Текст книги "Свой круг (Адмиральский кортик)"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

ИСКУШЕНИЯ ДЛЯ ИЩУЩЕГО ИСТИНУ

"... Мы возвращались из Двуречья, где предприняли последнюю безуспешную попытку подтвердить доклад Карпецкого. Я был раздосадован: проторчать здесь полгода – и впустую! Горик, напротив, находился в прекрасном настроении, так как считал, что цель достигнута и вредный миф развеян бесследно. Психологическую настроенность местные жители ощущают безошибочно, может быть, поэтому ни один не рассказал ему то, что приходилось выслушивать мне. Но вторичная звукозапись без материальных подтверждений способна убедить только тех, кто хочет в нее поверить. Скептики опровергали даже богатые видеоматериалы второй экспедиции! Горик весело болтал что-то про узколобых противников прогресса, мрачных перестраховщиков, раздувающих собственные страхи и пугающих ими других, восхищался раскинувшейся вокруг красотой, которую сторонники блокады хотели отгородить от человечества вымышленными радиационными поясами. Я молчал – сколько можно говорить об одном и том же! Сказочно красиво – тут он прав. Но я, узколобый перестраховщик, сделаю все, чтобы оградить мир от этой красоты. Если решение о блокаде не пройдет, я сам буду болтаться вокруг Леды на патрульном боте, заворачивая приближающиеся корабли! Или высажусь сюда и вместе с Трехпалым Охотником найду неопровержимые подтверждения отчету первой экспедиции. Найду обязательно, потому что смерть на Леде члена Содружества – не случайная, при таинственных обстоятельствах, а предсказанная и объясненная им самим заранее – явится неопровержимым доказательством. Поросшая голубой травой пойма перешла в синеватые холмы, мы, очевидно, свернули не на ту тропинку, потому что Мягкая Ферма слишком долго не появлялась, и, когда из-за поворота навстречу вышел человек, Горик, забыв инструкцию, устремился к нему спросить дорогу. Выглядел встречный вполне обычно – полусвободный фермер или сезонник, в цельнотканом комбинезоне, грубом кожаном жилете, островерхой треугольной шапке, распознать в нем псевдоса нельзя было и в семи шагах, мне удалось это сделать с двенадцати; помогла интуиция, ожидание его появления и постоянная готовность, приглушить которую не мог ни яркий свет рыжего солнца, ни умиротворяющий волшебный пейзаж. Горик приблизился к нему на решающий все радиус абсорбации и уже находился за чертой, потому что псевдос его зацепил в тот момент, когда я нажал спусковую кнопку. Фиолетовая вспышка ослепила незащищенные глаза, треск разряда слился с треском грубой кожи жилета, лопнувшей в том месте, куда ударила невидимая игла..." Дежурство по городу прошло спокойно, происшествий прокурорской подведомственности не произошло, поэтому я читал до полуночи, а потом спал в комнате отдыха городского управления, хотя эту тревожную чуткую дремоту, когда слышишь каждый скрип двери, писк рации и переговоры с дежурными нарядами за стеной, вряд ли можно назвать сном. Пройдя пешком по утреннему городу, я зашел домой, вымылся, побрился, перекусил – Ася всегда оставляла мне завтрак на плите – и собирался лечь спать, даже лег, но сон не приходил, и жалко было бесцельно колбаситься в постели, и притягивали скопившиеся в сейфе дела необходимостью "крутить машину" – подчищать, заканчивать, чтобы не оказаться погребенным под постоянно поступающей бумажной лавиной. Я решил идти на работу, записав положенный отгул себе в актив, хотя знал, что рачительный Белов неохотно возвращает неиспользованные дни отдыха. По дороге заглянул в райжилуправление, протолкался сквозь плотную, недовольную очередь, был одернут секретаршей, но потом узнан и обласкан, получил характеристику на Рассадину Ларису Ивановну тридцати трех лет, которая работала управляющей домами, разумеется, зарекомендовала себя с положительной стороны, активно участвовала в общественной жизни, пользовалась уважением в коллективе, но не уделяла достаточного внимания ремонту жилого фонда и проявляла "нетребовательность в самовоспитании". Очевидно, эта маловразумительная формулировка, призванная показать критическую и принципиальную оценку райжилуправлением тех действий домоуправа, за которые она уже больше месяца находится под стражей, означала склонность Ларисы Ивановны к получению взяток и совершению массы мелких и средних злоупотреблений, которые она могла позволить на своей скромной должности. Пройдя еще квартал, я свернул на узкую старинную улочку, где располагалась прокуратура, по диагонали пересек тихий перекресток и зашел в районный военкомат. Когда день не распланирован заранее, можно позволить себе не спешить и по пути решить ряд мелких вопросов, обычно по нескольку раз откладываемых "на завтра". Собственно, вопрос у меня был один: "Имели ли право Золотовы хранить кортик после смерти адмирала или он подлежал обязательной сдаче?" Его я и задал молодому майору, с которым мы уже неоднократно встречались при обстоятельствах, относящихся как к его, так и к моей компетенции. Хотя военный комиссариат занимается не менее важными делами, чем, скажем, районное жилищное управление или какая-нибудь другая из коммунальных служб, здесь никогда не было очередей, любой факт выяснялся за пять минут, необходимую справку можно получить за такое же время. Однако сейчас майор исчез надолго, и я открыл книжку, которую теперь не вынимал из портфеля. "... Не отвлекаясь на опрокинутого псевдоса, я бросился к замершему, как соляной столб, Горику, схватил за плечи, опасаясь ощутить напряженные в кататоническом ступоре мышцы, но нет – все было нормально, он уже вернулся, навсегда забыв последний отрезок своей жизни, продолжительность которого могла быть различной: от нескольких секунд до двух лет – большего срока амнезии Трехпалый Охотник не наблюдал. Горик забыл последнюю минуту. В его восприятии мы шли среди одинаковых холмов, озабоченные отсутствием Мягкой Фермы, он на миг отвлекся отвернулся или задумался, а в это время я беспричинно застрелил случайно встретившегося аборигена. Этот акт чудовищной жестокости привел перенесшего психотравму Горика в истерическое состояние. Объяснить ему что-либо было невозможно: он ничего не слушал, кричал, что я маньяк, убийца, уничтожающий для подтверждения бредовых теорий ни в чем не повинных беззащитных местных жителей! Не обращая внимания на его буйство, я связался с Базой, где нарушение психической деятельности одного из членов экспедиции было немедленно зафиксировано, явившись сигналом общей тревоги, доложил обстановку и высказал мнение, что запрет пользоваться летательными аппаратами в светлое время суток придется нарушить, так как иным способом транспортировать добытого наконец псевдоса не удастся, а ожидать темноты с учетом состояния Горика рискованно. Затем я подошел к лежащему, убедился, что попал туда, куда целил, после чего произвел внешний осмотр. Добыт был псевдос высокого уровня четвертой, а может, и третьей ступени. Признаков, отличающих его от человека, оставалось немного: не полностью сформированы пальцы рук, под шапкой скрывались остроконечные, покрытые шерстью уши, когда я оттянул веко, то увидел вертикальный звериный зрачок..." Майор вернулся, я поспешно перенесся с далекой страшной планеты в строгий кабинет военкомата и небрежно – бросил книжку в портфель, чтобы мой собеседник ею не поинтересовался. В соответствии со сложившимися представлениями следователи должны читать исключительно серьезную литературу. Впрочем, майор не собирался ничего спрашивать. Он сел на место, положил перед собой папку в твердом коленкоровом переплете, недоумевающе посмотрел на меня. – Очевидно, вы что-то напутали. У нас только два адмирала, я их знаю, но на всякий случай посмотрел по картотеке и для страховки перепроверился у военкома. А он для очистки совести позвонил в областной военкомат. Добросовестность и полнота проверки подтверждали прекрасную организацию работы военкомата, но я не мог понять, что, собственно, вызвало такие затруднения? – Не только в нашем районе, но и в городе, и в области адмирал Золотов никогда на военный учет не становился! Честно говоря, я растерялся. Настолько, что едва не пролепетал по-детски: "Как же так? А кортик?" – ...На военном учете у нас состоял ныне покойный капитан первого ранга Золотов Иван Прохорович, – четко продолжал майор. – Проживал он по адресу: проспект Чехова, дом шестнадцать, квартира пятьдесят два... Адрес совпадал. Валерий Федорович Золотов, адмиральский внук, жил именно там. – ...Иван Прохорович Золотов умер в позапрошлом году в возрасте шестидесяти девяти лет от острой сердечной недостаточности и похоронен с воинскими почестями на аллее Славы городского кладбища. Майор закрыл папку. – ...Согласно существующему положению, холодное оружие офицеров флота может храниться в семье покойного без права ношения. Исчерпывающий, предельно конкретный ответ. Я поблагодарил, вышел в пустой, чисто выметенный коридор и медленно направился к выходу, переваривая полученную информацию. Зачем же ему нужна эта ложь? Ну, положим, звание внука адмирала могло давать маленькие преимущества в детских играх, ну в школе какие-то крохотные привилегии, например, "из уважения к дедушке я тебе, Валера, сегодня двойку не поставлю", ведь проверять действительное звание Ивана Прохоровича никому бы не пришло в голову. Но школа-то закончена давным-давно, а он продолжает ходить во внуках! Может, прикрываясь дедушкой, Золотовы устраивают решение всяких житейских дел – выписать в обход очереди стройматериал для ремонта дачи или что-то другое в этом роде... Нет, исключено, любое официальное решение принимается только на основе соответствующего документа, слово, да еще лживое, к делу не пришьешь. Так ничего и не придумав, я дошел до прокуратуры. Заглянул в канцелярию, спросил у Маргариты, не разыскивал ли кто, не звонили ли, получил поступившую почту. В кабинете разобрал солидную пачку бумаг, акт судебно-химической экспертизы отложил в сторону. "Представленная на исследование в опечатанном флаконе под номером один жидкость светлокоричневого цвета является смесью на спиртовой основе сахара, ванилина и растворимого кофе... Способ изготовления и состав компонентов характерны для суррогатированных алкогольных напитков домашней выработки... В опечатанном флаконе под номером два находится низкосортное крепленое вино, полученное путем переработки яблок..." Еще один сюрприз! И это вместо благородного "Мартеля" и загадочно-заграничного "Бордо"... Вот вам и почтеннейший Валерий Федорович! Человек-блеф! Теперь понятно, почему Галина Марочникова обычную баню по-черному величает "финской"... Ложь громоздится на ложь, все из одного ряда: фальсификация спиртного, упоминание о знакомствах с "сильными мира сего"... Скорее всего этот камуфляж – следствие укоренившейся привычки прикрывать собственную незначительность близостью к авторитетным людям и организациям. Но может ли эта привычка иметь какую-нибудь связь с преступлением? С человеком-блефом нужно держать ухо востро: все, что его окружает, может оказаться фикцией, надувательством, мистификацией. А что, если и та картина преступления, которая мне подсовывается, тоже блеф? Тогда все неясности и неувязки объясняются очень просто... Следствие практически закончено, надо получить еще пару-тройку документов, и можно составлять обвинительное заключение. И если мои сомнения небезосновательны, то этим актом блефу будет придана юридическая сила. Но кто может быть заинтересован в такой игре? Как могли развиваться события на самом деле? На эти вопросы мозг должен был начать выдавать возможные варианты ответов, но он работал впустую, как магнитофон на холостом ходу, и мне показалось, что если хорошо прислушаться к себе, то можно различить шелест чистой ленты. Ничего толкового на ум не приходило. Рабочий день подходил к концу, срочных дел на сегодня не было, и, если не подоспеет какое-нибудь происшествие, через полчаса можно будет идти домой. Я вышел в коридор и толкнул дверь соседнего кабинета с табличкой "Лагин Ю. Л. ". – Добрый вечер, Юрий Львович. Как поживаете? – Мы поживаем. А ты, вижу, бездельничаешь? Так всегда начинались наши диалоги. Лагин – добрый и умный человек, с огромным житейским и профессиональным опытом, но за тридцать лет следственной работы накопил немалый запас сарказма. Впрочем, я уже привык к его манере разговора, и мне нравилось общаться с ним. К тому же всегда можно было рассчитывать получить от него дельный совет. – Бездельничаю, Юрий Львович. От вас ничего не скроешь. – Ну тогда подожди пару минут, я допишу, и побездельничаем вместе. Ему было пятьдесят пять. Высокий, плотный, с большой головой, Лагин держался всегда солидно и внушительностью вида мог поспорить с шефом, недаром посетители, встречая в коридоре, часто путали его с прокурором. Зато вне стен нашего учреждения его можно было принять за кого угодно, только не за следственного работника. Интеллигентными чертами лица и пышной, поредевшей спереди, но торчащей в обе стороны над висками шевелюрой он более всего напоминал композитора, известного скрипача или дирижера. Он и в действительности имел некоторое, хотя и специфическое, отношение к миру искусства: специалист по большим хозяйственным делам, расследовал организацию "левых" концертов и сопутствующих им хищений в областной филармонии. Говорят, что однажды толпа жаждущих любителей музыки приняла его за администратора и окружила, вымаливая лишний билетик или контрамарку. Хотя скорее всего это чья-то шутка. – Ну-ну, так что, ты говоришь, у тебя стряслось? – Лагин закончил писать и откинулся на спинку стула. – Стрястись ничего не стряслось... – Отчего же тогда тебя гложут сомнения? И что ты хотел спросить у старика Лагина? Нет, он не читал мысли. Но, как всякий хороший следователь, умел определять направление хода размышлений собеседника и его намерения. – Странная штука получается, Юрий Львович. По делу практически все сделано, а ясности никакой... – Такое бывает. – Лагин неопределенно крякнул, потирая руки и хитро посматривая на меня, ожидая продолжения. Я пересказал обстоятельства. Лагин, снисходительно улыбаясь, перебирал мелкие предметы в объемистом ящике своего огромного, обтянутого зеленым сукном стола, но по глазам было видно, что он слушает внимательно. – И что же тебя смущает? Вначале не говорила, а потом сказала? Такое бывает сплошь и рядом! Для обвиняемого ложь – одна из форм защиты. Придумала, как облегчить свое положение, – и изменила показания. Разве это настолько неправдоподобно? – Но такую же версию упорно подбрасывает Золотов! Он и адвоката ориентировал на самооборону или неосторожность еще до того, как Вершикова... – Да ведь это самая выигрышная линия защиты! – перебил Лагин. – Ничего удивительного, что и Вершикова, и Золотев, и адвокат склоняются к ней. Он задумчиво поигрывал стреляной гильзой от "ТТ". – И тебе надо тщательно проверить показания обвиняемой! Изучи акт вскрытия трупа, внимательно изучи, описание не из приятных, некоторые брезгуют, заглядывают сразу в заключение, так можно упустить что-нибудь важное... Я почесал в затылке – Юрий Львович как в воду смотрел. – Может быть, понадобится допросить судмедэксперта... Лагин замолчал, обдумывая какую-то мысль... – Само по себе то, что Золотов – враль, еще ни о чем не говорит. Ну, хвастался дедом, ну, поил дурех всякой дрянью вместо заморских вин и коньяков – какое отношение это имеет к расследуемому тобой преступлению? Я хотел возразить, но Юрий Львович предостерегающе поднял руку. – Это с одной стороны. Но... Он крутанул гильзу волчком по зеленому сукну. – Знаешь, что меня настораживает? И сам ответил: – Круг лиц, проходящих по делу. Компания Золотова! Внешне все благополучно: каждый работает, характеризуется наверняка положительно, словом, приличные люди, вносящие свой вклад, ну и так далее. Только все это ширма! Он высоко подбросил гильзу и с неожиданной ловкостью поймал ее. – Золотов – какой-то полуаферист, прикрывающийся нехлопотной должностью. Эта его подруга, как ее, Марочникова? Скромная продавщица, а одета как дочь миллионера – видел, как она к тебе заходила! Обвиняемая – маникюрша, но небось тоже живет не на зарплату? Я вспомнил фирменный вельветовый комбинезон Вершиковой, который на черном рынке стоит рублей двести пятьдесят – триста, и кивнул. – Люди с двойным дном, – сказал Лагин. – С этой публикой надо держать ухо востро. Он бросил гильзу обратно в ящик и со стуком захлопнул его. – Знаешь, что мне не нравится? И опять сам ответил: – Потерпевший был инородным телом в этой компании, он один занимался настоящим делом. И он убит! Случайность, несчастный случай? Как говорится, все бывает, но лично для меня это крайне сомнительно. И версия самообороны притянута за уши. – Что же остается? – воспользовавшись паузой, вставил я. – Как бы здесь не было хитрой, тщательно продуманной инсценировки! Слово сказано. Мне неоднократно приходила в голову эта мысль. – Стоит обратиться к философии и вспомнить принцип Оккама, – продолжал Лагин. – "Не умножай без надобностей число сущностей". В переводе на наш язык это означает: не выдвигай версий, если они ни на чем не основаны. Он откинулся в кресле, побарабанил пальцами по столу. – Пока что твои сомнения, равно как и мои догадки, висят в воздухе. Если бы был хоть один факт, один камень для опоры... – Попробую поискать этот камень. Я встал. – Не помню, где это сказано: "Ищущий истину да убоится искушений", улыбнулся Лагин. – В Евангелии, что ли... Впрочем, неважно! Сейчас ты на развилке: можно закончить дело, не обращая внимания на пустяковые неувязки, и с плеч долой – пусть суд разбирается! А можно впасть в противоположную крайность – раздувать червячок сомнений, бояться очевидного, метаться в поисках новых фактов, запутываться в доказательствах. И в поисках несуществующей терять реальную цель! Когда я вышел на улицу, решение почти созрело. Стоял мягкий теплый вечер, недавно прошел дождь, и воздух был чистым и непривычно свежим, асфальт впитал воду и оттого казался гладким и жирным. Я прошел через аккуратный, с умытой зеленью сквер и собирался повернуть к дому, когда меня окликнули. Сухощавый, резкий, отчаянный Саша Крылов, с ним здоровенный Роман Полугаров и Костя Азаров из ОБХСС. Все трое радостно улыбались. – Ты как раз кстати, – Крылов хлопнул меня по плечу. – Пойдем в "Спутник" поужинаем. – Чего вдруг? – Отдохнуть немного в кои-то веки! Посидим, пообщаемся в спокойной обстановке. Мы с тобой уже какую неделю друг друга ловим? Предложение было заманчивым, но кое-что меня смутило. – Неудобно, в своем районе... – А что туг неудобного? – прогудел Полугаров. – Что мы, не можем в нерабочее время за свои деньги в ресторан сходить? Или мы не люди? Это меня убедило. Действительно, раз мы полноправные граждане, то почему не можем поужинать в ресторане? Мы пересекли вымощенную большими бетонными квадратами площадь, перешли бассейн по мраморным ступенькам, между которыми плескалась голубая вода, вошли в просторный стеклянный вестибюль светлого высотного здания и по пологой винтовой лестнице поднялись на второй этаж. Несмотря на раннее время, ресторан был почти полон. На низкой эстраде рассаживалась за инструменты четверка длинноволосых молодцов, один из них гулким микрофонным баритоном представил публике певицу – брюнетку лет тридцати в тугом лиловом платье с крупными белыми цветами. Платье плотно облегало массивные бедра и волнистыми складками ниспадало до пола, но чрезмерная длина компенсировалась откровенным декольте и огромным выкатом, обнажающим спину до поясницы. – Не люблю оркестры, из-за них разговаривать невозможно, – недовольно пробурчал Азаров. – Ну этот тебе понравится, посмотри, какая певица, – засмеялся Роман. – Не знаю, как она поет, но выглядит впечатляюще! Официантка, приветливо улыбаясь Азарову, принесла закуску. – С утра крошки во рту не держал, – сообщил Полугаров, предупреждая возможные шутки по поводу его аппетита, и, быстро расправляясь с салатом, пояснил: – Целый день мотался по вчерашнему разбою. – Раскрыли? Он кивнул, пережевывая. – Пацаны. Девятнадцать и двадцать два. Деньги на красивую жизнь! Знаете гадюшник на Петровской? Наплевано, накурено, смрад, в коктейли чего только не мешают... – Двух барменов посадили, – вставил Азаров. – Санитарная инспекция кишечную палочку находила, закрывали, штрафовали – все равно помойка. – А им – шикарный бар. Предел мечтаний! Таксиста трубой по голове – и в эту тошниловку, пойло через соломинку сосать! Притащили их в отдел, ведут себя нагло – нет, не были, у товарища музыку слушали... Ах, музыку? А пальцы на трубе чьи? А на стекле? Притихли. А можем еще таксистам со стоянки на опознание предъявить, те видели, кто в машину садился! И все кончилась смелость, напустили в штаны – таксисты поубивают, не надо опознаний... Вот сволочи! А про потерпевшего и не спросили. – Бар этот закроют со дня на день, мы внесли представление в исполком, сказал я. – Ну а другие пацаны куда денутся? – Проблема, – вздохнул Крылов. – Да бросьте! – отмахнулся Полугаров. – Свинья везде грязь найдет. Вот это проблема. Я не видел грабителей, которые пошли "на дно" из-за того, что закрыта библиотека! Каждый сам выбирает дорогу. Посмотрят два одногодка какой-нибудь детектив и выйдут из кино с разными мыслями. Один решит: стану сыщиком – вон он какого бандюгу скрутил! А пока не подрос – в комсомольский оперотряд запишется. А другой: "Гы-гы, как он его трубой по башке! И в бар – клево!" Да отпилит кусок трубы – и на остановку такси! Роман так разгорячился, что даже дышал тяжело, будто только что гнался за злоумышленником с обрезком трубы в руках. – Кстати, про выбор дороги, – вмешался Крылов. – На днях дежурил по отделу, заходит гражданин, рассказывает: сам он приезжий, в командировке, города не знает, забрел в парк, а там его окружила шпана, человек семь, с палками, камнями, и берут в оборот – давай деньги, часы, пиджак скидывай... Место глухое, гады эти пьяные, злые; видит он: дело табак. Деньгами и вещами не отделаешься, как бы на инвалидность не перейти... Вдруг откуда ни возьмись четыре парня – трезвые, чистые, вежливые: в чем дело? Ну, хулиганье на дыбы, мать-перемать, и тут, говорит, такое пошло-поехало, в жизни не видел. Как начали их эти ребята молотить! И руками, и ногами, да с прыжками, вывертами разными, только пух и перья полетели. Удар – копыта набок. Какие там палки с камнями... Несколько минут, и все: трое по земле ползают, а кто уцелел – рванули как черт от ладана. А ребята вежливо поклонились – и в другую сторону. – Здорово! – восхитился Полугаров и зачем-то сжал огромный кулак. – Кто же они такие? Крылов развел руками. – Этот командированный затем и приходил. Может, говорит, ваши ребята или знаете их, хочу, мол, руки пожать. Наверное, бывшие десантники или спортсмены. Самбисты, дзюдоисты... Шли мимо и вмешались. – Вот бы нам таких, – Полугаров любил смелых и сильных людей. – У них уже все четко определено, в бар да пивнушку их на аркане не затянешь. – Вы, ребята, как канадские лесорубы, – улыбался Азаров. – Те в лесу говорят о женщинах, с женщинами – о лесе. – Где ты видишь женщин? – с сожалением спросил Роман. Азаров кивнул в сторону приближающейся официантки. – Проголодались, мальчики, несу, несу горячее, пока зажарили, чтобы свеженькое, – ласково ворковала она, расставляя тарелки с фирменными бифштексами. – Кушайте на здоровье, приятного аппетита! Официантка еще раз ласково улыбнулась Азарову и старательно-грациозной походкой направилась к кухне, на отлете держа грязный пустой поднос. – Прекрасный сервис в нашем общепите, – елейно проговорил Полугаров. – Правда, Костик? Может, напишешь благодарность в книгу отзывов? Азаров поморщился. – У тебя сегодня перебор с остротами. Помолчи, хотя бы пока жуешь. За столом наступила тишина, только позвякивали о тарелки ножи и вилки. Певица низким, чуть хрипловатым голосом повествовала о девушке, сообщавшей матери, что она влюбилась в цыгана по имени Ян. Девушка была примерной дочерью и подробно информировала родительницу о вкусах и запросах своего избранника. Ян оказался разносторонней личностью: он любил золотые кольца, дорогие шубы и вина армянского разлива. Н-да... То-то мама обрадуется! – Это вам передали с соседнего столика, – на скатерть опустились две бутылки дорогого коньяка. – Сразу отнесите назад! – резко бросил Крылов. – Но... – Немедленно! И больше не вздумайте передавать нам что-либо! Официантка, обескураженно разведя руками, унесла коньяк. – Это небось твои подопечные? – спросил Александр у Азарова. – Да нет, – недоуменно ответил тот. – Моим я, видно, аппетит испортил, они сразу смотались. – Он кивнул на опустевший при нашем появлении столик у окна, за которым еще недавно гулеванили трое солидных мужчин с продувными физиономиями. – А больше знакомых лиц не видно. – Однако! – Крылов покрутил головой. – И тут загадки. – Да никакой загадки нет, – вмешался Роман. – Просто трудящиеся любят свою милицию. Сказал он это очень серьезно, и оттого получилось особенно смешно. Впрочем, загадка вскоре разрешилась. Мы заканчивали ужин, ожидая, когда принесут кофе. "До-ро-ги длин-ной стрела по сте-пи про-легла, как слеза-а по щеке-е-е, брюнетка на эстраде выводила слова медленно, как бы по слогам, но постепенно набирала темп и начинала пританцовывать все быстрее и быстрее, разворачиваясь на месте так, что шнур микрофона черной лентой метался вокруг нее. – ...И только цокот копыт, только песня летит о замерзшем в степи ямщике-е-е!" Из-за столиков поднимались пары и выходили на танцевальную площадку под сплошную россыпь хрустальных многоцветных светильников. На плечо легла чья-то рука, я скосил глаза и увидел тонкие пальцы, на безымянном отблескивал золотой перстень с красным камнем. – Можно вас пригласить? Сзади стояла Марочникова. Обернувшись, я сразу охватил ее взглядом. Красивое синее платье, кажущаяся простота которого не могла ввести в заблуждение относительно его цены. Высоченная шпилька, создававшая впечатление, что она приподнялась на цыпочки. Чуть больше, чем следует, косметики. Надо сказать, что в освещении и обстановке вечернего ресторана она выглядела очень эффектно и уже не казалась пустенькой куколкой. Так меняется тусклая елочная игрушка, извлеченная из картонной коробки и водворенная на свое место среди праздничной хвои, украшений, блесток "дождя" и разноцветных лампочек. – Меня? – Придумать вопрос глупее было трудно. Но, честно говоря, я несколько растерялся. – Вас, – Марочникова обворожительно улыбнулась. – Можно? Я чуть замешкался. Полугаров не удержался от привычки балагурить по любому поводу. – Конечно, можно, – очень серьезно сказал он. – Наш товарищ стеснителен, но он как раз мечтал... Я не дослушал и вышел из-за стола. На танцевальном пятачке Марочникова положила руки мне на плечи, а я обнял ее за талию, и мы начали раскачиваться в такт музыке, чуть переминаясь с ноги на ногу, насколько позволяла колышущаяся вокруг масса разгоряченных людей. Лицо Марочниковой было совсем близко, от нее слегка пахло вином и дорогими духами. – Вы, конечно, думаете, зачем я вас пригласила? – Марочникова заглянула мне в глаза. – Угадала? – Нет, – ответил я чистую правду. То, о чем она спросила, я обдумал раньше, в короткие секунды, когда поднимался со стула. Потом, когда мы шли между столиками к эстраде и я поддерживал ее за руку, чуть выше локтя, ощущая гладкую горячую кожу предплечья, перепроверил свои выводы и окончательно убедился, что никаких определенных целей Марочникова преследовать не может, скорее всего ею просто руководит интерес экзальтированной девицы к человеку экзотической, на ее взгляд, профессии. Да еще, может быть, желание завести на всякий случай "нужное" знакомство. В последнем ей, бедняжке, предстоит пережить глубокое разочарование. – Удивляюсь, как вы удерживаете равновесие. Она хихикнула. – Иногда я боюсь бухнуться с этих ходуль. Зато так красивей. Правда? Увеличенные серой тушью глаза кокетливо раскрылись. – И еще я думаю, по какому поводу и с кем вы пришли в ресторан. – Повод? Разве для отдыха нужен повод? – Она откровенно веселилась. – Мы с Валерием часто здесь бываем. Он любит "Спутник", почти каждый вечер – сюда. – И зарплаты инженера-озеленителя хватает? – Что ему зарплата! Он же как-никак внук адмирала... – Кстати, кто вам сказал эту чепуху? – Какую чепуху? О чем вы? – Что Золотов – внук адмирала? – Господи, да это всем известно! Почему же так сразу "чепуху"? – Да потому, что дедушка уважаемого Валерия Федоровича никогда не был адмиралом! – То есть как – "не был"? Кем же он был? – А вы поинтересуйтесь у своего приятеля. – Не может быть! – Марочникова даже в лице изменилась. – Какая сволочь... И я, дура, – ведь знала, что врет по любому поводу, ложь у него в крови! Но про деда... и подумать не могла... Ах, мокрица! Интересно, почему она так остро реагирует? Или притворяется? Музыка кончилась, пары возвращались к своим столикам. – Можно еще танец? – взвинченно спросила она. – Не хочу сейчас видеть эту падаль! Похоже, она не притворялась. – Однако! Вы меня удивляете! Вы же... гм, дружите с ним, отдыхаете, развлекаетесь, сейчас вот пришли в ресторан. И такая реакция... Непонятно! Она отвернулась. – Разве все объяснишь? Да и к чему? – "Поспели вишни в саду у дяди Вани, у дяди Вани поспели вишни..." радостно сообщала нам певица, по-прежнему колыхался вокруг танцующий народ, так же руки Марочниковой лежали у меня на плечах, но что-то изменилось: лицо девушки застыло, взгляд стал каким-то отсутствующим, отрешенным. Она будто постарела. – Чья это затея с коньяком? – Все было и так ясно, но я спросил, чтобы как-то расшевелить девушку, вывести ее из подавленного состояния, причину которого понять не мог. – Ясно чья. Золото не может, чтобы икру не метать. – Золото? – Это Валеркина кличка, – она презрительно скривила губы. – Только не все золото, что блестит. Дерьмо. Последнее слово она произнесла в сторону, одними губами, но я разобрал. Музыка кончилась, и я повел Марочникову к ее столику, в малый зал, примыкающий к основному под прямым углом. Теперь понятно, почему я не заметил знакомых лиц. – Кого мы видим! Почет и уважение! – Золотов был изрядно навеселе и улыбался так, что можно было пересчитать все его зубы. – Ай да Куколка! Молодчина! Такого гостя нам привела. Непонятно, объяснялась его аффектация алкоголем или укоренившимся представлением, что именно так бурно надо выражать свои чувства в подобных ситуациях. – Познакомьтесь – Эдик и Таня. Напротив Золотова сидел крепкий парень с грушевидным, расширяющимся книзу лицом и обвисшими щеками и смазливая, потасканного вида девица, которые притворно разулыбались и угодливо закивали головами. Эдик дернулся было, чтобы протянуть руку, но передумал, и правильно сделал. – Это уважаемые люди, – продолжал распинаться Золотов. – Эдик замдиректора магазина, а Таня – его помощница. По лицу и манерам Тани нетрудно было догадаться, какого рода помощь она способна оказывать, но я еще раз подивился представлению Золотова об "уважаемости" на замдирекгорском уровне. – А что, разве есть зависимость между занимаемой должностью и степенью уважения? – осведомился я. – Самая прямая. Как между нехваткой противозачаточных средств и количеством подпольных абортов, – он тоненько, визгливо засмеялся, дурашливо тряся головой. – Да вы и сами это прекрасно знаете. Небось коньяк мой пить не стали, марку выдерживаете, мол, я вот где, – он показал ладонью, – а вы вон тут, – теперь он провел рукой пониже. – У нас свой круг, у вас свой! – Еще бы, – вставил Эдик. – Товарищ запросто с обэхаэсэсником сидит! Я хотел откланяться и уйти, но Марочникова как стояла рядом, держа меня под руку и прижимаясь к боку, так и осталась стоять, не отпуская. – Пить с нами вы, конечно, не будете, – утвердительно сказал Золотов, поднимая фужер. В фужере лежали массивные часы с металлическим браслетом, шампанское придавало им золотистый оттенок и как линза искажало пропорции. Неправдоподобно толстая красная секундная стрелка резво бежала за облепленным пузырьками газа стеклом. – Ну да мы люди не гордые, сами выпьем за ваше здоровье. Он широко раскрыл рот и, отставив локоть, одним махом вылил в себя шампанское с миллиардами гнездившихся на браслете микробов. Вино потекло по подбородку, и Золотов поспешно смахнул его платком. – Вы рискуете, Золотов. Он непонимающе вытаращил круглые, навыкате глаза. – Рискуете проглотить часы вместе с браслетом, – я откровенно насмехался над ним и не скрывал этого. – Это не простые часы, – самодовольно проговорил он. – "Ориенг" "Королевский ныряльщик". Тридцать фунтов стерлингов, а у нас в комиссионке – четыреста рэ. Идут в любой жидкости – в вине, спирте, керосине – я пробовал. Так что и желудочный сок им нипочем. Да что там сок! – Золотов довольно захохотал. – Я их раз в чайнике прокипятил, на спор. Стольник выиграл. А им хоть бы что. Он врал. Кипячения не перенесет даже "Королевский ныряльщик". Нагрев нарушит герметичность корпуса, испарит смазку, накипь парализует механизм, и часы можно сдавать в утильсырье. Неужели он сам этого не понимает? – Валера у нас хват, – одобрительно проговорил Эдик, и его голос показался мне знакомым. – С ним лучше не спорить. Себе дороже обойдется. Довольный Золотов продолжал рассуждать о преимуществах своего "Ориента" перед "Риконом" или "Сейкой". – По-моему, вы ошиблись в выборе специальности, – сказал я как можно насмешливее. – Наверное, мечтали стать часовщиком? – Нет, – Золотов хохотнул и снова залил часы шампанским. – Знаете, кем бы я хотел быть? Купцом. Фамилия у меня подходящая. Купец первой гильдии Золотов! Звучит? Склады, лабазы, мануфактура. Баржи с зерном по рекам ходят. Заводишко небольшой, коптильня, винокурня. – Он мечтательно закатил глаза. – Отпустил бы бороду лопаткой, пароходик бы завел, на корме крупно: "Валерий Золотов и К+". На пароходике, как водится, банька, бильярдная, цыгане... Галку бы с собой возил. Только фамилию бы ей заменил, надо что-нибудь звучное – Глэн Маркизова, танцы на столе! Ножки у нее классные, да и фигурка – все в порядке... – Золотов победоносно посмотрел на Эдика и, чуть скривившись, выразительно перевел взгляд на Таню. – ...Так что была бы вне конкуренции. Полный сбор обеспечен! Он опять залпом выхлестал бокал и утерся тыльной стороной руки, а руку вытер о скатерть. Потом придвинул розетку с зернистой икрой и, намазав толстый бутерброд, смачно откусил. – Вы любите икру? – обратился ко мне, бодро двигая челюстями. И не дожидаясь ответа, продолжил: – А я терпеть ее не могу. – Он развел руками. – Но ем. И знаете почему? – Нетрудно догадаться. Это же по-купечески – икру есть. И шикарно: она дорогая, значит, престижу способствует. – Ну нет! – Золотов опять хохотнул. – Вы уж совсем меня примитивом считаете! Я вот жую и чувствую, как лопаются на языке, зубах маленькие шарики. Хрусть, хрусть, хрусть... Каждая икринка – осетр! Сколько я съел за вечер икринок! Тысячи полторы? Значит, полторы тысячи осетров. Громадных, тяжелых, в толстой ороговевшей чешуе, с пилообразными спинами и мощными хвостами. Говорят, осетр еще с мезозойской эры сохранился, пережил ящеров, динозавров, птеродактилей всяких... Царь-рыба! А я за один присест целый косяк сожрал, семьдесят пять тонн осетрины! А если посчитать, сколько бы они икры наметали? Миллионы, миллиарды осетров! А я один! И где все эти миллиарды царь-рыб? Вот здесь! – похлопал себя по отвисшему животу. – Вот когда ощущаешь себя венцом природы! Он перевернул бутылку, выливая остатки. Шампанское наполнило бокал и побежало через край, заливая скатерть. Я смотрел на него и думал, что ошибся, считая его амебой. Нет, это совсем иной зверь... Одноклеточна в нем, пожалуй, только мораль. Я высвободил руку. – Спасибо за танец, мне пора. Марочникова сделала нетвердый шаг вперед. – Красиво говоришь, адмиральский внучек! – В голосе отчетливо слышались издевательские нотки, и смотрела она зло и брезгливо. – Пароходик, значит... Небось загранплаванье, круизный, высшего класса. Очевидно, Золотов через свою толстую шкуру почувствовал и злость, и издевку, потому что отставил недопитый бокал и грубо сказал: – Ну, что уставилась? Иди пей, звезда стриптиза! – Брехло собачье! Чтоб у тебя брюхо лопнуло от этой икры! – Марочникова резко повернулась и пошла к выходу. Уходя, я расслышал, как Золотов сказал своим спутникам: – Пейте, чего рты раззявили! Никуда она не денется. Перепсихует и вернется. Голос у него был искусственно спокойный и деланно благодушный, как будто ничего не случилось. Когда я вернулся к своему столику, ребята уже пили кофе. – Кто эта особа? – поинтересовался Крылов. – Свидетельница по делу Вершиковой. Ну, убийство на даче. Подружка обвиняемой. – Чего хотела? – Не знаю. – Странно. По-моему, она из тех дамочек, которые не приглашают на танец без определенной цели. – Во всяком случае, о своих целях она не высказывалась, – я поднес чашку к губам. Кофе "по-турецки" был сварен из кофейного напитка, а может, хитроумные работники обшепита, не мудрствуя лукаво, залили кипятком использованную кофейную гущу. – Ну что, встали? – предложил Азаров. – Да что ты! – притворно удивился Роман. – Только начались танцы, впереди, можно сказать, самый разгул... – Вот и задержись, разгуляйся, – добрым голосом посоветовал Костя. – А я сейчас из первого же автомата позвоню твоей жене и открою глаза бедной женщине, думающей, что ее благоверный ловит жуликов по чердакам. Это был верный способ сделать Полугарова серьезным. – Разве так шутят? – обиделся Роман. И сразу засуетился. – Действительно, давайте собираться! Мы расплатились и пошли к выходу. У края танцевальной площадки, небрежно придерживая одной рукой обвивавшую его Таню, вальяжно раскачивался Валерий Золотев, лжеадмиральский внук. Другой рукой он солидно помахал мне. Между пальцами торчала незажженная сигарета. Наверняка "Мальборо". – А это кто? – настороженно спросил Крылов, как только мы спустились по лестнице настолько, что увидеть с танцплощадки нас было нельзя. – Тоже свидетель по делу Вершиковой. – Они что, все здесь собрались? – попытался пошутить Роман, с лица которого, впрочем, так и не сошло выражение озабоченности. – Он вертелся вокруг Сурена Шахназарова, – задумчиво проговорил Александр. – А Сурена Костя хорошо знает! – Очень темный тип, – кивнул Азаров. – Валютой промышлял, золотыми самородками. Хитрый, увертливый, осторожный. Помучились мы с ним. Да как веревочка ни вьется... Восемь лет получил недавно. Но этого парня среди его деловых связей не было. – Может, просто хвосты Шахназарову подносил. Вокруг таких дельцов всегда крутится всякая мелочь, – Крылов взял меня под руку. – Но достоверность показаний у подобных свидетелей не того... Тут тебе не позавидуешь. Мы вышли на улицу, попрощались. Ребята повернули налево, я – направо. Квартал вдоль небольшого сквера, нырнуть в подземный переход, выскочить на другой стороне – и я дома. Аллеи сквера были пустынны, только кое-где в тени уютно устроились влюбленные парочки да несколько собачников, несмотря на запреты, выгуливали своих четвероногих друзей на аккуратно подстриженных газонах. Впереди на ярко освещенной площадке перед памятником сидела одинокая девушка. Что ей делать здесь в поздний час одной? Оказалось, что это Марочникова. – Почему вы не идете домой? – спросил я, чтобы что-нибудь сказать. – Не знаю. Засиделась, задумалась... В мертвенном свете ртутных ламп я рассмотрел, что тушь вокруг глаз чуть расплылась. Плакала? – О чем же, если не секрет? – Так... О том, что в жизни все подло устроено. – Да ну! Почему же вы пришли к такому выводу? Марочникова досадливо прищурилась. – Вы уже привыкли из людей жилы тянуть вопросами. Почему да почему... Потому что врут все! А прикидываются хорошими, чистенькими. На самом деле нет ни правды, ни справедливости! Я не впервой выслушивал подобные сетования и каждый раз злился. Потому что исходили они от тех, кому и слова эти – "правда", "справедливость" произносить должно быть стыдно. – Вам-то грех на жизнь жаловаться. Ни забот, ни хлопот. Веселые компании, кутежи на дачах, рестораны. Никаких обязательств ни перед кем, – я говорил спокойно, но чувствовал: еще немного – и сорвусь. – Нарядов и украшений, как у вас, на скромную зарплату продавца и за год не купить! Так нуждаетесь ли вы в правде и необходима ли вам справедливость? Последние фразы я выкрикнул. Марочникова осталась невозмутимой и даже чуть заметно улыбнулась. – Вы ведь здесь на углу живете? Через переход и налево, вон в том домике, квартира первая, вход прямо с улицы. Правильно? Я опешил. – Что же вы молчите? – Улыбка стала явной и откровенно издевательской. Так она смотрела на Золотова полчаса назад. – Откуда вы знаете? – Вот то-то! А в ресторане комедию разыгрывали... Дескать, я такой правильный и честный, и пить с тобой не буду, и разговариваю свысока! А дома-то у себя пили с ним коньяк, пили! И разговоры разговаривали по душам... – Да ты что, девочка, с ума сошла? Откуда эта чушь? У меня даже дыхание перехватило от возмущения. – Откуда! Да Валерка и рассказал! Все рассказал, подробно... Как ему в справочном ваш адрес не дали, тогда он пошел в книжный магазин, где подписные издания, знакомые девочки квитанцию нашли, он и переписал и улицу, и дом, и квартиру, и телефон... Я мгновенно успокоился. Ай да Валерий Федорович! Ведь прирожденный мошенник. С подробностями узнаваемыми, с логикой правдоподобной – ну как ему не поверить? Следователь – человек интеллигентный, должен книжки читать, да и положение небось позволяет дефицитные подписки себе устраивать, а в карточке обязательно и адрес, и телефон. Все сходится. – Ну а дальше-то что было? – с искренним интересом спросил я и тем озадачил Марочникову. – Вам позвонили его друзья из горисполкома, а потом он пришел, с коньяком, икрой, конфетами, цветы принес, – она говорила уже не так уверенно. – Вы еще чай заваривали, на стол собирали... Я представил эту идиллическую картину и не смог удержаться от смеха. – Ну а потом что, потом, зачем цветы, коньяк, чай? Кстати, он вам когда-нибудь дарил цветы? Нет? Я так и думал. Не похож Золотов на романтика! – К нужным людям он знает как подойти... Марочникова запнулась. – Я-то ему зачем нужен? Чего он от меня хотел? – Выпили, говорит, он просил к Маринке похорошему подойти, статью другую подобрать, неосторожность вроде бы. – И я, конечно, согласился? Она кивнула. – Посоветовали адвоката, через которого все вопросы с Валеркой решать будете, и сказали, что Маринку скоро выпустите и статью замените. Вот сволочь! А ведь действительно к тому идет. – И когда это он у меня гостевал? Марочникова, несомненно, ожидала другой реакции и сейчас выглядела несколько растерянной. – Вчера вечером. – Вынужден вас огорчить, с восемнадцати часов вчерашнего дня до восьми утра сегодняшнего я находился на дежурстве. И был лишен возможности заваривать чай для Золотова и толковать с ним по душам возле букета цветов за коньяком, икрой, конфетами. Кстати, и подписки у меня нет. Марочникова молчала. – Ваш приятель обычный враль и аферист. Меня удивляет, как легко вы поверили в то, что он наболтал. – Как не верить? Он все может! Ну вот это разве справедливо? – запальчиво проговорила она. – Ничтожество, а как захочет, так и сделает! И слушают его все... – Так уж и все? – Пусть он наврал, что у вас был и обо всем договорился, но вы тоже сделаете, как он захочет! – Неужели? – Увидите! Похоже, она действительно убеждена в могуществе Золотова. – Он хоть и прохвост, но с головой. Потому и других ни в грош не ставит. Марочникова опять, как после допроса, странновато посмотрела, как стрельнула глазами... – Я вам нравлюсь? – Гм... Ну... – Даже мой мгновенного действия компьютер не мог подобрать подходящего ответа. – Ну вообще-то я ничего себе? Могу мужчине понравиться? Она многозначительно улыбнулась. – Наверняка, – галантно кивнул я. – А для Золотова я только безделушка, которой можно хвастать перед другими так же, как часами! Ему самому безразлично, как выглядит женщина! Он так и говорит: "Мне все равно, пусть будет рожа овечья, ничего, прикроем!" Для него главное – тряпки, деньги... Если у какой-нибудь уродины двадцать платьев да все руки в кольцах, он ей будет все пятки лизать и каждое слово ловить. А мне: "Знай свое место!" Я для него не человек, а лошадь, даже стихи про это написал! Он ведь еще и великий поэт. – Какие стихи? – О, там тонкая издевка. Мол, кто он и кто я. Если найду, дам вам почитать. Марочникова разволновалась не на шутку, лицо раскраснелось и приняло неожиданно злое выражение. – А сам-то... Если бы вы знали, какое он ничтожество! Она на секунду замолчала и устало махнула рукой. – Ладно, не хочу сейчас об этом говорить... – На допросе вы были настроены по-другому. И считали Золотова "нормальным парнем". – Ну вы же меня спрашивали об убийстве... К этому он отношения не имеет. А мои впечатления и переживания к делу не пришьешь, вас же интересуют факты... И вообще со следователем лучше не откровенничать. – Простите, а за кого вы принимаете меня в данный момент? – Как за кого? Я с вами просто как с человеком. – Так не получится. – Все же сейчас мне проще. С вами я почему-то чувствую себя свободно, как с хорошим знакомым, и, мне кажется, могу говорить о чем угодно... – Да, я исповедник в силу профессии, – попытался я перевести разговор в шутку. – Только вот грехов не отпускаю. – Жалко... Сейчас никто не отпускает грехов. Что же Маринке делать? – Как говорится, искупать вину. – Искупать... Как она там? – Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Ладно? Вот скажите: если вы так расцениваете Золотова, то почему же продолжаете с ним... – я запнулся, подбирая слово, – дружить? – А куда от него денешься? Он как паук – оплетает со всех сторон. На глазах у Марочниковой заблестели слезы. Резкие смены настроения, быстрый переход от смеха к слезам и наоборот выдавали в ней натуру нервную, со слабым типом характера, вынужденную нести в себе какой-то тяжкий груз, который не с кем разделить. – Ладно! – Она беспечно махнула рукой и поднялась со скамьи. – Ну его к черту! Давайте отправимся ко мне, чаем угощу. Марочникова улыбалась и смотрела весьма обещающе. В согласии она не сомневалась и привычным жестом попыталась взять меня под руку. – Спасибо, – я отстранился. – Танца вполне достаточно. – Достаточно? – удивилась она. – Для чего? – Для выговора! – отрезал я и пояснил: – Какникак, я следователь, а вы свидетельница по делу, от этого никуда не уйдешь. Да и вообще... – Неужели вы такой зануда? По крайней мере проводите даму! – Дама, уверен, дойдет сама. До свидания. – Вот тебе раз! – Марочникова была в полном недоумении. Очевидно, в ее представлении совсем не так должен себя вести мужчина в подобной ситуации. – Вы же не бросите меня одну? Мне так тоскливо! Я вспомнил разговор с Лагиным, когда он предостерегал меня от поджидающих следователя искушений. Правда, он не имел в виду плотские... – Я не гожусь на роль утешителя. Искушение не овладело мною, так что даже не с чем было бороться. Слишком многое стояло между нами. – Вам надо найти хорошего друга, и все войдет в норму. И держитесь подальше от Золотова. Банальные слова. И вообще – самое бесполезное дело давать советы как жить: умному они не нужны, а дурак все равно не сумеет использовать. Я пошел к подземному переходу. Каблуки Марочниковой застучали в противоположную сторону. Дул холодный неприятный ветер. У входной двери я оглянулся. Золотов мог просто-напросто пойти за мной от прокуратуры и вон с того угла пронаблюдать, куда я зашел. Дома было тепло, уютно. Не зажигая света, я прошел в спальную комнату, поцеловал Асю в щеку, она что-то по-детски пробормотала во сне. Мне спать не хотелось. Вышел на кухню, поставил на газ чайник, достал принесенную Вальком книгу. Надо дочитать и отдать, неудобно. "... Трехпалый Охотник был прав – мелкие детали трансформируются в последнюю очередь. Всякие второстепенные косточки, хрящики, нервные окончания... Все эти мелочи, незаметные по отдельности, в совокупности дают хорошо описанный Карпецким "эффект псевдоса", на который я и среагировал, хотя, нажимая спуск, и не отдавал себе в том отчета механический рисунок походки: неживые, плохо согласованные движения конечностей, будто движется большая заводная кукла. Ему нужны были еще три-четыре абсорбации. С учетом сложной психической структуры Горик мог заменить две... И я две... Так вот почему эта мерзость решила напасть днем и сразу на двоих! Слишком лакомые, жирные, вкусные кусочки, жалко упускать! И будь он на ступень развитее – не упустил бы. Не стал бы рисковать, рассчитывая на правдоподобное обличье, затаился бы за камнем, как низкоразрядные твари, у которых другого способа-то и нет, пропустил нас, и все... Меня передернуло, по телу пробежал озноб, я отошел в сторону и сел на землю рядом с Гориком. Он как увидел звериные уши да заглянул в глаза, так и замолк, втиснул между лязгающими челюстями антистрессовую таблетку и ждал, пока она подействует. Мы просидели молча минут десять, потом набежала тень, и, подняв голову, я увидел ребят из аварийной группы. Следующие дни были до предела заполнены анализом полученных материалов. Видеозапись происшедшего автоматически произведена индивидуально носимыми камерами с разных ракурсов, что позволило воссоздать объемную модель нападения и хронологически совместить ее с нашими ментограммами. На ментограмме Горика имелся отчетливый провал в момент зацепа. На моей крохотная выщерблинка секундой позже, когда зафиксированный мощной оптикой фиолетовый луч пропорол надвздошье оборотня. Впоследствии эксперты придут к выводу, что нападение на двух человек не было тактической ошибкой недостаточно развитого псевдоса – он оказался вполне способен абсорбировать обоих, просто не учел быстроты реакции существа со сложной психоструктурой и наличия чрезвычайно быстро действующего оружия. В его опыте подобных сведений быть, естественно, не могло, потому что он складывался из опыта и знаний простых леданцев, которых эта тварь вначале подстерегала ночью в засадах и одновременно с абсорбацией раздирала на куски, чтобы утолить физический голод; потом, по мере трансформации и увеличения радиуса зацепа, оборотень подходил все ближе к жилью, выслеживал свои жертвы уже и днем, перестроившаяся система питания не побуждала терзать добычу, он просто убивал их после абсорбации беспомощных и нежизнеспособных... Почти против своей воли я подошел к прозрачной камере холодильника и как загипнотизированный смотрел на безобидного фермера в треугольной шапке, грубом кожаном жилете, лопнувшем между животом и грудиной. Встреча с нами прервала чудовищную эволюцию, и в специальное хранилище Чрезвычайного Совета он так и попадет псевдосом четвертой ступени. А иначе... Достигнув третьей ступени, он бы стал маскировать убийства, а на первой делал бы это изобретательно и изощренно. К тому времени исчезли бы сто сорок три отличия от организма обычного леданца, которые мы обнаружили при внутреннем и лабораторных исследованиях, а абсорбация из необходимой потребности развития превратилась бы в обыденную периодическую подпитку награбленного интеллекта. А если бы в его "копилку" попали сущностные свойства наших с Гориком личностей, он бы превратился в суперпсевдоса, не только недосягаемого для разоблачения, но и осведомленного о Трехпалом Охотнике с его простыми, но действенными методами, обо всех помогавших мне леданцах... Мне стало нехорошо, как будто я действительно предал их всех, но потом стало еще страшнее: он узнал бы о возможностях, открываемых абсорбацией землян, и код тревожного вызова, и шифр входного люка корабля, и способ включения программы аварийного, в автоматическом режиме, возвращения на Землю... Никогда в жизни я не испытывал такого ужаса! Эти мысли не давали покоя не только мне. Горик, оправившись от шока, долго стоял у саркофага с оборотнем, после заперся в каюте и целый день прослушивал мои записи, которые раньше называл бредом сумасшедших, а Трехпалого Охотника слушал много раз подряд, потом спросил: мог ли псевдос трансформироваться в землянина и достигнуть первой ступени уже по нашему уровню? И неужели ничем бы не отличался от человека? И рентгеновские снимки, и анализ крови, и энцефалограмма? Что ему ответить? И психологические тесты, и компьютерная томография, и сканирование! Бесполезны любые способы инструментального исследования. Разве что... Псевдос не способен к творчеству – награбленный интеллект холоден и неподвижен, как камень, на который он взобрался, чтобы сравняться с окружающими. Но каким прибором измеришь этот дефект? – Но тогда он может просочиться куда угодно... Я пожал плечами и ничего не сказал. Запись про старосту Средней деревни, вокруг которого за последний год произошло восемь загадочных убийств, самоубийств, несчастных случаев и за которым Трехпалый Охотник безуспешно следит несколько месяцев, я убрал из общей кассеты и отдам только Председателю Чрезвычайного Совета..." Закончил читать я около двух часов ночи. Разогрел остывший чайник, натрусил в чашку заварку, залил кипятком. Ожидая, пока чай заварится, откалывал старинными щипчиками от ноздревато-серой сахарной головы острые, искрящиеся на сколах кусочки. Эту мою привычку Золотов, конечно, не мог вплести в свою правдоподобную ложь. Теперь понятно, почему Валек назвал его псевдосом! На первую ступень бульдогообразный фанфарон не потянет, но в остальном...