней каплей. Такого жалкого обмана я уже не могла вынести. Притихшая Яся молча гладила меня по руке, опасаясь вымолвить хоть слово участия. Я ненатурально поулыбалась и, наспех распрощавшись с ней, побрела к дому. Вдруг рядом со мной просигналил автомобиль. Я обернулась и увидела Мишин BMW. Перевалив через лужи, я нехотя загрузилась внутрь.

– Катюш! Пощебечи чего-нибудь, а то я так загружен сегодня! – с ходу заговорил он.

– Отстань, – грубо отмахнулась я. Да, вот она моя жизнь. Быть игрушкой этого холеного красавца, поднимать ему настроение.

– Что это с тобой? – удивился Миша. Я не ответила. А что я могла сказать? Что за лето успела привыкнуть к другому обращению, предупредительному и ласковому? Мы молча доехали до дома, и я сразу же заперлась в ванной, пытаясь избежать его пристального бездонного взгляда. Миша был явно озадачен моим поведением, и я услышала, как он, не особенно церемонясь, устроил шмон в моих вещах. Так, вот он нашел фотографии… Ага! А это стихи, и, кажется, письма… Михаил позвонил кому-то, и вот уже плачущий Лешенька был отправлен к бабушке. Наступил и мой черед.

– Катерина! Открой дверь! Я кому говорю! – настойчиво твердил он. В ответ я включила воду. И тут вдруг произошло что-то странное. Такого я от Коляковцева никогда не ожидала! Он рывком выломал дверь и, больно схватив меня за руку, потащил в комнату. Он буквально швырнул меня на кровать и придавил всей тяжестью своего тела.

– Убери руки, – задыхаясь, прошипела я.

– Что? – заорал он. – Да я хоть пальцем когда-нибудь тебя тронул? Что ты из себя корчишь? Тоже мне страдалица! Кому ты нужна? Цыпленок синюшний!

– Ты зато великолепен! Просто неотразим! – отпарировала я сквозь зубы. Как я его ненавидела в ту минуту! Мне хотелось расцарапать его красивую физиономию, придушить его. Все в нем выводило меня из себя. Он был идеален до тошноты, до безобразия.

– Ну ты, видимо, тоже ничего! – кипел Миша. – Надо же! Такая маленькая с виду, а оказывается, обыкновенная потаскуха! Шлюха!

– Шлюха? – взорвалась я. – А ты, значит, добродетель ходячая? Может, ты конечно и прав, только ты меня на свои миллионы не купишь!

– Да где уж мне! Что ты! А вот любой паршивый мент за пару цветочков очень хорошо проведет с тобой время! Ты, оказывается, форму уважаешь? Вот уж не подумал бы!

– Убирайся! Мерзавец! Негодяй! – я уже совсем ничего не соображала. – Да, мне пора, – Миша кинул мрачный взгляд на часы и как-то резко успокоился. – Никуда не уходи! Слышишь?

– Пошел к черту! – запустила я ему вслед подушкой. Он молча вышел. Только теперь я почувствовала, как мне это все надоело, как я устала. Наверное, у него есть право орать на меня. Наверное, и перед ним я виновата. В конце концов он ждет от меня большего, чем я могу ему дать. И не без оснований, иначе какого черта я поселилась в его квартире?! Какое ему дело до моих личных проблем? Ведь не могу же я сказать ему, что переехала, потому что боюсь ненароком наткнуться на Борю, а снять квартиру у меня не хватает практицизма. Боже мой! Неужели я и в правду потаскуха? Никогда не думала, что стану героиней случайного романа! Пошлость какая! Нет, мне никогда не разобраться в бардаке, в который превратилась моя жизнь. Боря любит Вику, Вика любит Борю, но почему-то от суммы слагаемых меняется тождество, а равенства вообще не получается.

Еще Света… Миша. Голова идет кругом! Я больше не хочу никого любить, я не хочу, чтобы кто-то любил меня. Я уже ничего не хочу. Мне просто лень, лень жить. Пусть они сами ковыряются в своих проблемах, которые сами же себе и создают. Как старательно Боря убеждал меня в своей принципиальности! Так что же он сам и плюет на нее? Если эта женщина дороже ему, чем собственная совесть, почему он не борется за нее? А если он не хочет растоптать свое «Я» ради секундного упоения любви, так зачем же он позволяет ей влезать в его жизнь? Да еще и меня впутал! Все! Баста! Отныне моя хата с краю. Меня больше ничто не касается, и мне на всех наплевать. И не надо обвинять меня в слабости, в безрассудстве! Я не напрашилась на этот праздник. Я никогда, несмотря на отсутствие четко сформулированной жизненной концепции и каких-либо принципиальных начал, не взваливала свои проблемы на чужие плечи. Никто не знал о моей боли. Я никогда не использовала другого человека для того, чтобы сбежать от себя или своего прошлого, хотя я не знаю, насколько я добродетельна. Вполне возможно, что я способна и на предательство и на подлость. Но никогда я не стану столь разумной, как Вика, которая принимает любовь как должное и не чувствует себя обязанной, никогда я не стану превращать человека в аквариум или еще что-нибудь столь же ценное, никогда я не стану заменять свою любовь чужой. Но я не смогу уже быть и собой. Я просто больше ни во что не верю, а человек без веры не человек. Каждый во что-то верит. Когда-то и у меня был Бог, даже вполне материализованный. В его глазах отражалось небо и можно было в них пересчитывать облака. Его губы скрывали солнечный свет, который он дарил мне своей улыбкой. Все в нем было божественно! И то, как он курил, и то, как он пил пиво… Но потом он сказал, что все это чары, и он вовсе не Бог. Так кто же? Кудесник? Чародей? Ведь когда рассеиваются чары, все кончается, уже ничего нет. Солгал ли он в первый раз или во второй, но ложь перечеркнула его святость. Если лжет даже Бог, то что делать мне? Лучше жить во сне, чем бежать от действительности в сон. Ну что ж! Вот, пожалуй, и все!.. Ты останешься на том конце дороги, я меж снов своих бродить пойду…» Миша вздрогнул и выронил тетрадь. «Какой бред! Какое безумие!» – дико стучало в голове. Он не заметил, как рядом присел Василий, вспотевший, изможденный.