Текст книги "Том 3. Тигр на улице"
Автор книги: Даниил Хармс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Клоуни Ваня. Ай-ай-ай-ай-ай. Не верим.
Директор. Да успокойтесь. Сейчас он вам покажет.
Матильда. Абсолют ничего не понимаю. Пойду искать мой Пиньхен. ( Уходит).
Директор. Вертунов! Вы будете у ковра.
Вертунов. А где этот ковер?
Директор. Какой ковер?
Вертунов. Да вы сказали, что я буду у ковра.
Директор. Это значит, что вы будете клоуном.
Клоун. Позвольте я.
Директор. Вы же сами отказались и просили, чтобы вместо вас был Вертунов.
Ваняи Клоун. Нет, нет. Совсем не то. Мы хотели, чтобы его съели.
Директор. Съели?
Ваняи Клоун. Ну да. Чтобы она его съела.
Директор. Кто – она?
Клоун. Ну она… дрессировщица.
Директор. Ничего не понимаю.
Ваня. Ну, она хотела съесть нас.
Клоун. Но мы невкусные. Ваня ( указывая на Вертунова). Он вкуснее.
Директор. Что такое?
Клоун. Она съела рояль.
Ваня. И велосипед.
Клоун. И верблюда, и швейную машинку, и четыре кофейных мельницы.
Директор. Кто? Матильда?
Клоуни Ваня. Ну да – Матильда.
Директор. Ха-ха-ха!
Клоуни Ваня. Почему вы смеетесь?
Директор. Ха-ха-ха! Вы все перепутали. Не Матильда Дердидас съела рояль, велосипед и верблюда, а акула Пиньхен.
Входит Матильда.
Матильда. О, где мой Пиньхен? Кто видел мой Пиньхен?
Клоун и Ваня на всякий случай отходят в сторону.
Директор. Вашего Пиньхена уже нет.
Матильда. А где он?
Директор. Ваша акула без воды подохла.
Матильда. О? она биль такой ласковый. Верните обратно мой акуль. Мой добрый Пиньхен.
Директор. Ваш добрый ласковый Пиньхен проглотил вот этого гражданина.
Матильда. О, он любиль кушать живой человек.
Вертунов. Да, я нашел дырку в полу. И пока я ее прочищал, чтобы вода могла уйти в эту дырку, на меня что-то наскочило и проглотило.
Директор. Так это вы избавили нас от воды?
Вертунов. Да, я.
Директор. Так, выходит, что вы наш спаситель.
Вертунов. Дозвольте выступить.
Директор. Я вас беру в свою труппу. Мы вас научим. Вы будете клоуном, акробатом, певцом и танцором.
Матильда. О, мой Пиньхен кушаль вас. Он любиль вас. И я тоже буду любиль вас.
Директор. Итак, гражданин Вертунов поступает к нам в цирк на обучение. Надо много учиться, чтобы стать хорошим циркачом.
Вертунов. Ура! Я буду учиться у вас. Я буду учиться у вас.
Клоуни Ваня. Ты будешь учиться у нас.
Вертунов. Я клоуном буду, борцом, акробатом, певцом и танцором зараз.
Все. Ты клоуном будешь, борцом, акробатом, певцом и танцором зараз.
Директор. А сейчас мы вам покажем, как нужно работать. Сейчас выступит воздушный акробат Володя Каблуков.
Музыка. Номер Каблукова.
Вертунов. А теперь можно мне выступить?
Директор. Выступайте. ( В публику). Сейчас вы увидите номер с участием гражданина Вертунова – Ваня Клюкшин и Джонни Крюкшин. Эй, музыка!
Играет музыка. Номер. Занавес.
Вместе с тем сохранился существенно отличающийся от публикуемого автографический вариант части текста (без начала и окончания) – скорее всего, первая редакция пьесы, которую мы ниже приводим:
Исчезновение Вертунова
(конец первого действия)
Директор. Сейчас выступит знаменитый факир Хариндрона́та Пиронгроха́та Чери́нгромбо́м бом ха́та! Он приехал из Индии и привез с собой страшную ядовитую змею. Сейчас он покажет вам удивительные индусские фокусы. Смотрите на него.
На сцену под музыку выходит Вертунов. Директор бросается на Вертунова.
Что! Вы опять тут! Держите его! Убью!
Вертунов, а за ним директор, убегают. На сцену с другой стороны выходит факир. Начинаются номера факира. На сцену выходит директор. Глядя на искусство факира, директор время от времени восклицает:«Замечательно! Удивительно! А, как это поразительно!» Под конец факир дудит в дудочку. На сцене появляется ящик. Факир открывает ящик, показывает, что он пустой, и говорит директору:
Факир. Бангалибамба усурсенкус тетер граха!
Директор. А! Хорошо, хорошо, сейчас объясню. Дорогие зрители! Факир Хариндрона́та Пиронгроха́та Чери́нгромбо́м бом ха́та просит сказать вам, что сейчас он покажет индусский фокус с волшебным ящиком. Факир Хариндрона́та Пиронгроха́та Чери́нгромбо́м бом ха́та просит обратить ваше внимание на то, что ящик совершенно пустой.
Факир закрывает ящик и говорит заклинание, потом открывает ящик и играет на дудочке. Из ящика выползает змея. Начинается номер со змеей. По окончании номера змея опять залезает в ящик. Факир закрывает ящик, произносит заклинание, открывает ящик опять и показывает, что он пустой.
Директор. Ах, а где же змея?
Факир. Граха́.
Директор. Граха́! Исчезла! Вот здорово! А что, если в ящик ( стучит по ящику) положить, ну скажем… ну… ну вот эту табуретку! ( Стучит по табуретке). Если ее сунуть в ящик, она тоже исчезнет? Тоже граха́?
Факир. Граха́.
Директор. Вот это интересно! Ну-ка, попробуем! ( Сует табуретку в ящик и закрывает крышку). Что теперь надо делать?
Факир подходит к ящику, отстраняет директора и произносит заклинание. Потом открывает ящик. Ящик пустой.
Факир. Граха!
Директор( заглядывая в ящик). Действительно граха́! Вот это ловко!
Вертунов( выходя на сцену). Дозвольте выступить!
Директор( кидается к Вертунову и рычит. Потом вдруг останавливается, хлопает себя рукой по лбу и говорит). Ааа-а! Вот это я ловко придумал! Вертунов! Вы хотите выступить?
Вертунов. Очень бы хотелось выступить-то!
Директор. Сейчас! Обождите минутку! ( Подходит к факиру). Гражданин факир Хариндрона́та Пиронгроха́та Чери́нгромбо́м бом ха́та, скажите мне, пожалуйста, вот если этого вот человека, вон, Вертунова, сунуть в ящик, он тоже граха́?
Факир. Граха́!
Директор. Вот это здорово! Наконец-то я от него избавлюсь! Ура! Вертунов! Идите скорее сюда! ( В публику). Волшебное исчезновение Вертунова! ( Вертунову). Полезайте в ящик!
Вертунов. Зачем же в ящик?
Директор. Ну скорее, скорее!
Факир( подталкивает Вертунова и начинает говорить заклинание). Гырабам Дырабам Ширабам Дундири! Гырабам Дырабам Ширабам Пундири!
Вертунов. Зачем в ящик! Не хочу в ящик! Пустите!
Факир закрывает за Вертуновым крышку и еще раз произносит заклинание. Сначала из ящика слышны крики Вертунова«Пустите! Не хочу! Ой, спасите!» Но когда факир произносит:«Граха́! граха́, граха́!» крики смолкают. Факир открывает ящик. Ящик пустой.
Факир. Граха́!
Директор. Граха́! Исчез! Вертунов граха́! Исчез Вертунов! Ура-а-а!
Конец первого действия
Второе отделение
Директор. Ну вот, начинаем наше второе отделение. Вертунова больше нет, и никто не будет нам мешать. Смотрите! Вы видите на арене стеклянный аквариум. Так вот, артисты наденут водолазные костюмы, спустятся в аквариум и будут под водой проделывать свои номера. Это очень опасно: аквариум может разбиться, и тогда вода зальет весь цирк. Но Вертунова нет, нам никто мешать не будет, и потому все пройдет благополучно! Сейчас выступит канатная балерина Арабелла Мулен-Пулен. Музыка. ( Увидя ящик). Вот безобразие! Не убрали ящика! Иван Иванович! ( На сцену выбегает клоун). Этот ящик надо убрать. ( Директор уходит).
Клоун подходит к ящику и пробует его сдвинуть с места. Но ящик с места не двигается.
Клоун. Ой-ой-ой! Какой тяжелый ящик! Ваня Крюкшин, пойди-ка сюда!
Выходит Ваня Крюкшин.
Клоун. Ну-ка, помоги мне сдвинуть этот ящик.
Ваня. Сейчас.
Оба пробуют сдвинуть ящик, но ящик не двигается.
Ваня. Почему же он такой тяжелый!
Клоун. Знаешь что? Давай откроем ящик и посмотрим, что там внутри.
Ваня. Правильно! Давай откроем! Открывают ящик. Ящик пустой.
Ваня. Вот так штука! Пустой, а такой тяжелый!
Закрывают ящик. В ящике стук.
Клоун. Что это?
Ваня. Что это?
Голос из ящика. О! Выньте меня из ящика!
Клоун и Ваня отбегают в сторону.
Клоун. Кто там?
Голос из ящика. Это я! Вертунов!
Клоун. Где же ты?
Вертунов. В ящике!
Клоун и Ваня смотрят в ящик.
Клоун. Ты видишь Вертунова?
Ваня. Нет.
Клоун. И я не вижу!
Голос. Ой, спасите! Ой, помогите!
Дно ящика выламывается и оттуда выглядывает голова Вертунова.
Ваня. Вот так штука!
Клоун. Как же это так?
Вертунов. Ой! Да меня тут какой-то факир, что ли, в этот ящик посадил. А в ящике-то два дна. Я под второе-то дно и провалился. А потом меня что-то сверху прижало, и оказался я в темноте. Я слышал, как тут говорили, что будто я куда-то пропал, а никуда я не пропал! Все время тут и сидел! Ой! А теперь мне руки и ноги свело, и спина даже болит! Ой! Помогите мне вылезти из ящика!
Клоун. Сейчас, сейчас! ( Тянет Вертунова из ящика). Ваня Крюкшин! Помоги мне!
Тянут вдвоем Вертунова.
Вертунов. Ой, больно! Ой-ой-ой-ой!
Клоун. Ничего, ничего! Потерпи немного! Сейчас мы тебя вытянем!
Тянут Вертунова. У него вытягивается шея, руки и ноги. Наконец Вертунов вылезает из ящика и становится на пол.
Клоуни Ваня. Ай-ай-ай! Что это с ним?
Вертунов. Что же это со мной? А? Что вы со мной сделали?
Клоун. Да мы вас вытаскивали из ящика и немножко растянули.
Вертунов. Немножко растянули! Я вам покажу, как меня растягивать! Куда же я таким покажусь? Какой я был раньше красивый! А теперь на кого же я похож?
Клоун. Успокойтесь, товарищ Вертунов! Вы вовсе уж не такой смешной, как вы думаете. Посмотрите на себя в зеркало.
Вертунов. Где у вас тут зеркало?
Клоун. А вот посмотритесь в аквариум.
Вертунов смотрится в аквариум.
Вертунов. Что! Это я такой! Нет! Нет, нет? Это зеркало врет! Это зеркало врет! Врет! врет!
Вертунов разбивает аквариум. Звон разбитого стекла. На сцену течет вода. Играет музыка.
Вертунов. Караул! Вода!
Ваня. Вода! Вода!
Клоун. Аквариум разбился! Спасайтесь!
Вертунов. Вода! Караул! Тонем! Спасите!
Затопление цирка. Сцена затоплена водой. Выплывает директор.
Директор. Брр. Брр. Пуф. Пуф. Вот так история! Этот Вертунов (чтоб ему пусто было!) появился, говорят, опять и разбил аквариум. Пуф. Пуф. Цирк залило водой.
Выплывает дрессировщица Зоя Гром.
3оя. Ах, ах! Что такое случилось! Я, кажется, под водой!
Директор. Да. Вертунов (чтоб ему пусто было!) разбил, говорят, аквариум, и вода залила весь цирк.
3оя. Ах, какой ужас. ( Уплывает).
Директор. А мы не успели надеть водолазные костюмы!
Выплывает факир.
Факир. Директор! Директор!
Директор. А! Это вы, факир Хариндрона́та Пиронгроха́та Чери́нгромбо́м бом ха́та!
Факир. Какой я факир! Какой я бом бом ха́та! Где моя змея!
Директор. Как же это, вы индус и вдруг по-русски говорите?
Факир. Какой я индус! Не индус я! Да не в этом дело! Где моя змея? Ведь если она вырвется из ящика, она всех съест! Где моя змея?
( Уплывает).
Директор. С одной стороны вода, с другой стороны змея. Что делать?
Выплывает Лепехин верхом на лошади.
Лепехин. Тпр… Нноо! Тпр… Говорят тебе тпрр! Эй! Что такое случилось?
Директор. Мы все утонули!
Лепехин. Что?… Тпрр!.. Что такое?… Тпрр, говорят тебе! Тпр! ( Лошадь уносит Лепехина).
Директор. Значит, я утонул. Но тогда, значит, я умер!
Выплывает Силач кверху ногами.
Силач. Объясните мне, что это значит?
Директор. Это значит, что мы все утонули и умерли.
Силач. Ничего не понимаю! ( Уплывает).
Директор. Я тоже ничего не понимаю! Если я умер, то я не могу двигаться. А ну-ка пошевелю рукой. Шевелится! Ну-ка, пошевелю ногой! Тоже шевелится! Ура! Значит, я жив!.. Но как же так?… Аааа! Начинаю понимать. Ура! Все понял! Мы находимся под водой, но от воды с нами ничего не делается, потому что мы деревянные!
Выплывает балерина.
Балерина. Ах! Ах! Ах! Ах! Я, кажется, утонула!
Директор. Да, мы все утонули, но так как мы деревянные, то с нами от воды ничего не делается.
Балерина. Фу, какие вы глупости говорите! Нет! Нет! Нет! Какая же я деревянная, если я такая красивая!
Директор. А вот голова моя тоже деревянная, а очень, очень умная!
Балерина. Ах! Смотрите! Что это такое плывет сюда?
Директор. Где? Это? Ой-ой-ой-ой-ой! Спасайся, кто может! Это индусская змея! Она вырвалась из ящика, и теперь она нас всех съест!
Балерина. Змея! Спасите! Спасите!
Балерина и директор убегают налево. Справа на сцену выплывает, шипя и извиваясь, змея. Потом уплывает налево. Справа выбегает факир.
Факир. Где моя змея? Где змея? Не видали вы мою змею? Где моя змея?
Факир убегает налево. Справа на ящике верхом выплывает Вертунов.
Вертунов. Где этот халдей, или факир, или как его там! Попадись он только мне! Я его самого в ящик засажу! Ведь какой я был раньше красивый! А теперь на что я стал похож? Ну что это за ноги? Тпфу! Смотреть на них не могу! А рука? Тпфу! Еще хуже, чем нога! Ооооо! Попадись мне только этот факир! ( Уплывает налево).
Справа выплывает змея, извиваясь проплывает через всю сцену и уплывает налево. Справа выходит директор с ломом в руках.
Директор. Хоть голова у меня и деревянная, а очень, очень умная! Я выдумал, как освободиться от воды и от змеи! Вот этим ломом я пробью в полу дырку, и вода через эту дырку вытечет в подвал. А потом я этим ломом убью змею! Вот как я ловко придумал своей деревянной головой! Ну-с, начинаю. ( Стучит ломом по полу). Раз… два… три… четыре… пять… Ура! Вода пошла в подвал! Ну теперь пойду искать змею!
Выплывает Вертунов.
Вертунов. Где этот факир? Попадись мне этот факир!
На сцену выплывает змея.
Вертунов. Ой! Что это? Никак змея! Ой, спасите! Ой-ой-ой-ой-ой! ( Змея хватает Вертунова и уплывает с ним наверх).
Играет музыка.
Сцена: «Спуск воды».
Музыка.
Сцена пуста. На сцену выбегает факир.
Факир. Где моя змея! Где моя змея?
Сверху слышен страшный крик, и на сцену падает Вертунов, обвитый змеей.
Факир. Вот она! Вот она! ( Играет на дудочке. Змея оставляет Вертунова. Факир продолжает играть на дудочке, и змея заползает в ящик. Вертунов встает, расправляется и подходит к факиру).
Вертунов. А! Вот ты где!
Факир. Что вам угодно?
Вертунов. Ты факир?
Факир. Да, я факир!
Вертунов. Это твой ящик?
Факир. Да, это мой ящик.
Вертунов. А! Вот тебя-то мне и нужно! Это ты меня в этот ящик посадил?
Факир. Я по-русски не понимаю.
Вертунов. Нет, это, брат, врешь! Только что по-русски говорил, а сейчас вдруг сразу и не понимаю! Полезай в ящик!
Факир. Ой, я не виноват!
Вертунов. А кто же виноват?
Факир. Это директор велел мне вас в ящик посадить.
Вертунов. Врешь?
Факир. Честное слово.
Вертунов. Хм… Пойду поймаю директора. ( Уходит).
Факир. Пока Вертунов ищет директора, удеру-ка я домой! ( Хватает ящик и хочет убежать, но сталкивается с директором).
Директор. Куда это вы спешите?
Факир. Да вот поймал змею в ящик и спешу ее поскорее домой отнести.
Директор. А змея уже в ящике?
Факир. Ну да, она чуть Вертунова не задушила.
Директор. Как Вертунова?
Факир. Ну да, она обвилась вокруг Вертунова и чуть-чуть его не задушила. Но я ее дудочкой в ящик заманил и Вертунова спас.
Директор. Да зачем же вы Вертунова спасли! Значит, он опять тут!
Факир. Тут, тут и вас разыскивает.
Директор. Вертунов опять тут! Опять будет нам мешать! Да подайте мне Вертунова! Я его в бараний рог изогну!
Факир с ящиком уходит. На сцену выбегает Вертунов.
Вертунов( увидя директора). А, вот вы где!
Директор, увидя Вертунова, вскакивает и падает на пол.
Вертунов. Товарищ директор! Товарищ директор!
Директор молчит.
Вертунов. Что это с ним?
Директор( приподнимая голову). Это вы Вертунов?
Вертунов. Вот то-то и оно-то! Теперь меня и узнать нельзя! А все это из-за вас! Запихали меня в ящик! Я там чуть не задохнулся! А потом меня ваши клоуны вытаскивали из ящика и вон как вытянули! Ну, на кого я стал теперь похож! А какой я был раньше красивый!
Директор. Да ведь вы теперь в тысячу раз интереснее стали! Ведь вы теперь стали великаном. Вы теперь перед публикой выступать можете! Хотите выступить?
Вертунов. Знаем, как это выступить! Вы меня опять в ящик посадите!
Директор. Да нет же! Теперь вы можете выступить по-настоящему. Выступите, пожалуйста!
Вертунов. Не хочу!
Директор. Ну, пожалуйста! Я прошу вас! Выступите!
Вертунов. Ой, не знаю. Надо подумать.
Директор. Вот хорошо. Пойдите, подумайте, а потом и выступите.
Вертунов. Ну хорошо, я пойду подумаю!
( Уходит).
Директор. Вот ведь чудеса. Какой был плюгавенький, а теперь какой интересный стал. Обязательно упрошу его, чтобы он выступил. А сейчас выступит…
Помимо приведенного, дополнительным свидетельством об общем замысле пьесы может служить фрагмент текста (автограф), имеющий авторское заглавие:
К цирку Шардам
вставные номера
Директор: Жила была Эстер Бубушвили. И вот села она однажды на верблюда и поехала через пустыню в гости к своей тёте. ( Выезжает Эстер на верблюде). Солнце палит. Вокруг песок. Дует горячий ветер. Дует горячий ветер. Вокруг песок. А солнце палит. Эстер Бубушвили смотрит направо, смотрит налево. Ей хочется пить. Запас воды кончился. Вокруг песок. Воды нигде нет. Ай ай ай!
Клоун: Ай ай ай!
Др.: Клоун: Воды нигде нет! ай ай ай!
Кл.: Так хочется пить!
Др.: Так хочется пить!
Кл.: А знаете что?
Др.: Что?
Кл.: Я принесу ей воды!
Др.: Вот это хорошо! ( Клоун убегает).
Др.: Сейчас! Подождите немного. Вам сейчас принесут воды. Да подождите же! Сейчас вам принесут воды. ( Прибегает клоун с водой).
Др.: Ну вот выпейте воды. ( Кл. и Др. поят Эстер и верблюда).
Эстер садится на верблюда, раскланивается и уезжает.
Др.: Пустыня! Солнце! Песок! Горячий ветер! Эстер Бубушвили едет в гости к своей тёте.
Примечания
[текст отсутствует]
Приложения
Приложение I. Дело № 4246-31 г
[текст отсутствует]
Приложение II. Игорь Бахтерев. Горькие строки
Невеселый разговор пойдет об одной литературной ленинградской группе. Каждый входивший в группу начинал писать в двадцатые годы – А. Введенский, Д. Хармс, Ю. Владимиров, Д. Левин, К. Вагинов, Н. Заболоцкий, Н. Олейников. К этой группе причисляет себя и автор горьких строк…
Сначала о названии. Эта группа именовалась «Левый фланг», пока в 1927 году не произошло небывалое – «Дом печати» пригласил участников «фланга» под свою крышу. Тогда же выяснилось, что руководителей «Дома» не устраивает наше название. По их разумению, слово «левый», «левое» был прерогативой политиков. Так не по своей воле, под безапелляционным давлением, «фланг» превратился в «Обериу», приблизительно – «объединение реального искусства».
За несколько дней до объявленного в афишах отчетного вечера появился взволнованный директор «Дома» Баскаков и объявил: по всей видимости, вечер отменяется, звонили из реперткома и заявили, что автор стихотворной элегии – Бахтерев – допустил политическую ошибку. Баскаков вместе со мной отправился в репертком. Конечно, не только слово, целое четверостишие было тут же исключено, конфликт урегулирован.
Во избежание подобных ситуаций собрание обериутов решило перед каждым выступлением приходить в «Дом печати» показывать политредактору, что мы намереваемся читать на очередном выступлении, и только после санкции «Дома» нести в репертком. Результат сказался незамедлительно. Одно из моих стихотворений было задержано и к чтению не допущено. В нем говорилось: «…мы одни, далеко улетели павой старенькие дни». Трудно предположить, что редактору пришло на ум.
А вот случай, еще яснее говоривший о политическом настрое того времени. Известный критик, редактор театрального журнала Падво ворвался на отчетном вечере за кулисы, стал топать ногами и выкрикивать, что обериуты – прямые кандидаты в тюрьму (в этом он не ошибся), и объявил: если демонстрация сумасшедшей «Бам» (имелась в виду «Елизавета Бам») не прекратится, а отчетный «балаган» будет продолжен, он, Падво, позвонит в НКВД. И, действительно, позвонил. Разговор длился недолго, после чего маститый редактор приутих.
Прошло недели две, когда мы узнали, что Падво сам оказался за решеткой и бесследно исчез. Вряд ли Падво был в чем-то виновен и заслужил своей участи. Просто он оказался одним из сотен, а затем миллионов.
Некоторые, усиленно стучавшиеся в Обериу, стали называться учениками, другие, например Липавский, сочувствующими, а вот у Хармса, кроме учеников, числился целый штат «естественных мыслителей»: страстных философов, хиромантов, отслуживших студенческий срок фокусников, фанатичных докторов, музыкантов-самоучек. Об одном из таких и пойдет разговор.
Он носил странную фамилию – Сно, был в прошлом петербургским журналистом, интересно рассказывавшим про трущобы, он услаждал Хармса и его гостей игрой на цитре. Этот старик имел сына, которого со времен университета знал обериут-прозаик Дойвбер Левин. Дойвбер жил в студенческом общежитии на Мытне, а там частенько бывал студент, кажется, юридического факультета Сно. Потом младший Сно был изгнан из университета за какие-то неблаговидные дела. И вот появился снова. Прежде отец Сно предпочитал не распространяться про сына – следователя НКВД, и вдруг заговорил. Оказалось, что сын хочет познакомиться с обериутами «в уютной домашней обстановке за чаркой доброго вина. О винном и закусочном, – продолжал старик, – можно не беспокоиться – все будет».
Встреча за чаркой состоялась. Произошло это где-то на Надеждинской, ставшей затем улицей Маяковского, неподалеку от квартиры Хармса. Кроме самого следователя и хозяйки комнаты, где происходило пиршество, в сборище участвовали Александр Введенский, Юрий Владимиров, конечно, Даниил, кто-то еще. Дойвбер на закуску и горячительное не польстился, оказался наиболее дальновидным. Я не пришел, неожиданно загрипповал. О происходившем на Надеждинской я был подробно проинформирован участниками. Во-первых, у вполне благообразного отца сын оказался редкостно безобразным: маленький, подслеповатый, совершенно лысый, с лицом возмущенного орангутанга. И все же этот выродок пытался выполнять роль тамады. Речь зашла о беспричинной скрытности людей. Сно стал вспоминать царский гимн и, восхищаясь музыкой, запел.
– Не так, не так, – поправил Введенский. Сно явно обрадовался.
– Значит, наш бывший гимн знаете? Не забыли?
– А как же, – прихвастнул Введенский, главным образом под влиянием винных паров.
– Спойте, если не слабо, – предложил Сно.
Не одобряя поведение Александра, Владимиров стал что-то выкрикивать, Даниил – громко петь немецкую песенку, заглушая крамольное пение. Введенский, одобряемый Сно, не унимался.
– Бить тебя мало, – сердито проговорил Даниил, и Александр немного струхнул, особенно после того, когда Сно заторопился уходить под предлогом неожиданно возникшей необходимости идти на дежурство.
– Мы люди подневольные, – проговорил Сно, исчезая.
Эпизод копеечный, а разросся в серьезное обвинение, главным образом Введенского, а попутно и Хармса в приверженности к монархизму, обвинение же в немецком, японском или еще каком-то шпионаже было еще впереди.
С этим Сно я был тоже знаком, немножко и при других обстоятельствах. А было это так.
Начну издалека. Моя мать – одна из первых женщин-юристов. Отец – инженер-механик. В 1912 году родители, сколотив с большим трудом нужную сумму, вступили в строительный кооператив и построили квартиру. (Известный всем ленинградцам дом, вернее, дома по улице Некрасова, против Некрасовского сквера; любопытно, что последний, самый крупный взнос родители сделали в октябре 1917 года.) После революции владельцам квартир было разрешено самоуплотняться. В двух комнатах нашей квартиры появились жильцы – начальник научного отдела Госиздата П. В. Ром и его семья. Некоторое время Ром жил и работал в Германии; этого было достаточно, чтобы его арестовали, семью выселили, а в его комнаты въехал некий Антон Францевич Божечко, профессиональный фотограф, затем чекист, подчинивший органам НКВД науку Ленинграда.
Когда летом семья Божечко отбывала на дачу, Антон Францевич устраивал в своих комнатах шумные рауты, благо, продолжая самоуплотняться, мама поселила в квартире девиц-новгородок. На этих раутах развлекались не только новгородки, но и друзья Божечко, работники секретно-политического отдела: пили, танцевали, слушали запрещенного Вертинского, выхватывали пистолеты, стреляли боевыми патронами в потолок. На одном из таких раутов я и увидел следователя Сно. Обериутами он в то время, как видно, не занимался. Его привлекали государственные дела, залезание в стенные шкафы и подслушивание, не веду ли я с новгородками антисоветские разговоры. Странности такого поведения старались пресечь его друзья, напоминая, что он не на работе, что сегодня целесообразнее танцевать. И все же Сно не переставал заниматься сыском, такова уж была его натура. Перестав шнырять по шкафам, он подошел ко мне и принялся расхваливать прелести буржуазного мира: красивые женщины, костюмы, последние пластинки, прогулки на яхтах.
– Разве подобное противоречит социалистическому миропониманию? – сказал я.
– Эх ты, буржуйчик! – проговорил Сно, не найдя убедительного контраргумента. И пошел пытать новгородских девчат.
– Похоже, – сказал Дойвбер, прослушав мой отчет. – Таким он бывал и на Мытне.
Перехожу к следующему рассказу, имеющему прямое отношение к нашей печальной теме.
Случилось это в начале зимы 1931 года. Сначала арестовали Даниила Хармса, забрав при обыске несколько мешков рукописей, писем, выписок из книг, многого другого. На следующий день схватили Александра Введенского в вагоне «стрелы», за несколько минут до отбытия в Москву. Утром позвонил главный редактор детского отдела Госиздата и попросил передать в Москве кому-то из редакторов письмо. Александр назвал номер вагона и свое место. Не посыльный, а сам редактор встретил Введенского у входа в вагон, передал письмо и ушел. Арест был произведен в соответствии с правилами, с предъявлением ордера, с указанием адресата: вагон такой-то, место такое-то…
Ну, а меня взяли, кажется, на следующий день дома. Божечко, во избежание лишних разговоров, конечно, отсутствовал.
Около одиннадцати часов шумно появились арестовывающие, сразу с парадного входа на кухню. В моей девятиметровой комнате начинался ремонт: мебель, все вещи были вынесены, размещены, а вернее сказать, разбросаны по всей квартире. В комнате оказались только кровать да библия, больше ничего.
– Когда-то тоже интересовался. Оставлю тебе, может, еще пригодится, – сказал чекист, кивая на библию. На этом процедура обыска закончилась.
Ехали на легковой по улице Некрасова, потом по Литейному, потом оказались в ДПЗ – Доме предварительного заключения (строительство так называемого Большого дома только начиналось). Въехали с улицы Воинова. Оказавшись в «приемной», посмотрел на стенные часы: было двенадцать ночи.
Подобно многим, я оказался в одиночной камере. Ничего похожего на то, что рассказывали очевидцы о временах более поздних: на кровати чистая простыня, довольно мягкая подушка, теплое одеяло. Провожая, мама дала мне большую французскую булку. Девушки-соседки завернули булку в «Ленинградскую правду». На допрос меня вызвали примерно через неделю, за эти дни мрачного безделья я зазубрил газету от первой до последней строчки, она меня развлекла и очень поддержала.
Попав в ДПЗ, я чувствовал себя почти хорошо. Чем же я там занимался? Во-первых, едой (чай, суп, каша), во-вторых, чтением единственной газеты, а потом самым главным, самым серьезным делом, – но это не с первых дней. Ночную пустоту каждую ночь заполняли не то стуки, не то стрекотания, пока не раздавался голос дежурного: «Спать, спать!» На несколько минут стрекотание прекращалось, и опять…
Потом все для меня раскрылось. За отопительной батареей я обнаружил два предмета, один – загадочно-непонятный: тяжеленный напильник. Второй, не менее странный, – клочок бумаги с таблицей. Кто-то неведомый передавал, как переговариваться с таким же неведомым соседом. Так мне открылся смысл ночных стрекотаний и перестуков. Мой напарник обнаружил чрезвычайную разговорчивость: сразу доложил имя, фамилию, свою полную, как большинство, невиновность. Затем последовали советы: поведение при допросе (больше молчи), распределение ролей среди допрашивающих: всегда двое – один добрый, другой злой. Потом вопросы, вопросы.
Вскоре меня пригласили на первый допрос. Передо мной сидели два человека. Оба представились. Одного я не раз встречал на раутах у Божечко – сотрудника, возглавлявшего секретно-политический отдел (СПО), Лазаря Когана, обращавшего на себя внимание располагающей внешностью, лучистой добротой взгляда. Другого я видел впервые.
Он и вел допрос. Коган ему как бы ассистировал.
Про обериу поначалу разговоров не было – только о детском издательстве. Отношение к нему я имел весьма относительное, главным образом добрым знакомством с Маршаком, дружбой с Пантелеевым и, кажется, к тому времени уже арестованным Белых.
«Почему детское издательство?» – задавал я себе вопрос. Ответ пришел, но не сразу. Следователь обращался ко мне, как и полагалось, сугубо зло: что-то кричал, возмущался, а Коган то и дело его одергивал, говоря:
– Не горячись, он и так расскажет о том, что нас интересует.
– Не хотите ли чаю или кофе, – неожиданно обратился ко мне Коган. Я отказался. – Может быть, папиросу? Простите, совсем забыл, вы же не курите. Понимаете, вы должны понять, – продолжал он, – у нас общие государственные интересы. – И вдруг спросил: – Какой город вас больше интересует: Алма-Ата или Ташкент?
– Все равно, – сказал я, – люди всюду живут и работают.
– Конечно, конечно, – согласился Коган.
Кажется, на этом предварительное собеседование и закончилось.
После одной из встреч следователь не то на меня, не то на Когана заорал:
– Долго прикажешь возиться с этим говном – мальчишкой?
– Будь сдержанным, договоримся. Все дело в вашей позиции, – сказал мне Коган. – Нам совершенно необходимо согласие одного из обериутов подписать важнейший документ: что вы, Бахтерев, являлись участником антисоветской группировки в области детской литературы. Подпишете – получите минимально, не подпишете – пеняйте на себя.
– Решим вопрос завтра, – сказал я.
– Согласен, мой принцип – не обманывать.
По пути в камеру и в камере я не переставая думал, как же правильнее поступить? Почему на допросах ни разу не назывался Разумовский, хотя детские книжки, статьи и очерки написаны нами совместно. Почему не упоминался детский писатель и одновременно обериут Дойвбер Левин? Видел я только Туфанова. Меня привели на прогулку, его – уводили.
Наутро решил: «организация» – полнейшая фикция, соучастников нет. Называть некого. Может быть, обериутов? Конечно, исключено. Пусть пытают. Приму всю ответственность на себя. Верить было рискованно, но я поверил и подписал. Начались дни мучений и терзаний. На «брандахлыст» или кашу я не мог смотреть.
– Заболел, что ли? – спросил разносчик так называемого обеда.
– Хуже, – промямлил я, возвращая миску.
Примерно в эти дни к маме зашел Божечко.
– На допросах Игорь держится – лучше нельзя. – Похвала эта вряд ли меня украшала.
К тому времени мой застенный собеседник исчез: перевели в другую камеру, отправили в лагерь или расстреляли. На смену пришел неразговорчивый, то ли не умеющий пользоваться табличкой, а возможно, там в камере не было никого. И вдруг через несколько мучительных, одиноких дней раздался знакомый звук открывающейся двери. В голове мелькнуло: начинается, теперь – держись.
