Текст книги "Татуированная кожа"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть вторая.
ЗАВИС НАД ЗЕМЛЕЮ СОВЕТСКИЙ СПЕЦНАЗ

Глава 1.
Силу ломает сила

Все считали, что зачислены в ВДВ. К месту службы их, доставили самолетом – восемь часов полета через три часовых пояса. Сопровождающие офицеры – майор и лейтенант, были немногословны, зато два сержанта охотно рассказывали про боевые учения, ночные прыжки и прочую атрибутику предстоящей службы, тем самым полностью подтверждая предположения новобранцев.

Транспортный «Ан» приземлился на крупном, хорошо оборудованном аэродроме, казавшемся чужеродным телом на фоне полупустынного среднеазиатского ландшафта. Белое солнце на белом небе, серо-бурая растрескавшаяся земля, поросшие колючим кустарником и жесткой ползучей травой барханы, почти полное отсутствие тени. Испепеляющий дневной зной сменялся ощутимой ночной прохладой. Место называлось Рохи Сафед – Белый песок.

Но военный городок выглядел так же, как тысячи других, разбросанных по всей территории страны: железные зеленые ворота с красными звездами, высокий бетонный забор, длинные серые казармы, полыхающая огнем и выстрелами штурмовая полоса, асфальтовые дорожки, покрашенные известью немногочисленные чахлые деревья, стадион, котельная, в отдалении – несколько пятиэтажек для постоянного состава, школа, детский сад, почтовое отделение. Имелась даже небольшая оранжерея, что с особой гордостью подчеркнул лейтенант из политотдела, знакомивший новичков с частью. Практически из любой точки были видны «крокодилы» – вышки для учебных прыжков.

Два месяца свезенные со всей страны новобранцы содержались отдельно от старослужащих, проходя курс молодого бойца: уставы, политучеба, общефизическая подготовка, огневая, строевая, теория прыжков с парашютом...

Среди молодых солдат вовсе не все были спортсменами: хватало просто высоких упитанных вахлаков – «полуфабрикатов», как говорил замкомвзвода по физподготовке.

– Десантник на три головы выше обычного солдата, а вы должны стать на десять голов выше десантника, – туманно объяснял круглолицый сержант с пухлыми щеками. Поскольку на форме у всех солдат и офицеров части красовались крылышки и парашют – хорошо знакомая всем эмблема ВДВ, было непонятно, что он имеет в виду. А спрашивать не хотелось: сержант держался холодно, почти враждебно и одним своим видом вызывал антипатию.

Он был похож на грызуна, плотно набившего защечные пазухи краденым зерном. Ему бы обязательно дали кличку Хомяк, но его настоящая фамилия – Чувак, сама по себе воспринималась как кличка и вызывала смешки и шутки. Поэтому замкомвзвода требовал, чтобы его называли безымянно: «товарищ сержант».

Сейчас, расхаживая перед построенными на стадионе молодыми, он чувствовал себя полным хозяином положения.

– Через восемь месяцев нас ждет инспекторская проверка, вся бригада к ней усиленно готовится, и вы должны показать хорошие результаты! И я этого добьюсь. Кто не сможет стать человеком, тот умрет. Внимание! Вперед бегом марш!

Десятки специальных прыжковых – с ремнями вокруг щиколоток – сапог загрохотали по гаревой дорожке. Круг, второй, третий, четвертый...

– Без приказа не останавливаться! – кричал сержант, азартно подпрыгивая на кромке беговой дорожки. Он явно не считал круги, да и сами бегущие вскоре сбились со счета. Это был уже не бег. Это был топот – почти на одном месте. Скоро новобранцы начнут падать.

Сержант точно уловил момент.

– Внимание, последний круг! За мной! – Сержант рванул впереди сильно растянувшейся группы. – Кого догоню, убью!

Он бежал, как преследующий лося волк, и метров за пятьдесят до финиша действительно настиг отчаянно сопящего Пашку Лисенкова, выпрыгнул и двумя ногами сбил на землю. И сам не удержался, упал рядом, но тут же вскочил, догнал и уложил таким же способом еще двоих.

– Перекур, пять минут! – довольно скомандовал он. И когда новобранцы обессиленно повалились в траву, горделиво прошелся над ними, переступая через опасливо поджимаемые ноги. – Ну что, салабоны, сдохли?

– Никак нет! – молодцевато отозвался Вольф. Он действительно почти не устал и думал, что такой ответ понравится младшему командиру. Но оказалось, что ошибся.

– Ах так... Тогда нечего разлеживаться. Встать! Вполголоса матерясь, ребята поднимаются. Некоторые еле держатся на ногах. Вольф ловит на себе косые взгляды и понимает, что допустил ошибку. Ему становится неуютно.

– Лечь! Десять отжиманий, потом еще три круга! Вечером бойцов повели в баню. До предела измотанные молодые мылись последними. Хмуро стояли у входа, дожидаясь своей очереди и мечтая об отдыхе. Курева не хватало, несколько сигарет ходили по кругу. Вольф не курил, держался в стороне, остро ощущая неприязнь товарищей.

– Слышь, земеля, – подошел сбоку Иванников из Липецка – здоровяк с лицом, изрытым красноватыми кратерами – следами глубоких прыщей. Какой он, к черту, земляк? И чего смотрит зверем?

– Ты тут свой гонор не показывай. За твои выебки ребята жилы рвут! Еще раз всех подставишь – не обижайся!

За Иванниковым маячат еще двое. Вроде заодно, поддерживают его слова. А с другой стороны – вроде и просто так: стоят себе и стоят. Вольф молча отвернулся.

– Смотри, мы тебя предупредили, – угрожающе доносится из-за спины.

Настроение испортилось окончательно. Да и остальные, докурив, не повеселели: мрачно переминаются с ноги на ногу.

– Что приуныли, салаги? – благодушно хохочут выходящие вразвалочку после помывки распаренные «старики». – Готовьтесь лучше к стариковской присяге, репетируйте!

Салаги не отвечают. В своей массе они почти ничем не отличаются от старослужащих – и бугристые мышцы у многих, и шеи борцовские – но не те взгляды у них, не те повадки, и форма сидит по-другому, и нет привычки к этому тупому хохоту...

Физическая подготовка встала всем поперек горла. Чувак просто душил их своими нагрузками. И хотя сам он обосновывал это лозунгом «тяжело в учении, легко в бою», ребята видели – безжалостная дрессировка бесправных подчиненных доставляла сержанту садистское наслаждение. Вид вспотевших, до предела измотанных, падающих в изнеможении новобранцев явно приводил его в хорошее настроение и побуждал к дальнейшим издевкам.

– Ну все, перекур! – звучал над стадионом зычный голос сержанта, и измочаленный двадцатью кругами взвод облегченно вздыхал, расслабляя одеревеневшие мышцы.

– После ста отжиманий, – тихо добавлял Чувак с чуть заметной улыбкой. – После ста.

– Ста? – не поверив, выпучил глаза Сидорук. Он чем-то походил на командира – такая же круглая физиономия, пшеничные волосы, редкие брови, сквозь которые просвечивала красноватая кожа. Будто из одной деревни.

– Тебе – после ста десяти, вахлак! Кто еще не понял? Все поняли? Упали!

И падали, выставляя перед собой руки, сопели громко, на сороковом счете начиная хрипеть и стонать, и вконец обессиленные уже припадали к земле и не шевелились.

– Шестьдесят – должок! До следующего перекура! – довольно констатировал сержант.

Но удовольствие портил Вольф, который продолжал отжиматься, как заведенный, пока не выдыхал натужно: «Сто!» – и только тогда перекатывался на спину, раскинув онемевшие руки. Но сержант не давал ему отдохнуть.

– Представление закончилось! Встать! Бегом, марш! И Вольф вместе со всеми подхватывался на ноги, отряхивая на бегу руки, которых уже не чувствовал.

– А слабо Чуваку сто раз жопу лизнуть? – прохрипел кто-то в еле переставлявшей ноги толпе. Послышались злые смешки.

После обеда к Вольфу подошел москвич Коля Серегин. Он был на три года старше – призывался из института и потому оказался не со своими сверстниками. Может, из-за этого, может, оттого, что москвичей вообще не любили, но он ни с кем не сходился. Аккуратный, всегда чисто выбритый, в подогнанной форме, он старался держаться в стороне от общей массы, как бы подчеркивая, что ни в ком не нуждается и живет сам по себе.

– Зачем тебе это надо? – без предисловий спросил он, глядя в упор глубоко посаженными серыми глазами и небрежно затягиваясь сигаретой. В отличие от других новобранцев, смоливших все, что только можно – от «Примы» и «Лайки» до махорки и сухих виноградных листьев, Серегин курил «Мальборо» кишиневского производства. Даже на гражданке это была невиданная роскошь: у спекулянтов пачка шла по пять рублей, на эти деньги можно купить тридцать пять пачек «Примы». Здесь же, в песках, «Мальборо» не видели даже офицеры.

– Я вижу, что ты не выслуживаешься. Так зачем озлобляешь всех против себя? Думаешь, я не могу так гарцевать?

Серегин пошевелил могучими плечами, и Вольф подумал, что действительно, тот тоже способен справляться с нагрузками Чувака. Но почему-то этого не делает.

– Как вы не поймете – он же нас нарочно унижает, хочет по земле размазать! – запальчиво сказал Вольф. – Но ему надо, чтобы всех, до одного! А если хоть один выдерживает, значит, он своего добиться не может!

Москвич хмыкнул.

– Значит, ты за идею бьешься... Только для ребят это очень сложно. Они видят, что ты из кожи лезешь, а из-за тебя и им приходится пупок рвать.

– Что же, я каждому должен объяснять?

Серегин пожал плечами.

– Смотри сам. Только имей в виду: сегодня тебе «темную» будут делать.

– Что?! Кто?!

Не говоря больше ни слова, Серегин отошел. Вольфа будто по голове ударили. Несмотря на угрозу Иванникова, такого результата он не ожидал. Думал: болтнул со злости – и все...

А оказалось – вон как... Один против всех. Ну, положим, не против всех – тот же Серегин не подпишется, да и основная масса, как и в любом деле, останется в стороне... Но человек десять наскочут... Если днем, на улице – еще можно помахаться да убежать в случае чего. Но сонный, в постели, когда одеяла накинут... Тут нет ни одного шанса! Пойти к командиру? Или к майору Семенову – краснолицему особисту, который на собраниях пугает всю роту, а по отдельности заигрывает с каждым солдатом, приглашает заходить, беседовать «за жизнь», рассказывать, какие трудности... Нет, это не годится. «Темную», может, и сорвут, но тогда он станет уже не просто лизоблюдом, но и стукачом. А на самом деле он и не лизоблюд и не стукач, но доказать это можно только одним способом...

Прогулявшись несколько раз от стройки нового автопарка в казарму, он принес под гимнастеркой пяток кирпичей и спрятал их под матрац. Расшатал в тумбочке квадратную деревянную полку, теперь она свободно вынималась. Приготовил захваченный из дома маленький перочинный нож.

После отбоя, когда погасили свет и солдаты принялись укладывать, как положено небрежно сброшенную в контрольное время форму, он положил на подушку кирпичи, лег головой в ноги, прикрыл полкой низ живота и закутался в одеяло. Одной рукой он защищал живот, в крепко сжатом кулаке другой держал перочинный нож с открытым торчащим между пальцами шилом. Теперь главное – не заснуть. Но у нападающих та же проблема, поэтому вряд ли они станут долго тянуть...

И действительно, не прошло и двадцати минут, как с нескольких сторон быстро прошлепали босые ноги, на койку Вольфа полетели чужие одеяла, и тут же посыпались удары. Били в основном туда, где должны находиться голова и грудь, но вместо человеческого тела кулаки нападающих ударились о кирпичи и твердые доски, кто-то напоролся на шило, послышались крики боли, и град ударов мгновенно прекратился. Сдавленные возгласы, растерянные ругательства – босые ноги зашлепали в обратном направлении. Выпутавшийся из одеял Вольф вскочил и бросился преследовать обидчиков. Их боевой дух угас: разбитые костяшки и выбитые пальцы не располагают к дальнейшим подвигам.

Двоих он сшиб, не разбираясь, потом стал целеустремленно искать Иванникова, нашел и нокаутировал своей испытанной «двойкой»: голова – солнечное. Урок оказался впечатляющим: из восьми нападавших двое тяжело поднимались с пола, третий лежал без сознания, четвертый зажимал пропоротую, кровоточащую кисть и тихо скулил, двое осторожно баюкали разбитые кулаки, двое вернулись к своим койкам, но сделать вид, что они ни при чем, не могли из-за отсутствия одеял... Так и сидели напряженно на краешке обнаженных матрацев, словно спугнутые облавой проститутки.

– Ну давайте, кто еще хочет? – предложил Вольф. Желающих не было.

– Давайте, давайте... Вы все, а я один. Он шагнул вперед. Стоявшие на ногах испуганно попятились.

– Не хотите? Правильно. В Тиходонске я один против десятерых дрался... И вас всех могу положить рядком... Идите, забирайте свои одеяла. Да не бойтесь, не трону...

Победа была убедительной, и отношение к Вольфу резко изменилось. Но из случившегося он тоже сделал выводы.

Через несколько дней, когда взвод с пятого раза не уложился в норматив на штурмовой полосе, которую здесь называли тропой разведчика, сержант привычно нашел взглядом Владимира:

– Давай, Вольф, покажи пример. Вперед! Но он покачал головой.

– Все, товарищ сержант, передохнуть надо. Ребята одобрительно зашумели.

– Что?! – глаза сержанта сузились. – Это что за новости? Уложишься – передохнешь!

– Сил нет. Да и на ребят посмотрите – совсем выдохлись.

– Чего ты за них думаешь? – вскипел сержант. – Ты-то конь здоровый! Вперед, я сказал!

– Не-а. Адреналин иссяк. Завод кончился. Владимир сел па землю.

– Я те покажу адреналин! – разъяренный Чувак подскочил, замахнулся ногой, словно для удара по мячу.

Вольф отклонился, успев захватить ступню, сильно крутнул – и сержант, потеряв равновесие, развернулся на месте и полетел в самую гущу потных тел, шатнувшихся в стороны, как от взрыва. Никем не поддержанный, он упал на землю, но тут же вскочил, рванулся к обнаглевшему новобранцу. Вольф быстро поднялся навстречу, и они оказались друг против друга, лицом к лицу.

– Заказывай гроб, салага!

Сержант медленно приближался, пружинисто согнув колени и выставив перед собой сильные клешнеобразные руки. Он хорошо знал рукопашный бой и не раз это демонстрировал. Но он знал и про ночную драку в казарме, а потому осторожничал. Подпрыгнул в первом выпаде – Вольф отпрянул. Он не хотел драться с командиром, но отступать нельзя. Если тот не остановится... Крюк снизу, апперкот или прямой в корпус – любой из излюбленных Вольфом ударов сшибет Чувака с ног, никакая рукопашная подготовка не поможет. А там будь что будет!

Замкомвзвода вновь бросился вперед. Опытным взглядом Вольф поймал нокаутирующую точку на округлом, с ямочкой, подбородке, тело само определило траекторию напряженного кулака, но ударить он не успел. Кто-то борцовским приемом подкатился под ноги, сбил, подмял под себя. В ухо жарко зашептал Серегин:

– Кончай, чудила, под трибунал пойдешь!

Вольф расслабился и откинулся на вытоптанную траву.

Чувак, оскалившись, смотрел на них сверху:

– Ладно, с-салабон. Живи пока.

Его тоже такая развязка вполне устраивала.

Во время перекура к Вольфу подошел Серегин, протянул пачку «Мальборо».

– Закуривай. Я смотрю – ты пацан отчаянный. Только ума надо побольше, да хитрости. Никогда не при буром. Ну разве что в крайнем случае, когда деваться некуда. Давай, закуривай! Ты никогда не просишь, как эти шакалы...

Действительно, Серегин никогда не откликался на подобные просьбы, а уж тем более не угощал никого по своей инициативе. Это подчеркивало его самостоятельность и независимость. Тем приятнее сейчас было Вольфу.

Но он покачал головой

– Я же не курю, зачем добро портить.

– Ну смотри! Как хочешь...

Когда москвич чиркал спичкой, Вольф обратил внимание на его кисти – точнее, припухшие мозолистые костяшки у основания указательных и средних пальцев.

– И не жаль такие «бабки» в дым переводить?

Серегин пожал плечами.

– Какие там особенные «бабки»! В Москве брал по госцене[11]11
  В описываемое время хорошие товары можно было купить только с переплатой. Покупка по госцене свидетельствовала о повышенных возможностях человека. (Прим авт.).


[Закрыть] – рубль пачка. Мне ее на три дня хватает. Это все равно, что каждый день пачку «Лайки» скуривать.

– А что это у тебя за мозоли?

– А это... Ерунда! Ты боксер, да? Помахаемся как-нибудь?

– Давай. Только когда Чувак перестанет нас долбить.

Вольф заметил, что Серегин ушел от ответа.

* * *

Когда карантин подходил к концу и молодые готовились принимать присягу, их неожиданно собрали в классе политучебы и взяли подписку о неразглашении всех сведений, которые станут им известны в ходе службы.

Потом майор-особист встал, оперся кулаками на стол, покрытый красным сукном, и внушительно, с расстановкой начал инструктаж:

– Вам доверена честь служить в Отдельной бригаде специального назначения Главного разведывательного управления Министерства обороны СССР. О самом факте ее существования никому не известно. Упоминание о ней в письме, по телефону, в разговоре с посторонними карается пятью годами тюрьмы...

Вольф подписал стандартный бланк, а отодвигая его назад, поймал испытующий взгляд особиста.

– Ну, сынок, оправдаешь доверие?

Володя не понял подтекста вопроса. Он не знал, что его судьбу пристрастно обсуждали на мандатной комиссии в первый же день его прибытия в часть.

– Еще немца нам не хватало! – возмутился замполит бригады подполковник Селедцов, который по должности обязан был проявлять бдительность, причем, в отличие от особиста, проявлять открыто. – А если нам придется забрасывать его в тыл врага? А врагом будет Западная Германия? Кто даст гарантию, что голос крови не возьмет верх над присягой?

– Он такой же советский человек, как и все призывники, – возражал замнач боевой подготовки майор Шаров, который и привез Вольфа сюда. – В кремлевскую роту его не взяли, это понятно – у них специально в приказе оговорены требования к национальности. И в погранвойсках тоже. Но у нас-то таких требований нет!

– А партийная совесть? – наседал Селедцов. – Она вам разве ничего не подсказывает? В особорежимные части и без приказа никогда не берут инородцев!

Теоретически у Шарова было два пути – признать, что он допустил серьезную идеологическую ошибку, проявил близорукость и недальновидность, за что положен как минимум партийный выговор и отсрочка в представлении к очередному званию, либо настаивать на том, что решение было единственно правильным. Практически приемлемым, естественно, являлся только второй путь.

– Партийная совесть и коммунистический принцип пролетарского интернационализма подсказывают мне, что недопустима дискриминация граждан по национальному признаку, товарищ подполковник, – твердо сказал он и посмотрел Селедцову прямо в глаза. – И извините, что термин «инородец» неприменим к советскому военнослужащему...

Майор Шаров служил в спецназе уже двенадцать лет, он отлично владел не только советским оружием, но и оружием вероятного противника. Сейчас он использовал весь обычный демагогический арсенал замполита против него самого. Причем довольно успешно.

– Э-э-э... Я вовсе не в этом смысле, – покраснев, Селедцов оглянулся на председателя мандатной комиссии полковника Чучканова.

Тот сурово молчал. Он являлся заместителем командира по боевой подготовке и очень хотел стать генералом, но его дальнейшая карьера напрямую зависела от результатов надвигающейся инспекторской проверки. Поэтому боеготовность бригады заботила Чучканова куда больше, чем национальная чистота ее рядов.

– В конце концов, пусть товарищ Семенов скажет, – не получив поддержки, умело перевел стрелку замполит.

Особист солидно откашлялся. Он уже передал в Москву шифровку о том, что в особорежимную часть привезли немца, но никаких распоряжений пока не получил. Может быть, и не получит вообще. Значит, следовало проявлять сдержанность и осторожность.

– Мы должны исходить из законов, приказов и распоряжений. А они не запрещают Вольфу служить, – обтекаемо сказал он.

Чучканов пошевелился, стул под массивным телом скрипнул, члены мандатной комиссии почтительно замолчали.

– Скажите, товарищ подполковник, сколько наших бойцов в совершенстве владеют иностранными языками? – спросил замкомбрига у замполита.

Селедцов задумался. Каждый боец спецназа ГРУ обязан был владеть двумя языками. Как минимум одним, но отлично. Спортсмены и отменные здоровяки почему-то имели по немецкому и английскому слабые тройки. А выпускники языковых спецшкол по какой-то жизненной несправедливости не соответствовали критериям здоровья.

– Мало, товарищ полковник, – наконец выдохнул он.

– Если проверяющие это обнаружат, то они зададут резонный вопрос: чем отличается наша часть от обычного парашютно-десантного полка?

Возражать Чучканову охотников почти не находилось. Поэтому замполит скорбно кивнул. Он отвечал за все, в том числе и за провал боевой подготовки. И Семенов кивнул с тем же выражением, хотя ему-то скорбеть было совершенно не о чем: лично к нему придраться в любом случае невозможно.

– Значит, решаем так: по всем критериям Вольф подходит для службы в нашей бригаде, – подвел итог Чучканов. – А разговоры о его национальности выходят за пределы официальных требований и объективно вредят общему делу. В конце концов, можем выписать ему дубликат военного билета на нормальную фамилию. Другие мнения есть?

Других мнений не было. И вот два месяца спустя, на «отлично» пройдя курс молодого бойца, рядовой Вольф дал подписку о неразглашении военной и государственной тайны. Но вопрос об оправдании доверия он расценил не как повышенное внимание к себе лично, а как входящую в обязанности майора Семенова необходимость проверять боевой дух и настроение каждого солдата.

– Конечно, оправдаю, товарищ майор! – бодро отрапортовал Вольф. – Разрешите идти?

– Иди, сынок, иди, – вроде бы добродушно улыбнулся особист.

* * *

После присяги обособленная жизнь закончилась – новоиспеченных разведчиков перевели в общие казармы. Пополнение резко выделялось из основной массы бойцов – бритыми головами, необмявшейся формой, внутренней зажатостью и несвободой.

Их распределили по подразделениям. Вольф, Серегин и Иванников попали во второй взвод первой роты. В первый день получили оружие – короткие автоматы малого калибра с глушителями, пистолеты – тоже с глушителями, боевые ножи, невиданные противогазы, в которых можно пить и есть жидкую пищу.

– Все оружие и снаряжение совершенно новое и секретное, – предупредил комвзвода лейтенант Деревянко. – Сами понимаете, что означает его утеря...

– Трибунал, разумеется, сынки... – копируя интонации майора Семенова, сказал Вольф. Взвод грохнул смехом.

Лейтенант тоже улыбнулся. Он производил впечатление добродушного и незлобивого человека. Но улыбка тут же исчезла. Молодой командир должен блюсти строгую дисциплину.

– Хорошо, что вы такие веселые ребята. Посмотрим, каковы вы в деле. Сейчас у нас кросс. Я бегу первым, все за мной. Кто обгонит, получит приз.

Взвод уложился в норматив, но обогнать лейтенанта никому не удалось – Вольф пришел вторым, отстав на пять метров.

– Молодец, парень, из тебя получится разведчик! – хлопнув по плечу, сказал Деревянко.

После обеда прошли первые занятия в парашютном городке. Хотя физическая нагрузка вряд ли была большей, чем в карантине, к концу дня Вольф прилично устал – очевидно, от обилия новых впечатлений. Остальные новички тоже еле держались на ногах.

Вечернее построение, крупный крепкотелый старшина Рогаль делает перекличку, потом ведет на прогулку. Прогулка – это обход плаца по периметру да еще с песней:

Мы прыгаем ночью с гремящих небес

В пустыню, на джунгли, на скалы, на лес.

Ножи, автоматы и боезапас —

Завис над землею советский спецназ...

На взгляд Вольфа, такая прогулка с групповым пением – полный идиотизм. Но «старики» охотно рубят шаг и громко выкрикивают слова:

Жуем не резинку, а пластик взрывчатки,

Деремся на равных – один против трех

В снегу без палатки и в полном порядке,

А выстрелить лучше не сможет и бог...

Похоже, что рубленый ритм жесткой песни действует на них, как допинг.

Скажите про это «зеленым беретам»

Пусть знают они, с кем им дело иметь

В ледовом просторе, в лесу или в поле

Везде, где со смертью встречается смерть!

У молодых смыкаются глаза, одна мечта – добраться до жесткой ватной подушки. Закончится ли когда-нибудь этот бесконечный день?

Наконец прогулка подошла к концу, звучит долгожданная команда:

– Сорок секунд – отбой!

Топот ног, «старики» на ходу снимают ремни, расстегивают гимнастерки, сбросив сапоги, прыгают на кровати, натягивают до подбородка одеяла. Они успели секунд за тридцать. А молодые копошатся, путаются в пуговицах и застежках, с трудом стягивают сапоги и забираются, наконец, на свои верхние койки.

– Не уложились, салаги, подъем!

Странно, в карантине они научились укладываться в норматив. Скорей всего это обычное «воспитание» молодых.

– Сорок секунд – отбой!

Это повторяется много раз: «подъем-отбой», стремительные взлеты на второй ярус кроватей, тяжелые прыжки вниз, штанины, голенища, на бегу – рукава, застегивание в строю – и все в обратном порядке...

То ли молодые, в конце концов, уложились в норматив, то ли старшине надоела эта забава, но наконец команды «подъем» не последовало.

– Погасить свет!

Дневальный щелкнул выключателем, казарма провалилась во тьму. Только у тумбочки дневального горел желтый плафон, да в противоположном конце, над запасным выходом тускло светила аварийная лампочка.

Блаженно улыбаясь, молодые вытягивались на кроватях и мгновенно засыпали. Вольф тоже заснул, едва коснувшись подушки. И тут же проснулся оттого, что его трясли за плечо.

– Вставай, салабон, присягу проспишь!

В казарме было темно – чувствовалось, что до утра еще далеко. Неотдохнувший организм противился неожиданной побудке.

– Какую присягу? Мы уже принимали...

– Вставай, вставай, не умничай!

Незнакомый крепыш в тельняшке без рукавов повел его к тумбочке дневального, где уже сгрудились заспанные новобранцы в одних трусах и сапогах. Вид у них был комичный.

– Эй, салага, трусы подвяжи!

– Смотри, чтоб яйцо в сапог не упало!

Вокруг толпились старослужащие, зубоскалили, отпускали соленые реплики и не очень остроумные шутки. Некоторые «старики» не захотели вставать и смотрели спектакль, приподнявшись на кроватях.

– Внимание, салаги, вы приводитесь к стариковской присяге! – объявил голый по пояс, атлетически сложенный чернявый парень с широкими усами под крупным, слегка обвислым носом. Это был сержант Шмелев из второго взвода. В кедах, трико и с армейским ремнем в руке, он походил на дрессировщика.

– Киря, сделай торжественное освещение! Крепыш, разбудивший Вольфа, зажег висящую на стене керосиновую лампу и выключил электричество. Пляшущий на фитиле желтый огонек вмиг придал происходящему нечто театрально-зловещее: таинственный полумрак, лица с темными провалами вместо глаз, длинные подвижные тени...

– Вот так лучше. Ну, кто первый? Добровольцу поблажка!

– Я первый! – вызвался Иванников. И, не глядя ни на кого, пояснил: – Какая разница – раньше, позже... Отстрелялся – и свободен.

– Молодец, салага, сознательный! – похвалил Шмелев. – Толк из тебя выйдет. Только не знаю, что войдет... Лезь на тумбочку, бери швабру, присягу и читай с выражением!

Выполняя приказы, Иванников, с трудом удерживая равновесие, взобрался на тумбочку, в одну руку ему дали швабру, в другую – какой-то листок. Держа швабру как автомат в положении «к ноге», он принялся читать:

Я, салага, бритый гусь,

Я торжественно клянусь:

Сала, масла сам не жрать,

Старикам все отдавать.

Причудливо скачущие блики придавали его облику комичный вид, и казарма буквально грохотала от хохота «стариков».

– Плохо читал, без выражения! – подвел итог сержант.

– Ну да ладно, я же обещал поблажку... Печать поставим, и, считай, готово.

– Какую печать? – опасливо спросил присягавший.

– Вот эту! – Шмелев потряс ремнем. – Становись, оголяй жопу!

Иванников послушно приспустил черные сатиновые трусы, нагнулся, и сержант хлестко врезал увесистой пряжкой по ягодице, так что на белой коже отпечаталась пятиконечная звезда. Новобранец охнул.

– Слабак! Мокрица! – заулюлюкали «старики». – Ну-ка проштемпелюй ему всю спину!

– Действительно слабоват салажонок, добавка ему положена... Ну ладно, учтем, что сам вызвался, у нас все по-честному, – Шмелев переложил ремень в левую руку. – Теперь стариковский наказ, – командирским голосом сказал он. – Отмоешь в сортире краску с подоконника. Ацетон и тряпку тебе дадут.

И, утратив к Иванникову интерес, повернулся к остальным новобранцам.

– Кто следующий?

На этот раз желающих не нашлось. Шмелев осмотрел всех и зацепился взглядом о Вольфа.

– Давай ты. Лезь!

Вольф молча покачал головой.

– Что?! – угрожающе произнес сержант. – Не хочешь присягу принимать?

Он сделал шаг вперед. Киря, сжав кулаки, стал рядом, почти вплотную к отказчику. С боков надвинулись бугрящиеся мышцами молодцы, спиной Вольф тоже чувствовал тепло крепких тел и горячее чужое дыхание. Непокорного салажонка зажали в плотное, явно враждебное кольцо. Очевидно, отказ от присяги тоже предусматривался сценарием и выливался в дополнительное действо, для участия в котором имелись специальные люди. «Старики» повскакивали с кроватей и поспешили поближе к нечастому дополнительному зрелищу. Драться не хотелось, но ясно было, что без этого не обойдется. Ну и черт с ними! Не убьют ведь! А ударов он не боялся уже давно.

– Я присягу уже принял. Все мы приняли.

–Умник, значит... Как фамилия? – для проформы спросил Шмелев, разминая бицепс.

– Вольф.

– Вольф?!

Что-то сразу изменилось вокруг. Кольцо «стариков» ослабло, напряженная атмосфера несколько разрядилась.

– Так это ты полкарантина отмудохал и Чувака волчком запустил?

– Я.

Чернявый улыбнулся.

– Тогда тебе присяга не нужна. Ложись спать.

– Мне тоже она не нужна, – сказал Серегин.

В карантине он держался так же независимо, как Вольф. В общей массе и один и другой вели себя, как все, выполняли команды и подчинялись старшим. Но когда строй распадался, они обосабливались, и тогда ни сержанты, ни старшина почему-то не придирались и не давали им нелепых заданий.

– А ты кто? – удивленно скривил рот Шмелев.

– Я Серегин, – уверенно ответил москвич. – Не слышали?

– Нет...

Ефрейтор перевел взгляд на Вольфа. Тот кивнул.

– Точно. Это мой друг. И ему присяга тоже не нужна. Чернявый хотел что-то возразить, но не стал.

– Ладно, потом разберемся. Давай ты! – крепкий палец указал на Вишнякова.

Вольф и Серегин раздвинули старослужащих и направились к своим койкам.

– Спасибо, пацан, – сказал москвич и крепко пожал Вольфу руку.

– Я салага, бритый гусь, – раздавался сзади монотонный голос Вишнякова и смех «стариков». Присяга продолжалась.

* * *

– Что это такое? – лейтенант Пригоров держит в руках нейлоновый шнур толщиной с половину мизинца.

– Веревка, – отвечает Иванников.

По шеренге полностью экипированных солдат прошелестел смешок.

– Образованный Бритый Гусь, – негромко, но отчетливо сказал Вольф.

– Разговорчики!

Пригоров поиграл шнуром, осмотрел взвод, будто выбирая.

– Рядовой Иванников, атакуйте меня и нанесите удар в голову, в полную силу. Попадете – сниму взыскание. И раз!

Иванников бросился вперед, размашисто махнул справа налево, аж воздух свистнул. Если бы кулак попал лейтенанту в висок, ему бы не поздоровилось. Но подставленный шнур спружинил, погасив удар, обхватил широкое запястье и, рванувшись вниз и в сторону, свалил атакующего на землю. В мгновение ока Пригоров оказался верхом на поверженном противнике и шнуром перехватил ему горло.