Текст книги "Жертва (СИ)"

Автор книги: Даниэль Зеа Рэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вы умеете сообщить приятные новости, – улыбнулась я.

– Ничего, протрепятся и успокоятся. Кстати, улыбайся, за нами наблюдают.

– Кто? – тут же начала оглядываться.

– Да, вон там, в конце прохода, доктор Нисен со своим супругом. Она гинеколог.

– Все ясно. Не боитесь, что меня с вами обвенчают?

– Этого тебе следует бояться, а не мне.

– Почему?

Айени улыбнулся:

– Потому что Одьен твой начальник, а не мой.

– Моя личная жизнь на то и личная, что никого касаться не должна.

– Работай ты, скажем, экономистом – все бы так и было. Но ты врач и работаешь там, где работа заменяет личную жизнь.

– И что теперь? Забиться в угол и молить о пощаде?

– Почему же? Давай бросим вызов! Вот сейчас, например, я могу остановиться – останавливается – и положить руку тебе на плечо – кладет руку мне на плечо. – А ты можешь поцеловать меня, по-дружески, в щеку…

Меня разобрал смех. «Ходок» – это мягко сказано.

– Таких, как вы, доктор Ригард, в былые времена называли «повесами».

– А я и есть повеса. И тебе это нравится.

– Это всем нравится, Айени. Но согласится ли кто-нибудь попасться на это всерьез?

– А я и не хочу, чтобы попадались всерьез, – ответил Айени. – Меня устраивает так, как есть.

– Без обязательств и обид?

– Без боли и разочарования, – поправил меня Айени.

– Каждый хочет быть любимым – это наша суть.

– Говори о себе. Мне на это наплевать.

– То есть вы предпочитаете хороший одноразовый секс теплому телу под боком по ночам?

– Я предпочитаю хороший многоразовый секс с теплым телом под боком по ночам, которое не будет трепать мне нервы и выносить мозг во время своей очередной менструации.

– У-у-ух! – засмеялась я. – Признайтесь, у вас так получается?

– Да. Я бросаю их перед менструацией.

После этой фразы я зашлась смехом, согнувшись пополам прямо посреди прохода. Опершись рукой о тележку, я вытерла слезы, что проступили из глаз, и попыталась успокоиться.

– Нет, вы однозначно мне нравитесь! Такой прямой и открытый… Это подкупает, честно. Но, в отличие от других женщин, Айени, я не буду вас исправлять. Просто потому, что не собираюсь с вами спать.

Айени вскинул брови и состроил гримасу:

– Жаль, секс с тобой я бы запомнил надолго.

– Пойдемте, Повеса, выберем для меня кофе.

– И ты будешь пить его в одиночестве?

– Это единственное, к чему я пока привыкла, – призналась я.

– Ты могла бы пригласить меня, и я составил бы тебе компанию.

– А потом мы бы занялись многоразовым сексом?

Айени нахмурился:

– Ты все сводишь к сексу, Алексис. Так нельзя.

– А как можно?

– Просто выпьем кофе. Я расскажу тебе несколько поучительных историй из практики.

– А затем затащите меня в постель? – я снова не выдержала и рассмеялась.

Айени состроил недовольную гримасу:

– С тобой невозможно нормально разговаривать.

Я заметила, что он улыбается.

– Айени, мне кажется, что вы – очень хороший человек, несмотря на свое распутное поведение. Но для меня секс – это не просто физический акт.

– Ты хочешь отношений? Чтобы тебя обожали, защищали и оберегали? Дарили подарки, увозили на выходные за город?

– Я хочу, чтобы меня любили, Айени.

– А потом, когда ты привяжешься, выбросили на помойку? Или просто оставили одну?

– Лучше так, чем скакать по жизни из одной койки в другую в поисках фальшивого счастья и сомнительных удовольствий.

– Тебе сколько лет? – вдруг спросил Айени.

– Тридцать три. А вам?

– Тридцать пять.

– Почему вы спросили меня о возрасте?

– Потому что ты несколько наивна в своих рассуждениях. Жизнь может очень сильно обидеть тебя.

Он протянул руку к моему лицу и погладил по щеке. Нет, не как любовник. Скорее, как отец или старший брат.

– Обижает не жизнь, Айени, а те, кто нас окружают. Они – источник нашей боли и страданий.

– Нет, ну вы поглядите! Алексис, ты, случаем, постриг не собираешься принять?

– Постриг? Нет, таких испорченных девочек, как я, в монахини не берут.

– Все настолько плохо? – повеселел Айени.

– До вас мне еще далеко.

Тут рассмеялся он, да так громко, что люди стали оглядываться.

– Все, крышка, – провозгласила я. – Если вы явитесь ко мне в понедельник в ординаторскую, я за себя не ручаюсь. Вы меня поняли, доктор Ригард?

– Зачем же в ординаторскую. Увидимся в реанимации на обходе.

Я даже остановилась на мгновение. Черт! Совместный обход в понедельник…

– Айени, мне моя репутация дорога.

– Давай, заливай. А, может, у нас любовь с тобой, светлая и чистая!

– И непорочная? – спросила я.

– Порочная, порочней некуда…

Вытирая слезы, я продолжала смеяться до тех пор, пока не настало время загружать покупки в машину. Тут же, рядом с моей развалюхой, стоял новехонький авто черного цвета: одна из последних моделей спортивных машин, насколько я могла судить. Айени по-хозяйски оперся о багажник этого диковинного зверя, демонстрируя, очевидно, собственнические права на него.

– Айени, это ваша машина?

– Да. Нравится?

– Не то, чтобы… – ответила я и скривила лицо.

– Да ты за рулем такой красавицы хоть раз в жизни сидела?

– Не-а!

– Тогда, как можешь ты оскорблять мою малышку?!

– Уже и съязвить нельзя!

– Хочешь покататься? – предложил Айени и вызывающе улыбнулся.

– Нет, – покачала головой я. – Не моя она, так что нечего и слюни пускать.

– Да, ладно тебе, – подбадривал Айени. – Хочешь? Садись за руль и езжай.

Я взглянула на Айени, затем на черную красавицу и подумала: «А почему бы и нет?»

– Где ключи?

– Держи! – он кинул мне в ладони брелок.

– Садитесь! Прокачу! – засмеялась я и тут же шмыгнула на водительское сидение.

– Езжай за город на автомагистраль. Там и разгонишься.

– Показывайте, как отсюда выехать!

Сидеть за рулем такой машины было все равно, что вести самолет на взлет. Как только мы выехали из города, я вдавила педаль «газа» до упора и понеслась вперед. И орущая музыка, разрывающая барабанные перепонки, и терпкий аромат парфюма Айени, распространяющийся по салону, и свобода, которую ощущаешь всем телом, летя на огромной скорости в неизвестность, – я запомнила все это навсегда. Вот она – жизнь – череда мгновений, которые складываются в долгий путь и оставляют следы в нашей памяти. Вокруг уже было темно, когда мы вернулись к магазину.

– Спасибо, Айени.

– Ты говоришь так, будто о чем-то сожалеешь.

– Просто мне стало грустно, вот и все, – призналась я.

– Отчего тебе грустно? От того, что у тебя нет такой машины?

– Нет. Машина – это всего лишь кусок железа.

– Не смей так говорить о моей Малышке! – он погладил ладонью приборную панель.

Я засмеялась и вернула Айени ключи.

– Спасибо, что дали возможность почувствовать себя живой.

– Алексис, тебе нужен секс, – вполне серьезно заявил Айени.

– Может, и нужен, но секса с вами у меня не будет. Простите.

– Не зарекайся…

– Вы – хороший, – ответила я и погладила его по щеке, точно так же, как и он меня в магазине. – Жаль только, что слишком испорченный.

– Подумай, возможно, именно тебе суждено меня исправить, – подмигнул мне Айени.

– Я могу задать вам один вопрос?

Айени нахмурился поначалу, но затем улыбнулся:

– Только один? Я полагал, что вопросов будет больше.

– Их действительно много, но что-то я сомневаюсь, что вы на них ответите.

Айени рассмеялся:

– Не томи, Алексис. Задавай свой «один» вопрос.

– Вы знаете, что Питер не райот?

Айени отвернулся от меня и посмотрел в окно.

– Мне интересно, откуда это знаешь ты, – произнес он.

– В его личных вещах я нашла одно украшение. Золотой треугольник с вращающимся внутри кольцом. Три стороны треугольника – это послушник, хранитель и райот. А кольцо в центре – это палач. В любой момент палач может избрать одну из трех сторон, и либо убить, либо воскресить. Такие украшения райоты дарили своим детям – высшим палачам.

– Высшие и низшие палачи, – Айени повернулся ко мне. – С высшими все понятно – они рождаются с метафизическим уровнем райотов. А что скажешь про низших палачей?

– При проверке их метафизический уровень соответствует послушнику, – ответила я.

– Во время Восстания послушников первыми, на кого стали охотиться, были палачи из списка оглашенных имен, – казалось, Айени пытается мне что-то втолковать. – Им всем было девятнадцать и более лет. В тени остались палачи, которые не успели пройти процедуру официальной идентификации. Им было восемнадцать и меньше. Их вычисляли по показаниям предателей. Чаще всего эти показания добывали во время пыток. Считается, что девяносто процентов палачей погибли во время Восстания. А из оставшихся десяти процентов выжили в основном дети и подростки, не достигшие возраста официального оглашения их имен. И большинство из этих детей и подростков были низшими палачами, – Айени внимательно смотрел на меня. – Твоя семья тоже погибла во время Восстания, – Айени продолжал развивать мысль. – И пусть в твоем личном деле сказано, что это был несчастный случай, ты-то знаешь, как и почему это произошло. Тебе было шестнадцать и год ты воспитывалась в приюте. И получила частный грант на обучение. Архиереи при расследовании дела о парасуициде Питера сообщили нам, что его родители погибли о время Восстания. За ним приглядывал старший брат, который в последствии тоже умер из-за каких-то проблем с сердцем. К слову сказать, Питер стал журналистом. Закончил обучение год назад и вернулся в соседний С., чтобы работать в нашей местной газетенке, где занимаются исключительно тем, что собирают сплетни по округе. Будь я на его месте, поступил бы так же: уехал бы подальше от суеты больших городов в какое-нибудь захолустье и устроился на работу, чтобы попытаться жить в тени, опасаясь быть пойманным кем-то за происхождение, о котором не просил. Ты таких городков сменила много, Алексис. Высший или низший палач – попасться можно только на прыжке. Послушники прыгать не могут. Для райота предел – третье измерение. Я видел тебя во втором. И либо ты райот, либо… – Айени лукаво улыбнулся, – … нет никакого глушителя в твоем удостоверении личности, послушница.

– Он вам рассказал, – прошептала я.

– Он рассказал мне, потому что тебя не просто так остановили в С. и проверили твой метафизический уровень. О том, что вы с ним поедете в С. знали только мои сестры. И это старый знакомый как бы случайно проезжал мимо парковки и остановил тебя. Одьен понял, кто его отправил, когда этот знакомый передал привет нашей старшей сестре. Вопрос не в том, Алексис, как ты прошла тест, а в том, что тобой интересуется моя семья. А это уже настоящая проблема. У каждого в нашей семье есть свои секреты, и есть темы, которые мы никогда не обсуждаем. Моя сестра не просто так подослала к тебе архиерея. Она беспокоится обо мне и Одьене. Наше с Одьеном мнение в этом вопросе ее не интересует. Как и наши родители, сестра считает, что вправе вмешиваться в нашу жизнь и строить ее так, как будет лучше для нас с ее точки зрения. Мы терпим такое отношение, потому что зависимы. Потому у нас с Одьеном доли в общем бизнесе, и, если хотим оставаться у кормушки, снабжать клинику спонсорской помощью, ездить на дорогих машинах и оплачивать счета, нам придется мириться с таким отношением. Вот это все, – он постучал пальцами по приборной панели, – плата за жизнь в золотой клетке. А ты… Если ты та, кто я думаю, не видать моей семье спокойной жизни, – Айени злобно усмехнулся и наклонился ко мне. – И мысли об этом согревают меня лучше, чем теплое тело под боком по ночам.

– Что вы задумали?

– Поквитаться, конечно же, – ответил он.

– С Одьеном? – едва слышно спросила я.

– Нет, Алексис. Своего брата я в обиду не дам.

– Тогда, на кого вы точите зуб?

– Уже поздно, Алексис. Тебе пора возвращаться домой.

Я еще раз взглянула на него, а потом отвернулась и вышла из машины. Возможно, он не в себе? Возможно, он просто болен? С кем он хочет поквитаться? Со своей семьей? Кто может желать зла своей семье? Кто и за что? Возможно, в этом городе не одна я – жертва Восстания? Возможно, весь город кишит такими же жертвами, как и я?

***

Той ночью мне снова приснился кошмар. Я бежала от сервисной станции в сторону квартала хранителей. По сугробам, через лесополосу, разделяющую респектабельный район города, в котором я выросла, с менее респектабельным районом, в котором жил партнер по бизнесу и хороший друг моего отца.

Взрывы вдалеке были похожи на раскаты грома, а от вспышек становилось так же светло, как днем. Отец сказал, что я должна сделать. Назвал улицу, номер дома и слова, которые я должна сказать Григорию Носову. Я вышла из лесополосы на рассвете. Этот район города был плохо мне знаком. Дома здесь были расположены слишком близко друг от друга, улицы не такие широкие, без изысканных клумб и кованных декоративных заборчиков. Машины попроще, детские площадки поскромнее, дома одноэтажные, хоть и не похожие друг на друга. Хранители всегда держались обособленно от райотов и послушников, как будто пытались держать нейтралитет. И хотя дети хранителей учились с послушниками в одних школах, взрослые хранители чаще имели дело с представителями райотов, потому и нейтралитет хранителей казался всем лишь маскарадом.

По улицам района ездила военная техника. В домах горел свет. Здесь никто ничего не взрывал и ни в кого не стрелял. Как будто все, что творилось за лесополосой в соседнем квартале, их не касалось. Я топала по сугробам и пряталась за кустами, обходя дом за домом со стороны внутренних дворов, пока не напоролась на одну из домашних собак. Она сидела на цепи возле будки и начала громко лаять. Я пыталась переползти через ограду из кустов в соседний двор, когда услышала этот звук. Щелчок от перезарядки оружия. Собака продолжала лаять, пальцы медленно отпустили ветви кустов, и я повернулась лицом к тому, кто целился в меня. Это была женщина-хранительница. В спортивном костюме и сапогах, она удерживала дробовик двумя руками и смотрела на меня.

– Груша, заткнись! – закричала она собаке, и та перестала лаять.

– Пожалуйста… – прошептала я, глядя на незнакомку. – Отпустите меня…

Послышался шум с другой стороны вечно зеленого забора. Кто-то открыл дверь и вышел на улицу.

– Мила, что у тебя там? – закричала какая-то женщина.

Незнакомка смотрела на меня. Я – на нее.

– Груша разнервничалась, и я вышла посмотреть! – ответила она и опустила дробовик.

Подошла к живой изгороди и остановилась рядом со мной. С противоположной стороны подошла ее соседка.

– Ну как ты, Мила? Роман не звонил? – спросила соседка.

– Пока нет. А Леня твой? Звонил?

– Нет. Надю еле спать уложила. Всю ночь бомбили.

– Думаю, это еще не конец, – Мила переминалась с ноги на ногу. – По сети передают, что авиатехнику подняли по тревоге.

– Нас обстреливать не будут! – в пылу воскликнула соседка. – А этим тварям так и надо! Ладно, пойду в дом. Леня сказал не выходить, пока все не утрясется.

– Ну, давай. Еще увидимся, – женщина развернулась и пошла в сторону своего дома.

Потом остановилась и обернулась. Взгляд заскользил поверх зеленой изгороди.

– Ползи в дом, – шикнула она. – Быстро!

И я поползла. На четвереньках. Забралась по деревянным ступенькам и уткнулась носом в плетеный половик. Женщина закрыла дверь и присела рядом со мной на корточки.

– Тебе сколько лет?

– Шестнадцать, – ответила я.

– Как зовут?

– Алена.

– А фамилия?

– Евстофова.

– Твою мать! – женщина встала и отошла от меня на несколько шагов. – Ты здесь одна?

– Да, – закивала я, прижимая трясущиеся от холода руки к груди.

– Мать и отец… – женщина осеклась.

– Погибли.

– А сестра? У тебя ведь была еще сестра?

– Ее нет, – ответила я и свернулась калачиком на полу.

– Господи… – прошептала женщина. – Господи… Они же обещали не трогать детей…

Я молчала. Думала о том, что недолго пробуду в тепле этого дома. Сейчас эта хранительница позвонит, куда следует, и сдаст меня. Собака… Во всем виновата собака. Если бы не залаяла, я бы была уже далеко.

– Ты ведь послушницей родилась? – спросила женщина.

– Да.

– Раздевайся, – она подошла ко мне и стала стягивать сапоги. – Ты вся мокрая. Нужно горячую ванну принять, иначе подхватишь пневмонию. Давай! Шевелись!

И я делала, что она говорила. Разделась, оставив вещи на полу. Прошла за ней в ванную, уселась на дно и смотрела, как вода стекает в сток.

– Горячую воду сразу делать нельзя, – шептала себе под нос женщина. – У тебя может быть обморожение, поэтому будем постепенно повышать температуру воды в ванной, пока не согреешься.

– Вы сдадите меня? – напрямую спросила я и подняла глаза на хранительницу.

– Я не знаю, – выдохнула она.

– Спасибо за честность, – ответила я и закрыла глаза.

***

Я проснулась в воскресенье и целый день провела, лежа на диване. Идеальный выходной, с моей точки зрения. Дожить бы до понедельника – и на том спасибо. Я дожила, и в семь утра была на парковке возле больницы. Приемное отделение встретило меня, как подобает, то есть никак. Следуя своему обычному маршруту, я поднялась по лестнице на третий этаж и свернула в санпропускник. Я уже поняла, что негласно «первой хирургией» называли отделение Айени, «второй» отделение плановой хирургии, которое располагалось на четвертом этаже, «третьей» – наше отделение, то есть «экстренную хирургию».

Достав из шкафчика очередной мужской костюм, я начала переодеваться. И только я стянула с себя брюки, как дверь за моей спиной распахнулась, и в нее вошел никто иной, как Одьен. Я даже замерла на мгновение, но он, как ни в чем не бывало, прошел к своему шкафчику и начал переодеваться.

– Здравствуйте, – в пустоту произнесла я.

– Доброе утро.

Я быстро надела хирургический костюм, схватила сумку и понеслась в ординаторскую. Дежурный доктор Петкинс спокойно сидел на своем стуле и смотрел… …порно. Заметив меня, он даже не удосужился оторваться от голографического экрана, как будто звук в это время был выключен.

– Порно, доктор Петкинс? В семь двадцать утра?

– Друг из приемника принес. Тут две барышни и…

– Подробности оставьте при себе, – скривилась я и направилась к кофеварке.

Петкинс выключил звук и с восклицаниями «ну, люди, дают!», продолжил просмотр.

Мужчины, что тут скажешь. Это еще ничего. Вот, когда они начинают обсуждать подробности своей интимной жизни, тогда действительно становится тошно. И красочно все распишут, и оценку по шкале присвоят. Ах, да! Совсем забыла про пошлые анекдоты, которые они травят. Хорошо, когда все в меру. Но, если слышишь их изо дня в день, устаешь.

– Не любишь порно? – спросил доктор Петкинс. – Это же смешно, особенно текст, который для них пишут.

– Согласна, звуковую дорожку можно включать отдельно и долго смеяться над всем происходящим.

– Ясно все с тобой! – махнул рукой Петкинс. – Моя тоже порно не любит. А вот Анжелине нравится.

Я промолчала. Анжелина, очевидно, предпочитает то, на что жена не соглашается.

– Ах, да, совсем забыл спросить про твое самочувствие!

– Все хорошо, как видите.

– Вот и отлично. А то мы все тут перепугались. Одьену, кстати, тоже плохо было.

– Плохо?

– Да, он ушел через час после тебя. Сказал, что съел что-то не то.

Странно… Никто и словом не обмолвился об этом…

– Я встретила его в раздевалке утром. Мне показалось, что он выглядит вполне здоровым.

– Он быстро приходит в себя, совсем, как ты. Да и не припомню, когда он в последний раз болел.

– Как дежурство прошло? – сменила тему разговора я.

– В твоей палате одна поступившая. На переходе машина сбила. Там несколько ребер и «открытый голени». Ей травматолог из приемного конструкцию внешней фиксации поставил и рану ушил. Дальше ты уж сама.

– Пойду, взгляну на нее.

– Да, и к обходу подготовься. Наверняка Оди сегодня тебя почистит.

– Почему вы так решили?

Петкинс повернулся ко мне лицом и, прищурив один глаз, выдал:

– Мы тебя предупреждали, но ты, плохая девочка, не послушалась. Теперь будешь пожинать плоды…

– Вы о чем?

Петкинс тяжело вздохнул, но все же ответил:

– О твоем романе с Айени знает вся больница.

– Ах, это… Ничего, потрещат и забудут.

– Ой-ей-ей, девочка. С огнем играешь!

– Да ни с кем я не играю. Айени помог мне в магазине – вот и все.

– Про машину тоже все знают…

– Удивили. Покататься, что ли, нельзя?

– Айени никого к своей машине на пушечный выстрел не подпускает, а тебе руль доверил.

Вот засранец!!!

– Значит, я – первая. Это все? Все слухи?

Доктор Петкинс замялся, и я поняла, что за воскресный день новость обошла город по кругу и была приправлена маленькими подробностями.

– Ну, говорите уже! – не выдержала я.

– Моей жене сказали, что из-за встречи с тобой Айени не явился на праздник, посвященный дню рождения его матери. Понимаешь, чем дело пахнет?

– Дерьмом оно пахнет, – вздохнула я.

– Так что, не стой! Иди, готовься к обходу.

– Иду, – промычала я и поплелась к сестринскому посту.

Когда я вернулась, вся команда, кроме Одьена, была в сборе.

– Ну что, Ней, готова к обходу? – спросил Ельзи и тут же рассмеялся.

Коллеги его поддержали. Я не обижалась, ведь смех этот не был злым, а скорее, ободряющим. «Держись, мол, девка, раз попала».

– Все здесь?

Я обернулась и увидела Одьена, заглянувшего в ординаторскую. Общее веселье резко оборвалось.

– Пойдемте.

Я вышла в коридор следом за доктором Наварро и увидела Кейдж, сопровождавшую Одьена.

– Что она здесь делает? – зашипела на ухо Петкинсу.

– Не знаю, может из-за твоей избитой пришла?

– С моей избитой все в порядке.

– Значит, к Одьену. Велика разница, – ответил Петкинс и покачал головой.

Мы остановились возле сестринского поста.

– Доктор Оусен сегодня сопроводит нас на обходе, – прокомментировал Одьен.

«Держите меня сорок человек». В состояние ярости я пришла за несколько минут. Кейдж кивнула мне и сдержанно улыбнулась.

– Ней, начинайте! – огласил Одьен, как только мы вошли в первую палату.

Мистер Гростер. Поступил в четверг.

– Дату, конкретно! – отчеканил Одьен.

– Восьмого сентября, – исправила свою оплошность я и продолжила: – Падение с высоты трех метров. Получил закрытую черепно-мозговую травму легкой степени тяжести. Сотрясение головного мозга. Переломы четвертого, пятого, шестого ребер справа. Закрытый двухлодыжечный перелом справа с подвывихом стопы кнаружи.

– Диагноз! – вновь отчеканил Одьен.

– Я уже озвучила диагноз.

– Нужно говорить «диагноз» и перечислять все по порядку, как подобает, а не как вам в голову взбредет.

– Извините, доктор Ригард. Я могу продолжить или повторить диагноз как подобает?

– Повторите!

– Диагноз: Сочетанная травма: закрытая черепно-мозговая травма легкой степени тяжести. Сотрясение головного мозга. Закрытая травма грудной клетки: переломы четвертого, пятого, шестого ребер справа. Закрытый перелом внутренней и наружной лодыжек костей правой голени со смещением отломков и подвывихом стопы кнаружи. Девятого сентября две тысячи двести второго года, – на этой фразе я специально сделала акцент, – выполнен внутрикостный остеосинтез с использованием имплантации активного регенерата тканей. Послеоперационный период протекает без особенностей.

– Что получает? – спросил Одьен.

Я обреченно вздохнула и перечислила препараты.

– Иммуномодулятор! Почему его нет?!

– Применение иммуномодуляторов считается малообоснованным у пациентов с хорошей переносимостью костных регенератов в анамнезе.

«На, подавись», – было написано на моем лице. Кейдж, которая все это время стояла рядом с Одьеном, продолжала ухмыляться. Мои коллеги, казалось, тоже забавлялись спектаклем. В общем, весело было всем, кроме меня и Ригарда. Дальше все продолжилось в том же духе. Когда мы добрались до Софи, я уже еле сдерживалась. Кейдж быстро доложила обстановку со стороны сохраненной беременности и, извинившись, удалилась. Ура, наконец-то! Одьен продолжал издевательства и в момент, когда поток моих пациентов иссяк, переключился на Ельзи. Коллеге досталось по всем направлениям. Его сменили Наварро, Петкинс и Патриксон. Получили все.

Основная часть представления развернулась в реанимации. Все присутствующие то и дело пялились на меня, перешептываясь за спиной.

– Это она?

– Да, говорю же.

– Ну так, ничего, вроде.

– Еще бы. Говорят, из-за нее Айени не попал на день рождения матери!

– Какая там мать, если с тобой такая кувыркается.

Айени объявился на представлении как раз вовремя. Пребывая в прекрасном расположении духа, он поприветствовал всех присутствующих и задержал взгляд на мне. Я кивнула в ответ и отвернулась. «Засранец, самый настоящий!» Этого ему показалось мало: уже через пять минут он оттянул меня за локоток в сторону, что, естественно, заметили все остальные.

– Что случилось? – спросил, как ни в чем не бывало.

– Будто вы не знаете! – огрызнулась я.

– Догадываюсь.

– Одьен меня на обходе полной идиоткой выставил.

– Напортачила?

– Если бы. Сегодня всем досталось.

– Ничего, скоро успокоится. Ты, главное, держи себя в руках.

– А я-то тут причем? – праведно возмутилась я.

– Притом, – кратко ответил Айени.

– Это все, что вы можете сказать?

Айени плотоядно улыбнулся и похлопал меня по плечу. Все ясно. Ему весело. Я отошла от Айени и вернулась в строй, оказавшись рядом с Денни, то есть с Башней.

– О, привет. Не видел тебя, – оживился он.

– Неужели?

– Чего такая заведенная?

– Хоть ты не начинай, ладно? – простонала я.

– О-о-о, как все запущено… – улыбнулся Денни. – Смотри, Оди тебя взглядом сверлит.

– Не хочу даже смотреть в его сторону.

– И Айени тоже...

– Достали оба!

– Скоро до твоего пациента доберемся. Ты в курсе, что ему на выходных хуже стало?

– Подожди… Как это хуже…

– «Надуло» гематому внутричерепную. Загрузился за несколько часов. Его взяли по экстренной в субботу. Гематому опорожнили, но состояние тяжелое. На «поддержке» едва тянем.

– Как же так… – прошептала я, глядя на Башню. – Откуда гематома-то взялась?

– Такое случается, Алексис. Особенно после травмы. Лопнул сосуд и все, натекло.

Мы плавно переместились к кровати Питера. Первым о его состоянии докладывал Денни. Затем в дискуссию вступили нейрохирурги во главе с Айени. Вердикт звучал настолько обыденно, что меня начало мутить:

– Перспективы не радуют, но будем наблюдать.

Делегация переместилась к следующей койке. Я же продолжала стоять на месте и глядеть на Питера.

– А я предупреждал, – прошептал Айени мне на ухо.

– Это все, что вы хотели мне сказать, доктор Ригард? – голосом, лишенным эмоций, спросила я.

– Оставь его. По данным сканирования, дела у него хуже некуда.

Я не слышала больше никого и ничего. Стоя позади собравшихся здесь врачей, я думала о том, насколько мало мы знаем о себе. Процессия начала расходиться. Когда они закончили обход?

– Ней, вы идете? – позвал меня Наварро.

– Да, уже иду.

Мы собрались в ординаторской, и Одьен начал вещать. Ко мне вопросов у него не было, зато опять получил Ельзи.

– Дневник осмотра пациента – это официальный документ! Если еще раз вы пропустите беременность у пациентки с криминальной травмой, будете зачитывать мне протоколы осмотра вслух в свободное от основной работы время! Все понятно?

– Да, доктор Ригард, – ответил Ельзи и покосился на меня.

Я покачала головой в знак того, что не я его заложила. Он так же кивнул в ответ, догадавшись, что здесь не последнюю роль сыграла Кейдж Оусен.

– На этой неделе доктор Ней будет оперировать во вторник и четверг, – продолжал говорить Одьен. – С планом ознакомитесь позже, доктор Ней. И еще я поставил вам первое дежурство на завтра. Вас такой вариант устраивает, или были другие планы?

– Устраивает, – спокойно ответила я.

«Или у вас были другие планы, доктор Ней?», – продолжал кривляться Ельзи после ухода Оди. – Не отменил ли я вам маевку, доктор Ней, сегодня сообщив о том, что завтра вы дежурите?

– Успокойся, Ельзи, – огрызнулась я. – Достало уже.

– Меня тоже, – заметил Патриксон.

– Знаешь, с кем ты дежуришь? – вдруг спросил Наварро, ехидно улыбаясь.

– С кем?

– Поздравляю! Завтра ответственный дежурный по хирургии – доктор Одьен Ригард!

Я потерла лоб и скривила лицо.

– Великолепные перспективы.

– О, да. Но не волнуйся. У Оди – своя комната отдыха.

– В смысле?

– Он спит в служебке возле своего кабинета. Самостоятельно туда диван три года назад перетащил, – кивнул Наварро.

– Зачем?

– Ну, не с нами же ему на одной кровати валяться!

– Логично.

– Ты, главное, не нервничай, – посоветовал Петкинс. – Просто, держись от него подальше и все.

– Это как, если он – ответственный?

– А так! Или ты не знаешь, как от начальства бегать?

– Все ясно. Спасибо, что предупредили.

– Да, и обход в два часа ночи сделать не забудь, – подмигнул мне Наварро. – Вряд ли он с тобой пойдет, но проконтролировать может.

– Доктор Ней, руководитель просил вас зайти к нему, – сообщила медсестра, высунув голову из-за двери.

– Уже иду, – нежным голоском пропела я, чем весьма развеселила своих коллег.

Я открыла дверь кабинета Одьена и заглянула внутрь.

– Проходите, присаживайтесь, – пробурчал Одьен.

Я присела на стул перед его рабочим столом и приготовилась слушать.

– Ко мне перед вашим приходом заходил доктор Айени Ригард.

Я молчала.

– Он был возмущен тем фактом, что по отношению к вам на утреннем обходе, по его мнению, я вел себя предвзято. Доктор Айени полагает, что мое поведение вызвано слухами, распространяемыми по нашей больнице о ваших с ним личных отношениях. Я хочу спросить вас, доктор Ней: вы считаете, что сегодня я был некорректен с вами?

В этот момент Одьен посмотрел на меня. Темные, почти черные глаза всматривались в мои, и я не могла понять, что именно он хочет услышать.

– Не мне судить о вашем корректном или некорректном поведении по отношению ко мне, доктор Ригард.

– Но вам показалось, что я веду себя предвзято? – повысил тон Одьен.

– Что вы хотите услышать от меня?

– Отвечайте на вопрос!

– Некорректно? Да! Вы вели себя не только некорректно, но и бестактно, указывая на мои ошибки в присутствии коллег и пациентов! Вы придирались к моим словам, прекрасно понимая, что я не смогу вам возразить. Вы и ваш брат выставили меня на посмешище, дав повод остальным обсуждать мою личную жизнь! Такой ответ вы хотели услышать, доктор Ригард?!

– Понизьте тон, пожалуйста.

– Простите, – ответила я и отвернулась.

Никогда, ни при каких обстоятельствах я не позволяла себе разговаривать подобным образом с коллегами, не говоря уже о руководстве. Но вот в тот момент я, почему-то, не смогла сдержаться. Вернее, я вновь не смогла сдержаться. Гнев переполнял меня, когда я вспоминала утренние события и единственное, чего мне хотелось – так это разорвать Одьена в клочья в его собственном кабинете.

– Это – маленький город и вы, приехав работать сюда, должны были понимать, что ваша личная жизнь будет обсуждаться на каждом углу! И заводя интрижку с руководителем нейрохирургии, вы должны были быть готовы к тому, что о вас будут судачить!

Такого я стерпеть никак не могла. Поднявшись со стула, я нависла над Одьеном, как туча, грозя излить все свое негодование и гнев ливневым дождем.