Текст книги "Свой круг (Адмиральский кортик)"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Корецкий Даниил
Свой круг

Данил Корецкий

Свой круг

БАРКЕНТИНА "КЕЙФ"

Некоторое время я смотрел в окно на проплывающие мимо лесные пейзажи, включенные непостижимой логикой административно-территориального деления в "условную" городскую черту. Сквозь толстое запыленное стекло окружающий мир казался блеклым и однотонным, и я вдруг это остро почувствовал. Устал? Откинувшись на жесткую спинку, достал из портфеля принесенную наконец Вальком пухлую, карманного формата, зачитанную книжку. "... Сон этот преследует меня уже много лет: маленький леданец в грубом кожаном жилете и смешной островерхой шапке – не под прозрачной крышкой холодильной камеры, а в природных условиях, среди прекрасного ландшафта, под ярким рыжим солнцем, вышедший из-за голубого холма нам навстречу; устремившийся к нему обреченный Горик и я – ничего не подозревающий, благодушный, с вяло висящими руками, не успевший..." Обожаю фантастику, только книги достать удается редко, да и некогда, так бы и читал целый день, еще бы лечь и вытянуться... Но на следующей станции надо выходить. Людей в вагоне было немного, понятно – будний день, и я расслышал, что сидящие через проход Валек с Петром толкуют о разных республиках и населенных пунктах, окладах и перспективах на жилье, упоминают названия учреждений нашей и смежных систем и горячо обсуждают, стоит ли "надевать погоны", если да, то какие. Дело понятное – после преддипломной практики неминуемо последует распределение. Я пересел к ним. – Определяйтесь в адвокаты. Лица свободной профессии, а заработки – дай Бог каждому! Валентин скривился. – Штаны протирать да с каждой мразью за ручку здороваться! Не в деньгах счастье... В своем максимализме он был последователен. Суждения – на крайностях, условности – в сторону. Знакомясь, удивил: Валек. Обычно пятикурсники подчеркивают свою зрелость, рекомендуясь по имени-отчеству. Вот Петр попробуй назови его Петрушей! – А ты, Петр, не определился еще? – Заработок тоже не последнее дело. А как с подзащитными здороваться каждый сам выбирает. Но следствие интересней... Здравый, рассудительный ответ. Они одногодки, но заметно отличаются уже сейчас. Один – живой, непосредственный, отвечает не задумываясь, не боится обнаружить свое мнение; одет спортивно-небрежно, как большинство сверстников. Другой – степенный, основательный, высказываться не торопится, взвешивает слова, прикидывает – придутся ли к месту, понравятся ли; учитывает, что по одежке встречают: туфли, брюки, рубашка – все официально-делового стиля, чуть похолодает – обязательно наденет пиджак и галстук. Настрой перед распределением у них вроде бы одинаковый, но я мог с уверенностью сказать – Валек станет следователем или скорее всего сыщиком. Петр наверняка займется правовой работой в народном хозяйстве: начнет юрисконсультом, со временем возглавит юротдел, а может, поднакопив опыта, переберется в арбитраж или пробьется в коллегию адвокатов. Мало ли где интересней! – Собирайтесь, следопыты, не то пропустим остановку! Валек пружинисто вскочил, резко откатил дверь в тамбур, первым выпрыгнул на перрон. Следом и мы спустились на чистую бетонную платформу. Пахло свежестью, станция была пуста, только возле кассы девушка в белом передничке продавала мороженое. Через секунду возле нее маячила рыжая шевелюра, выгоревшая ковбойка и линялые джинсы Валька. Когда мы перебрались через рельсы, он уже шел навстречу с тремя эскимо. – Угощайтесь. Оказывается, здесь все знают дачу Золотовых. Нам вот по этой тропинке. Валек разведал дорогу правильно, через полчаса мы были у цели. Дача стояла на возвышенности в центре большой поляны и чем-то действительно напоминала стремительный старинный корабль. – На что она похожа, ребята? – На дачу и похожа, – резонно ответил Валек. – На что же еще? – Заметим, на классную дачу, – добавил Петр. Мои впечатления могут объясняться тем, что я уже знал, как называли этот загородный особняк Валерий Золотов и его друзья, хотя все же в линиях полутораэтажного дома было что-то неуловимое от очертаний гордых парусников времен адмирала Дрейка. А расположение, приподнятость над окружающей местностью, отчего строение как бы плыло в косых солнечных лучах, пронизывающих кроны толстых мачтовых сосен, усиливало эффект. И конечно, за всем этим стояла не удача случайного совпадения ряда обстоятельств, а утонченный расчет архитектора. Доски двухметрового забора плотно, без щелей, прилегали одна к другой и по прочности, наверное, не уступали частоколу, из-за которого отстреливались от пиратов герои "Острова сокровищ". Я усмехнулся наглядности примера ассоциативного мышления. Калитка должна была быть незапертой, и точно – бронзовая ручка легко поддалась, и замок открылся. Просторный участок оказался изрядно запущенным, хотя видно было, что он знал и лучшие времена. Асфальтовая лента соединяла ворота с гаражом, выложенные кирпичом дорожки вились между пропаханными грядками и мертвыми клумбами, огибали здание и обрывались у деревянной баньки, сложенной над маленьким, но на удивление чистым прудом. – Нехудо люди живут, крепко, – проговорил Валек. – Отдыхай на природе, парься в баньке, в пруду купайся – красота! – Адмиральская дача, что ты думаешь, – снисходительно ответил Петр, и по тону его следовало понимать, что он повидал немало подобных дач и удивляться тут особенно нечему. Как я успел заметить, Петр любил подать себя бывалым человеком. Зеркальная поверхность пруда притягивала взгляд, и я опустился на корточки у самой воды. Теперь стало видно, как солнечные лучи, преломляясь в прозрачном и оттого невидимом жидком стекле, высвечивают бугристое, усыпанное камешками дно. Мягко спланировал сухой лист и завис, чуть поморщив солнечную прозрачность над этой неровной пестрой равниной. – У берега – сантиметров двадцать, а в центре – метра полтора, – прикинул я глубину. В одном месте, там, где край водоема захватывала полукруглая тень кроны дерева, образовалась непроглядная чернота, будто скрывающая бездонный омут. Еще когда я увидел дачу издали, то подумал, что она напоминает материализацию мечты об уединенном, тихом и спокойном месте, где время не расписано по минутам, не втиснуто во всевозможные планы и графики, не имеет обыкновения скручиваться в тугую пружину, спрессовываясь и убыстряя свой бег, когда не ощутимо проскакивает час за часом, день за днем, неделя за неделей, а течет размеренно и неторопливо, как и полагается времени... Где нет неотложных мероприятий, срочных вызовов, нервных, не различающих дня и ночи телефонных звонков, не поддающихся планированию и оттого выбивающих из заранее намеченного ритма происшествий, нет массы важных, ответственных и подлежащих немедленному разрешению вопросов и сотни других дел, делающих каждодневную жизнь бегом в беличьем колесе. А сейчас на берегу пруда я убедился, что это и есть то самое место. Здесь в покойной и умиротворяющей тишине можно отключиться от невидимого кабеля связи со своей и областной прокуратурами, дежурной частью милиции, следственным изолятором и другими учреждениями, которым ты можешь вдруг срочно понадобиться в любое время суток. Здесь можно забыть про сроки следствия и содержания под стражей, выпустить из памяти показания многочисленных обвиняемых, подозреваемых, свидетелей, не раздумывать над квалификацией и судебной перспективой дел, не прорабатывать десятки вариантов направлений расследования, не перебирать арсенал тактических приемов для предстоящих допросов... Можно, наконец, перевоплотиться и из следователя – важного звена сложного государственного механизма стать просто гражданином Зайцевым Ю. В. И целыми днями сидеть в этом уютном местечке и смотреть на зеркальную гладь воды, просто так, бездумно, чтобы освободиться постепенно от миллионов бит самой различной информации: мешанины фактов, событий, фамилий, кличек, номеров телефонов и тому подобной белиберды, чтобы этот уголок вытянул полученные за все эти годы отрицательные эмоции, последствия нервотрепки и пережитых стрессовых ситуаций. Чтобы отдохнул мозг, восстановились запасы нервной энергии... И чтобы при этом высоко в синем небе плыли легкие перистые облака... Смотрю в небо. Облака на месте. Именно такие, как представлялось. Я вновь собрался, для этого пришлось сделать усилие – сказывается, что уже год не был в отпуске и весь этот год работал по большим тяжелым делам. – Вперед, гвардейцы! – играя роль этакого неунывающего бодрячка, окликаю задумавшихся ребят. – Осмотр продолжается! За банькой стоял огромный ящик, доверху наполненный бутылками из-под портвейна. В гараже тоже обнаружились три набитых бутылками мешка. А в общем осмотр двора ничего не дал. Когда мы подошли к входной двери, дача уже не показалась мне местом, где хочется отрешиться от повседневной суеты. Может, оттого, что сургучная печать, придававшая двери казенный вид, предвещала что-то недоброе, а может, просто включился подсознательный механизм, перестраивающий мозг с благодушных отвлеченных размышлений на предстоящую конкретную работу. Я без труда нашел в связке нужный ключ и, сорвав печать, толкнул дверь. На первом этаже располагаются службы, кухня, кабинет и зал, а наверху спальни и зимняя веранда. Но, переступив порог, мы вначале оказались в небольшом холле перед двустворчатой дверью с табличкой "Кают-компания". В "кают-компании" стоял спертый плотный воздух, в котором смешивались запахи винного перегара, табачного дыма и перестоявшей еды. Не знаю, как мои спутники, а я уловил в этой сложной смеси еще один компонент. Раньше, до того, как я стал работать на следствии, я думал, что выражение "запах смерти" не более чем красочная метафора, но потом убедился в, обратном. Смерть имеет даже два вида запахов: реально ощутимый обонянием и психологический, воспринимаемый сознанием, создающий особое отношение к месту, которое она посетила. И если первый может отсутствовать, то второй – ее непременный спутник. В "кают-компании" запах смерти исходил от грубо начерченного мелом на ковре силуэта, повторяющего контуры распростертого человеческого тела. Поскольку я читал протокол, то очень отчетливо представил позу, в которой лежал убитый. Собственно, первичный осмотр места происшествия проведен толково и грамотно, но он в основном концентрировался на трупе, окружающей обстановке уделено мало внимания, что вполне объяснимо дефицитом времени дежурного следователя, которому наступало на пятки очередное происшествие: в большом городе за ночь случается много всякого... И все-таки протокол составлен достаточно подробно и полно, в принципе можно было им и ограничиться, но я привык детально изучать места преступлений. Вид помещения, количество и расположение комнат, подсобных служб, предметы обстановки – все это имело линейные размеры, вес и тому подобные количественные показатели, но, кроме того, существуют качественные характеристики, которые не измеряются рулеткой, не взвешиваются и не найдут отражения ни в одном самом точном протоколе... – Начинаем осмотр, – обратился я к своим спутникам. – Поскольку понятыми могут быть приглашены любые незаинтересованные в деле граждане, я предлагаю вам выступить в этом качестве. Вы ведь не заинтересованы в деле? – Ни в малейшей степени! – заверил Петр. – Отлично. Права и обязанности понятых вам известны? – Конечно, – ответил Валек, Петр согласно кивнул. – А раз так, приступаем. Только вначале откройте окна, отбор запахов мы все равно делать не будем – случай не тот, проветрить здесь не помешает. Легкий сквозняк быстро выдавил на улицу спертый воздух, дышать сразу стало легче. С запахами разделаться просто, нетрудно навести порядок в комнате, убрать тарелки с закисшей пищей, стаканы с остатками спиртного и даже стереть мокрой тряпкой зловещий меловой силуэт. Но самая тщательная уборка не поможет избавиться от того, что превратило уютную загородную дачу в место происшествия. Теперь это не просто комфортабельное место отдыха, а Дом, имеющий Страшную Тайну, Дом с Привидением. Готов держать пари, что Золотовы продадут дачу, и очень скоро. Недаром на предложение поехать сюда вместе глава семейства ответил категорическим отказом: "Что вы, после того, что случилось... Уж вы, пожалуйста, сами..." "Кают-компания" представляла собой просторную светлую комнату. Три мягких кресла, журнальный столик, декоративный электрокамин-бар, магнитофон. Справа у окна – сервированный на четверых стол. – Ну-ка, следопыты, что скажете? – Здесь были курящие женщины, – сделал вывод Петр. Верно. В пепельнице двадцать два окурка "Мальборо", двенадцать – со следами помады, из них семь скурены до фильтра. – А поглубже? – Можно подумать, что пили одни люди, а закусывали другие! – Точно! Молодец, Валек! Бутылки могли служить украшением любого бара. "Камю", "Мартель" – на донышке еще осталось немного пахнущей спиртом жидкости. "Бордо" – здесь тоже что-то плещется. Красивая, под хрусталь, плоская бутылка с черной этикеткой – эта пустая. Две пустые из-под шампанского. А вот закуска – другого рода: дешевые консервы, вареная колбаса, кабачковая икра, плавленые сырки. Странно. – Хозяин – моряк? Петр рассматривал большую гравюру – фрегат с туго надутыми парусами, накрененный в лихом галсе, орудийные порты окутаны клубами дыма. На журнальном столике искусно выполненная модель парусника, над ним старинный штурвал. Вот и еще атрибут морской романтики, на стене – ножны от кортика. Того самого, что сейчас лежит у меня в сейфе. – Хозяин – нет, но кто-то в семье – наверняка. Держи рулетку. Так, от двери – два метра шестьдесят... Неожиданно раздался телефонный звонок. "Телефон на даче – редкость", – мелькнула мысль, я прошел в кабинет и взял трубку. – Все в порядке? – осведомился мужской голос. – Да, – ответил я. Действительно, не спрашивать же, что он понимает под "порядком". – О'кей. – Раздались гудки. Разговор был окончен. Осмотр и составление протокола, планов и схем заняли часа полтора. Дело шло к концу. Я поднялся наверх, заглянул в две маленькие комнатки с кроватями, вышел на веранду. Отсюда открывался умиротворяющий вид на окрестный пейзаж, и надо сказать, с приподнятой точки обзора он выглядел еще живописней. А через поляну по направлению к даче шел человек. Я отпрянул в глубину веранды, но тут же сообразил, что отсвечивающее на солнце стекло делает меня невидимым. Кто же это? Скорее всего кто-то из хозяев, может быть, даже сам Золотов-старший. Впрочем, нет. Хотя я беседовал с ним только по телефону и поэтому узнать не смог бы, этот человек гораздо моложе – подобранная фигура, резкая отмашка руками... Лица рассмотреть не удавалось, вот подойдет... Но когда незнакомец подошел ближе, забор скрыл его из поля зрения. Я спустился вниз и вместе с практикантами вышел на крыльцо, чтобы встретить посетителя. Но прошла минута, другая, третья, а в калитку никто не входил. – Ну-ка, ребята, посмотрите, куда он делся. Оставшись один, я быстро вытащил книжку, плюхнулся в кресло, расслабленно вытянул ноги. "... Мы высаживались на Леду последней сменой. Этот факт не был известен никому на Земле, за исключением узкой группы экспертов, получивших специальный допуск к отчетам, видеозаписям, образцам и другим материалам, собранным нами и двумя первыми экспедициями. Официально планета считалась необитаемой и непригодной для освоения из-за высокого уровня природного радиационного фона..." Что-то отвлекало внимание, я прислушался. Тихий тупой скрежет то пропадал, то появлялся вновь. Жук-древоточец! Я подошел к стене и внимательно осмотрел ровную деревянную поверхность. И точно. Одна дырочка, другая, третья... А сколько ходов уже проделано там, внутри? Дача оказалась больной... Вернулись Валек с Петром. – Никого нет, мы все вокруг обегали. Наверное, он куда-то в другое место шел. – Может быть, конечно, и в другое. Но тропинка ведет прямо к воротам, больше идти по ней некуда... Я сфотографировал все помещения, снял со стены ножны от кортика. Подчиняясь внезапно пришедшей мысли, отлил в пронумерованные флаконы образцы спиртного из экзотических бутылок. Кажется, все, можно дописывать протокол. Когда мы вышли на улицу, солнце уже скрылось за деревьями. Я сделал еще пару снимков – общий вид дачи и подходы к ней. Хотелось есть, а предстоял еще обратный путь до станции, потом ожидание электрички, потом... – А почему вы не ездите на машине? – Мысль Петра работала в том же направлении. – Потому что на ней ездит прокурор, – дал я исчерпывающий ответ и приготовился к следующему вопросу, но его не последовало. Чувствовалось, что ребята устали. Из окна электрички я все время смотрел в левую сторону. Там, за деревьями, любили проводить время Валерий с друзьями, и, видно, отдых удавался на славу, недаром же они называли дачу "Баркентина "Кейф". В названии чувствовалась фантазия, изобретательность, слово "кейф" произносилось правильно, без распространенной ошибки. Грамотные, симпатичные, положительные молодые люди с развитым воображением... И тем не менее один из участников вчерашней вечеринки лежит сейчас на холодном каменном столе морга, а другая заперта в душной камере... Лес расступился, и я увидел знакомое здание на холме. Оно напомнило мне парусник, идущий ко дну.

ЭКИПАЖ БАРКЕНТИНЫ

Тяжелая стальная дверь с лязгом захлопнулась за спиной. Пройдя узкий и глубокий, как колодец, двор, я миновал сводчатую арку и вышел на широкий проспект. Здесь светило солнце, катились по своим маршрутам троллейбусы, проносились автомобили, спешили куда-то прохожие – словом, шла обычная жизнь. Изолятор временного содержания (сокращенно – ИВС) находился в глубине двора, и никто из проходящих мимо людей не подозревал, что в какой-нибудь полусотне метров существует другой мир с круглосуточными электрическими лампочками вместо дневного света, со стенами, выкрашенными унылого цвета масляной краской, с лязгающими замками и спертым, несмотря на вентиляцию, воздухом, пропитанным тяжелой смесью запахов человеческого пота, карболки и чего-то еще – специфическим камерным духом, который невозможно истребить даже ежедневной уборкой. Допрос, можно сказать, не получился. Марина Вершикова дала показания, подписала протокол, но контакта с ней установить не удалось, не удалось поговорить по душам, когда подследственный не просто рассказывает о совершенном, но и проявляет эмоции, отражающие отношение к своим поступкам, когда исподволь, незаметно выявляются мотивы преступления и цели, на достижение которых оно было направлено. Вершикова все время плакала и сквозь слезы рассказывала, что да, она ударила Петренко кортиком, за что – не помнит, так как была пьяна. Убивать не хотела и, как все получилось, сказать не может. За размышлениями я незаметно прошагал три квартала до своей конторы. Высокая массивная дверь, лестница, выложенная линолеумом, ступеньки с дюралевыми уголками. Прокурор – хороший хозяин, за десять лет работы здесь он полностью перекроил, перестроил старое запущенное здание, благоустроив его так, чтобы каждый сотрудник имел отдельный кабинет. Потом началась "доводка" – двери с двух сторон обивались дерматином, настилался паркет, обновлялась мебель. Другие прокуроры завидовали нашему помещению, удивляясь оборотистости шефа. А он продолжал "шлифовать" свое детище: появились занавески, карнизы, шторы, паркет регулярно покрывается лаком, ежегодно проводится текущий ремонт: побелка, покраска... Сейчас наша прокуратура блестит, как пасхальное яичко, так что в здание просто приятно войти. Не всем, конечно, – сотрудникам. Одним словом, созданы все условия для работы. А раз так – можно спросить и за ее выполнение. Шеф – великий стратег. И спрашивать он умеет. – Юрий Владимирович, а вас Павел Порфирьевич все утро разыскивает, наверху стояла машинистка Симочка. Она была в новых босоножках, я обратил внимание на изящные пальчики с красным педикюром и тут же поймал себя на мысли, что мне приятно смотреть на нее. Вот тебе и раз! Симочка пришла к нам три года назад, едва достигшей совершеннолетия, этакая упитанная домашняя девочка с круглым миловидным личиком и румяными щеками. Она была трудолюбива, аккуратна и исполнительна, быстро вошла в коллектив и стала всеобщей любимицей, но воспринималась всеми именно как не знающий жизни несмышленый ребенок, которого можно опекать, угощать шоколадками, расспрашивать о планах на будущее, давать различные советы... И этот стереотип отечески-снисходительного отношения к Симочке не претерпел изменений за прошедшие годы, тем более что в котле, в котором все мы варимся, время несется быстро и некогда особенно осматриваться по сторонам и приглядываться друг к другу. И даже когда не так давно я обратил внимание, что у нее красивые руки, то не задумался над этим, просто сознание отметило еще один воспринятый зрением факт, отложив его в свой объемистый запасник. И вот теперь я заметил, что мне приятно смотреть на нее. – Спасибо, Симочка, сейчас я к нему зайду. Она пошла к себе, а я задержался на площадке, глядя вслед. Три года сделали свое дело, и Симочка стала очень симпатичной женщиной с отличной фигурой. И если бы я не был на десять лет старше и женат, я бы с удовольствием за ней поухаживал. Интересно, ей говорили, что у нее красивые ноги? – Сима! – Она оглянулась уже в конце длинного коридора, и на лице появилось выражение преувеличенного внимания – девчоночья манера реагировать на обращение старших. – Ты напечатала обвинительное? – Да, сейчас принесу. Печатала она грамотно, без ошибок, я бегло прочитал документ, подписал все четыре экземпляра и один подшил к оконченному накануне делу. Теперь можно идти к шефу. Интересно, зачем я ему понадобился? Прокурор пребывал в прекрасном расположении духа, это я понял сразу же, как только он ответил на приветствие. – Можно направлять в суд. – Я положил перед ним законченное дело. – Так-так, – Павел Порфирьевич взглянул на обложку. – Иванцов и Заморин, грабеж, две кражи, угон автомобиля и вовлечение несовершеннолетних. Целый букет... Ничего нового не раскопали? – Как же, Иванцову добавилось два эпизода квартирных краж, а Заморину – сбыт похищенного. Больше за ними ничего нет – проверял со всех сторон. – Хорошо, хорошо... А что, Иванцов так и не признался? – Меня всегда поражала феноменальная память шефа, который не только держал в голове перечень всех дел, находившихся в производстве следователей, но и помнил их суть, ориентировался в обстоятельствах преступлений, знал позиции обвиняемых и свидетелей. – Не признался. Ну это дело его – не новичок. На этот раз влепят ему на всю катушку... Белов дочитал обвинительное заключение, полистал пухлый том и размашисто подписался под словом "утверждаю". – А как обстоит дело с убийством на даче Золотовых? – Вчера делал дополнительный осмотр, сегодня допрашивал подозреваемую... – Ее фамилия Вершикова, если не ошибаюсь? – Шеф не ошибался и знал это, просто хотел продемонстрировать свою осведомленность и блеснуть памятью. Ну и что она? Признается? – Признается-то признается, да как-то странно. Дескать – убила, а как – не помню, по деталям ничего не дает... – Это объяснимо – вечеринка, выпивка... В общем-то, дело несложное. Надо в этом месяце и закончить. Шеф внимательно разглядывал меня. Он был массивным, внушительного вида мужчиной с крупными, простоватыми чертами лица и имел привычку изучающе рассматривать собеседника. Один глаз он потерял на войне, протез был подобран умело, и долгое время я не мог определить, какой глаз у него живой, а какой стеклянный, и оттого испытывал неловкость, когда он вот так, в упор, меня рассматривал. – И еще вот что. У меня был Золотов-старший... Интересно, когда же он успел? – ...он просил как можно деликатней отнестись к ним. Они уважаемые люди, и так уже травмированы, а тут следствие, повестки, огласка, ну, вы понимаете... Так что постарайтесь как-нибудь помягче. Может быть, вообще не будет необходимости их допрашивать... – Такая необходимость уже есть! – Я не любил подобных разговоров. – ...а если все-таки понадобится, то можно вызвать по телефону, одним словом, поделикатней. Мы же должны внимательно относиться к людям, с пониманием... Это уже начинались нравоучения, до которых шеф большой охотник. И хотя большей частью он говорил банальные вещи, именно потому ему было невозможно возразить, и, следовательно, он всегда оказывался прав. – ...проявлять терпимость и такт. Так? Он внимательно посмотрел на меня, ожидая подтверждения. – Так. – Действительно, что можно еще сказать в ответ? – Я могу идти? – Минуту. У меня для вас приятная весть. – Белов торжественно заулыбался и поднялся из-за стола. Я был заинтригован – в нашей работе приятные вести случаются гораздо реже неприятных. – Поздравляю вас с очередным классным чином. – Он пожал мне руку и вручил две бумаги – выписку из приказа Генерального о присвоении мне первого класса и поздравление с этим событием от прокурора области, который желал "крепкого здоровья и успехов в работе". – Спасибо, – как можно прочувствованнее ответил я, чтобы не огорчать шефа, и отправился к себе, гордо неся на невидимых петлицах штатского пиджака новенькую, только что полученную звездочку. Содержимое служебного сейфа почти всегда приводит следователя в уныние. У меня, кроме изрядного количества проверочных материалов, имелось еще семь уголовных дел. Несовершеннолетние Акимов и Гоценко – квартирные кражи. Получить характеристики, справки о стоимости вещей и можно заканчивать. Тряпицын – покушение на убийство жены. Составить обвинительное заключение – и в суд. Факелов – два разбойных нападения и убийство. Это пойдет в остаток: обвиняемый стационирован для психиатрической экспертизы. Я раскладывал дела на две стопки: те, которые можно окончить в этом месяце, и остающиеся на следующий. Обычные папки – некоторые в толстых картонных переплетах коричневого цвета, другие – в мягких бумажных обложках, но в каждой – человеческие судьбы, горе, надежды, отчаяние... Впрочем, в данный момент поддаваться эмоциям не стоило: надо было решать производственные вопросы – одним из критериев оценки работы следователя является число выданных "на-гора" дел. Рассадина, домоуправ. Взятки за прописку и предоставление служебной жилплощади. Это тоже надолго – действовала она не одна, надо искать соучастников, кроме установленного эпизода, будут и другие, так что еще работать и работать. Прораб Перов – нарушение правил производства строительных работ. Судьбу дела и самого Перова решает сейчас сложная комплексная экспертиза, заключение поступит со дня на день. Васильцов, Игнатюк, Розанов – бывшие директор, главный инженер и главбух молкомбината. Хищения, злоупотребление служебным положением, приписки... Работы – непочатый край, тоже пойдет в остаток... Наконец на свет появилась тоненькая пачка скрепленных листов – пока это все материалы об убийстве на даче Золотовых. Шеф был прав – дело из той категории, которые следователю нужно лишь должным образом задокументировать и оформить, закончить его можно довольно быстро. Я набросал план расследования и отпечатал необходимые документы: запросы на характеристики всех участников вечеринки, сведения о наличии у них судимостей и постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы. Обычные вопросы: причина и время наступления смерти, характер и локализация телесных повреждений, причинная связь их с наступившими последствиями, наличие алкоголя и ядов в крови. – Можно? – Дверь кабинета приоткрылась. Одновременно зазвонил телефон. – Входите. – Я снял трубку. – Гражданин Зайцев? – Голос был строгий и официальный. – Вы обвиняетесь в том, что скрываете от широкой общественности факт присвоения очередного классного чина! – Ну ты даешь, Саша! Когда успел разузнать? – Уголовный розыск знает все! Что вы можете сказать в свое оправдание? – Что же мне остается? Только пригласить в гости на завтрашний вечер! – Разговаривая, я рассматривал вошедшую в кабинет девушку. – Не могу, завтра иду в засаду, – сказал Крылов своим обычным голосом. Давай послезавтра. – А послезавтра я дежурю. Блондинка, лет двадцати пяти, короткая стрижка, аккуратно уложенные волосы, красивенькое и какое-то кукольное личико, серый вельветовый сарафан со множеством ремешков, заклепок, карманчиков, волна дорогой парфюмерии. Кто же это у нас? В календаре запись: "12.00 – Марочникова (дело Верш.)". Сейчас двенадцать двадцать, опаздывает... – Ну вот и поговорили! – Мы оба знали, что загадывать дальше чем на два дня вперед нельзя, мало ли как сложатся обстоятельства. – Тогда привет супруге. В конце недели созвонимся. – Счастливо, – я положил трубку и указал посетительнице на стул. Присаживайтесь. Вы, как я понимаю, Марочникова? Она удивленно подняла брови. – Откуда вы знаете? – Паспорт с собой? – Принесла, в повестке же написано, – девушка положила документы на стол, и я начал переписывать установочные данные в протокол. Марочникова Галина Васильевна, двадцать три года, образование 10 классов, продавец магазина "Фиалка", незамужем, ранее не судима... – Допрашиваетесь в качестве свидетеля; должны говорить правду, за дачу ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность. Распишитесь, что предупреждены об этом, – я подвинул свидетельнице протокол. – Я всегда говорю правду! – Она округлила глаза и, вновь подняв брови, с укором посмотрела на меня. Я подождал, пока она распишется. – Теперь расскажите, давно ли знаете Золотова, как часто ездили на его дачу, кто еще там бывал, как проводили время, а потом подробно про последнюю вечеринку. Марочникова развела руками. – Так много вопросов... Давайте я буду рассказывать все подряд, а если чего упущу – вы напомните? – Ну что ж, давайте так. – Про себя я отметил, что она уверенно держится в кабинете следователя, пожалуй, слишком уверенно для своего возраста. – Валерку все знают, он парень приметный. И я с ним часто сталкивалась: в одних местах бываем, в одних компаниях... Так и познакомились: раз вместе время провели, второй – и пошло. Знакомых много и у него, и у меня, постепенно всякая шушера отсеялась, остался узкий круг. Собирались, отдыхали... Вначале в городе, у кого-нибудь дома, потом на баркентине... Это так дачу Валеркину называли, ну в шутку... У него дедушка был адмирал... Свидетельница на мгновение умолкла, выжидающе глянула пустенькими блестящими глазками, ожидая удивления: "Адмирал! Правда? Да что вы говорите! Как интересно!" Но я молча ждал, и она обескураженно хлопнула кукольными ресничками раз и другой. – Да, адмирал... И дача чудесная, знаете, такое уютное место, кругом лес, в общем – красота! Мы приезжали на день-два, человек по шесть, отдыхали. Музыка классная, вина хорошего выпьем, там запас марочного, импортного... Танцуем, в баньке паримся... Да, там и финская баня есть! – Почему финская? – не выдержал я. – А какая же? – Глазки удивленно раскрылись. Ей бы очки – в модной оправе с дымчатыми стеклами... Со временем додумается, не сама – так подскажут... – Финская баня, хоть у Валерия спросите... – Ну хорошо, продолжайте. – Всегда все нормально, ни драк, ни скандалов. Валерка в этом отношении культурный... Да и остальное. Свой круг все же... Если бы Машка этого морячка не притащила, ничего бы и не было! – Давайте по порядку. Свидетельница поерзала на жестком протертом стуле, но вряд ли ей стало удобней. – Одна пара поехать не смогла – у него какието дела, я с Валерой, да Машка Вершикова привела этого... морячка. И зачем он ей сдался! Только что плавает... Подумаешь, радость! Шмотки и так можно достать... Поужинали, музыку послушали, потанцевали. Все нормально. Я пошла наверх спать, а разбудила меня уже милиция. Оказывается – такое дело... – Скажите, Марочникова, вы были сильно пьяны в тот вечер? – Кто, я?! – Она посмотрела такими изумленными чистыми глазами, что мне должно было стать стыдно за допущенную бестактность. И, может, стало бы, если бы я не читал справку дежурного следователя, в которой черным по белому написано: "Опросить Марочникову не представилось возможным ввиду того, что она находится в сильной степени опьянения". – Кто, я?! – повторила она. – Да я вообще больше трех рюмок никогда не пью! – Значит, это были вместительные рюмки. – Я показал свидетельнице справку, и она мгновенно перестроилась: – В этот вечер и правда немного перебрала. Знаете, коньяк на шампанское... – А остальные? – Да как вам сказать... Валерка выпил прилично, Машка тоже свою норму выбрала. А морячок – тот сачковал, пропускал часто и коньяка почти не пил. Говорил, ему с утра идти куда-то надо... – О чем вы разговаривали? – Сейчас разве вспомнишь? Обычный треп. Анекдоты, побасенки всякие... – Не ссорились? – Нет, что вы! Какие там ссоры! Все чинно-благородно. – Чинно-благородно! Прямо тишь да гладь! Как же в столь благочинной компании могло произойти убийство? – Ну уж убийство! Несчастный случай вышел... Может, баловались по пьянке, он и напоролся случайно? – Вы Вершикову хорошо знаете? – Да вроде... Подружками были! Развлекались вместе, то да се... Она баба компанейская, веселая. Но с вывертами. Никогда не знаешь, что выкинет. Бывает, сядет ни с того ни с сего в угол – все танцуют, а у нее глаза на мокром месте. Что у человека внутри – разве ж узнаешь? Чужая душа потемки... – А Золотова? – Валерку знаю неплохо. – Какие у вас с ним отношения? – Ну ясно какие! Неужели не понятно? Мне было понятно, но допрос тем и отличается от обычного разговора, что в протокол вносятся не догадки, умозаключения и намеки, а слова, прямо и недвусмысленно высказанные собеседником. Хотя бывает, что добиваться этих прямых слов несколько неудобно. Но ничего не поделаешь. – Признаться, не понятно, – я выжидающе смотрел на Марочникову. Она досадливо поморщилась и передернула плечами. – Ну, живу я с ним. Что такого – мне не шестнадцать лет. Надеюсь, в протокол вы этого записывать не будете? – Придется записать. Как и все, о чем мы говорим. Так что собой представляет Золотов? – Нормальный парень. Пофорсить, правда, любит, как же – адмиральский внук! А так – ничего... – Ничего? И это все, что вы можете сказать о близком человеке? – Я же не тост за него поднимаю! Хватит и этого. Чем меньше говоришь следователю – тем лучше. – Вот как? Интересная мысль. Кто вам ее подсказал? – Сама не маленькая. Марочникова неторопливо прочитала протокол. – Правильно записано? – Правильно. Только вот стиль, – она неодобрительно покачала головой. – Сделайте скидку на то, что это все-таки не роман, – я не нашелся, чтобы ответить более хлестко и сразу поставить ее на место, да и немудрено: впервые свидетель обращает внимание на стиль протокола. – Да, это явно не роман, – Марочникова расписалась, стрельнула глазками, странновато улыбнулась. – А жаль. Она вышла так стремительно, что я не успел спросить, чего ей, собственно, жаль, и это неуместное сейчас слово осталось висеть в воздухе. Дверь снова раскрылась. Оказывается, практиканты терпеливо ждали в коридоре. – Почему не зашли? – Чего соваться, – пробурчал Валек. – Мало ли о чем у вас разговор. Сунешься – настрой собьешь! Молодец, понимает! Валек нравился мне все больше. Учились они одинаково хорошо, но, в отличие от Петра, он много читал, участвовал в рейдах комсомольского оперотряда, схватывался с хулиганами. И ум у него более живой и гибкий. Петр выложил на стол несколько бумаг. – В общей сложности эти гаврики украли на три с половиной тысячи, обчистили восемь квартир. А вот характеристики: Акимов – сущий ангел, Гоценко тоже, но с приводами за хулиганство! Как же так? Я улыбнулся. – Обычное дело. Жадность, жестокость, подлость проявляются в преступлениях, в повседневной жизни их скрывают или по крайней мере не афишируют. Вот и читаешь о злостном хулигане: нарушений трудовой дисциплины не допускал, сменные задания выполнял, активно участвовал в общественной жизни. А начинаешь проверять – вранье! Опаздывал, пьяным заявлялся, какая там общественная жизнь – разве что взносы платил с боем! Почему врут? Иначе вопрос: а где вы раньше были, почему не перевоспитывали? – Ну хулиган весь на виду, – вмешался Валек. – Он и дома такой, и на работе не особенно маскируется. Птицу видно по полету. А вот вы про директора молкомбината рассказывали. Он-то не пьянствует, не дебоширит, на работу вовремя приходит, в инстанции ездит, прием по личным вопросам ведет. И ворует потихоньку! Что про него в характеристике напишут? – Могу показать. Я отпер сейф, достал дело Васильцова, нашел характеристику. – Ознакомься. Валек прочел, скривил губы. – Как представление к награде. Псевдос первой ступени... – Кто-кто? – Еще не прочли мою книжку? Я покачал головой. – Ну ладно. Но здесь-то характеристика правильная? Без вранья? – Пока не знаю, следствие не закончено. Случается, расхититель и взяточник маскируются – комар носа не подточит! Но чаще по-другому бывает: проявляет человечек свою червоточинку. Ведь если он дурак, то как сможет под умного сработать? Если демагог, приспособленец, трус – этого тоже не скроешь, видят и подчиненные, и те, кто вокруг, и кто повыше... Но как-то не принято в характеристиках писать – дурак, бесчестный, лгун. Нет явного криминала или аморалки, значит, хороший! Ребята слушали внимательно, я поймал себя на том, что "завелся". – Вот и получается, по характеристикам обвиняемый – один человек, по содеянному – совсем другой. Как судить – по словам или делам? То-то! Я просмотрел принесенные практикантами документы. Справки о размере ущерба, характеристики, все с подписями, печатями, полный ажур. Можно заканчивать дело. – Знаете, ребята, у нас много лет выдвигают предложение – ввести технических помощников следователя. Когда приходят практиканты, я чувствую, что это необходимо сделать чем скорее, тем лучше. Вы экономите уйму времени! Валек улыбнулся, Петр настороженно ждал продолжения. – Сейчас прочтете один документ и переключитесь на новое дело. Я дал им план расследования дела Вершиковой и, когда прочитали, спросил: – Ясны ваши задачи? – Яснее некуда. Отнести запросы, принести характеристики, получить справки, сходить, спросить... Работенка для курьера. – Петр не скрывал разочарования. Вот так всегда. – А ты как представлял? – Впрочем, я знаю, как он представлял работу следователя. Обыски, засады, задержания... Романтика! – Да уж по-другому. Разве это следствие? Что тут расследовать? Все и так ясно! Допросил свидетелей, предъявил обвинение – и в суд. ЭВМ с такой работой легко справится. Разве не так? Это он загнул. ЭВМ, наверное, можно было бы применять по очевидным делам, где нужно только придать уже имеющимся материалам процессуальную форму, оценить и проанализировать доказательства, подобрать соответствующую статью кодекса. Все это машина может. Но как быть с житейским опытом, интуитивными предположениями, внутренним убеждением и другими, не поддающимися программированию категориями? Иногда непроизвольная улыбка, нервный прищур, подрагивание пальцев, настороженный взгляд и еще десятки незначительных примет, которые не зафиксируешь в протоколе и уж тем более не перенесешь на перфоленту, меняли направление расследования. А неожиданные догадки, необъяснимое озарение, выводящее на верный путь... Заканчивая университет, я писал диплом о построении следственных версий, в одном из параграфов как раз и приводились доводы против теории, что следствие может вести соответствующе запрограммированная машина. Но только поработав, пропуская через свой мозг массу информации, из которой едва ли десятая часть попадет на листы дела, а остальная лишь помогает выбрать правильную тактику и определить нужную позицию, выработать то самое внутреннее убеждение, без которого просто не сможешь продраться сквозь чащу препятствий на пути к истине, я понял это до конца. Петр тоже поймет, но поймет, как говорится, "испытав на своей шкуре", словами тут ничего не объяснишь. – Не совсем так, Петруша. К тому же ЭВМ пока еще очень дорогие. Так что придется тебе за них отдуваться! И я вручил ребятам пачку запросов. Золотов Валерий Федорович, 29 лет, образование высшее педагогическое, работает в горкоммунхозе, инженер по озеленению, холост, не судим... Среднего роста, полный, лицо обрюзгшее, морщинистый лоб – выглядит он гораздо старше своих лет. В облике что-то бульдожье: нижняя челюсть выдается вперед, оттопыривая толстую губу; большие уши, мягкие, будто отвисшие; круглые коричневые глаза. Модная белая сорочка, из-под пристегнутых перламутровыми пуговицами уголков воротничка сбегает бордовый галстук с золотой монограммой безупречный наряд респектабельного джентльмена, если не знать, что на скрытой столом части тела – джинсы, клетчатые красно-синие носки и ужасно шикарные красные босоножки. Будто верхняя и нижняя части костюма принадлежат разным людям. – Вы же сами прекрасно понимаете, что для меня это полная неожиданность! Он старается держаться солидно, но не совсем удается – нервничает, а оттого делает много ненужных движений: поминутно вытирает лоб большим клетчатым платком, обмахивается им, смотрит на часы, достает и прячет обратно в пачку сигарету. Мы беседуем уже почти час. Он очень внимательно выслушивает вопросы, понимающе кивает головой, с готовностью отвечает, но чрезмерно многословен, часто сбивается с мысли, отвлекается на мелочи, второстепенные детали и выжидающе смотрит на меня, ожидая знака или жеста, поощряющего его к дальнейшему повествованию. Несколько раз он, как бы к слову, вспомнил своего дедушку-адмирала, между делом небрежно назвал по имени нескольких известных в городе людей, давая понять, что он с ними на короткой ноге. Через каждые три-четыре фразы совершенно не к месту упоминал горисполком и другие городские организации, подчеркивая, что вхож туда запросто. И то, что Золотов таким примитивным способом пытается произвести впечатление на столь искушенного собеседника, как следователь прокуратуры, выдавало в нем человека недалекого. По существу дела он фактически ничего не сообщил. – Все шло нормально, послушали музыку – я записал последние диски, еще ни у кого нет... Выпили, у меня хороший бар – "Камю", "Бордо"... Гале стало нехорошо, не надо было коньяк с шампанским мешать, я отвел ее наверх, слышу – Маринка кричит. Сбегаю в "кают-компанию", – Золотов испуганно выпучил глаза, – она в истерике, а Федор – на полу! Вначале думал, это он спьяну, гляжу – в сердце кортик... Золотов перевел дух и снова вытер вспотевший лоб. – Это же надо... В моем доме... Ну скажите, мне это надо? – Он заискивающе посмотрел на меня, ожидая сочувствия и ободрения, мол, конечно, вам это не надо, но не волнуйтесь, вы же не виноваты... Сочувствия не последовало, и он, сокрушенно вздохнув, продолжил: – Тогда я позвонил в "Скорую помощь", они вызвали милицию – завертелось. Конечно, неприятно: допросы, осмотры, понятые, одним словом, скандал... – Почему вы заявили, что произошел несчастный случай и Петренко сам напоролся на кортик? – Так я ж, когда звонил, так и думал. А потом Маринка рассказала, что это она его... – За что же? – Да разве ее поймешь? Ревела все время, толком ничего не добился. Полез он к ней, что ли... А вам она разве не объяснила? В этот момент мне не понравился его взгляд, настороженный и цепкий, не соответствующий растерянной позе и недоумевающему лицу. – Что вы можете сказать о своих гостях? – Я сделал вид, что не обратил внимания на вопрос, и Золотов не переспросил. – Люди как люди, – он сделал неопределенный жест. – Подробней, пожалуйста. – Да я их мало знаю. Разве что Галку... – Я понял, что Марочникова проинформировала своего друга, о чем мы с ней говорили. – Маринка – ее подружка, но встречался я с ней раз пять, и все больше в компаниях. Знаете, толчешься в своем кругу... Перебросимся словами, потанцуем – и все... С Петренко – можно считать, шапочное знакомство. Но, по-моему, по женской части он любитель: смотрел на Маринку, как коршун на цыпленка... А там кто его знает! – Как же вы собрались под одной крышей – четыре малознакомых человека? – Да так... От скуки. И потом, знаете, как бывает: я – с Галкой, она позвала подругу, а та привела своего парня... Так сказать, четверо в одной лодке... Мне не жалко, дача большая, места всем хватит, думал, компанией будет веселей. – Золотов опять печально улыбнулся, приглашая к ответной понимающей улыбке. – А вышло вон как... – А что вы называете "своим кругом"? – Я не удержался от вопроса, который хотел задать еще Марочниковой. – Ну, – Золотов задумчиво склонил голову, пощелкал пальцами, подбирая нужные слова. – Это люди с одними интересами, сходными наклонностями, похожими привычками. Которым есть о чем говорить, приятно общаться, проводить время... – Друзья, что ли? Но почему тогда вы так мало знаете о своих друзьях? Золотов демонстративно поморщился. – Ну почему обязательно друзья? Экипаж баркентины "Кейф". Встретились, отошли от надоевшего берега, с его обязанностями, заботами, хлопотами, работами... Видите, даже в рифму – я балуюсь стишатами на досуге... И поплыли по морю развлечений, отдыха и удовольствий. Вот и все! Он обрадованно щелкнул пальцами, будто ухватил удачную мысль. – Вот у вас уйма знакомых милиционеров, следователей, судей. Но не все же они ваши друзья? И не о всех вы много знаете! – Это профессиональная сфера. А что общего между озеленителем Золотовым, продавщицей парфюмерного магазина Марочниковой, маникюршей Вершиковой и моряком торгового флота Петренко? – Федун у нас человек случайный. Золотов запнулся, мне показалось, что фраза вырвалась непроизвольно и сейчас он об этом жалеет. – Хорошо, остаетесь вы, Марочникова, Вершикова. Что вас объединяет? Какие интересы, наклонности, привычки? Золотов улыбнулся, на этот раз не печально, а весело и добродушно. – Так сразу разве ответишь? Отношения между людьми – материя сложная... Но для меня интересная. Я люблю пофилософствовать, заглянуть в суть вещей. Как-нибудь можем побеседовать, но не в такой строгой обстановке... Он улыбнулся еще шире, обнажив сильно выступающие клыки. – Когда все эти формальности закончатся, с удовольствием вернусь к нашему разговору. Помню, в институте... – Кстати, а почему вы по специальности не работаете? – перебил я его излияния. – Вечный вопрос! – Золотов стер с губ улыбку. – А зачем? Деньги те же, сам за себя ответчик, за тридцать оболтусов голова не болит. Показателей глупых с тебя не спрашивают – успеваемость, посещаемость, дисциплина, план по макулатуре. И сам себе хозяин – не привязан к классу целыми днями напролет. Подписав протокол, он направился к двери, но внезапно вернулся, будто забыл что-то на моем столе. Оказалось – наоборот, хотел оставить. – Вы не могли бы передать это Вершиковой? На стекло легла яркая пачка сигарет "Мальборо". Такие окурки я изъял с места происшествия. – Фирменные, – пояснил Золотов. – Марина их очень любит, а достать почти невозможно. – Как же вам удается? В тоне вопроса отчетливо проявилась неприязнь к свидетелю. Плохо. Непрофессионально. Но добродушный рубаха-парень Валерий Золотов ничего не заметил. Или сделал вид, что не заметил. – Только не подозревайте меня в связях с заграницей, – он шутливо поднял растопыренные ладони. На безымянном пальце левой руки туго сидел массивный перстень. – Просто я знаю людей, через которых можно раздобыть хорошие сигареты... Да и другую мелочь: очки, авторучки, зажигалки... – Спекулянтов? – Ну что вы! – обиделся оскорбленный в лучших чувствах порядочный человек Валерий Федорович Золотов. – Нельзя же всех под одну гребенку? Есть моряки, летчики, журналисты, выезжающие за рубеж... Да и дипломаты! Мои друзья часто возглавляют делегации, туристские группы. Естественно, привозят сувениры, естественно, их дарят! Разве это противозаконно? Или аморально? – Успокойтесь, я не хотел вас обидеть. Пришлось сделать усилие над собой, чтобы произнести эту фразу, но она подействовала: не помнящий обид Валерка Золотов мгновенно успокоился и вновь разулыбался. – Да ничего, всяко бывает. Отдайте, пожалуйста, Маринке, покурит, расслабится. Ей сейчас тяжело... И передайте, если можно, привет. Дескать, спрашивал о здоровье, беспокоился. Девчонке будет приятно. А поддержка ей сейчас нужна, ой как нужна... Скорбно склонив голову, Золотев вышел из кабинета. Я потянулся, встал, размялся, похрустел пальцами, затекшими от авторучки. Несколько минут поболтал по телефону с женой. Походил из угла в угол, от сейфа к окну и обратно – шесть шагов в каждую сторону. Было тихо, только с улицы доносился детский гомон и стишки, которые я уже давно выучил наизусть: "Гуси, гуси, га-га-га! Есть хотите? Да-да-да! Ну летите. Серый волк под горой не пускает нас домой!" Под окном был детский сад, и если чуть подвинуть стул влево, то прямо из-за стола можно увидеть песочницу, грибочки и маленьких, беспокойных и шумливых обитателей этого малышиного царства. Работать не хотелось. Я вернулся к столу, выдвинул средний ящик, спрятал в него раскрытую книжку. Белов потерял бы дар речи от столь вопиющего нарушения трудовой дисциплины! "... Но восемь блокирующих спутников на стационарных орбитах беспрецедентная мера, принятая на закрытом заседании Чрезвычайного Совета, – красноречиво сообщали осведомленному человеку, что дело не в радиации, а в более серьезной опасности, представляющей угрозу разумной жизни во всей Галактике, ни больше ни меньше! Горик, подобно многим, в эту опасность не верил и чуть не поплатился – я вытащил его, можно сказать, из-за черты..." Я захлопнул ящик. Интересно, но удовольствия от такого чтения – никакого. Давая отдых зрению, я закрыл глаза и увидел кукольно-красивую Марочникову, опухшую от слез растрепанную Вершикову, пытающегося произвести впечатление респектабельного человека Валерия Золотова. Он мало похож на заботливого друга, еще меньше – на бескорыстного утешителя. А если отбросить чушь про дарящих сувениры дипломатов, то фирменная пачка "Мальборо" стоит у спекулянтов от пяти до семи рублей – в зависимости от насыщенности рынка. Таковы факты. Я открыл правый ящик, среди сломанных авторучек, линеек, карандашей, ластиков и целой кучи всякой ерунды, разобраться с которой смогу только в очередной субботник, нашел черную каплю складывающейся семикратной лупы и только после этого взял оставленную Золотовым пачку. Резко прозвенел телефонный звонок. Сдержав нехорошие слова, я поднял трубку. – Зайцев! – Приветствую, Юрий Владимирович! Как живздоров? На проводе был майор Фролов – замнач райотдела, курирующий уголовный розыск. – Твоими молитвами, Степан Сергеевич, – рассеянно ответил я, не отрываясь от линзы. – Опять без ножа режешь? Месяц ведь заканчивается! Жалобный тон у Фролова не получался, но старался он от души. – Вершиковой обвинение не предъявлено, потому карточку на лицо, совершившее преступление, выставить не могу, – монотонно пробубнил я, ведя увеличительное стекло вдоль склейки целлофана. – Ну а в какое положение ты нас ставишь? Статкарточки нет, значит, на районе висит нераскрытое убийство! Да с меня голову снимут! А за что? Подозреваемая-то у тебя в камере! К чему же бюрократизм разводить? Дальнейший разговор известен наперед: "Не бюрократизм, а соблюдение соцзаконности... – Формализм – не законность... – Процентомания – тем более... – У нас общие цели... – Прокуратура не отстаивает ведомственные интересы..." И т.д, и т.п. – Извини, Степан Сергеевич, потом поговорим: у меня люди. Линия склейки была ровная, без задиров... Ни заусениц, ни царапин, целлофан прилегает ровно, ни складочки, ни морщинки. Похоже, пачку не вскрывали. Я сложил лупу, бросил на место. Повертел сигареты, щелкнул ногтем, чуть было не понюхал. Прошел в смежную с кабинетом длинную, кишкой, изрядно захламленную комнату, отыскал ультрафиолетовую лампу, выключил верхний свет. Или вскрывали, но чрезвычайно искусно. Сейчас посмотрим... Поднес пачку "Мальборо" к тусклому синему пятну. Синими, как у утопленника, руками повертел ее так и этак, снова этак и опять так. Флюоресценция – признак свежести клея – не появлялась. Вышел из пропыленной комнатки, постоял, щурясь на дневной свет, у окна, прогулялся из угла в угол, снова сел за стол, лезвием аккуратно вскрыл целлофановую склейку, осторожно освободил пачку, открыл, высыпал сигареты перед собой на стекло. Длинной тонкой иглой проколол каждую от среза до фильтра. Где-то на восьмой или девятой пришло ощущение, что занимаюсь ерундой, но, как всегда, довел дело до конца. И ощутил стыд. Не оттого, что добрых тридцать минут провозился с невинными сигаретами, это, в конце концов, моя обязанность: передача подследственному, да еще подозреваемому в убийстве, не шутка – вдруг там записочка на папиросной бумаге, которая перевернет следствие с ног на голову, или пара-тройка сильнодействующих пилюль, или еще что-то подобное, в практике всякое бывало... А стыдно стало за ожидание, что обязательно найду нечто запрещенное, за уверенность, что не потратит Валерий Золотов пять рублей просто так, за здорово живешь, что не способен он заботиться бескорыстно о другом человеке. За плохие мысли стыдно стало, ибо плохо о других думают только скверные люди, и не оправдаешься, что, мол, следователь постоянно в дерьме копается, оттого ему всюду гадость мерещится... Ладно, самобичеванием тоже увлекаться нельзя, а то недолго впасть в другую крайность, когда законченного подлеца под лакированной маской не распознаешь... А они маскироваться горазды, особенно если соберутся с себе подобными и станут вкруговую, в свой круг, со своими нормами и правилами, своей моралью и своими законами. Свой круг... Марочникова, Вершикова, Золотов. Что же между ними общего? И что произошло там, на загородной даче? Странное дело – допрошены все очевидцы трагедии, но никаких новых обстоятельств по сравнению со вчерашним днем, когда я располагал только первичным материалом, не прибавилось. Факт убийства налицо, есть труп, есть признание убийцы. Но обстоятельства и причины преступления по-прежнему непонятны. Неясно и многое другое в этой истории... Но путей восполнить пробелы уже нет: все, кого можно допросить, допрошены. Впрочем, остался еще один свидетель... Кортик был устаревшего образца и напоминал католический крест. Чешуйчатые ножны, резные перекрестья и набалдашник. В свое время он, сверкая бронзой, висел у бедра какого-нибудь флотского офицера и, болтаясь в такт ходьбе, придавал особый шик морской форме. Сейчас все металлические детали покрылись слоем патины, витая костяная ручка потускнела и подернулась сеткой мельчайших трещинок. Проволочный шнур, повторяющий извивы рукояти, тоже потемнел, выцвела перевязь. И этот налет старины придавал кортику вид дорогой антикварной вещи. Я нажал едва заметную в рельефных выпуклостях перекрестья кнопку замка и потянул рукоятку, освобождая блестящую сталь, лишь в нескольких местах тронутую мелкими точками коррозии. Обоюдоострый ромбический клинок с обеих сторон покрывал тонкий узор травленого рисунка – парусники, перевитый канатом якорь, затейливая вязь сложного орнамента. Кружево травления нанесено мастерски, так что даже продольные выемки – долы – не искажали изображения. Красивая отделка, изящная форма, продуманные пропорции клинка и рукояти, искусная резьба... В таком сочетании стали, кости и бронзы эстетическая функция вытеснила утилитарную, эта привлекательная вещица воспринималась как украшение, произведение искусства, а не оружие... Хищные финские ножи, изогнутые с восточным коварством клыки, удалые кинжалы, грубо-прямолинейные тесаки и штыки не оставляют сомнений в своем целевом назначении. Кортик – другое дело. Потомки итальянских стилетов, тонких и острых, как иголки, способные проскользнуть в невидимую глазу щелочку доспехов, они превратились в оригинальную деталь форменного костюма, в символ офицерской чести. Честь и оружие – эти понятия тесно переплетались во все времена. А вот оружие чести и орудие убийства категории несовместимые. Через мой сейф прошло множество кухонных ножей с нелепыми округлыми ручками и криво сточенными от длительного употребления лезвиями, десятки тупых зазубренных топоров, ржавых молотков и других привычных и как будто бы безобидных бытовых предметов, использованных вопреки изначальному предназначению для того, чтобы грубым металлом оборвать чью-то жизнь. Но кортик при таких печальных обстоятельствах попал сюда впервые. На клинке не осталось криминальных следов: благородная сталь отталкивает жидкость, и она скатывается каплями, но, если присмотреться, в углублениях рисунка увидишь бурые разводы. А вот почему эксперт не обнаружил пальцевых отпечатков? Не вытирала же Вершикова рукоятку! При случайном убийстве следы не уничтожаются. Впрочем, потожировые паутинки папиллярных узоров хотя и красноречивые, но весьма непрочные свидетели, их надо специально сохранять, закреплять, фиксировать. А в сумятице экстренной помощи было не до того, кортик вынули из раны, он лежал на ковре, следы вполне могли стереться о ворс... Ладно. Когда придут практиканты, составлю протокол осмотра, и можно будет считать, что допрошены все очевидцы преступления. С начала следующего дня я занялся текущими делами. Напечатал обвинительное заключение по делу Тряпицына, подшил его, заполнил карточки статотчетности и пошел к прокурору. В приемной худая и томная завканцелярией Маргарита с густо подведенными глазами и жгучим черным локоном, лежащим полукольцом на меловой щеке, вручила мне свежую почту. У шефа сидел начальник райотдела, и я воспользовался паузой, чтобы просмотреть полученные бумаги. Среди них был акт строительной экспертизы, я не стал читать его, а сразу заглянул в заключение. Высокая двойная дверь резко распахнулась, и в приемную вышел грузный и шумный подполковник Молоков. – Кого я вижу! Здравствуй, Юра! – как всегда радостно удивился он, словно встретил вдруг близкого человека в самом неожиданном месте. Когда-то мне казалось, что столь бурное приветствие есть проявление открытого дружелюбного характера, и молодому следователю было лестно такое радушие. Узнав Молокова поближе, я обнаружил, что он человек далеко не простой, отнюдь не восторженный, с довольно тяжелым и крутым нравом. А роль компанейского, душа нараспашку, парня – неустранимый стереотип, выработанный двадцатью годами оперативного стажа: умение сходиться с людьми, располагая их к себе с первой минуты, является обязательным качеством хорошего сыщика. Не выпуская моей руки из широченной ладони и продолжая радостно улыбаться, Молоков отступал в угол, пока мы не оказались скрытыми от посторонних глаз за огромным металлическим шкафом с вещдоками. Я знал, что Молоков хочет сказать, но он был профессионалом и начал не с того. – По молкомбинату у нас появились интересные факты: оказывается, Игнатюк организовал в тарном цехе подпольный участок – штамповали крышки для консервирования! Васильцов выбивал жесть сверх фондов, непонятно пока, как списывали... В общем, свяжись с Грибовым. Грибов был начальником ОБХСС. – Хорошо, спасибо... Я отвечал механически, прокручивая последствия для дела от новых данных. Дополнительная документальная ревизия, очередное продление сроков следствия, выход на "левую" жесть... Это только то, что лежит на поверхности! – Да, кстати, совсем забыл! Выбрав подходящий момент, Молоков хлопнул себя по высокому, с залысинами, лбу. – Там, видно, Фролов чего-то недопонял, но он сказал, что ты не собираешься до конца месяца предъявлять обвинение Вершиковой... – Посмотрим. – Не оценив дипломатической гибкости собеседника, я толкнул высокую, обитую новеньким дерматином дверь и уже в затемненном тамбуре сообразил, что даже не попрощался с Молоковым – настолько он озаботил меня своим сообщением. Белов сидел, закопавшись в бумаги, и время от времени делал какие-то пометки большой синей ручкой. – Дело Тряпицына, Павел Порфирьевич, – ответил я на его вопросительный взгляд. – Хорошо, – Белов достал листок учета дел, находящихся в производстве следователей, и поставил птичку. – А что у вас с другими делами? Имейте в виду, по молкомбинату вскрылись новые факты, объем работы большой, надо расчищаться! – Акимов и Гоценко – окончено, подошью, составлю обвинительное... Сейчас вот поступила экспертиза по Перову... – Ну-ну, – оживился Белов. – И что там? Помню, он ссылался на плохой цемент. – Причина катастрофы в несоблюдении технологии кладки. Качество цемента нормальное... – Значит, его доводы опровергнуты... – Он задумчиво забарабанил пальцами по столу. – Да, теперь надо решать... – А что решать? Арестуйте – и под суд! – В голосе Белова появились резкие нотки. – Арестовать? – А чему вы удивляетесь? Преступление серьезное, повлекло тяжкие последствия! – Да жалко... У него ребенок маленький. Нарушение правил строительных работ – неосторожность... – Жа-а-лко, – протянул прокурор. – Вот эта наша жалость и приводит к уголовным делам. Его надо было давно с работы уволить, так нет, жалели! Старается, мол, и человек хороший. Так и взращивается безответственность и некомпетентность. Хороший человек – это не профессия. Расплодили "хороших людей"! И результаты налицо. А у погибшего, кстати, тоже дети, двое! Их вам не жалко? – Белов сделал короткую паузу и решительно рубанул ладонью воздух. – Предъявляйте обвинение и берите под стражу! Письменное указание давать нужно? – Нет. – Шеф опять был кругом прав. – Значит, с этим решено, до конца месяца пойдет в суд. – Белов сделал еще одну пометку. – А что с делом Вершиковой? Молоков жаловался, будто мудрите, отчетность им портите, раскрываемость снижаете... Я знал, что Молоков не жалуется, но шеф любил обострять ситуации. – ...Разве мало оснований для предъявления обвинения? – Да вроде достаточно, – я пожал плечами. – Но с другой стороны свидетели ничего не видели, прямых улик нет, сама Вершикова дает путаные показания. Иногда мне кажется... В общем, не похоже, чтобы она просто так, без причины совершила убийство. – Э, Юрий Владимирович, признаться, такого от вас не ожидал, – с укором проговорил прокурор и усмехнулся. – Чего "такого"? – Такого мальчишества, даже, извините, дилетантства. "Кажется, наверное, не похоже..." Да разве это следственные категории? Вы же профессионал и должны оперировать только фактами. Фактами! Сколько преступлений совершается практически безмотивно, по пьянке, когда не только причины нет, но и повод-то пустяковый! Или вы первый год на следствии? Он был прав. – Где вы видели убийство при свидетелях, с изобилием прямых улик? Неочевидные преступления доказываются всегда на косвенных, и они ничуть не хуже, даже прочнее, вы это знаете из теории, но с косвенными доказательствами труднее работать! – Убедили, – попытался я прервать аутодафе, но не тут-то было. – Искусство следователя, я имею в виду хорошего следователя, нравоучительно продолжал прокурор, – в том и состоит, чтобы уметь интуитивные догадки превращать в доказательства. А все эти голые сомнения... – Он махнул рукой. – Грош им цена. Белов хлопнул ладонью по столу, как бы вбивая беспочвенные сомнения в полированную столешницу. – Предъявите Вершиковой обвинение, допросите тщательно, подробно, постарайтесь установить психологический контакт, пусть она вспомнит мельчайшие детали происшедшего. И все станет понятно и бесспорно. И кончайте дело, нечего тут мудрить. Все было ясно. Я вел себя как неопытный стажер, еще не распрощавшийся со студенческой инфантильностью, и Белов недвусмысленно указал на это. Хорошо еще, что он не знает, как я потрошил сигареты! Я достал план расследования. Почти против всех пунктов стояли "птички" выполнено. Что еще остается? Получить документы, характеризующие участников дела, – запросы посланы, подождем. Истребовать акт судебно-медицинской экспертизы – это нужно срочно. Сел за машинку, отпечатал запрос, вручил практикантам. Ничего неожиданного от заключения врачей я не ожидал – иначе мне бы уже позвонили. Но когда ребята принесли бумагу с чуть расплывчатой лиловой печатью, напряженно вчитывался в неровный из-за разболтанности литер текст. Смерть наступила около полуночи от проникающего ранения сердца, других повреждений не обнаружено. Легкая степень опьянения, ядов в крови нет. Да и откуда им быть, ядам? Страховочный контрольный вопрос, на всякий случай. Из того же ряда, что проколотые сигареты. Я бросил злополучную пачку в "дипломат". Если сейчас осветить ее ультрафиолетом, свежий клей обязательно выдаст проделанные неким сверхподозрительным субъектом страховочные манипуляции. У Вершиковой не было ни ультрафиолетового осветителя, ни лупы, но она так пристально рассматривала яркую сигаретную пачку, что у меня мелькнула глупая мысль, будто она видит все невооруженным взглядом. – Откуда это? Бледная, с отеками под глазами, равнодушная ко всему окружающему, она вдруг оживилась, в голосе появился неподдельный интерес. – Золотов передал для вас. – Золотов?! Здесь приятные пустячки имеют другую цену, чем на свободе. Фирменные сигареты, переданные с воли в знак внимания, – все равно что в обычных условиях ультрамодное платье, специально привезенное из-за границы. А может, и ценнее! Ну кого бы Вершикова удивила в своей парикмахерской новым платьем? А тут в камере – фурор: охи, вздохи, завистливые восклицания. "Счастливица" окажется в центре внимания, событие запомнится. – Молодец, Валера. Не говорил ничего? Вершикова распечатала сигареты. Руки у нее были некрасивые – широкая кисть, короткие пальцы с мелкими, будто обгрызенными ногтями. – Привет передал, о здоровье справлялся. Поддержать вас хотел, ободрить. Вершикова улыбнулась. – Молодец, свое дело туго знает! – Какое "свое дело"? – Спички найдутся? – проигнорировала она мой недоуменный вопрос. Я полез в портфель. Тусклый свет слабой лампочки рассеивался в крохотном, без окон, кабинете. Стол прибит к полу, стул и табурет по обе стороны от него тоже прихвачены металлическими уголками. Под высоким потолком лениво вращались лопасти вентилятора, натужно гудел мотор в черном отверстии вытяжной системы. Они включились автоматически, одновременно с электрическим освещением. Не помогало. Воздух оставался душным, накрепко пропитанным застарелым запахом дыма тысяч папирос и сигарет. Их курили взвинченные, издерганные опера и усталые следователи, угощали людей, сидящих напротив, – без этого устоявшегося ритуала не обходится почти ни один допрос. Глубоко затягивались подозреваемые, облегчившие душу признанием, нервно глотали дым те, кто был "в отказе" и надеялся выйти отсюда "под расписку". Хотя это и шаблонно, но маленький, начиненный табаком бумажный цилиндрик очень часто оказывал растормаживающее действие и способствовал установлению взаимопонимания. И Вершикова заметно расслабилась, успокоилась, повеселела. Пора переходить к делу. Я достал заранее приготовленное постановление, разложил на неудобном столе бланк протокола допроса. – Вам предъявляется обвинение в умышленном убийстве гражданина Петренко, то есть в преступлении, предусмотренном статьей сто третьей Уголовного кодекса РСФСР... Привычно выстреливая казенные обороты, я завершил процедуру установленным вопросом. – Признаете ли вы себя виновной и что можете показать по существу обвинения? Вершикова цинично скривила губы. – Показать-то кое-что могу, а вот сто третью брать не собираюсь! Дело-то как было: посидели, потрепались, выпили, музыка там и все дела... Валерка с Галкой наверх поднялись, а Федун ко мне полез... Я и так, и этак: нет, не хочу, отстань, вырываюсь – куда там! С Вершиковой произошла удивительная метаморфоза. То же отекшее, голое без косметики лицо с рубцами от жесткой свалявшейся подушки, мятый-перемятый вельветовый сарафан, двойник того, что был на Марочниковой, но она сама неуловимо изменилась, разительно отличаясь от Вершиковой на первом допросе и даже от самой себя пятнадцать минут назад, когда ее только ввели в следственный кабинет. Хотя я не сразу определил, в чем же состоит эта перемена. – Вижу – плохо дело: хватает за разные места, платье срывает, выдралась кое-как, отскочила к стенке, там этот ножик висит... Схватила, выставила не подходи! А он налетел с разбегу... Составляя протокол, я незаметно наблюдал за обвиняемой. Она снова закурила, на этот раз не спросив разрешения, и, раздумчиво выпуская дым сквозь плотно сжатые губы, остановившимся взглядом словно бы продавливала неровную шероховатую стену. Внимательно прочитала протокол, спокойно, с заметной удовлетворенностью подписала, по-хозяйски убрала сигареты в крохотный, с кнопочкой, нагрудный карман и, подчиняясь короткому жесту возникшей в дверях женщины в зеленой форме, вышла не попрощавшись. Я наконец понял, что изменилось: она держалась очень уверенно, как человек, принявший трудное решение и готовый следовать ему при любых обстоятельствах. Возвращаясь в прокуратуру, я обдумывал результаты допроса. Многое в нем мне не понравилось. Не понравилось запоздавшее на два дня расчетливое признание. Не понравилось, как Вершикова говорила: слишком напористо и зло, будто была не обвиняемой, а обвинителем. Не понравилась резкая смена настроения. И самое главное, не понравилось, что названный ею мотив, такой убедительный и подходящий к ситуации, Золотов уже пытался исподволь подсунуть следствию. А постоянно действующий где-то в затылочной части мозга компьютер каждую секунду, независимо от моей воли решающий различные ситуационные задачи, разбирающийся в переплетении причинно-следственных связей, ищущий логическое обоснование всем действиям и поступкам людей, с которыми приходилось иметь дело, проверяющий достоверность слов, взглядов, жестов, неторопливо отбирал неувязки и несуразицы, подтверждающие обоснованность интуитивных сомнений. При задержании Вершикову по общему порядку освидетельствовали, осмотрели одежду – никаких царапин, кровоподтеков, ссадин, разрывов швов и тому подобных следов борьбы обнаружено не было. Ни дежурному следователю, ни мне на первом допросе она не могла внятно объяснить причин происшедшего. Не помню, не знаю... А сегодня – полная ясность, четкая картина, уверенные показания. И все на голом месте! Нет, так не бывает... Обычно случается наоборот: в горячке преступник выкладывает такое, о чем впоследствии стремится "забыть"... А в данном деле и вовсе чепуха – получается, что Вершикова скрывала оправдывающий ее мотив! Погруженный в размышления, я поднялся по ступенькам, не заходя к себе, прошел в канцелярию. – Шеф на месте? Маргарита, не отрываясь от бумаг, покачала головой. – Вам Фролов звонил раза четыре. И еще будет. И точно – не успел я войти в кабинет, раздался звонок. – Как жив-здоров, Юрий Владимирович? – Твоими молитвами, Степан Сергеевич. Обвинение Вершиковой предъявил, статкарточку сейчас заполню. Еще вопросы есть? – Какой-то ты сердитый, – огорчился майор. – Я же не только из-за карточки... И потом – отчетность есть отчетность! – Ладно, не обращай внимания, это я так – от усталости... Закончив разговор, занялся текущей работой, стараясь рассеять неудовлетворенность и раздражение, оставшиеся после допроса Вершиковой. Зажал в специальный станок пухлую кипу документов: протоколы, фототаблицы, справки, характеристики, ходатайства, постановления – проколол их длинным толстым шилом, прошил суровой ниткой. Получился аккуратный том толщиной в несколько сантиметров. На обложке написал фамилии обвиняемых: "Акимов, Гоценко" и статью: "144, ч. 111". За этим занятием и застал меня модный в городе адвокат Пшеничкин, которого молва включила в так называемую "золотую пятерку" самых сильных, выигрывающих безнадежные дела защитников. Подтянутый, дорого, но неброско одетый, он выглядел гораздо моложе своих пятидесяти трех. Разве что седина и морщина на лбу выдавали возраст. – Я принял поручение на защиту Марины Вершиковой, – Пшеничкин положил на краешек стола небольшой синий квадратик: ордер юридической консультации, подтверждающий его полномочия по данному делу. – Вы разрешите немного поинтересоваться ходом следствия? Держался он всегда учтиво, корректно, чем выгодно отличался от многих адвокатов, подчеркивающих свою принадлежность к лицам свободной профессии вольным поведением, переходящим, если вовремя не одернуть, в фамильярность и панибратство. – Пожалуйста, в пределах дозволенного... Визит Пшеничкина меня удивил. Его буквально осаждали верящие в чудеса клиенты, и он сам выбирал для себя процессы, как правило, неординарные, сложные, представляющие профессиональный интерес и приносящие шумную известность. Дело же Вершиковой было рядовым, ничем не примечательным, явно не подходящим для мэтра его ранга. – Когда планируете закончить расследование? – Пока трудно сказать. – Странно, – Пшеничкин потер переносицу. – Меня в таком пожарном порядке просили заняться защитой, что я думал – это вопрос дней... – Кто просил? – поинтересовался я. Пшеничкин замешкался с ответом. – Надеюсь, никаких тайн я не выпытываю? Просто удивительно, что вы взялись за столь обычное дело! Оценив намек на высокий профессиональный уровень, адвокат чуть заметно улыбнулся. – Самое заурядное дело может оказаться необычным. А здесь необычно уже то, что мне позвонил завотделом горисполкома Чугунцов и попросил подключиться. Иначе, честно говоря, я бы не взялся. Работы очень много и вообще... При чем здесь горисполком? Какое отношение Вершикова имеет к Чугунцову? Или он к ней? Полная чепуха... Ладно, потом, нельзя ломать строй "светской" беседы. – А кто заключал соглашение, оплачивал защиту? – Сразу после звонка пришел сотрудник горисполкома – Валерий Федорович. Сказал, что друг Вершиковой. Но скорей всего там нечто большее, чем дружба. – Пшеничкин засмеялся. – Следователь есть следователь. Я пришел задать вам несколько вопросов, а получается наоборот. – Это случайность, – я сделал сконфуженный вид. – Не собирался у вас ничего выяснять. – Но выяснили, – многозначительно сказал адвокат. – Что дело не такое простое, как кажется на первый взгляд. Впрочем, эти сложности не относятся к юридическим, а потому меня не интересуют. Скажите лучше, почему вы тянете с окончанием следствия? Преступление налицо, надо только выяснить мотивы и дать оценку... По какой статье вы ее привлекаете? – По сто третьей. Пшеничкин поморщился. – Вечная следовательская перестраховка. Там возможны только два варианта: неосторожность или превышение пределов необходимой обороны. Статья сто пятая – до двух лет, сто шестая – до трех. Обе статьи предусматривают возможность и менее строгих наказаний: исправительных работ, условного осуждения. Когда я изучу дело, станет ясным, какой из них придерживаться. Но то, что в действиях Вершиковой нет состава такого тяжкого преступления, как умышленное убийство, – очевидный факт! – Адвокат расстегнул толстую папку из натуральной кожи, извлек лист бумаги, осторожно положил на стол. – Поэтому прошу приобщить к делу ходатайство об изменении меры пресечения. Я просмотрел аккуратный машинописный текст: "... учитывая, что Вершикова имеет постоянное место жительства, работы, ранее не судима, характеризуется положительно... Освободить из-под стражи под подписку о невыезде". Внимательно наблюдавший за моим лицом Пшеничкин слегка наклонился вперед. Насколько незаметно он перешел к официальному тону, настолько легко вернулся к дружески-непринужденному. – Мой доверитель, Валерий Федорович, вообще настаивал на прекращении дела за отсутствием состава преступления. Вы же хорошо знаете – есть ряд постановлений Верховного суда: защищая свою честь, женщина может лишить нападающего жизни! Но в данном случае обвинение заявит, что на даче находились еще люди, можно было позвать на помощь и т.д, и т.п. Я не хочу выглядеть дураком, а потому выбрал безупречную позицию. И советую вам прислушаться... – Адвокат понизил голос. – Дело непростое, в нем много подводных камней, может повернуться так, что оно лопнет в суде как мыльный пузырь, если позиция следствия не станет более гибкой. В случае условного осуждения, скажем за неосторожное убийство, мы не будем подавать кассационную жалобу. И волки сыты, и овцы целы! – Ваше ходатайство приобщается к делу. О результатах рассмотрения вы будете уведомлены. Понятливый Пшеничкин встал, поклонился. – Не смею отнимать время. Я через пару дней позвоню. Если вы отклоните ходатайство, я обращусь к прокурору. – Да, конечно. Это ваше право. Мы вежливо распрощались. Значит, Валерий Федорович не ограничился приветами и пачкой "Мальборо". Пригласить адвоката из "золотой пятерки", оплатить ему гонорар и даже подсказать линию защиты! Да, он настоящий друг... И очень прозорливый человек – так точно предугадать неожиданный даже для следователя поворот событий! Похоже, он заранее знал, что Вершикова изменит показания. Откуда?