Текст книги "Игра королей"

Автор книги: Даниэль Дакар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Ты чего?

– Это… это я сделала? – даже самой Мэри ее голос показался жалобным писком.

– Нет, это сделала моя покойная прабабушка! – ухмыльнулся Константин, приближаясь. – Страстная женщина! Была. Говорят. Перестань беспокоиться по пустякам. Первая ночь… кровь на простыне… все в русле традиций! А вот подушкой в меня – не надо. Успеешь еще. На вот, попей.

Она села, с трудом, держась за спинку кровати. Потрясла головой. Взяла протянутый бокал и сделала несколько маленьких глотков. Крохотные пузырьки покалывали нёбо и как будто не сразу лопались на языке. Эрик когда-то объяснял ей, что это один из признаков по-настоящему хорошего шампанского. Сама-то она в напитках, приличествующих благородным дамам, разбираться так и не научилась. Ей бы чего попроще. Одинцов, так твою по всему периметру, где твой самогон, когда он так нужен?

Неожиданно для самой себя Мэри смутилась почти до слез. И даже строгое напоминание, что она – черт возьми! – не в первый раз пьет шампанское в постели с мужчиной, не спасало положения. Спасло его выражение лица Константина, на которого она, наконец, заставила себя посмотреть. Читалось на этом подчеркнуто-невозмутимом лице что-то торжествующее, самодовольное, почти высокомерное. И от этого смущение испарилось бесследно и быстро, как кусочек сухого льда в жарко натопленной комнате.

– Оботри сметану с усов, Котяра! Капает!

Изобразив учтивую серьезность, более всего подобающую почтенному гробовщику, великий князь демонстративно провел ладонью по верхней губе, на которой уже проступала тень щетины: сначала слева направо, потом справа налево. Стряхнул с пальцев что-то невидимое – Мэри показалось, что брызги полетели во все стороны:

– Так лучше?

– Значительно! – насмешливо пропела она и, не выдержав, рассмеялась.

…Знаешь, я мог бы, наверное, поведать тебе душещипательную историю, достойную лучших сценаристов Pax Mexicana. Про то, как с первого взгляда влюбился в женщину, с которой познакомился на Чертовом Лугу. Про то, как решил постепенно ее обаять. Про то, как из-за этого самого «постепенно» упустил момент, получил известие о помолвке и был вынужден проявить благородство и предложить свои услуги в качестве свата.

Мог бы, да. Но не буду. Такое беспардонное вранье стало бы прямым оскорблением твоему интеллекту. А если бы ты, не дай бог, поверила, это значило бы, что интеллект у тебя и вовсе отсутствует. Как и у меня, если все эти годы тебе удавалось водить меня за нос. Что, согласись, было бы обидно.

Теперь? Да как тебе сказать… мне со страшной силой не хватало тебя все эти дни, пока ты то ли сама от меня пряталась, то ли тебя прятали… и до меня вдруг дошло. Как до утки – на седьмые сутки. Дошло, что с того момента, как ты стала моим личным помощником, именно ты, по сути, была моей женой. Ну, за исключением одной маленькой детали. Кхм… нельзя же такое под глоток! Хотя в чем-то ты, несомненно, права – кому и судить о размерах…

Кстати, о женах и деталях. Ты свои параметры знаешь, так вот, не придется ли нам… м-м-м… поторопиться со свадьбой? Уверена? Стоп, а вот с этого места поподробнее. Какая еще «Снежная Королева»? Так. Так. Таааааак… Ну-ка, давай проверим, правильно ли я тебя понял.

Когда вы с Никитой решили, формально оставаясь мужем и женой, идти каждый своей дорогой, твоему организму не понравился целибат, на который ты его обрекла. И тогда ты решила вопрос по-бельтайнски, препаратами. Теми же, которые используют действующие пилоты. Ясно, ясно, модифицированными под возраст и то, что ты уже несколько лет жила, как и подобает нормальной женщине. Ты входишь в совет директоров «Кармайкл фармасьютикалз», еще бы тебе отказали в таком пустяке. Почему, кстати, о посылках от бельтайнских фармацевтов ничего не знал не только я, но и СБ? Ах, вот оно что… диппочта, ну конечно. «Фрэнк, там для меня пакет пришлют, так ты отдай его бабушке…»

Но сейчас-то ты эту пакость не принимаешь? Что-о? Так это «Королева» тебе сгустила кровь, и сердце на фоне стресса не справилось? Маруська, это выходит за всякие рамки! Ты же могла погибнуть! Зачем, черт побери, зачем?! Извини, не буду кричать. Я просто пытаюсь понять твои мотивы. Вот так вот, да? Знаешь, это лестно, конечно, но все-таки больше так не делай.

Еще один вопрос, последний. О последствиях. Конкретно? Конкретно меня интересует, будут ли у нас дети после всех этих фокусов с тяжелыми гормональными ингибиторами. Учти, предложение остается в силе в любом случае. Наследников хватает, так что это вопрос не будущего императора, а мужчины.

Из Ивана, я уверен, выйдет толк, когда малость остепенится, и Глеб с Михаилом хорошие ребята, Володька еще подрастает… если уж на то пошло, твоих мальчишек тоже со счетов сбрасывать не стоит. Вот сразу видно, что ты мать. Причем – хорошая. Сама работать на износ готова, а сыновьям такого не хочешь. Да ладно тебе, не буду я специально тащить в эту веселуху ни пилота, ни инженера, не рычи. В любом случае это дело, я надеюсь, не ближайшего будущего.

В общем, мне хотелось бы знать, на что рассчитывать, хотя, повторяю, для меня принципиальной разницы нет. Так что скажешь? Понятно. Это не может не радовать. Что ж, тем лучше, больше времени на подготовку к… ты чего?

Несомненно! Я и сам хотел это предложить, но вдруг ты устала? Кроме того, я не уверен, что полутора часов хва… ну, все. Вот теперь ты точно допрыгалась!

Кар двигался медленно, и это как нельзя более соответствовало состоянию Константина. Выспаться ему в эту ночь не удалось. Зато появилась уйма информации к размышлению.

Ну что ж… что Бог ни делает – все к лучшему. По крайней мере, теперь единственный, с его точки зрения, камень преткновения был выкинут на обочину.

Или почти единственный. «Да» он так и не услышал. Но не услышал и «нет», а стало быть, надо просто подождать и аккуратно подвести ее сиятельство к нужному решению. Предельно аккуратно, ни в коем случае не настаивать и не давить. Один уже додавился. Нам такого не надо. Ох, Кит, и дурак же ты был… не тем будь помянут, покойная головушка.

Великий князь слегка поежился, и причиной тому был вовсе не свежий утренний ветерок, а воспоминание о том, как мгновенно изменилось лицо Марии, когда он рискнул высказать последнюю мысль вслух.

«Если вы полагаете, ваше высочество, что я стану обсуждать своего первого мужчину, лежа в постели со вторым, вам изменяет чувство стиля!» – отчеканила она. И, как ни странно, то, что на женщине не было в этот момент ничего, кроме ее же собственной кожи, отнюдь не делало интонацию и грозный взгляд смешными. Ну кожа. И что? Одежда такая. Парадная, вроде формы или той же горностаевой мантии. Кстати, это говорит о том, что императрица из графини Корсаковой получится великолепная. А жена… там видно будет.

Однако надо собраться. Мало того что исчез из поля зрения лейб-конвоя на всю ночь, так еще и рубашку свежую им, бедолагам, пришлось передавать местному персоналу. Причем старую, что характерно, обратно не вернули. Там, правда, и возвращать было нечего… интересно, что подумали парни? Нет, вот это как раз совсем неинтересно.

Интересно – и очень важно – то, как они поведут себя. И, уж конечно, не по отношению к нему самому. Ребята они, конечно, воспитанные, но мало ли что. Вот этим сейчас и займемся. Сразу по прибытии, явившийся к завтраку Тохтамышев подождет.

Ой-ей-ей… а морды-то… морды… все ящиком, как в одной форме отливали…

– Извините, Алексей Владимирович… буквально пять минут. Северцев, Терехов!

Указанные персоны проскользнули вслед за Константином в спальню и замерли у дверей – здесь, в отличие от помещений, занимаемых Марией, были именно двери, не ширмы.

– Вот что, орлы… все ясно, полагаю?

– Так точно, – гаркнула сладкая парочка.

Орлам действительно все было ясно. Более того, великий князь ясно видел одобрение, прячущееся на дне нарочито оловянных глаз. Одобрение и, пожалуй, некоторую настороженность. Покамест ясно все, а вот как оно дальше повернется?

Уж кто-кто, а командиры лейб-конвоя в силу службы знали: ничего, кроме фуражки, покойный адмирал Корсаков на голове не носил. В отличие от супруги. Тот же Терехов, при всей своей непробиваемой лояльности к бывшему командующему, считал сложившееся в последние годы положение сущим безобразием. Даже как-то раз заметил сгоряча, что Марии Александровне следовало бы предпринять что-нибудь эдакое. Для равновесия, симметрии, а также торжества идеи мировой справедливости.

Так что опасения Марии, как бы ей в данной ситуации не потерять дружбу Сергея и Даниила, представлялись Константину не преувеличенными даже, а попросту беспочвенными. А вот ему самому следовало расставить акценты как можно быстрее: как сказала бы капитан первого ранга Корсакова, командир служит экипажу в той же мере, что экипаж командиру.

– Тогда так. Уясните сами и растолкуйте остальным: никакой перемены в отношении. Никакой. Спугнете – поубиваю. Теперь ты, Терехов. Тебе – персональное поручение. Как только вернемся на Кремль, найдешь мне ювелира. Не абы какого, а того, услугами которого пользовался Никита Борисович Корсаков. Заказ сделать хочу, да опасаюсь в размере ошибиться.

– В этом размере? – сделал Терехов недвусмысленный жест.

– Естественно.

Орлы переглянулись. На лице Северцева возникло кислое выражение.

– С меня причитается. Что тебе, коньяк?

– Водки хватит, – снисходительно усмехнулся Даниил.

– А ее сиятельство согласилась? – осторожно поинтересовался командир лейб-конвоя, пряча в уголках губ хитрую усмешку.

– Я над этим работаю.

Теперь кислым стало лицо Терехова.

– Ты ведь меньше чем на коньяк не согласишься?

– А то!

Да они тут что, еще и тотализатор устроили? Негодяи…

Глава 11

2578 год, август.

Умение молчать было, с точки зрения Константина, одной из самых привлекательных черт графини Корсаковой. Говорить она тоже умела: резко, ласково, язвительно, нежно, зло, радостно… как угодно. Но по-настоящему хорошей собеседницей – и, кстати, служащей тоже; и подругой – ее делало именно умение молчать.

Она никогда не уставала от молчания. Однажды он спросил – почему? – и она ответила, что в ее жизни нечасто выдавалась возможность помолчать. Надо было общаться с однокашниками. Отвечать на занятиях и экзаменах. Поддерживать связь с координационным центром полиции на Бельтайне. Объяснять задачу и отдавать приказы. Командовать в бою. Отчитываться перед начальством. Вынимать из подчиненных душу, приводить ее в порядок и ставить на место. Втолковывать идиотам, что они идиоты, и пытаться добиться от них хоть какого-то проку, не переходя к физическим методам воздействия. Что же касается детей… о, тут уж о молчании можно забыть раз и навсегда! Ценность молчания (как и одиночества) весьма часто недооценивают, усмехнулась она тогда, и почти демонстративно замолчала.

Вот и сейчас Мария молча вылавливала из тарелки кусочки, которые казались ей самыми вкусными, прихлебывала вино и вообще вела себя так, как будто все необходимое уже сказано.

В какой-то степени так оно и было: Константин даже не понимал, насколько сильным было его беспокойство по поводу предстоящего «венчания», пока оно не утонуло бесследно в непробиваемой уверенности Марии. Это было очень важно – уверенность. Не вера, нерассуждающая в самой своей основе. Не доверие, в большинстве случаев замешанное на эмоциях. Спокойная уверенность, базирующаяся (в случае графини Корсаковой – наверняка) на сопоставлении и анализе фактов.

Смотреть на нее – элегантную, подчеркнуто-женственную, окутанную волнами шелка цвета океанской воды – было одно удовольствие. И, должно быть по ассоциации, Константин вдруг вспомнил информацию, которую, ехидно ухмыляясь, подсунул ему на днях генерал Зарецкий. Вспомнил и, видимо, не смог спрятать вызванные воспоминанием эмоции: Мария отложила вилку и уставилась на него, склонив голову к плечу и слегка приподняв брови.

– Слушаю тебя?

– Нет-нет, ничего, ешь, – смех уже не помещался в груди, булькал на подступах к горлу, но великий князь мужественно крепился.

– А все-таки?

– Ты точно все проглотила? Молодец. В общем… ты в курсе, что здесь, в Империи, феминистки числят тебя своим знаменем?

– Что-о?! – она все-таки поперхнулась, закашлялась, и Константину пришлось вскакивать, огибать стол и хлопать ладонью по спине.

– Ув… кха-кха-кха… увольте от таких… кха-кха… таких знаменосцев!

Около пяти месяцев назад.

– Достаточно, госпожа!

Цинчжао мягким кувырком ушла на безопасное расстояние, вскочила на ноги и поклонилась.

– Сегодня утром у госпожи плохая координация. Ее тело здесь, а мысли так далеко, что совсем не контролируют его. Не стоит продолжать тренировку, госпожа может пораниться.

Среди подарков, которыми императрица-мать засыпала Мэри (большая их часть была с благодарностью отклонена) был один, устоять перед которым оказалось просто невозможно. Старинный, бог весть, сколько лет (столетий?) назад изготовленный, боевой веер казался изящной безделушкой, но ровно до тех пор, пока его не пускали в дело. Именно этому – использованию вычурного аксессуара в качестве смертоносного средства обороны и нападения – и учила ее Цинчжао все дни завершающегося сегодня визита.

К сожалению, последнее занятие явно не задалось. Наставница Мэри была права: нельзя, имея в руках недостаточно хорошо знакомое оружие, думать о посторонних вещах. Со вздохом разведя руками, графиня Корсакова вернула Цинчжао поклон и отправилась в душ. Ей было о чем подумать.

Мэри терпеть не могла раздвоенности, но именно это ощущение черпала сегодня ложкой настолько полной, что почти захлебывалась.

Женщина упивалась выпущенной на свободу страстью и, если уж на то пошло – победой. Впервые наследник российского престола сделал предложение руки и сердца; и сделал его ей.

Личный помощник великого князя предвидела массу осложнений, которые ждали их обоих даже в том случае, если она сохранит за собой статус всего лишь любовницы. Шила в мешке не утаишь, а ей неоднократно давали понять, что графиня Корсакова даже в качестве фигуры ЗА троном не устраивает очень многих. А уж фигура НА троне…

Константин настроен весьма решительно, и вот – опять двоякость. Не будь он самым вероятным претендентом на престол, она сказала бы «да» еще ночью. С другой стороны, именно его положение дает ему возможность предложить ей работу, которая стоит приложения всех сил. Единственную в своем роде, ту самую, ради которой стоит жить… а может быть, к черту работу?

Ага, сейчас, с разбегу! Забыла, какой беспросветной была жизнь незадолго до того, как ты стала личным помощником великого князя? Забыла, как на праздновании Бельтайна в посольстве чуть не испортила «Свечу на ветру», задирая ритм, потому что пара виски легла на старые дрожжи и на ногах ты держалась весьма условно?!

Что делать? Отказать? Константин не заслужил отказа, и в любом случае отказывать надо было раньше, прямо там, на террасе, сейчас это будет откровенным сволочизмом. Согласиться? У фракции, возглавляемой Демидовым, вполне может хватить пороху поставить вопрос о том, достоин ли короны человек, сделавший столь явно неприемлемый с точки зрения очень многих выбор. А каков будет ответ на этот вопрос, неизвестно.

Дело же не в тебе, не в твоей службе, будь она трижды благословенна и трижды неладна. Рисковать благополучием страны, от которой не видела ничего, кроме добра… и как же Кот, всю жизнь готовившийся к тому, чтобы принять в свой срок управление Империей? Что станет с ним, если угроза Демидова осуществится? Хороша же ты будешь, если позволишь сломать все, чего он успел добиться, все, ради чего он работал как проклятый столько лет. Черт побери…

Оторвать бы женщине голову за то, что поддалась минутной слабости, вот только голова у женщины и личного помощника одна на двоих, и ею надо соображать. Соображать, а не вспоминать, как… все, хватит. Так и до шизофрении докатиться недолго.

– Госпожа ничего не ест, – укоризненно заметила Цинчжао.

– Я думаю. Кажется, я сделала то, чего мне делать ни в коем случае не следовало, и как теперь разгрести последствия – ума не приложу.

Вероятно, не стоило откровенничать с дамой, чье положение при персоне Лин Юань, как понимала Мэри, соответствовало чему-то среднему между ее собственной должностью и должностью Северцева. Но когда в качестве альтернативы собственное отражение в зеркале…

– Прошу меня простить, но я не понимаю, что беспокоит госпожу. Быть даже наложницей такого человека – огромная честь, а ведь речь идет о большем!

Мэри откинулась на спинку стула и снизу вверх пристально посмотрела на стоящую Цинчжао.

– Я не спрашиваю, почему ты считаешь произошедшее честью для меня – мы в Бэйцзине. Но мне до смерти интересно, откуда ты знаешь, о чем идет речь.

Расшитые золотом шелка одеяния зашуршали в тишине, когда девушка с достоинством поклонилась:

– Госпожа позаботилась о том, чтобы ни один сканер не мог подслушать ее разговор с господином. Но я была уверена, что фейерверк привлечет внимание госпожи, поэтому заблаговременно спряталась на навесе террасы. Надеюсь, госпожа не сердится: такова моя служба.

– И моя.

– Я знаю, госпожа. И позволю себе замечание, которое госпожа, надеюсь, не сочтет слишком уж дерзким. Мужчина и женщина, чье предназначение – быть вместе и дополнять друг друга, как Инь дополняет Ян, не всегда встречаются в реальном мире. И если уж они встретились, отказ от столь великого дара приведет к одним лишь бедам. Не может быть счастлива страна, правитель которой несчастен. А господин видит свое счастье в госпоже, иначе не сказал бы того, что было сказано. Пусть госпожа подумает об этом, если уж ей так необходимо думать вместо того, чтобы спокойно позавтракать.

Сказать, что Мэри не выспалась, было никак нельзя, поскольку за прошедшую ночь она не спала ни единой минуты. Поэтому всю дорогу до «Благоденствия» она продремала в разложенном почти в горизонталь роскошном кресле транспорта, предоставленного наследнику российского престола и его свите. Неглубокий, тревожный сон не принес облегчения: на борт «Москвы» она поднялась с тяжелой головой и в самом скверном расположении духа.

Несколько успокаивал ее, пожалуй, лишь тот факт, что и Константин, и проводивший их до самого «Благоденствия» Тохтамышев, и, что немаловажно, лейб-конвой вели себя так, словно ничего не случилось. Может, еще и удастся выкрутиться: когда мысли соберутся, наконец, в кучку. Однако собирать их следовало в спокойной обстановке, так что в кают-компании Мэри пробыла совсем недолго, и в самом начале разгона перед прыжком отправилась к себе.

Что-то не нравилось ей, давило на плечи, покалывало за грудиной, но она никак не могла определить источник тревоги. Разве что только утверждать с большой долей уверенности, что означенная тревога относится к разряду «старых» и не имеет отношения к событиям последних двух суток. Северцев, которому она кивнула, вставая с уютного дивана, вышел вслед за ней, и к дверям ее апартаментов они подошли одновременно.

И как только («После вас, сударыня!») Мэри вошла в каюту, запах жареного стал таким острым, что больше всего напоминал сейчас гарь. Острую, с кислинкой. Масло так не горит. Так горит порох.

Громоздящиеся поблизости от шкафа кофры с багажом были тут совершенно ни при чем, опасность исходила не от них. А откуда?

Жестом указав Сергею на одно из кресел, Мэри прошлась по не занятому мебелью и багажом пространству, прислушиваясь к своим ощущениям. Хуже всего было как раз рядом со шкафом, хотя от багажа угроза исходить не могла: его она паковала собственноручно, не доверив сие важное действие никому.

Когда-то, лет тридцать назад, Генри Морган (тогда еще майор) учил свою юную сотрудницу, что подбросить при наличии должного уровня подготовки могут что угодно, когда угодно и куда угодно. Избежать этого (если уж недоброжелатель поставил себе такую задачу) практически невозможно, а вот минимизировать риск может и получиться. При условии, что касательство к личным вещам имеет только их владелец.

Так что наряды (старые и новые) Мэри укладывала сама. И уж конечно, отправляясь в Бэйцзин, она не оставила в каюте ни своего оружия, ни положенных ей по должности приборов. И дверцы шкафа, равно как и ящики стола, заблокировала личным кодом. Береженого Бог бережет.

Черт, да что ж такое с этим проклятым шкафом?! Она уже протянула руку к дверце и тут увидела. Точнее не увидела. Крохотный, совершенно незаметный (если не знать, что он существует) маркер на правой дверце исчез.

– Тревога, Сережа, – тихо, буднично произнесла она. – Кто-то лазил в мой шкаф. Причем, что интересно, моя кодировка этого деятеля не остановила. Найти он там не мог ничего, но что-то же ему понадобилось внутри?

Распрямившейся пружиной Северцев взвился из кресла, загораживая Мэри собой и решительно тесня ее к выходу.

– Постой, – бросила она, послушно пятясь. – Плохо не то, что туда влезли, плохо, что мы не знаем, кто и зачем. Взломать мой личный код… вот что. Второго надо срочно перевести на «Зоркий». Свяжись с Максимовым: пусть отравняет скорости и бросит стыковочный шлейф. Константину Георгиевичу я сейчас все объясню.

Она тронула сенсор на браслете коммуникатора: сначала привычно-легко, потом решительно и с силой. В клипсе царила тишина.

– Связи нет, – напряженно произнес Северцев. – Ни с кем.

– Тогда – ногами, Сережа, и быстро, быстро, отсеки, надеюсь, не перекрыты…

Мэри сделала шаг назад, нащупывая открывающий дверь сенсор. Створка поехала в сторону, чувство опасности громыхнуло в голове горным обвалом, и она еще успела увидеть ослепительную вспышку перед тем, как взрывная волна вынесла ее в коридор и со всего маху приложила о переборку.

Сознание возвращалось медленно и неохотно. Вокруг суетились, кричали, кто-то невидимый (она боялась открыть глаза, не будучи уверенной, что они на месте) стаскивал с нее некий тяжелый предмет. И этот предмет ей совершенно необязательно было видеть, чтобы понять, что это. Или – кто.

Почему-то мысли, неуклюжие, словно плавающие в киселе, твердо решили заняться семантическим разбором. Человека предметом именовать не следует, но только до тех пор, пока он живой. Соответственно, человек – «кто». А если речь идет о трупе? Хорошо, труп – предмет. И он – «что». А если имеется в виду труп человека, которого ты знаешь… знала? Как тогда? Сережка Северцев, друг, Борькин крестный – он сейчас предмет или как?

Завывала сирена, чьи-то руки ощупывали ее… странно ощупывали. Не там, где, по идее, должны были бы. Собственная рука казалась непослушным, никчемным, не принадлежащим ей придатком, но Мэри все-таки сумела принудить ее действовать, перехватив шарящие на поясе под жакетом пальцы.

– Пульс щупают не здесь, – выговорила она онемевшими губами, сплевывая наполнившую рот кровь, стискивая чужую конечность и прижимая запястье в нужной точке. Человек сдавленно выругался, и Мэри заставила себя приоткрыть один глаз. С нескрываемой, фанатичной ненавистью на нее смотрел кавторанг Рудин.

– Пульс щупают не здесь, Михаил Евгеньевич, – повторила Мэри и закричала, напрягая связки и перекрывая царящий вокруг тарарам: – Взять его!

Двое лейб-конвойцев – даже под страхом смертной казни она не могла бы сейчас вспомнить, как их зовут – скрутили отчаянно сопротивляющегося старпома, оттаскивая его от лежащей женщины.

– Что у него в руках?! Посмотрите, что у него в руках!

– Ничего, – чуть растерянно произнес один из парней.

– А на мне? А рядом? Ищите, мать вашу!

Ее сдвинули, слегка встряхнули, придавая полусидячее положение, и что-то выпало с показавшимся оглушительным стуком из-под окровавленного жакета. Крови было мало и по большей части она была не ее – по крайней мере, внешних повреждений Мэри не чувствовала, разбитые губы и прикушенный язык не в счет – но приятнее зрелище от этого не становилось.

– Это… это же пломбер! Наверное, ваш.

– Мой – у меня, – отрезала Мэри без тени сомнения. Упомянутый прибор, прикрепленный к ремню брюк за спиной, болезненно врезался сейчас в поясницу. Ох и синячище же будет… – Стой! Не смей! Не трогай!!!

Она опоздала. Молодой вахтенный уже поднял пломбер с пола. Вот он сжал его в пальцах, чуть повернул, разглядывая… корабль тряхнуло раз, другой, грохот взрывов, слегка ослабленный переборками, докатился до Мэри одновременно с навалившейся тяжестью. Коридор, на полу которого она сидела, качнулся, завертелся как карусель и исчез.

Рубка была несуразно огромной. Оно и к лучшему – будь помещение хоть чуть-чуть поменьше, оно не вместило бы в себя всю собравшуюся в нем толпу.

Мэри привычно лежала в ложементе первого пилота. По крайней мере, это должен был быть именно он, поскольку других ложементов в рубке не было. Правильно, в общем-то: Смерти, по идее, и один пилот без надобности.

В том, что она умерла, у Мэри сомнений не было – она узнала толпящихся вокруг людей, видя всех предельно ясно, словно каждый из них стоял впереди другого.

Совсем рядом – так близко, что если бы не приросшие к подлокотникам руки, можно было дотронуться – высокий мужчина в форме имперского десанта с полковничьими погонами на ней обнимал за плечи красивую женщину. Длинное цветастое платье, босые ноги, переброшенная на грудь богатая пепельная коса… на всех сохранившихся изображениях Алтея Гамильтон всегда была в форме и с бритой головой, а тут…

Чуть поодаль (а может, так же близко, не разобрать) веселился Келли О'Брайен, подмигивал, корчил рожи. Совсем разошелся, обормот, и мать Альма, не выдержав непотребства, поднесла к его носу сухонький старческий кулачок.

Кривил губы в знакомой улыбке Егор Грызлов, привычно сложил руки на груди Сергей Северцев. Капитан первого ранга Максимов был озабочен и хмур, первая ходовая вахта – вся или почти вся – подавленно молчала.

Джессика Фергюссон, не напуганная и измученная, а радостная и спокойная, каким-то чудом удерживала обеими руками четырех совсем крохотных младенцев. К ногам ее жались два мальчугана с огромными головами, жутковатый размер которых, казалось, совсем им не мешал. Глазенки их светились веселым любопытством.

Дон Эстебан Родригес, в распахнутой на груди сорочке которого виднелся шнурок с бархатным мешочком, элегантно обмахивался черной дамской перчаткой, и прислушиваясь к тому, что обстоятельно втолковывает ему генерал Рамос.

Сто пять бельтайнцев, не вернувшиеся из системы Лафайет, а сейчас держащиеся компактной однородной группой, не считали нужным говорить. А что тут скажешь?

Теймур Ибрагимович Гусейнов посасывал неизменную свою трубку, вынув ее изо рта затем лишь, чтобы одними губами выговорить: «Пери!»

– Маша, – сказал оказавшийся вдруг совсем рядом Никита. Почему-то смотреть на него было удобно, не приходилось ни напрягать шею, ни скашивать глаза, – слушай меня внимательно. Вы в заднице, но варианты есть, если кое-что предпринять немедленно. Значит, так. Первая ходовая вахта погибла почти полностью, взрыв в центральном посту ты слышала, да и люди здесь. Ты должна принять командование кораблем как старший по званию флотский офицер на борту «Москвы», ясно? Что молчишь, язык проглотила?

– Как старший по званию офицер флота на борту «Москвы» я принимаю командование кораблем, – собственный голос доносился до Мэри словно издалека.

– Молодцом. Теперь так. Вы ушли в прыжок, на нестандартной скорости и под нерасчетным вектором, это ты должна была почувствовать. Подпространственный привод десинхронизирован. Внешние отсеки правого борта с третьего по одиннадцатый повреждены и разгерметизированы. Их надо сбросить, разнесенное бронирование это позволяет, а потом замкнуть контур гравикомпенсации по внутреннему обводу, иначе вам кранты. Командуй, не жди!

– Сбросить внешние отсеки правого борта с третьего по одиннадцатый! Замкнуть контур гравикомпенсации по внутреннему обводу! Произвести синхронизацию подпространственного привода!

Никита удовлетворенно кивнул.

– Дальше. Массу надо скомпенсировать, в противном случае даже замкнутый контур не справится, на выходе из подпространства при левом крене «пойдут» переборки и вас попросту размажет. Выходить в реальное пространство до завершения балансировки нельзя. Вариантов два: частично сбросить груз соответствующих отсеков левого борта, или переформировать начинку. Предлагаю второе, вы и так до черта всего потеряли. Сейчас выкинете, потом хватитесь – а нету.

– Компенсировать левый крен перемещением массы в центральные отсеки, оставаться в подпространстве до выполнения!

– Ну вот, собственно, и все, что можно сделать прямо сейчас. Дальше смотри по обстоятельствам. У тебя все получится, ты умница, а «Москва» легче «Кузюшки» чуть не вдвое. Справишься. За детей не беспокойся, с ними все в порядке. Алька, кстати, в курсе, что ты жива, она не даст мальчишкам раскиснуть. Держись, красавица, и ушами не хлопай, а то отца у них уже нет. Чтобы хоть мать осталась, тебе надо выбраться. Давай-давай, не задерживайся, у тебя дел по горло, а сюда успеешь еще.

Адмирал Корсаков повелительно дернул головой и исчез. Его место занял дон Эстебан Родригес. Изысканно поклонился.

– Это будет tango de la muerte, сеньорита, но любое танго смертельно, так что вряд ли вам предстоит что-то уж совсем новое. Музыка в вас, а значит, танец состоится.

Мать Альма молча перекрестила Мэри. Егор Грызлов отдал честь невесть откуда взявшимся цветком гладиолуса, как шпагой. Что ж, все верно, гладиолус – от латинского «гладиус».

– Хреновые карты, напарница, – без обиняков заявил Келли О'Брайен. Он посерьезнел, лицо стало непроницаемой маской хорошего игрока в покер. – Ну да ничего, ты и худшими выигрывала. Удачи!

Сцепившая руки перед грудью мать улыбнулась сквозь слезы, отец ободряюще сжал обе ее ладони одной своей лапищей и коротко, по-военному, кивнул дочери.

Лица людей, заполняющих рубку, начали расплываться, сливаясь в одно неясное пятно, и последнее, что услышала Мэри, был насмешливый голос Гусейнова:

– Да, и кстати, графиня! Усвойте, наконец – гранаты едят ло-жеч-кой!

Постель была удобной, одеяло – легким и теплым, и открывать глаза, а тем более вставать, не хотелось совершенно. Все способствовало блаженному ничегонеделанию. Ну, или почти все: кто-то рядом с Мэри беспокоился, и беспокоился сильно: покашливал, скрипел креслом, то и дело менял положение ног. Он пытался делать это как можно тише, и должно быть от этого только больше шумел.

Она попробовала пошевелиться и тут же обнаружила, что правая рука зафиксирована предельно жестко. Расслабленность смыло волной адреналина, глаза распахнулись сами собой и уставились на привставшего с кресла Терехова.

– Ну наконец-то! – шепотом закричал он, от избытка чувств так стиснув подлокотники, что они жалобно хрустнули. – С возвращеньицем! Ты вообще как?