Текст книги "Плоды страсти"

Автор книги: Даниэль Пеннак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Нет, нет! Очень благодарен вам, но ни слова тому, кому следует, особенно тому, кому следует! Впрочем, мне уже надо идти, вот, все было очень… кофе… и наша беседа… коньяк, конечно, и доверие тоже… вы делаете честь моей сестре… на самом деле, очень…

– И последнее, Бенжамен.

Ах да, последнее, ну давай последнее!

И Мари-Кольбер де Роберваль, инспектор финансового контроля первого класса, мой будущий шурин, крикнув официанту: «Счет, пожалуйста!», выдал мне последнюю – более последней не бывает – новость:

– Не принимайте это близко к сердцу, но я предпочел бы, чтобы вы не присутствовали на нашей свадьбе. Ни вы, ни кто-либо другой из членов вашей семьи.

2

Его аргументы выглядели убедительными. Тереза поведала ему о любовных приключениях мамаши, которые никогда не заканчивались свадьбой (куча детей, и все – безотцовщина), о замужестве Клары (жуткая смерть жениха), о браке хирурга Бертольда с нашей подругой Мондин (грандиозная потасовка на скамьях в соборе Парижской Богоматери: семеро раненых, среди которых трое оказались в критическом состоянии)… «все эти события нанесли ей серьезную душевную рану, Бенжамен». Дело не в том, что Мари-Кольбер стыдился нашей семьи, нет, он всего-навсего хотел избежать риска гражданской войны, которая могла вспыхнуть во время церемонии в Сен-Филипп-дю-Руль, просто «ваша сестра не вынесет этого; у нее слишком обостренное чувство… святого». (Мне ли этого не знать!)

– Однако мне не хватило мужества сказать об этом Терезе, я предпочел бы чтобы вы объявили ей об этом сами, словно идея исходит от вас. Рассматривайте, пожалуйста, мой малодушный поступок как проявление деликатности по отношению к вашей сестре, Бенжамен.

Все это мы пережевывали с Джулиусом, медленно шагая в направлении Бельвиля. Мы пытались «подвести итоги» прошедших переговоров, как говорят политики. Но итоги ни в ком не нуждаются, чтобы подвести себя, в отличие от выводов, которые приходится делать нам. И печальные итоги – это как раз то, что случается, если вы не сделали для себя выводы. Я видел свое будущее в черном свете. Можно было даже не смотреть на небо – я и так был уверен на все сто, что туча с дерьмом неотступно следует за нами…

Потому что в итоге все сводится к чему? Мари-Кольбер де Роберваль, политическая зверушка, вскормленная плодами Истории, строит планы о том, как воспользоваться дарованием Терезы ради своей личной карьеры, вот и все. И этот же стратег хочет найти для меня теплое местечко в самом престижном из престижнейших вузов, уже примеривая на меня самую престижную из престижнейших мантий. «Я имею в виду вашу профессию козла отпущения, Бенжамен…». Подумать только, козел отпущения, вкалывающий в масштабах страны, – какая находка для любителя власти! А ясновидящая, которой суждено стать калифом в наши времена, когда люди верят во всякую чертовщину, – да ведь это же мечта любого политикана! Нет, нет, во всем этом нет ни миллиграмма чувств. Один голый расчет. Задняя мысль, которая прет напролом. Мсье, вы не любите мою сестру, и, выражаясь вашим языком, я не принесу ее в жертву на алтарь ваших амбиций.

Наши шесть лап продвигались к Бельвилю через Париж, переживавший очередную избирательную кампанию. Джулиус время от времени орошал желтой струйкой политические плакаты кандидатов в депутаты, которыми был оклеен город в ожидании предстоящих выборов. Причем он подходил к этому делу избирательно, отмечая одних кандидатов и пропуская других. Я сначала не обратил на это внимания, а потом просто не мог поверить своим глазам. И тем не менее не было никаких сомнений: среди всех будущих депутатов, лучезарными улыбками обещающих на каждом перекрестке светлое завтра, Джулиус тщательно отбирал свои жертвы, прежде чем покрыть их позором в виде желтой струйки мочи. Малыш и Жереми как-то говорили мне об этом, но я посчитал это детскими выдумками.

– Мы научили его, Бен, честное слово.

– Он очень способный, сам увидишь, никогда не ошибается – всегда бьет в точку. Политически сознательный пес!

Черт возьми, это действительно оказалось правдой: двое моих кретинов-братишек приучили Джулиуса к самым кощунственным выходкам, какие только возможны во время избирательной кампании! В то время как я надрывался, стараясь научить их уважать мнение других людей, расписывал перед ними прелести демократии и подчеркивал право личности на политические убеждения, они превратили нашу собаку в самого фанатичного из политических сектантов, которых знала французская столица!

– Прекрати, Джулиус, ради бога!

Джулиус не прекращал. Джулиус бежал по улице, и кандидаты в депутаты получали свою порцию душа. Не все. Некоторые кандидаты. Вдруг, вспомнив о недавней встрече в баре, я содрогнулся от ужаса. А что, если из-за этих маленьких обормотов Джулиус описал бы Мари-Кольбера прямо посреди «Крийона»? Впрочем, нет, за это не стоит волноваться. Джулиус Превосходный занимался политикой по-французски: нападал на имидж политического соперника, но всегда был готов вступить с ним в сделку, когда тот оказывался перед ним во плоти. Мерзавец! Продажная душонка. Вот какого реалиста воспитали! Бедная псина…

– Джулиус, прекрати!

На этот раз случай был гораздо серьезнее. Мы уже почти подошли к нашему дому. Несколько недель назад какой-то неизвестный наклеил на стену стоящего напротив дома плакат с ангельским личиком некоего Мартена Лежоли. С плаката на нас смотрела черно-белая Франция, которую Мартен Лежоли освещал трехцветным, как цвета национального флага, факелом. Что только не вытворяли с ним Жереми, Малыш и их банда: они подрисовывали ему рожки или усики, закрашивали черным фломастером зубы, ставили фонари под глаз, украшали его лоб прядью в виде запятой, копируя прическу Гитлера, превращали факел в непристойно торчащий пенис, все напрасно – каждое утро Мартен Лежоли возрождался заново: блестящий и улыбающийся, с трехцветным факелом в руке на новом, еще пахнущем типографской краской плакате. Опустив свою огромную задницу на тротуар, Джулиус Превосходный смотрел Мартену прямо в глаза. Когда я понял, что собака собирается сделать, было слишком поздно: она уже это делала. И я сбежал, признаюсь честно. Я отрекся от своего пса и побежал домой, как последний трус. Когда, оказавшись дома, я осмелился приподнять краешек занавески, Мартен Лежоли уже дымился: пар медленно поднимался над темной кучкой, весьма смахивающей на факел кандидата в депутаты, а Джулиус царапал лапами дверь, требуя пропустить его в дом.

Глупые выходки пса меня окончательно доконали. Я был сам не свой. Пока я жив, Тереза не выйдет замуж за этого Мари-Кольбера, и точка!

– Хочешь пари? – спросила у меня Жюли.

Я согласился и проиграл.

Тереза разбила мои аргументы один за другим. Начиная с базовых и заканчивая второстепенными. Короче говоря, все. Это случилось за обеденным столом. При полной тишине со стороны остальных членов племени. Ниже прилагается диалог.

Я. Тереза, ты доверяешь мне?

Она. Я доверяю только тебе, Бенжамен.

Я. Этот твой Мари-Кольбер… Я не могу понять его.

Она. Достаточно того, что я его понимаю.

Я. Но ты же ничего не знаешь о нем, Тереза.

Она. Его семья упоминается в книгах по истории XVII века.

Я. В наше время политика – не самая надежная профессия!

Она. Назови мне хоть одну профессию, которую можно назвать надежной в наше время.

Я. Да в конце концов, Тереза, ты что, его не видела? Он же человек не нашего круга!

Она. Мой круг – это жизнь.

Я. Угощать гостей пирожными, нарядившись в костюм от Шанель – это ты называешь жизнью?

Она. Да, это жизнь. Не лучше, не хуже, чем стоять в халате перед раковиной с грязной посудой.

Я. Это же богатый прохвост, аристократический хлыщ, Тереза, он нас всех презирает, я уверен, что до ужина у нас он никогда не выезжал из центра дальше площади Бастилии.

Она. А ты часто спускаешься к площади Согласия, Бенжамен?

Я. У них же в семье повешенный!

Она. Его брат никогда не покончил бы с собой, будь он знаком с тобой, я в этом абсолютно убеждена.

Я. Тереза де Роберваль… Нет, если откровенно, ты что, считаешь, что эта фамилия для тебя – Тереза де Роберваль?

Она. Твоего собственного сына зовут Господин Малоссен Малоссен. Я была против этого имени, если ты помнишь.

Я. Тереза, поверь мне, я ничего не имею против этого субъекта, однако не нахожу в нем ничего стоящего. Он прямой и жесткий, как слиток золота.

Она. А я вся состою из углов, значит, мы созданы для того, чтобы найти общий язык.

Я. Да ты разведешься через пять лет!

Она. Пять лет счастья? Я на такое и не надеялась.

Поскольку мещанские методы не давали никаких результатов, я решил использовать приемы, заимствованные из ремесла Терезы.

– Ладно, дорогая, давай успокоимся.

– Я спокойна.

– Брак – вещь очень серьезная.

– По этому пункту я с тобой согласна.

– Ты приняла меры предосторожности?

– Какие меры предосторожности?

– Ты изучила, по крайней мере, его гороскоп? А свой? А как насчет совместимости ваших гороскопов? Ты должна серьезно подготовиться к вашей будущей совместной жизни, разве не так?

– Астрология для этого не годится, Бенжамен.

– Как так?

– Астрология нужна для того, чтобы помогать другим, но не себе.

– Слушай, оставь деонтологию в покое, не загружай меня вопросами профессиональной этики!

– Я говорю не о деонтологии. Любовь делает людей слепыми, вот и все. Даже если бы я захотела погадать на нас двоих на картах, у меня ничего бы не вышло. Любовь нельзя предсказать, она создается любящими людьми. Возьми, к примеру, вас с Жюли…

– Давай оставим Жюли в покое, хорошо?

(Тем более что Жюли в настоящий момент выигрывала свое пари.) Решив оставить в стороне дипломатию, я нанес мощнейший удар:

– Тереза, Мари-Кольбер запретил нам присутствовать на вашей свадьбе, он сообщил тебе об этом?

– Ну и что? Ведь ты же против свадьбы. Он скорее оказывает тебе услугу, тебе так не кажется?

Могу вас заверить: между вопросами и ответами проходило не более полсекунды. Наконец я ударил из дальнобойного орудия:

– Послушай, Тереза, вначале я не хотел тебе этого говорить, но сегодня днем я внимательно наблюдал за Мари-Кольбером и расстался с ним с твердым убеждением, что он собирается использовать твой дар ради своей личной карьеры, только и всего. Это человек, вскормленный властью, и он женится на тебе по политическим соображениям!

– То есть он будет любить не меня, а мои способности предсказывать будущее?

– Точно. Ты интересуешь его лишь как ясновидящая.

– Ну что ж, это легко будет проверить.

Она произнесла эту фразу с такой спокойной улыбкой на лице, что я вновь ободрился, подумав, что еще не все потеряно.

– Я лишусь дара предсказывать будущее на следующий день после нашей брачной ночи, – добавила она. – Если он отвергнет меня, значит, он хотел жениться на гадалке, а не на женщине.

Нам всем потребовалось некоторое время, чтобы переварить смысл, заключенный в ее последних словах.

Первым сломался Жереми:

– Ты хочешь сказать, что, когда ты больше не будешь… ты не…

– Точно.

– Потому что вы еще не… он тебя еще не…

– Вздрючил? Трахнул? Заделал? Натянул? Отодрал? – закончила фразу Тереза, заимствуя лексику Жереми. – Я приняла для себя решение выйти замуж девственницей. Чтобы хоть чуточку внести оригинальности в наши семейные традиции…

– Это ты на маму намекаешь?

– Мама есть мама. А я есть я.

И ужин покатился в тартарары: Жереми стал яростно защищать честь нашей мамы. Тереза кричала, что не собиралась говорить о ней ничего плохого, поднялся общий галдеж, который длился до тех пор, пока все не вскочили из-за стола и двери в спальнях не захлопали, как в лучших буржуазных домах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
где говорится, что любовь действительно прекрасна, как о ней говорят

1

Я сделал все. Я поистине сделал все возможное, чтобы помешать этому браку. Прежде всего, я выставил за дверь Тео, который решительно встал на сторону Терезы. Он в то время как раз переживал очередное любовное приключение с одним биржевым маклером и превозносил страсть как высшую из ценностей, оставшихся у человечества. Опираясь на свою специфическую, окрашенную в голубые тона логику, он забросал меня аргументами, которые, возможно, при иных обстоятельствах я нашел бы весьма интересными:

– Бен, не мешай Терезе выходить замуж. Если б ты знал, как мы с Эрве хотим иметь ребенка!

– Хочешь оказать мне большую услугу, Тео?

– Все, что пожелаешь.

– Топай домой и не возвращайся сюда до тех пор, пока я не улажу это дело.

– Бенжамен, только у вас дома я чувствую себя хорошо. Эрве перевели на работу в Токио, а у меня нет столько денег, чтобы болтать с ним каждый вечер по телефону.

– Ничего, мы пустим шапку по кругу, чтобы сброситься тебе на телефонные разговоры.

После чего я занялся Жереми, который видел во мне лишь тупоголового властного отца, противившегося браку по любви своей прекрасной дочери, «ну точь-в-точь как те старые козлы в пьесах Мольера», уточнил он.

– Жереми, напомни мне, когда в последний раз я задавал тебе взбучку?

Пока он рылся в своей памяти, я перешел от намеков к прямым угрозам:

– Еще раз сунешь нос в это дело, получишь от меня так, что потом придется очень долго отлеживаться в кроватке. Понял? Да, и вот еще что: прекрати заниматься ерундой и оставь плакат Мартена Лежоли в покое, иначе длинные руки, наклеивающие его каждое утро, когда-нибудь дотянутся до твоей шеи.

Удалив со сцены Тео и Жереми, я, как настоящий руководитель партии во времена чисток, проконсультировался с каждым из оставшихся соратников. Однако это не дало особого эффекта. Даже старина Семель не знал, как предотвратить надвигающуюся угрозу.

– Ты не сможешь помешать свадьбе, Бенжамен. Возьми, к примеру, нас с женой. И ее, и моя семья были против нашего брака. И нельзя сказать, что они были не правы, я колотил ее всю жизнь, а она пропивала мой капитал, который я зарабатывал на торговле. Когда из-за ее цирроза я остался вдовцом, у меня не хватило денег даже на то, чтобы оплатить ее похороны, помнишь? Если бы не вы, лежать ей в общей могиле. Так вот, теперь мне ее не хватает… Ну, то есть не то чтобы не хватает, – поправил он себя, – мне не хватает нашего брака.

Жюли, избороздившая в свое время целый океан любви, прежде чем зайти в мою гавань, могла оказаться прекрасным советчиком в таких делах. Я спросил ее, что она – только честно – думает о Мари-Кольбере. Меня интересовало мнение женщины. Она ответила лишь одним словом:

– Резинка.

– Прости, не понял?

– У него лицо представителя санэпидемнадзора и руки гинеколога. Он занимается любовью только с презервативом. Независимо от того, есть опасность заражения СПИДом или нет. Такая публика всегда напяливает на свой прибор резинку.

– А я, наоборот, думал, что настоящий политик страдает приапизмом, они так озабочены тем, чтобы обойти конкурентов.

– Однако они редко оказываются хорошими любовниками и всегда – отвратительными мужьями.

– Жюли, как я могу этому помешать?

– Априори ты никак не можешь этого сделать.

– А как насчет апостериори? После подробного изучения личности нашего женишка?

Эта мысль пришла мне в голову как раз в тот момент, когда я задавал вопрос Жюли. Нужно провести следствие по делу Мари-Кольбера де Роберваля. Я хотел знать об этом типе все: о его карьере, семье, генеалогическом древе, о том, что творится в его змеиной голове, – короче говоря, все.

– Если Терезе и суждено попасть на бойню, то пусть она это сделает с полным осознанием того, на что идет!

Жюли сначала пыталась отговорить меня от задуманного: видите ли, в любви чем больше знаешь, тем сильнее обостряются чувства, она сама, мол, полюбила бы меня гораздо раньше, если бы ей попалось под руку мое личное дело. Однако сопротивлялась она недолго и очень быстро загорелась в предвкушении очередного журналистского расследования, так что у Мари-Кольбера вскоре появится возможность оценить на себе работу одного из лучших сканеров в среде парижских репортеров.

– Не упусти из виду смерть его брата, Жюли. Политики редко становятся самоубийцами по своей воле. Я хочу знать, добровольно ли накинул на себя петлю Шарль-Анри или кто-то его вздернул.

С Хадушем, Длинным Мо и Симоном-Арабом я повел наступление в другом направлении. Я хотел проверить след слуги-китайца. Правда ли, что Тереза вернула бельвильскую китаянку в супружескую постель? И что ее муж действительно прислуживал какому-то бывшему министру? И что тот министр ходил в дружках Мари-Кольбера? И правда ли, наконец, что Мари-Кольбер приходил на консультацию к Терезе в ее чешский автоприцеп? И если все это – правда, то сколько еще политиков приходило к моей сестре, чтобы она погадала им на «Ицзине»? И с каких это пор они зачастили к ней? Насколько сильно Тереза оказалась втянутой в эти политические гадания? И как с ней расплачивались эти люди?

Хадуш, Мо и Симон зафиксировали все вопросы, пренебрегая пометками. Слушая меня, они мысленно уже распределяли между собой обязанности. Лишь в конце, когда заседание было объявлено закрытым, Хадуш заметил:

– Ну ты и даешь, Бен, ведешь себя совсем как заправский мафиози! Точно крестный отец дон Корлеоне из голливудского боевика.

– В этом вина не моя, а арабов. Поскольку вы сами назвали меня своим братом, я и расширил свое понятие о семье.

***

Несмотря на развитую мною бурную деятельность, я находил время поддерживать контакт с Терезой. Она тоже не избегала меня, и мы вели долгие беседы о любви, о розах и шипах, поджидающих влюбленных, впрочем, больше о шипах.

– Ты его любишь, ты его любишь… Откуда ты знаешь, что ты его любишь, Тереза?

– Потому что я не могу читать его судьбу. Я ничего не вижу сквозь него. Я вижу только его.

– Любовная пелена?

– Скорее влечение и доверие, да, доверие.

– Доверие, основанное на чем, бог ты мой?!

– На влечении. – При этом она шаловливо улыбалась. – Вспомни времена, когда ты встретил Жюли, Бен… как она тибрила пуловеры в магазинах. (По крайней мере тогда, когда я работал в Магазине с Тео, это было правдой.) И как же ты отреагировал? Ты, кто всегда строго-настрого запрещал нам прикасаться к чужому… На чем основывалось твое доверие, можешь сказать? На объемах бедер, талии и бюста, братик. И потом, помнишь, я ведь тоже не сразу приняла ее?

Как мне не помнить о первых словах Терезы, когда Жюли появилась в нашем доме: «Как вы можете с таким огромным бюстом спать на животе?»

– Я тогда ошиблась, Бенжамен, так не повторяй же моей ошибки теперь, когда я решила связать свою судьбу с Мари-Кольбером.

(Мари-Кольбер… Никогда не свыкнусь с мыслью, что он – муж Терезы.)

Долгие беседы продолжались. После ужина мы с Терезой выходили из дому, спускались по бульвару Бельвиль, проходили мимо «Зебры», кинотеатра, выставленного с недавних пор на продажу, но пока все еще не проданного, – видите ли, его считают святым местом, хотя, скорее всего, скоро он уйдет за бесценок, так как в том-то и дело, что ничего святого на свете нет: ни в этой старой киношке, ни в этой высокой костлявой девице, шагающей рядом со мной, девице, которую по-свойски приветствуют прохожие и которой в настоящее время манипулирует негодяй с дворянской частицей «де», затаив уж не знаю какие черные замыслы…

– Бенжамен, будь осторожен, я знаю, о чем ты думаешь…

Короткий смешок.

– Не забывай, что я еще девственница и пока могу угадывать мысли.

Затем мы выходили на улицу Орильон, где обычно Жереми и Малыш с дружками играли в баскетбол на огороженной высокой металлической сеткой площадке, ставшей прообразом нашего Бронкса; иногда поднимались по улице Рампонно к новым кварталам, которые из-за своей заумной архитектуры казались мертворожденными на фоне старого Бельвиля, шумного, горластого, где достопочтенные матроны-еврейки, сидя перед своими домами на стульях, по которым растекались их пышные задницы, приветствовали Терезу, благодарили ее за то, что она устроила «это», приглашали нас на чаепитие, давали на прощанье сосновые семечки и мяту: «Давай-давай, девочка, не вздумай отказываться, клянусь своей матерью, это подарок от чистого сердца!», а иногда мы взбирались по улице Бельвиль до станции метро «Пиренеи», совершая долгий переход через наш Китай, где вновь на Терезу обрушивалось чувство глубокой благодарности, пирожки с креветками, бутылочки с нуок-мамом[9]9
  Нуок-мам – вьетнамская приправа, изготовленная на основе вымоченной в рассоле рыбы.


[Закрыть], – «Йао бюйао фан, Тереза? (Хочешь риса, Тереза?) Дя! Дя! Бели-бели, мне будет оцень плиятно!» – у турок мы разживались лепешками по-турецки и бутылкой раки[10]10
  Раки – турецкая водка, изготовленная из винограда или слив и ароматизированная анисом.


[Закрыть] в придачу; мы прогуливались с большой хозяйственной сумкой, складывая в нее подарки. Тереза ни от чего не отказывалась, именно в такой форме она обычно и получала гонорары за услуги, оказываемые жителям нашего района, ну, вроде как в былые времена кюре принимал от прихожан курочек за отпущение грехов…

– Я всех их собираюсь пригласить, – объявила она мне однажды вечером.

– Пригласить?

– На свадьбу. Всех своих клиентов. Это доставит большое удовольствие Мари-Кольберу.

– Ты думаешь?

– Я в этом уверена.

Я представил себе, как весь Бельвиль стекается к церкви Сен-Филипп-дю-Руль, чтобы занять там место семьи Малоссенов, которой отказано в визе на посещение свадьбы. Лично я ничего против этого не имел, но вот Мари-Кольбер…

– Ты вновь заблуждаешься на его счет, Бенжамен, ты не знаешь кое-чего о Мари-Кольбере, что знаю я… Например, о том, что Мари-Кольбер – человек широкой души: детей, которые будут нести шлейф свадебного платья невесты, он выбрал среди незаконнорожденных отпрысков в яслях Жервезы.

– Что?

– Да-да, Бенжамен. Мы отправились с ним в «Плоды страсти», и он сам попросил Жервезу выбрать детей, которые будут задействованы в свадебной церемонии. Он очень озабочен проблемой детей, лишенных семьи и родительской ласки. Спроси сам у Клары, она тебе расскажет.

Эту новость она выложила мне, роясь в хозяйственной сумке в поисках вечерней газеты, которую получила по пути от нашего приятеля Аззуза, уже закрывавшего свою книжную лавку.

По поводу своих клиентов, приглашенных на свадьбу, Тереза, немного помолчав, добавила:

– Я обязана сделать это, ведь после брачной ночи я больше не смогу предсказывать им судьбу.

Точно. Совсем забыл об этом нюансе. Потеря дара ясновидения в результате дефлорации. Неужели Тереза верит в эту чушь? Меня бросало то в жар, то в холод. Я тщетно пытался понять, что в воспитании, которое я дал Терезе, могло подтолкнуть ее так высоко к звездам и в каком возрасте это у нее началось и почему… Но на каждый вопрос она находила очевидный ответ, что выводило меня из себя.

– Когда началось? С появлением месячных, конечно!

А когда я горестно вздыхал, напоминая ей, что ее дар ясновидения еще ни разу не уберег нас от малейшей неприятности, она выдвигала железный аргумент о любовной пелене: «Любовь делает людей слепыми, Бенжамен, любовь должна делать людей слепыми! У нее свой особенный свет. Ослепляющий».

Если я правильно понимаю, гадание для семьи, для друзей и для самого себя можно квалифицировать как должностное преступление.

– Ну, что-то в этом роде.

***

Именно тогда я ее и предал. Во время той беседы. Конечно, не скажу вам, что сегодня я горжусь этим поступком, но у меня не было иного выбора. Я рассуждал просто. Если Тереза не может предсказать ни свою судьбу, ни судьбу МК2, я подошлю ей кого-нибудь другого, какую-нибудь женщину, ей незнакомую, но с набором астрологических данных – час, дата и место рождения, – идентичных данным Терезы и Роберваля. Эта незнакомка преподнесет все дело так, будто это ей нужно узнать, что ждет ее после замужества, и таким образом Тереза предскажет свое будущее, думая, что предсказывает судьбу другой паре обрученных. Раз она верит во всю эту ерунду, пусть сама заглянет в будущее, опираясь на вещественные доказательства.

– Ты хоть понимаешь, что это просто подло? – заметил мне Хадуш.

– Найди мне девку, которая смогла бы сделать это, а со своей совестью я и сам договорюсь.

(Да, пожалуй, он был недалек от истины, утверждая, что я с каждым днем все больше смахиваю на мафиози.)

– Да тут нечего искать. Рашида, дочка Кадера, таксиста. Ее бросил один полицейский, от которого она столько натерпелась, что хватит на всю жизнь. Полицейский-взломщик, представляешь? Так вот, хотя она и архивный работник, а все же не располагала достаточной информацией о своем суженом. Ей тоже не помешало бы погадать на картах перед тем, как выходить замуж. Она сделает это ради Терезы.

***

Первой с отчетом прибыла Жюли.

– С чего мне начать, Бенжамен, с теперешнего Мари-Кольбера или с его предков? Будем спускаться вниз по течению Истории или подниматься к ее истокам?

– Пойдем в хронологическом порядке, Жюли. Нет ничего лучше старой доброй хронологии. Давай с самого начала и до настоящей минуты.

И Жюли приступила к изложению исторических, скупых на чувства фактов:

– Прежде всего скажу тебе вот что: Мари-Кольбер – наследуемое имя, которое передается в роду Робервалей из поколения в поколение. И, как ты сейчас увидишь, начинается все в самых высоких политических сферах. Первый Мари-Кольбер родился при Людовике XIV, примерно в 1660 году, явившись плодом совместного творчества графа де Роберваля и племянницы Кольбера. И есть все основания считать этого Роберваля причастным к победе Кольбера над Фуке[11]11
  Фуке Никола (1615 – 1680) – генеральный контролер (министр финансов) Франции в 1653 – 1661 гг. В 1664 г. обвинен Кольбером в заговоре и хищении государственных средств.


[Закрыть]. Он так тщательно намылил доску, на которой стоял министр финансов, – Роберваль был одним из судей на сфабрикованном против Фуке процессе, – что тот заскользил по ней вниз столь стремительно, что вскоре оказался в государственной тюрьме в Пиньероло, где и умер при загадочных обстоятельствах, как ты знаешь.

– Еще одно странное самоубийство?

– Именно. Итог этой истории: граф де Роберваль унаследовал часть имущества Фуке и назвал своего сына Мари-Кольбером в честь своего хозяина. Конец первого акта, или истории о том, как на молчании сколачивают состояние. Акт второй начинается пятьдесят лет спустя, когда малыш Мари-Кольбер, став уже взрослым, занимает пост директора Западной Компании – главного орудия в крахе Лоу[12]12
  Лоу Джон (1671 – 1729) – шотландский финансист, приглашенный Филиппом, герцогом Орлеанским, регентом Франции, развивать банковскую систему во Франции, но потерпевший неудачу в результате происков французских финансистов.


[Закрыть]. Однако он предусмотрительно женился на одной из дочек клана Парис (братья Парис и свалили Лоу по обвинению Мари-Кольбера) и в награду получил всю улицу Кенкампуа, где и живет в настоящее время последний Мари-Кольбер в семейном особняке под номером шестьдесят. В акте третьем ты увидишь Мари-Кольберов, прислуживающих всем режимам подряд. Один только Талейран использовал троих Мари-Кольберов (они умирали молодыми, но очень быстро размножались): одного для того, чтобы протащить закон о конфискации имущества Церкви и заодно положить добрую его часть себе в карман, другого – для управления трофеями, собранными Наполеоном во время его военных кампаний (Мари-Кольбер возглавлял загадочное, специально созданное для этих целей министерство), и третьего в 1830 году, когда тот за деньги предавал Реставрацию в угоду приверженцам Луи-Филиппа. Конец третьего акта: у Робервалей денег – куры не клюют. Акт четвертый: 1887 год, Третья республика, Панамский канал, очередной Мари-Кольбер, подмазанный банкиром Рейнахом, проявляет удивительную активность в Палате депутатов, и та принимает закон о займе на строительство канала, в результате чего восемьсот тысяч человек, купивших облигации займа, остаются с носом, а наш герой срывает неплохой куш. Начавшееся следствие нисколько не обеспокоило Мари-Кольбера, зато привело к аресту министра Байо, обвиненного в махинациях банкиром Рейнахом, который вскоре после своих разоблачений скоропостижно скончался.

– Покончил с собой?

– История гласит, что его нашли мертвым в собственном доме. Но послушай о двух других сценах данного акта. Во-первых, некий Мари-Кольбер оказался замешанным в афере Ставиского[13]13
  Александр Ставиский, уроженец Украины, был организатором мошеннической операции в банке «Муниципальный кредит» в Байонне. Погиб при загадочных обстоятельствах в 1934 г. в Шамони.


[Закрыть] в конце 1933 года, и, во-вторых, десять лет спустя тот же Мари-Кольбер – дедушка нашего Мари-Кольбера – назначается уполномоченным по еврейскому вопросу в правительстве и занимается конфискованным у евреев имуществом! Следует отметить, что в афере Ставиского (боны, выпущенные под залог «Муниципальным кредитом» в Байонне на несколько десятков миллионов франков, когда залог в виде ювелирных драгоценностей оказался похищенным при загадочных обстоятельствах) Мари-Кольбер, служащий байоннского банка, приходился зятем ювелиру Гамельстеру, которого ограбили до последней изумрудной нитки и который, не выдержав потрясения, повесился.

– Слишком уж много повешенных и слишком много доносов…

– Только не говори мне, что графы де Робервали – доносчики, любовь моя, это плохое слово, которое я тебе не прощу.

– В любом случае целая династия проходимцев.

– Или достопочтенная семья с глубокими банковскими традициями, это как посмотреть.

– А наш-то? Ну я хотел сказать, Мари-Кольбер нашей Терезы…

– А вот здесь мне придется тебя разочаровать, Бенжамен.

То, что она рассказала, должно было, по идее, меня обрадовать. Но вот загвоздка: не пойму почему, я испытал жуткое разочарование.

– Наш Мари-Кольбер – великое исключение из этого правила, исключение, опровергающее это правило. Да что я говорю: исключение, которое целиком и полностью отменяет это правило! Уничтожает это правило! Наш Мари-Кольбер – просто святой. Начиная с удостоверения члена общества по оказанию первой помощи, полученного в двенадцать лет, до благотворительных акций, которые он проводит во всех горячих точках, помогая жертвам стихийных бедствий и экономических эмбарго, столь многочисленным в конце двадцатого века, он выглядит более чем безупречно и выделяется на фоне других благодетелей примерной скромностью и по-настоящему эффективной благотворительной деятельностью.

– А что насчет повесившегося братца?

– Депрессия. Я отыскала его лечащего врача. Незадолго до того дня, когда он покончил с собой, его бросила жена. Это был влюбленный мужчина, как и ты, Бенжамен.

– Так, значит, Мари-Кольбер самый что ни на есть настоящий святой.

– Он – само милосердие.

***

Результаты следствия, предпринятого Хадушем, привели к тому же результату.

– Ты проигрываешь по всем фронтам, Бен. Симон отыскал эту китайскую парочку. Все так и было: Тереза дала им выпить любовного зелья и спасла семью от развода. Министр, ну, хозяин этого лакея, сам лично не ходил к твоей сестренке, но он и правда послал к ней Мари-Кольбера, когда тот чуть было не свихнулся после смерти своего братца. С тех пор прошло уже больше года, и за это время, насколько я знаю, ни один политик, ни один представитель ни нынешнего, ни прошлого, ни будущего политического режима не приходил к Терезе. Что касается жалования Терезы, то она, как обычно, берет за свою работу или жрачку, или отрезы ткани, или какие-нибудь безделушки, но чаще всего вообще отказывается от вознаграждения под предлогом, что ее занятие, мол, не в том, чтобы косить бабки, а в том, чтобы приносить их тем, кто в них нуждается. Она утверждает, что только доброта позволяет «регенерировать дар ясновидения» («Ну как тебе это, Бен? Она так и сказала, клянусь»), а те, кто берет за гадание слишком много монет, не иначе как шарлатаны, потому что от жадности они слепнут и будущего видеть не могут. Знаешь, Бен, надо все-таки признать, что ее наука пользуется большим спросом на рынке, и прости меня за выражение, поскольку это касается твоей сестрички, но уверяю тебя: если как следует разработать эту жилу, можно склепать себе яйца из чистого золота. Она занимается всеми видами пророчества: от простого ясновидения до предсказаний с использованием особых снадобий, включая гадание на картах, гадание с помощью волшебной палочки, хрустального шара, и не забывай еще про хиромантию, магнетизм, гадание по-китайски, оно же «Ицзин», на кофейной гуще, чтение судьбы по песку, ракушнику, руническим письменам и еще столько, что устанешь перечислять, короче говоря, хватает для всех этнических групп, что живут в Бельвиле… Но это еще не все… Держись крепче за стул…