Текст книги "Колечко (СИ)"

Автор книги: Дана Арнаутова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Живой… Выдвигаясь… Наташа пискнула, не в силах сдвинуться с места. Ее лицо на снимке поплыло, отделяясь от фона, разрослось на полэкрана, став живым и реальным, исказилось ужасом. Губы шевельнулись, говоря что-то, и в голове четко прозвучало знакомым голосом:

– Беги. Беги скорее! Беги…

Отпрыгнув спиной назад, Наташа выскочила в коридор и рванула, наткнулась на вышедшую Нинку, почти сбила, потянула за собой. Сзади был ужас. Нелепый, невозможный, не дающий рассуждать ужас. Она успела протащить не упирающуюся, но тяжелую подругу несколько шагов, почти до следующей двери, когда за спиной грохнуло – тяжелая раскаленная волна сбила их на пол. Нинка и выскочивший из двери Витя что-то кричали, но оглушенная Наташа их не слышала, и тогда они, подхватив под руки, поволокли ее дальше, к лестнице, а за спиной – увидела оглянувшаяся Наташа – рыже-золотое пламя жрало коридор, уже добравшись до двери их с Нинкой офиса.

Потом они втроем сидели на лавочке во дворе, смотря, как суетятся пожарные. Нина и Витя курили одну сигарету на двоих, передавая ее друг другу. Наташа, съежившись, молчала. Для большинства фирм, снимающих многоэтажку, день был выходным, и офисы пустовали. Только с первого этажа выскочили аптекари и продавцы цветочного магазина. Приехали полицейские, примчался не добравшийся до ресторана шеф. Пыхтя, сопя и напоминая разгневанного дракона, заявил, что с техникой безопасности у него все было в порядке, но когда выяснилось, что во взорвавшемся офисе хранились краски и лаки, сдулся, как воздушный шарик. Витя, за которого взялись первым, разводил руками. Грохнуло, выскочил, увидел лежащих девчонок, потащил вниз. Нинка подтвердила – да, выскочил после взрыва. Когда они с Наташкой бежали по коридору. Зачем бежали? Да вот…

Наташа плохо понимала, о чем ее спрашивают вежливые, но очень настойчивые люди в форме. Да, она выбежала с балкончика перед взрывом. За сколько? Сразу. Секунды за три-четыре. Что она там делала? Сидела с ноутбуком. Нет, не курила. Она вообще не курит – и Витя с Нинкой закивали: не курит, совсем. Нет, больше там никого не было. Почему с ноутбуком там, а не в офисе? Наташа замялась. Объяснять про фотографию не было ни сил, ни желания, да и как? Все остальное выглядело глупо…

– Да почту она смотрела, – рявкнула пришедшая в себя Нинка, подвигаясь ближе и обнимая дрожащую Наташу за плечи. – Роман у нее, тихарилась. Пряталась ото всех. Вот и бегала смотреть почту туда, чтоб я нос не сунула! Что тут непонятного?

Людям в форме было понятно. Уверившись, что Наташа рядом с красками и лаками не курила, они сразу потеряли к ней интерес, заставив расписаться в бумаге, которую она даже читать не стала, зато внимательно прочел шеф. Он был теперь особенно вежлив и внимателен, спросил, как Наташенька себя чувствует и не нужен ли ей врач… Наташа смотрела благодарно и непонимающе, пока Нинка снова не взяла все в свои руки, заявив, что врач пока не нужен, а нужно им с Наташей по домам, и она, так уж и быть, доставит Жданову домой сама.

Засунув Наташу в мгновенно вызванное шефом такси, она и впрямь довезла ее домой, напоила выпрошенной у ахающей Марьи Антоновны валерьянкой, уложила в постель и велела не вылезать, на работу завтра не ходить, ждать ее звонка.

– Дракон нам теперь очень крупно должен, Натусик, – объяснила она, мечтательно улыбаясь. – Если б ты с того балкончика не выскочила и меня не утащила… Может, Витюня бы выбежать успел разве что. Так что, с Дракона компенсация… И с меня магарыч, Натусик. Ты чего выскочила-то, кстати? Ладно, потом. Отдыхай, новорожденная…

Когда за Нинкой захлопнулась дверь, Наташа закуталась в плед и тихонько заплакала, сидя в углу дивана. Осознание приходило медленно-медленно, накатывая запоздалым ужасом. Она была на балкончике, с ноутбуком. А могла бы просто выйти с чашкой кофе, как выходила сто раз до этого, как и собиралась, если б только не фотография. Фотография странной компании, которая спасла ей жизнь. И ей, и Нинке…

Еле слышно поскуливая, она завалилась набок, уткнулась лицом в подушку. Страх перед тем, что на фото, отодвинулся куда-то вдаль, почти исчез, сменившись реальным ужасом: тяжелая лапа взрыва, толкающая в спину, запах гари, рвущиеся вслед языки пламени… Если бы она не выскочила… Если бы не услышала и не поверила! Сразу, не раздумывая над происходящим! «Не думай, слышишь? Не надо думать – надо поверить. Просто поверить себе…» – прозвучало так явно, будто Анжелика стоит рядом и так же, как тогда, гладит ее по голове. Она поверила себе. Нет, своей фотографии. Потому что знакомый голос – оказался ее собственным. Это было глупо – и Наташа хихикнула. Разговаривать с фотографией! Она засмеялась в голос и смеялась долго, пока не начала всхлипывать. А потом уснула. День прошел, а она спала, во сне гуляя по зеленой мягкой траве, покрывающей вершину Лысой горы, и чувствуя, как уходит пропитавшая ее глухая горькая тоска. Вечером она тоже спала, не отзываясь на звонки мобильного, пока всполошившаяся Нинка, примчавшись, не разбудила ее грохотом в дверь, но, увидев еле доползшую до двери Наташу, восхищенно выругалась и умчалась. А Наташа забралась в гнездо из пледа и подушек и опять уснула. Ночью в окно заглянула луна, уже не такая круглая и ядовитая, как два дня назад, но тоже весьма ничего. Она смотрела на спящую Наташу, которая понятия не имела, что под этими лучами что-то бесследно исчезает с ее лица, будто смытое ледяным молоком лунного света. Наташа спала, и ей снилось, что…

В соседнюю квартиру длинно позвонили. Открыв дверь, Марья Антоновна хмыкнула, глядя на стоящую за ней женщину:

– Ну, здравствуй, Анжела.

– Анжелика, – сухо поправила та.

– Как скажешь, милая, – кротко поправила та. – Не сердись на старуху. Сама видишь: дряхлая я, имена путаю…

– Скоро и свое забудешь, – ядовито подхватила Анжелика, проходя в квартиру и, за хозяйкой, на кухню.

Поставив на стол коробку с тортом, опустилась на табурет, с любопытством оглядев самую обычную кухню небогатой пенсионерки.

– Что ж ты с покупным-то, Анжелочка, – покачала головой Марья Антоновна. – Неужто так и не научилась за столько-то лет?

– Сама говорила, что у меня руки не оттуда растут, – буркнула Анжелика, опуская глаза.

– Говорила. Так не подарок-то дорог, а внимание. Хоть бы и кривыми испекла, я бы и горелой корочке из твоих рук порадовалась.

– Хорошо, в следующий раз испеку, – пообещала Анжелика. – А этот забрать, что ли?

– Да куда уж забирать, раз принесла. Сейчас чай пить будем. Чай у меня нынче хорош… С травками… Самое здоровье от них!

Анжелика вздрогнула. Внимательно принюхалась к поданной жидкости, с обреченным видом пригубила.

– Да ты пей, милая, не бойся, – улыбнулась Марья Антоновна, нарезая творожный торт. – Тортика вот съешь. Творожный, мой любимый. Вижу – помнишь. Спасибо, угодила. Пей, говорю. Сроду гостей не травила, да уж поздно начинать.

– Шуточки у тебя, – буркнула Анжелика, отпив и прикрыв глаза от удовольствия. – Зачем девчонку прислала? Да еще в такое время. А если бы Вадим ее первым не увидел да ко мне не привел?

– Так увидел же, – улыбнулась Марья Антоновна. – И привел. Хоть какая-то польза от твоего Вадима случилась, кроме постельной.

– Тебе смешно, а мне забота.

Покатав глоток чая на языке, Анжелика склонила голову набок.

– Багульник, что ли?

– Самая малость, – кивнула Марья Антоновна. – Люблю его. По молодости всерьез баловалась, а сейчас так, в чай по капельке. Что ж у тебя за такая забота с моей девочкой? Ты ведь ей судьбу-то поменяла. Да ловко так, я и не поняла сразу.

– Не поменяла, а выбор дала. Я не ты, не доросла еще знаки смерти стирать. А у нее такой был… на пол-лица. Я даже подумала… – Анжелика запнулась.

– Решила, небось, что я девочку нарочно к вам прислала, раз ей срок вышел? – покачала головой Марья Антоновна. – Хорошо же ты о старухе думаешь.

– Прости дуру, – вздохнула Анжелика. – А зачем тогда? Дара у нее нет, в ученицы не годится. И кровь в ней не твоя. Или попросил кто?

– Некому за нее просить, – грустно улыбнулась Марья Антоновна. – Сирота девочка, одна живет. На личико неказистая, огонька в ней нет, вот и мужика найти не может. А девочка хорошая: уважительная, скромная, живет чисто…

– Пожалела? – недоверчиво спросила Анжелика.

– Пожалела, – кивнула Марья Антоновна. – Да и соседка она неплохая. Неизвестно, кто бы в ее квартирку заселился. Как же ты ей дорожку-то раздвоила, милая? Неужели сама?

– Попросила кое-кого. Он девочке душу ее нарисовал, а душа ей и подсказала в нужный момент.

– Хитро… А если б не услышала?

Анжелика усмехнулась.

– На той картинке вся Лысая Гора была вокруг девчонки. Мертвый бы услышал, как они подсказывают в один голос. Вот не послушаться могла. Это уж ее вина была бы. Ничего, справилась. Знак-то исчез?

– Исчезнет, куда он денется, – равнодушно пожала плечами Марья Антоновна, подливая себе и гостье еще чаю. – Ну, а с меня спрос какой? Я девочку по-соседски попросила…

– По-старушечьи, – подхватила Анжелика. – Как была ты, Мария, хитрой, так и осталась. Все чужими руками любишь жар загребать. Ну, смотри. Мой спрос – мой и ответ. А камешек с горы ты покатила. Девочка твоя и сама выбралась, и подругу вытащила. Той-то срок вышел тоже, да вот с соседкой так не повезло…

– Что ж с того?

– А ничего, – усмехнулась Анжелика. – Будем дальше жить. Благодарю за чай, Мария, ох и вкусный он у тебя.

– На здоровье, милая, – сухо отозвалась Марья Антоновна. – На здоровье.

Дверь за поздней гостьей закрылась. Марья Антоновна вымыла чашки, убрала со стола и вышла на балкон. Луна смотрела равнодушно и светло, умытая чужой смертью, растворенной в лунном свете. Покачав головой, Марья Антоновна скинула халат, на миг оставшись нагишом, и сразу же

… к бледно-желтоватому шару над городом взлетела крупная птица, мягко и упруго хлеща крыльями ночной воздух. Наташа улыбнулась во сне. Птица села к ней на балкон, заглянула в комнату, круглые желтые глаза тревожно всматривались в Наташино лицо. Покрутив головой, птица ухнула – и снялась, улетая вдаль. Сон про Марью Антоновну и Анжелику сменился чем-то веселым и бессмысленным, в этом сне была Нинка, которая трясла Дракона, а из него сыпались премиальные; и Витюня рассказывал Наташе, что при конвертации в графический файл магические свойства фотографий не теряются, а изменяются по экспоненте, и совокупность заключенной силы концентрируется в середине снимка, создавая область наивысшего напряжения…

– Какого снимка, какие магические свойства? – удивлялась Наташа, и Витя улыбался смущенно, продолжая рассказывать, но все, что он рассказывал, Наташа тут же забывала, восторженно глядя ему в красивые – оказывается – глаза и думая, что если снять с него вечную толстовку и оторвать от компьютера… Ночь длилась, и вместе с ней уходили из памяти Наташи Лысая Гора и Странная Компания, старинный французский прононс и собачий запах байкера, улыбка Вадима и вкус вина, поданного Анжеликой. А луна все смотрела, грустно улыбаясь, и где-то далеко большая ночная птица кувыркалась в струях ветра, наслаждаясь полетом, тьмой и одиночеством.

Калейдоскоп жизни

Рассказы в жанре реализма

Слушая Гаврилина…

Когда Витька Парфенов уходил в очередной запой, об этом сразу узнавала вся деревня. Получив «боевые», как именовалась в народе пенсия за службу на Кавказе, Витька первым делом брал в сельпо пол-ящика водки, пакет немудреной закуски и врубал на полную громкость музыкальный центр – единственную дорогую вещь, оставшуюся в родительском доме. Следующая неделя становилась для соседей адом: хриплые голоса, поющие про невинно осужденных страдальцев, сидящих уже пятый срок, не давали спать ни днем ни ночью. Родители Витьки несколько лет назад разбились на машине, в большом пустом доме, пропахшем перегаром, табачным дымом и прочей вонью, Парфенов жил один. На увещевания женщин отмалчивался, мужиков посылал, а близнецам Костиковым, что пришли с требованием выключить чертову бандуру, набил морды и выкинул за калитку, хоть были близнецы на голову выше и в плечах куда шире, к тому же трезвы как стеклышко. Местный участковый, двоюродный брат Витьки по отцу, только пожимал плечами и в очередной раз обещал поговорить с непутевым родственником, а потом снова исчезал из деревни в райцентр, где жил.

На третий день запоя Витька переставал показываться во дворе, на пятый день Пират, огромная кавказская овчарка, никогда не спускаемая с цепи, начинал жалобно выть от жажды и голода, едва не перекрывая вопли из динамиков, и, наконец, ровно на седьмой день этого кошмара качающийся, опухший, дико воняющий Парфенов выползал на крыльцо. Кинув Пирату остатки засохшей еды и налив воды в миску, Витька едва ли не на карачках лез топить баню, где заранее были приготовлены дрова и вода. А вернувшись в дом, открывал, невзирая на погоду, окна и выключал орущий центр ровно на месяц, до следующих «боевых».

В этот раз Витькин запой ненормально затянулся. Шел уже десятый день, а музыка все так же ревела на всю улицу, и оставалось только радоваться, что парфеновский дом стоит в самом ее конце, да еще на отшибе, так что достается нервам всего нескольких семей. Только вот радостью это назвать было трудно…

Пожилая женщина в отглаженном ситцевом халате вздохнула, разливая из фарфорового чайничка, расписанного нежно-розовыми пионами, заварку в такие же хрупкие, словно нарисованные, чашки. Гостья беспокойно поерзала на стуле.

– Сейчас, Леночка, – успокоила ее хозяйка дома. – Ничего у тебя дома не случится. Посиди немножко, чаю попей, а таблетки я сейчас найду. И тебе от головной боли, и Тёме от простуды. Варенье малиновое есть? Могу дать.

– Есть, Анна Артемьевна, и мед есть, спасибо. Мне надолго нельзя, Тёмка уже измучился, вторую ночь толком не спит. Температура туда-сюда прыгает, весь мокрый… Сама с ума схожу. Да еще этот идиот, когда он уже своей водкой захлебнется…

– Не надо, Леночка. Нехорошо так говорить. Я с Витей поговорю, обещаю. Может, он меня послушает.

Лена, уже пригубившая чай, фыркнула, едва не поперхнувшись, от неожиданности.

– Да вы что, Анна Артемьевна! Даже и не думайте… К нему сейчас соваться – все равно что к его Пирату. Загрызет! А трезвому потом хоть кол на голове теши.

– Посмотрим, Лена, посмотрим. Ты пей чай, детка. Чай хороший, Миша из Москвы прислал. Знает, какой я люблю, вот и балует.

Поставив чашку на вышитую льняную скатерть, Анна Артемьевна встала, открыла маленький шкафчик на стене и достала из аптечки несколько упаковок таблеток. Укоризненно покачала головой, глядя, как быстро глотает чай Лена, не притрагиваясь к печенью и конфетам. Положив таблетки в пакетик, кинула туда же пару апельсинов из вазочки на столе, насыпала конфет.

– Тёме привет передай. Пусть поскорее выздоравливает…

Когда за Леной, торопливо допившей чай, закрылась калитка, Анна Артемьевна сполоснула и убрала посуду, вышла из кухни в зал. Здесь было тихо и прохладно, как всегда. Опустившись в кресло возле журнального столика, бывшая учительница музыки привычно, не глядя, щелкнула кнопкой магнитофона, и через мгновение комнату заполнили переливы до последней нотки знакомой музыки. Гаврилин. «Перезвоны»… Бедная Леночка, столько дней слышать этот шансонный ужас. Еще и ребенок больной. Да, с Витей определенно пора поговорить. Она и так слишком долго тянула, надеясь, что мальчик одумается. Хотя какой он уже мальчик? Лоб здоровый… Это для нее они все мальчики-девочки… Но теперь она пообещала Лене, деваться некуда. Анна Артемьевна посмотрела на стену, где в рамках под стеклом поблескивали две фотографии: слева, на черно-белой, выцветшей, немолодой усатый майор, справа – цветной глянец – десантник в лихо заломленном берете.

– Знаю, Пашенька, все знаю… Не сердись, хорошо?

Дослушав композицию до конца, Анна Артемьевна еще несколько минут сидела в кресле, потом решительно встала, выключила музыку и на несколько минут спустилась в подвал. Накинув широкую летнюю куртку с большими карманами, она заперла дом и пошла вниз по улице к окраине деревни.

Большой, когда-то нарядный дом с наглухо закрытыми ставнями сотрясался от немыслимой какофонии. То ли Парфенов разочаровался в шансоне, то ли решил окончательно оглушить себя звуками, но то, что он слушал сейчас, напоминало вопли души, терзаемой в аду под аккомпанемент безумного оркестра. Открыв незапертую калитку, Анна Артемьевна прошла по широкой, давно не метеной дорожке к высокому крыльцу под хриплый лай рвущегося с цепи пса. На мгновение остановившись, покачала головой, увидев две совершенно пустые жестяные миски, и поднялась в дом.

Витя Парфенов, бывший первый школьный красавец и серебряный медалист, обнаружился в зале. Лежа на продавленном диване, невыносимо воняющем мочой, покрасневший и опухший, он спал, открыв рот, из уголка которого текла струйка слюны на серую от грязи наволочку. Вибрирующие колонки музыкального центра стояли едва ли не вплотную к дивану, и странно было, как хозяин дома еще не оглох.

Не пытаясь разобраться в куче кнопок, Анна Артемьевна попросту выдернула шнур из розетки, присела на деревянный стул, тщательно вытерев его платком, и подождала, пока рухнувшая на дом тишина разбудит Парфенова. Через пару минут, как и ожидалось, Витька открыл мутные, налитые кровью глаза и воззрился на гостью.

– Здравствуй, Витя.

Парфенов недоуменно хлопал слипшимися ресницами, не делая даже попытки встать. Одеяло, лежащее поперек, открывало волосатую голую грудь и такие же ноги, на щиколотке виднелась татуировка. Пока Витька сосредотачивался, Анна Артемьевна разглядывала стену позади него со светлыми пятнами на потемневших обоях. В этом доме ей приходилось бывать и раньше, когда люди, чьи фотографии новый хозяин снял со стен, были еще живы.

– А… Артемьевна… Чего надо?

– У тебя, Витя, музыка очень громко играет. И собака воет. Соседей не жалко?

– Да пошли они, – отозвался Витька, почесывая грудь и ища взглядом бутылку. – И это, Артемьевна, шла бы ты от греха…

– Что же ты, Витя, всех посылаешь, – покачала головой Анна Артемьевна. – Ну, да я тебе не нотации читать пришла. Школу ты уже закончил.

– А чего пришла тогда?

Обнаружив искомое, Витька прямо с дивана потянулся за поллитровкой. И замер от тихого щелчка предохранителя. Из рук бывшей классной на него смотрело вороненое, показавшееся огромным, дуло макарова. Пистолет Анна Артемьевна держала совершенно спокойно, без малейшей дрожи. На глазах у Витьки привычным движением передернула затвор и аккуратно прицелилась.

– Убивать тебя, Витя, пришла. Ты уж прости, если сможешь.

– Анартемьевна, вы чего…

Ошалевший Витька, с которого в момент слетела изрядная доля хмеля, даже не усомнился в том, что пистолет не игрушка, а бывшая училка выстрелит, не задумываясь. Чутье, спасавшее во вторую чеченскую, кричало об этом. Из голубых, нисколько не старческих глаз на Парфенова смотрела смерть. Кружившая рядом, когда умирали друзья, посмеявшаяся, когда отец не пустил выпившего сына за руль и сам повез мать в город, десятки раз скользившая мимо, мимо, мимо… А вот тут они сошлись, наконец-то… И Витька потерял дар речи, хватая воздух, будто выброшенная на песок рыба, вжимаясь в спинку дивана, не веря и веря одновременно.

– Что же ты так боишься, Витя, – укоризненно сказала Анна Артемьевна. – Днем раньше, днем позже. Не сейчас, так через несколько месяцев. Или лет. Тебе все равно, а людям столько мучиться? Сам посуди. Родители твои, светлая им память, погибли. Ты вон даже фотографии их снял, в глаза посмотреть боишься. Жены и детей тоже нету. Кто о тебе пожалеет, Витя? Хоть одна живая душа? Все только вздохнут с облегчением. Даже над собакой издеваешься, с цепи не спускаешь. Себя мучишь – ладно, а его-то за что? У Лены Саниной больной ребенок из-за тебя вторую ночь не спит. А ведь вы дружили. Помнишь, как ты всю школьную клумбу ободрал и ей на день рождения принес? А того не сообразил, что гладиолусы тогда в деревне только в школе росли, больше нигде. Ох, и выдрал тебя отец, даром, что ты уже выпускником почти был? Зато как у Лены глаза светились, это же видеть надо было… Помнишь, Витя? И как ты с ней на выпускном вальс танцевал, а я вам на рояле играла. А сейчас? Что ты с собой сделал, Парфенов? Жалко себя, да? Здоровый лоб, не раненый, не искалеченный… Мой Миша без ноги остался, но поступил, университет закончил, людям помогает. А Толя Синьцов в закрытом гробу домой вернулся, мать его так и не увидела, не простилась. Перед ним не стыдно? Тебе, Парфенов, за двоих жить надо, а ты? Пользуешься, что отца рядом нет, выдрать тебя некому…

– Анартемьевна, – прошептал Витька побелевшими губами.

– Я, Витя, уже давно Анна Артемьевна, меня еще твоя мать так назвать успела. Я тебя с первого класса до выпускного учила, а ты меня разве что матом не послал. Работу бросил, живешь на государственное подаяние, да и можно ли это жизнью назвать? Посмотри на себя, Парфенов, этого твои родители для тебя хотели? Об этом они мечтали? Хочешь умереть, так я тебе помогу. Быстрее будет, чем от водки…

– Анна Артемьевна! – заорал Витька. – Не надо, пожалуйста!

Боясь шевельнуться, он вглядывался в беспощадные голубые глаза, льдинками глядящие с сухого, заострившегося лица. И, уловив еле заметное колебание во взгляде, понес, торопясь и захлебываясь.

– Анартемьна, простите! Я все понял, правда! Я больше не буду, честное слово… Пожалуйста! Пожалуйста! Ну пожалуйста…

– Помолчи, Парфенов, – оборвала его бывшая классная, и Витька немедленно заткнулся, вцепившись пальцами в засаленное одеяло, часто-часто моргая…

– Почему я должна тебе верить? Пить бросишь? На работу устроишься? Музыку перестанешь слушать на всю громкость?

Витька быстро закивал, мечтая только о том, чтобы сумасшедшая учителка убралась куда угодно.

– Врешь, – грустно констатировала Анна Артемьевна, и Парфенов с ужасом увидел, как напрягается палец на спусковом крючке.

– Клянусь! – не своим голосом заорал Витька и зажмурился.

Секунда растянулась в бесконечность. Так и не услышав звука выстрела, Парфенов открыл глаза. Анна Артемьевна стояла у двери.

– Смотри, Витя, – спокойно сказала она, поймав взгляд бывшего ученика. – Ты меня знаешь. Сколько лет ты меня знаешь, Витя? Я когда-нибудь нарушала свое слово? Врала когда-нибудь? Не сдержишь клятву – убью. Если ты в этой жизни никому не нужен, то и жить тебе незачем.

Перед тем, как переступить порог, Анна Артемьевна сделала то, отчего Парфенов окончательно перестал понимать происходящее. Нагнувшись, она подобрала с пола остатки копченой курицы, полпалки сервелата и бутылку питьевой воды. А потом вышла, тщательно прикрыв за собой дверь.

Спустившись с крыльца, женщина подошла к глухо зарычавшей овчарке и бросила ей колбасу. Пока страшные челюсти рвали еду, осторожно, не делая лишних движений, развернула пакет с курицей и налила в миску воды, затем подвинула обе миски так, чтобы собака могла их достать, и ушла.

Вернувшись домой, Анна Артемьевна первым делом спустилась в подвал, затем, уже наверху, сняла трубку старенького телефона и набрала номер. Во временную искренность Вити Парфенова она верила, но и то, что алкоголику нельзя доверять, знала прекрасно. Меньше всего сейчас ее бывшему ученику следовало находиться один на один с самим собой и возможностью выпить. А вот получить медицинскую помощь и время подумать, ему было бы в самый раз. Через полчаса, когда приехала скорая, вернувшаяся к дому Парфенова Анна Артемьевна подтвердила врачам свой вызов, описала увиденное и отправилась домой.

Непрошеные, но вполне ожидаемые посетители появились через несколько дней. Участковый, на несколько лет старше Витьки, тоже закончивший местную школу, помнил Анну Артемьевну прекрасно, оттого был смущен, мялся и явно чувствовал себя ужасно глупо. Сопровождающий его сотрудник районного отделения, немолодой и лысоватый, в мятом мундире, тоже не был особенно счастлив от необходимости проверять чьи-то пьяные бредни. Не слушая вежливых отказов, Анна Артемьевна накрыла чай в зале, а не на кухне, как обычно. Принесла поднос с любимыми чашками, чайник, розовеющий пионами, несколько розеток с вареньем и домашнее печенье. Пока участковый заполнял бумаги по принесенному Анной Артемьевной паспорту, второй визитер уточнил, собирается ли гражданка Лыско подавать заявление на гражданина Парфенова.

– Да что вы, молодой человек, – искренне возмутилась Анна Артемьевна. – На Витю? Он же болен, бедный мальчик. Я потому и скорую вызвала, что он был явно не в себе.

– Еще бы, – пробормотал от столика участковый. – Рассказывал, как вы ему пистолетом грозили и убить обещали.

– Конечно, обещала, – кивнула Анна Артемьевна. – Он же к тому времени десятый день пил. Разумеется, я пришла к нему с пистолетом. А могла бы и с автоматом прийти. И пару гранат захватить тоже могла бы, отчего нет?

– Да нам и так все ясно, Анартемьна, – продолжал оправдываться участковый. – Белочка к Витьке пришла, а не вы.

– Так вы были все-таки у Парфенова или нет? – заинтересовался человек из района, с видимым удовольствием прожевав творожное печенье.

– Была, – подтвердила учительница. – Просила его музыку потише сделать, соседям не мешать. И еще собаку покормила. Витя совсем несчастное животное замучил.

– Пирата? – изумился участковый. – Как вы к нему подошли? Витька сам это чудище боится.

– Собаки, Коленька, не глупее людей, – сказала Анна Артемьевна, подливая гостям чаю. – А если не спускать с цепи, любой озвереет, хоть пес, хоть человек. Только псы сами себя на цепь не сажают. Кстати, Коля, как там Витя? Пришел в себя?

– Очнулся придурок, не переживайте. Уже сказал, что это ему по пьяни все привиделось: и вы, и пистолет… Кто бы сомневался. Только нам все равно беготня лишняя да бумаги. Зато поумнел маленько, решил на лечение остаться. Вот тут распишитесь, пожалуйста. Мишке привет. Звонит вам? Вон, Серега, видишь фотку на стене? С Витькой пацан служил, только нашему мозги отбило, а этому нет.

– Непременно передам, – кивнула Анна Артемьевна, вставая вслед за гостями. – И Пирата буду кормить, раз Витя в больнице, пусть не беспокоится…

Закрыв за гостями дверь, женщина вернулась в зал. Рассеянно тронула блестящий бок чайника, провела кончиком пальца по краю вазочки. Виновато взглянула на черно-белую фотографию.

– Прости, Паша. Я помню, что ты говорил. Только для самозащиты, только в крайнем случае. А разве этот случай не крайний? Ведь наш мальчик тоже мог вернуться таким. Если бы ты был здесь, сам поговорил бы с мальчишкой. А тебя давно нет, Пашенька. Миша – хороший сын, но у него своя жизнь. Я одна. Вот, уже сама с собой разговариваю. Музыку слушаю целыми днями. Почти как Витя Парфенов. Только тихо. Помнишь эту музыку, Пашенька? На концерте Гаврилина мы с тобой познакомились. Я тогда страшно удивилась, что курсанту делать в консерватории. А ты рассказывал о любви к классике. И только потом признался, что ходили вы с друзьями знакомиться со студентками. Как ты думаешь, Паша, у меня получилось? Я ведь обещала этому мальчику. Мне бы очень не хотелось, чтобы пришлось сдержать обещание. Лучше бы у меня получилось…

Тихо щелкнула кнопка магнитофона. «Перезвоны». Часть восьмая. «Ти-ри-ри»… Пожилая женщина в привычно наглаженном халате и бархатных тапочках сидела в кресле, грея пальцы о почти остывшую чашку с чаем. Фарфоровый сервиз, одиночество, Гаврилин…