Текст книги "Расписной (Адрес командировки - тюрьма)"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Тебя зовут, – человек-лягушка указал в сторону «авторитетного угла».

– Кто зовет?

– Общество. Ну, правление.

Сразу поняв, в чем дело, Вольф изобразил широкий зевок.

– Ладно, иди, я сейчас.

Это был тактический прием. Одно дело, когда тебя ведут на разборку вроде как под конвоем, другое – когда приходишь сам, честно и добровольно. Мелочь, конечно. Но вся жизнь состоит из мелочей. Особенно в тюрьме.

Иоганн Фогель сидел посередине, по левую руку от него горбился Волосюк, по правую вытянулся, будто проглотив аршин, Эйно Вялло. Рядом на табуретках устроились антисоветчик Азаров, скопец Коныхин и Шалва Парцвания. Чуть в стороне стоял готовый делать предъяву Хмурый.

Не обращая на него внимания, Вольф поздоровался:

– Приветствую почтенное общество! Оказывается, и у вас блаткомитет есть!

– Что есть? – не понял Фогель.

– Блаткомитет, – Вольф обвел рукой собравшихся.

– Не говори таких слов, Вольдемар, – Иоганн недовольно поморщился. – Никаких блатных здесь нет. Это правление, совет. У одного из наших товарищей есть к тебе претензии.

Фогель указал на Хмурого.

– У него?! Ко мне?! – У Вольфа от возмущения даже дух перехватило. – Да какой он товарищ: это же крыса! У нас с ним дела были, так заманил, гад, на чердак, привел здоровенного жлоба, как два шкафа, отобрали у меня бабки и хотели грохнуть! Не так, что ли?! И у тебя, сука, ко мне претензии?!

Хмурый немного смутился:

– Это не я, это Висюк… Он деньги отбирал. А потом вы меня отбуцкали, ребро сломали, за малым не замочили! Так что в этом мы квиты!

Вор приободрился и пошел в атаку:

– А вот скажи, зачем ты паспорта покупал, особенно забугорные? И что у тебя за пушка была шпионская?

– Глохни, крыса! С тобой западло базарить! Не знаю, как у вас, а в путевой зоне крысу под шконкой прогоняют – и в «шерсть»!

– Не командуй здесь, Вольф, у нас тут своих командиров хватает, – степенно сказал Коныхин, поглаживая подбородок. Жест напоминал о том, что на воле он носил старообрядческую бороду. Лицо у скопца было суровым, от него исходила мощная энергетическая волна, характерная для решительных и волевых людей. – Сейчас не о нем речь. Зачем тебе паспорта? Какой такой особенный пистолет при себе носил? Ответь обществу по порядку.

– Как зачем паспорта? Вы еще спросите, зачем кошельки! У меня кент по документам работал, он такие ксивы лепил, в жизни не отличишь! А из чего их делать? На газетке рисовать? Потому настоящие бланки край нужны! Особенно если забугорный попадется… Один цеховик по такому в Италию свалил. Немереные бабки отстегнул!

– А пистолет? – с интересом спросил Парцвания. – Что за пистолет такой хитрый?

Вольф пожал плечами:

– Пушка, как пушка, на катране купил у залетного из Ростова. Может, «браунинг», может, «шпалер»!

– Не «шпалер», точно. Нет такого названия, – сказал Эйно.

– Ну не знаю я, как его зовут, не знаю! Чего вы привязались с этим пистолетом! Какие предъявы мне Хмурый сделал? Фигня одна! А я ему крысятничество предъявляю! Давай теперь с этим разберемся!

– Тут не с чем разбираться, – вмешался Азаров. Это был настоящий антисоветчик, держатель подпольной типографии. – Нас личные счеты не интересуют. А вот «наседка» – другое дело. Нам это очень даже интересно!

– Фильтруй базар! Кто здесь «наседка»?!

Правление пристально разглядывало Расписного шестью парами глаз. И по их выражению Вольф вдруг понял, что между восемнадцатой зоной и «хатой» пересыльной тюрьмы большой разницы нет. В случае провала здесь его так же задушат, или приколют заточкой, или засунут в циркулярную пилу. Тот же Коныхин, или Эйно, или Волосюк – вон какие волчьи взгляды… Да и полицай Головко подпишется на «мокрое» дело без колебаний, а может, и еще специалисты найдутся…

– Что еще у тебя есть? – спросил Фогель у Хмурого. – Ты задал вопросы и получил ответы. Мы оценим и то, и другое. Есть что добавить?

Хмурый задумался.

– Есть! Когда я его видел, сдается, такой росписи на нем не было…

Вольф заставил себя рассмеяться. Он надеялся, что получилось искренне.

– Ну, клоун! Ну, дает! Ты меня что, раздевал? Гляньте все на мои картинки! Или их за год нарисуешь?

Привычным для блатных истерическим жестом он рванул рубаху на груди. Посыпались по полу пуговицы. Шесть пар глаз изучали картинную галерею на мускулистом теле.

Но эффект оказался обратным ожидаемому.

– Подумаешь! Гэбэшники что угодно за неделю нарисуют! – зло буркнул Азаров.

– А можно и с наколками на них работать! – кивнул головой Парцвания.

– Их даже к нам засылали, один под «большую печать» попал, – со значением сказал Коныхин.

– Если даже яйца отрезают, что стоит татуировки сделать, – согласился Вялло. Волосюк покачал головой.

– Гэбисты к себе вообще с татуировками не принимают. Мой школьный товарищ к ним поступал, а у него на ноге маленький крестик был, над коленом. Не взяли: особая примета. Он говорит: я его вытравлю. А они отвечают: тогда шрам будет – все равно особая примета. Так и не взяли. У Вольфа такая роспись, что ее десять лет колоть надо. Херня это все. Болтовня.

Наступила тишина.

– Кто еще хочет сказать? – Фогель обвел взглядом членов правления.

Желающих не нашлось. Даже Хмурый заметно поскучнел. Он чувствовал, что предъява оказалась неубедительной и теперь ожидал «оборотки».

– А ты, Вольдемар, что скажешь? – дядя Ирганн с интересом смотрел на старого знакомого.

– Одну простую вещь, – устало произнес Вольф. – Чего мне у вас высиживать? В блатных зонах на стукачах помешаны, там их действительно хватает – за щепотку чая дуют, за ложку сахара, за кусок колбасы. А о чем стучат? О всякой херне. Кто что сказал, кто заточку сделал, кто малевки на волю шлет… Ну кинут кого-то в трюм [73]73
  Трюм – карцер


[Закрыть] , кого-то в другую хату перебросят, опера себе палки в отчет поставят. Что дальше? Разве станут из-за такой шелухи специально человека готовить да татуировать с головы до пят?

– У нас зона не блатная, а политическая, – по-прежнему с интересом разглядывал его дядя Иоганн.

– И что? Все то же самое. У каждого свое дело, у каждого свой срок. Каждый химичит что-то по мелочи, я еще во всех ваших примочках не разобрался. И наверняка есть свои «утки», они об этой мелочовке постукивают. Но мне-то что у вас выпытывать? Может, вы государственный переворот готовите и у вас в армии все схвачено? Может, у вас тут радиостанция спрятана и вы с ЦРУ связь держите? Тогда понятно – серьезный стукач нужен. А если ничего этого нет? Тогда зачем?

– Гм, да… – Коныхин потер подбородок. – Действительно так.

– Пожалуй, – кивнул Парцвания.

– Он на сто процентов прав! – рассмеялся Волосюк.

– Не знаю. Оно вроде и так правильно, и этак. Как посмотреть, – медленно произнес Эйно. Он держал свою кепочку в руках и с растрепанными соломенного цвета волосами походил на крестьянина.

– Болтать все горазды, – буркнул Азаров, непонятно что имея в виду.

Снова наступила пауза. Окончательный итог должен был подвести Фогель. Но он молчал. Напряжение нарастало.

– Заговоров у нас тут нет, это верно, – иронично улыбаясь, сказал дядя Иоганн. – И рация нигде не спрятана. Поэтому то, что сказал Вольф, вполне логично.

Обстановка разрядилась. Только сейчас Волк почувствовал, как напряжены нервы и насколько окаменели мышцы. Он незаметно перевел дух и расслабился.

– Но я часто встречался с совершенно нелогичными действиями властей, —г тем же тоном продолжил Иоганн. – Нередко их логика как раз и состоит в отсутствии всякой логики. Поэтому этот довод меня не убедил.

Атмосфера вновь стала сгущаться. По спине Волка потекли струйки холодного пота.

– Зачем наш друг скупал паспорта? – Фогель перестал улыбаться. – Объяснить это можно по-разному. Он сам дал одно, вполне правдоподобное объяснение. Но существуют и другие. Если послушать Хмурого, его объяснение, несомненно, будет другим. Не так ли?

Хмурый оживленно закивал. Он торжествовал.

– То же касается пистолета. И у татуировок есть две правды. Похоже, они наносились много лет. Но есть непохожие похожести. Если власть сильно захочет, она может сделать все очень быстро. И очень правдоподобно. Поэтому и татуировки меня не убедили.

Эйно надел и тщательно поправил черную кепку. Теперь он вновь стал похож на эсэсовца. Парцвания сжал кулаки, почернел лицом Коныхин. Хмурый с угрожающим видом подошел ближе. Волк снова напрягся и изготовился к бою. Интересно, есть ли у них оружие? Хмурый в любом случае умрет первым, затем тот, кто окажется быстрее других. Наглядные примеры такого рода очень убедительны и мгновенно охладят пыл остальных. Но ненадолго. За время замешательства надо успеть выбежать из отряда и добежать до вахты. Вряд ли получится – слишком далеко. Лучше выброситься на запретку: по существующим инструкциям часовой пропускает убегающего и стреляет по преследователям. Это более реальный вариант.

– Да, я могу предположить, что Вольфа покрыли татуировками, чтобы он вошел к нам в доверие, – продолжал сторонник немецкой автономии. – Но много лет назад, когда Вольдемар был маленьким мальчиком, а я находился в гостях у его отца, в дом пришел милиционер и изъял самодельный пистолет. При этом он сказал, что Вольдемар дружит с преступниками, настоящими бандитами. Я не могу предположить, что это была уловка властей…

«А ведь была! – отстраненно подумал Вольф. – Иезуитская уловка, о которой, если бы не случай, мы бы никогда не узнали…»

– …и это был первый шаг Вольдемара по пути, который вполне логично привел его сюда. Вот в эту логику я вполне верю.

Парцвания разжал кулаки и хрустнул пальцами, Эйно снял кепку и без особого успеха пригладил редкие волосы, Хмурый будто невзначай сделал шаг назад.

– И еще, – Иоганн снова улыбнулся. – Если бы Вольф был тем, за кого его принял Хмурый, то он всячески бы пытался войти в доверие. А он не стал выдавать себя за противника режима и дал понять, что ему вообще наплевать на политическую борьбу. Поэтому я ему полностью доверяю.

Иоганн замолчал и обвел соратников внимательным взглядом.

– У кого есть другое мнение?

Наступила тишина.

– У тебя, Шалва? – требовательно спросил Фогель. Парцвания покачал головой.

– У тебя, Виктор?

– Нет, – поколебавшись, ответил Азаров.

– Да все ты верно расписал! – восторженно улыбаясь, сказал Волосюк. – Вот голова у человека! Нам до него – как до неба!

– Убедительно, – кивнул Коныхин.

– Согласен, – не очень убежденно произнес Вялло.

– Тогда все сомнения сняты, – подвел итог Фогель. – Обвинения Хмурого не подтвердились. Он будет наказан. А теперь спать.

* * *

На следующий день в распиловочном цехе плохо закрепленная доска, соскользнув со штабеля, сломала Хмурому ключицу, руку в двух местах и расплющила ступню. Если это было обещанное наказание, то прекрасно организованное, если совпадение – то очень удачное. Как бы то ни было, вора увезли на больничку и у Вольфа отпала необходимость следить за подходящими сзади. Впрочем, в этот же день он обзавелся новыми врагами.

После вечерней проверки Парцвания и Якушев заспорили о правах и свободах.

– Нет, ты скажи, почему нельзя «Новый мир» выписывать? – с кавказским темпераментом кричал Шалва. – Я не говорю про другие журналы, про «Америку», например. Но ведь «Новый мир» – наш, советский журнал, там ни порнографии, ничего такого. На воле его свободно выписывают, продают в киосках. Почему мне запрещено?

– Потому что там Солженицына печатали, – объяснил Якушев. – Вдруг еще что-такое тиснут. А мы здесь прочтем…

– Солженицына по команде Хрущева напечатали. Ему даже хотели Ленинскую премию дать!

– Хрущеву? – еще сильнее вытаращился Якушев.

– Да нет! – Парцвания с досадой махнул рукой. – Хрущев Солженицыну хотел Ленинскую премию дать. Так почему нельзя? Журнал «Коммунист» – можно, «Политическое самообразование» – можно, «Огонек» – можно. А «Новый мир» нельзя! Это же не иностранный журнал!

– А иностранные разрешают, – сказал Якушев. – Вон Матрасов «Корею» выписал. Читает и хохочет – смешней «Крокодила»…

Со стороны умывальной послышались звуки ударов, возня, потом раздался жалобный крик. Узнав голос Шнитмана, Волк в три прыжка оказался на месте. Бледный как мел Яков Семенович сидел на полу, прислонившись к нарам, и зажимал рукой нос, из которого лилась кровь. Другой рукой он машинально отряхивал перепачканную рубаху, так что брызги летели во все стороны. Он был близок к потере сознания, но порывался подняться и, захлебываясь, бормотал:

– Меня никто никогда не бил… Ты за это ответишь, гнида… Я тебя достану…

Андрей Головко, вытирая запачканную кровью руку, пнул его ногой в бок.

– Заткнись, жидяра, насмерть забью!

Вольф схватил полицая за шиворот и оттащил в сторону:

– Ты что, дед? О душе пора думать, а не махаловки затевать!

Тот резко повернулся.

– Заткнись и не лезь! – гаркнул он с неожиданной и непривычной властной интонацией. – Стой тихо и дыши в тряпку, пока до тебя дело не дошло! Что ты про душу-то знаешь? Мне твоя немчура не только в душу наплевала, всю жисть искалечила! Паскуды! Я пацаном был, только восемнадцать стукнуло, они меня посулами сманили! Потом сами сбегли, а меня на муки бросили! И ты такой же гад!

– Долбанулся, старый? Шнитман-то тут при чем?

– Да при том! Ты с ним – два сапога пара! Жаль, не всех жидяр я передушил! Их с малолетства надо на штык сажать или в огонь… И вас, фашистов, туда же! Моя бы воля – я б вас рядом к стенке прислонил! А ну, беги, коли жить хочешь!

Вольф протянул руку, словно желая взять разбушевавшегося Головко за пуговицу.

– Ты, сука, что думаешь, – медленно и зловеще произнес он, – я твой фуфловый базар слушать буду?

Полицай смотрел на него в упор побелевшими от ненависти глазами. Сейчас он не казался стариком. Он явно ощущал на плечах черную форму и тяжесть винтовки в руках. Много лет назад беззащитные люди, встречая этот взгляд, испытывали безысходный животный ужас. И сейчас он смаковал сладость безвозвратно ушедших времен.

– В распыл пущу, фашистское семя! В ногах валяться будешь, сапоги лизать!

– Глохни, старый козел, – без выражения сказал Вольф. И ткнул его пальцем под грудь – быстрым, коротким движением, рядом с пуговицей, за которую, казалось, только что хотел ухватиться.

Будто машина времени перенесла Головко в современность, где не было ни формы, ни винтовки, ни власти, ни силы. Лицо его посинело, он согнулся, как перочинный нож, и, судорожно хватая ртом воздух, повалился на дощатый пол. В отряде наступила тишина, только всхлипывал Шнитман и сипел задыхающийся Головко.

– Ты чего к старику привязался? Никого моложе не нашел?

Плотная толпа осужденных окружила их плотным кольцом, голос раздался откуда-то сзади, и Вольф не сразу отыскал враждебное лицо Азарова.

– Ну ты-то моложе. Давай, иди сюда!

Тот не двинулся с места, только погрозил пальцем:

– Свои порядки здесь не заводи, Расписной. Жиды и немцы у нас командовать не будут.

– Это точно, мы на русской земле, – поддержал кто-то Азарова с другой стороны. Вольф перевел взгляд. Коныхин смотрел на него в упор, на лице явно читалась угроза. Рядом с тем же выражением стоял Титов.

– Да идите вы все в жопу! Я метлой трепать не привык. Кто хочет помахаться

– выходите!

Но вызов принят не был. Толпа начала молча расходиться. Головко остался лежать на полу. Он не был никому нужен. Заступались не за него – выступали против Вольфа.

Волк подошел к Шнитману. Тот уже встал на ноги и платком оттирал перепачканное лицо. Кровотечение прекратилось.

– Ну как, нос дышит?

– Дышит вроде. Спасибо, Володенька, он бы меня и вправду насмерть забил.

– А с чего вы завелись?

– Не знаю. Ни с того ни с сего. Подошел и ударил. Меня никто никогда не бил! Я его… Я… Шнитман осекся.

– Слушай, а тут Перепела знают?

– Вряд ли.

– А… А как же тогда?

Он растерялся и даже стал ниже ростом. Но через минуту снова распрямился.

– Как ты его уделал! Раз – и все! Я и не заметил – а он уже подыхает! Где это ты так научился, неужели в тюрьме?

– А то где же? – ответил Вольф. – Тюрьма – школа жизни.

– Я тебе заплачу, – лихорадочно зашептал Шнитман. – Охраняй меня, Володенька, охраняй… А этого гада кончить надо, чтоб все узнали… Соглашайся, Володя, мне теперь надеяться не на кого! Деньги везде нужны…

Вольф усмехнулся:

– Странный ты человек, Яков Семенович. Деньги, деньги… Неужели еще не понял, что в тюрьме это не главное? Здесь здоровье нужно да везение. Фарт – по-нашему. За деньги их не купишь… И потом, мы в особорежимной зоне, тут деньги не ходят. У тебя они есть?

– Сейчас и вправду нет, отобрали. Но потом-то подгонят… Или на воле, рассчитаюсь.

– Через двенадцать лет?

– Ну хочешь, скажи адрес – в Москве или где угодно, и туда каждый месяц будут бабки носить. Пока. Попомнишь мое слово – скоро на волю выйдем. Амнистия или указ какой – не знаю, но выйдем. Я тебя и там не забуду.

– Это пустой базар, Яков. Здесь расклады одни, на воле другие. Там пути-дорожки обычно расходятся.

– Нет, я коммерсант, я все рассчитал. Ты надежный и опытный человек. Скоро такие будут в большой цене.

– Когда «скоро»?

– Очень скоро. Начнется другая жизнь, у людей появятся большие деньги, им понадобятся охранники, телохранители, специалисты для всяких деликатных дел…

Вольф усмехнулся:

– Ладно, я за тебя подписку брошу [74]74
  Бросить подписку – взять под покровительство и защиту


[Закрыть] . Но убивать никого не буду, выбрось это из головы. И постарайся не заводить врагов. Потому что я тут долго не задержусь.

– Что?!

– Ничего. Я пошутил. А может, и не пошутил. Но меня в любой момент могут выдернуть на этап: за побег ведь положено добавить срок.

– А-а-а, вон ты о чем… Это будет плохо для меня. Очень плохо.

Шнитман расстроился.

* * *

Наступила короткая осень, стремительно холодало. Когда утреннее построение перед запуском в рабочую зону затягивалось, зэки ежились и втягивали головы в плечи. С каждым днем чувствовалось приближение зимы.

Станки в деревообрабатывающем цехе были немецкими, на станинах отчетливо читался год выпуска: 1929, 1932, 1935. Неизвестно откуда поступили в НТК-18 эти напоминающие о предвоенной дружбе с Германией реликты, но несмотря на повышенный шум и вибрацию, работали они вполне нормально. Дядя Иоганн считал это символичным.

– Прошло полвека, а изготовленное на нашей исторической родине оборудование по-прежнему безотказно. И мы, немцы, находящиеся в неволе за свои убеждения, соприкасаемся с прекрасным вечным металлом, олицетворяющим силу и мощь нации, ее неуничтожимость. Когда мы победим, я поставлю эти станки на пьедестал!

Фогель был нарядчиком, он ходил в тщательно выглаженном синем халате, из нагрудного кармана которого торчали бланки нормовыработки и шариковая ручка. Каждый, кто работал в цехе, зависел от него, потому что выполнение плана позволяло лишний раз отовариться в ларьке, получить внеочередную посылку, а то и свидание. Дядя Иоганн неоднократно приписывал Вольфу объем работы, спасая его от штрафного изолятора, но каждый раз предупреждал:

– Не лезь на рожон, здесь ты подневольный человек, винтик в машине. Надо крутиться вместе со всеми ее шестеренками и маховиками, иначе тебя раздавит, как букашку. Ты можешь не быть передовиком, но должен выполнять выработку!

Однажды он специально подошел к распиловочному станку Вольфа. Гул двигателя и визг бешено крутящихся ножей делали разговор неслышным для окружающих.

– Сегодня тебя «кум» [75]75
  Кум – начальник оперчасти


[Закрыть] вызовет. Вроде бы на профилактическую беседу. Но будь осторожен, от них можно ждать любой провокации.

Вольф кивнул, лишний раз подивившись его осведомленности. Значит, не только оперчасть имеет агентуру среди осужденных, но и у Фогеля есть осведомители в администрации! В принципе об этом следовало рассказать Климову, но скрупулезно следовать правилам не хотелось. В конце концов, дядя Иоганн и так достаточно пострадал от их семьи, зачем делать ему еще одну подлянку…

Черт! Именно об этом предупреждал полковник Ламов в курсе оперативной психологии! Сращивание – вот как называется этот феномен. Когда сотрудник утрачивает чувство противостояния с объектом разработки, начинает симпатизировать, сочувствовать, входить в его положение. Это может стать первым шагом на путь предательства. Нет, обязательно надо сказать Климову!

«Берегись, сзади!» – крикнул рыцарь с правой лопатки, и тут же встревоженно зарычал тигр. Словно сквозь узкую щель Вольф увидел цех за своей спиной. Подвешенный на цепи тельфера тяжелый мешок летел прямо на них с Фогелем.

– Атас! – Вольф с силой толкнул дядю Иоганна, так что тот отлетел на несколько метров, с трудом удержавшись на ногах, а сам резко присел. Мешок пролетел над головой и плюхнулся на прозрачные круги циркулярных ножей, вмиг изменивших тональность своего визга. В стороны полетели ошметки дерева, опилок, какие-то тряпки, куски застывшего клея и фанеры. Вольф оцепенел. Вместо них должны были разлететься его кишки и куски разорванной на части плоти.

– Какая сука?!

Он рванулся в глубину цеха, Фогель кинулся следом.

– Кто мусор вывозит? Кто?! Убью падлу!

Но у пульта никого не было. Через несколько минут прибежал испуганный Васьков. Выпученные глаза возбужденно блестели, широкий шрам контрастно белел на покрасневшем лице.

– Я ничего… Только подвесил мешок и поднял на три метра, как положено… На выходе тачек все равно не было, выгружать некуда, ждать надо, я и пошел отлить… А кто-то его опустил и направил в другую сторону!

Дядя Иоганн зловеще скривился:

– «Кто-то»! Как у тебя все просто… Если б Вольф не оглянулся, нас бы обоих как кегли положило, аккурат на ножи! Чтобы так траекторию рассчитать, надо большой опыт иметь…

Он схватил человека-лягушку за ворот:

– Ведь за пульт ты отвечаешь. И ответишь по полной программе, не сомневайся! Если правду не скажешь…

Вольф с удивлением отметил, что корректный и рассудительный дядя Иоганн преобразился: в голосе чувствовалась смертельная угроза.

Васьков дернулся, но освободиться не сумел.

– Я ни при чем! Игорь Якушев подтвердит – мы вместе вышли. А у двери эти, религиозники, шушукались. Филиппов, Титов, Коныхин. Я еще подумал: чего этот безъяйцевый здесь делает, он ведь на складе пашет…

– Ладно, иди пока, – рука Фогеля разжалась, и Васьков мгновенно исчез.

– Скопец три года на тельфере работал! – дядя Иоганн поднял палец. – Он мешок может на кружку с чаем поставить! Его работа…

– Они и на меня наезжали, – сказал Вольф. – Вроде как за полицая вступились. Но это понты, тут что-то другое…

Дядя Иоганн покачал головой:

– Дело не в тебе. Когда я в зону пришел, тут все идейные борцы были. Баланов, Хабарский, Цыпман… Шушера всякая в спецзону не попадала. Меня хорошо приняли: и статья серьезная, и срок, и идея. Почти сразу в правление вошел, с годами зубры уходили кто куда, так постепенно и бугром оказался. А в последнее время шелухи стало больше, чем порядочных людей. И все хотят погоду делать. Я им – как бельмо в глазу. Религиозники с националистами объединились, хотят свою власть установить, а для этого надо меня скинуть. А тут как раз ты появился. И силу показал. Значит, надо нас обоих убирать. Вот они и попытались. За малым не вышло. И как это ты обернулся!

Фогель осекся.

– А ведь ты не оборачивался… Как стоял спиной, так и оставался… Так и крикнул и толкнул… Я даже не понял вначале, думал, ты на меня напал! У тебя что – глаза на затылке?

Вольф развел руками:

– А ты ничего не слышал, дядя Иоганн? Ни крика, ни рычания тигриного?

– Какого рычания?! – дядя Иоганн вытаращил глаза, почти как человек-лягушка. – Мы что, в зоопарке?!

– Не знаю, что со мной… Видно, крыша едет. Я голос услышал – крик: «Берегись, сзади!» И тигр зарычал…

– Постой, Вольдемар, какой тигр? Откуда здесь тигры? – Фогель явно был выбит из колеи.

– Вот какой! – Вольф стянул рубаху и повернулся спиной. – На левой лопатке, видишь? Он и рычал! А крикнул рыцарь, видишь рыцаря?

– Гм… Но ведь это же рисунки… Они не могут рычать и говорить!

– Не могут. А у меня говорят.

– Это плохо. Как у тебя с наркотиками? В смысле раньше?

– С наркотой?

Вольф уже оправился от шока и жалел о своей откровенности. Его действительно предупредили татуировки – тигр и рыцарь. И опасность он увидел действительно спиной – глазами рыцаря, через узкую прорезь забрала. Но говорить об этом ни с кем нельзя. Особенно в зоне.

– Было, дело прошлое… Баловался…

– Вот и объяснение! – обрадовался Фогель. – Это обычная галлюцинация на почве абстиненции. А выручила тебя интуиция. Да и меня заодно. Только что ты спас мне жизнь! Это, конечно, Коныхин, его компания…

– Вот сучье! – выругался Вольф. – Надо им разбор учинить!

– Надо бы. Только чтобы общество убедить, для этого факты нужны. А догадки…

К ним подошел озабоченный Эйно.

– Что тут у вас?

– Ничего, – ответил Фогель. Он взял себя в руки и казался совершенно спокойным. – Вон, гляди, мусор рассыпался…

Лицо эстонца тоже выглядело непроницаемым.

– Вольфа Климов вызывает. Сказали – на профилактическую беседу.

Фогель многозначительно улыбнулся. Расписной натянул рубаху.

* * *

– Ты встрял в самую гущу событий, – майор потряс пачкой исписанных корявыми почерками бумаг. – Подготовка к побегу, драки, антисоветские высказывания…

– Насчет последнего – вранье, – меланхолично сказал Вольф, стараясь не смотреть на тарелку с бутербродами. Чай он жадно выпил – три чашки подряд, а бутерброды решил не есть. Сытость, запах колбасы, жир на коже, сало под ногтями

– все это улики, которые могут стоить жизни. Потапыч рассказывал, как плохо кончали агенты, забывшие об осторожности.

– Может, и перестарались ребятки, лишнего наболтали, – Климов ласково разгладил листки, словно гладил плешивые головы тех, кто поставлял ему информацию. – Это не страшно. Хуже, когда молчат. Или недоговаривают.

– А про то, кто нас сегодня убить хотел, скажут?

– Обязательно, – кивнул Климов. – Может, не сегодня и не завтра, но дунут непременно. Я знаю запах любой каши, которая варится в зоне.

– А они нюхают вашу кашу?

Климов напрягся, личина простоватости мгновенно исчезла.

– Почему возник вопрос?

Вольф помолчал.

– Да так. Кто дует в одну сторону, тот может дунуть и в другую.

– Это верно. Но каждый такой факт – моя серьезная недоработка.

Майор испытующе рассматривал Вольфа.

– Если что-то знаешь, говори.

Вольф снова замешкался. Но ненадолго. Если информация утекает из этого кабинета, то уже сегодня ночью его могут задушить колючей проволокой.

– О том, что вы вызовете меня на профилактичекую беседу, Фогель знал заранее.

– А-а-а, – Климов облегченно вздохнул и махнул рукой. – Это ерунда, мелочь. В официальном вызове никакой секретности нет, все равно все узнают. Я утром дал в канцелярию список, а там уборщики толкутся, дневальный… Забудь. А вот то, что тебя интересует.

Майор освободил на столе место и, разложив план колонии, ткнул в него пальцем.

– Вот здесь, между котельной и складом готовой продукции, есть канализационный люк. Он, как положено, прижат двухдюймовым уголком и заперт. Но скоро мы начнем перекладку труб и замок снимем.

– Через него действительно можно выбраться за ограждение?

Майор выбрал бутерброд и смачно откусил большой кусок.

– Нет. Главный коридор с магистральной трубой тянется около сотни метров и заканчивается бетонным бассейном сброса на тысячу кубов. Сам понимаешь, какая там атмосфера. Без противогаза не продержаться и пяти минут. Но об этом никто не знает. Периодически в зоне возникают слухи, что канализация выходит за периметр, в озеро. Сейчас я их реанимирую.

– Что толку от слухов, если нет выхода? Мне надо будет залезть в люк при свидетелях и там остаться! Куда я денусь – нырну в бассейн с зэковским дерьмом?!

– Успокойся, – Климов взял второй бутерброд. – Один из боковых тоннелей проходит под складом. В прошлом году там обрушился свод. Так что вылезешь в складе, а ночью мы тебя вывезем на волю.

* * *

– Никогда не был сладкоежкой, а здесь полюбил сладкое. – Дядя Иоганн полил сгущенкой горбушку и быстро, пока не стало капать, отправил все в рот.

– Ты ешь, не стесняйся, – он протянул Вольфу ложку. – Парадокс в том, что на воле сгущенного молока в магазинах не найдешь. А у нас в ларьке – пожалуйста, потому что входит в норму положенности. Значит, осужденные имеют некоторые преимущества перед свободными гражданами.

После покушения они стали ближе друг другу. Окружающая дядю Иоганна невидимая холодная завеса растаяла. Как будто вернулось старое время и «дядя Иван» сидел в старой коммуналке и беседовал о жизни с маленьким Вольдемаром.

– А в немецкой автономии будет сгущенка? – с полным ртом спросил Вольф.

– Не знаю. Дело не в сгущенке, а в свободе. Однако материальная сторона тоже важна. Нам обещали помощь, но Все этим и ограничилось.

– Да, обещания на хлеб не намажешь, – Вольф запил сладость горячим чаем. – Короче, тебя кинули через конифас!

Фогель поморщился:

– Отвыкай от блатных выражений, Вольдемар. Раз судьба свела нас здесь, я хочу изменить твою жизнь. В дальнейшем ты должен помогать мне в политической борьбе.

– Если за нее не платят, я не согласен.

– Платят. На наше дело выделяются очень большие деньги. Просто среди тех, кто нам помогает, тоже оказались нечестные люди. Точнее, один человек. Паршивая овца.

Вольф отставил пустую банку и долго вытирал липкие руки. Кровь прилила к голове, сердце усиленно колотилось. Дядя Иоганн сам завел разговор, ради которого он вытерпел столько мучений. Собственно, разговора никакого еще и нет

– в руки попал скользкий и короткий обрывок веревки, т за который, если повезет, можно вытащить главное…

– У нас если закрысятил – разговор короткий. И опустить могут, и на нож поставить, и спину сломать.

Дядя Иоганн тяжело вздохнул и, заглянув внутрь, аккуратно закрыл почти опустошенную банку.

– Я не сторонник таких методов. Хотя думаю, они достаточно эффективны. Но в данном случае паршивая овца давно проживает за границей.

– Значит, украл бабки и сбежал? Ну ловкач! И сколько он прихватил?

– Точно не знаю. Думаю, около полумиллиона.

– Рублей?

– Долларов.

– Ни фига себе! А вы умылись и сидите как ни в чем не бывало? Даже не пробуете их вернуть? Ну, вы даете! – Вольф презрительно засмеялся. – Если какой-то гад забрал у тебя и проглотил такой куш, надо вырвать его вместе с желудком. Иначе никто уважать не будет. Больше того – каждый захочет и для себя что-то отнять. Это как у пидоров – один раз его через шконку перегнули, а потом всю жизнь дерут, и никуда не денешься!

–Да, да… Я думал об этом. —Дядя Иоганн печально кивнул. – В начальном этапе политического движения у руководителей должна быть сила. Грубая физическая сила. Но кажу тебе честно, во мне такой силы нет. Я лично не могу никого ударить ножом или, как ты выражаешься, «опустить». И Генрих никогда не сможет. И другие наши. Поэтому придется консолидироваться с людьми твоего круга. Теми, которые… Которые не носят белых перчаток.