Текст книги "Несусветный эскадрон"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава восьмая, о неприятностях

Как ни крути, а по милости Лесного Янки поручик Орловский и Мачатынь потеряли не меньше часа. В военное же время час много значит.

Где бы ни проезжали всадники, присутствия русской армии они уже не обнаруживали. И хотя вывел Мач гусара на митавскую дорогу самыми короткими лесными тропами, хотя кони шли резво, а в придорожной корчме нашлись и овес для них, и два ломтя окорока для их хозяев, они опоздали…

– Неладно что-то в городе, – сказал Сергей Петрович, издали глядя на Митаву. – Ну-ка, брат, пришпорим…

И понесся на своем высоком скакуне, о котором Мач уже знал, что это донская порода. Развевались по ветру золотистые кутасы Сергеева кивера, неслась на длинных двух шнурах ташка с царским вензелем, всплескивал голубым крылом ментик за левым плечом гусара, и в иное время немало горожанок ахнуло бы, увидев статного наездника. Вот только султанчика из перьев на кивере недоставало – султанчик ехал для сбережения в особом мешочке.

Но город был пуст, жители попрятались. Сергей Петрович и Мач галопом проскакали сквозь всю Митаву и выехали к реке, на берегу которой стоял герцогский дворец.

Мач вздохнул – от людей слышал он о прекрасном дворцовом убранстве, и захотелось парню хоть одним глазком посмотреть на все это великолепие.

Вздохнул и Сергей Петрович: он не видел ни карет, ни всадников, ни караулов у ворот – ну, ни единой живой души.

Всадники переглянулись – оба не могли взять в толк, что происходит в городе.

Вдруг гусар приподнялся в стременах. Острыми своими синими глазами он разглядел за рекой хвост какого-то обоза. Наездники кинулись догонять его.

Странный это был обоз. Низкорослые крестьянские лошадки тащили телеги и фуры, груженые туго набитыми мешками. Кое-где поверх мешков лежал, задрав профиль к небу, беломраморный (не может быть, чтобы гипсовый) бюст императора Александра. Как правило, бюсты эти оберегали сидевшие на мешках же какие-то растерянные господа во фраках, совершенно чиновничьего вида. У иных на плечи были накинуты мрачные длинные рединготы, явно подбитые ватой. Имелось в обозе и несколько женщин – верно, чиновничьих супруг и дочек. Они тоже сидели на мешках, кутаясь в шали, понурив головки в капорах с широченными полями, придерживая узлы со своим дамским имуществом.

Телеги сопровождали кавалеристы и пехотинцы, числом явно недостаточным для серьезного дела, буде по пути на обоз налетит враг.

– Эй, послушай, братец! – обратился гусар к рослому гренадеру в невероятно грязных белых штанах, что с рукой на перевязи понуро шагал при последней повозке. – Что это вы везете? И почему город словно вымер?

– Бумажки везем! – сердито и без всякого почтения отвечал гренадер. – Велено было из всех канцелярий имущество вывезти. Со стыда сгореть можно – вместо доброй схватки уложения и регламенты конвоирую!

– Так это что же выходит? Все присутствия уж покинули Митаву? – ушам своим не поверил гусар.

– Ишь, расселись, дармоеды… – гренадер покосился на чиновников.

– Крапивное семя, чернильные души…

– А что же армия?

– Армия?!?

Гренадер яростно вытаращился на Сергея Петровича, вздохнул и махнул здоровой рукой.

– Без боя?.. – ошалело спросил гусар, и загорелая его рука сама собой потянулась к эфесу.

– Разве ж не слыхали, ваше благородие? Был бой-то! Под этой…

– Ну? Был? И что же?.. – подстегнул гусар запамятовавшего нерусское слово гренадера.

Тот ничего не ответил, а просто взялся здоровой рукой за борт телеги и пошел и ней рядом, глядя в колею.

Гусар все понял.

– Куда же отступили? – спросил он.

– Сперва, говорят, на островок – Долей зовут. И на эту… дай Бог памяти… здешний житель говорил… вот слово-то лягушачье!.. Во – Кваква!

– Нет у нас никакой Кваквы, – ответил Мач на горестно-недоуменный взгляд гусара.

– Тогда – Квеква, – твердо сказал гренадер.

– Кекава, – понял наконец Мач. – Кокенгузен. Это, Сергей Петрович, далековато будет. Это уже чуть ли не возле Риги.

В Риге Мач ни разу не бывал, и она представлялась ему своего рода пределом населенных человечеством земель, где сходятся все дороги. Рига была очень далеко. Разумеется, он знал, что есть на свете Германия, Франция и Иерусалим, про который часто объяснял прихожанам пастор. Но как-то не воспринимал их всерьез. Вот Рига – другое дело, потому что туда ездит господин барон с семейством, и потом кучерам неделю хватает чего рассказывать.

– Не пришлось бы и Ригу отдать… – проворчал гренадер.

– Ходко идет Бонапартий! – со злостью воскликнул Сергей Петрович.

– Ишь, разлетелся! Да неужто не остановим?

– Кто быстро хватает, тот пальцы обжигает, – вдруг сказал Мач пословицу, но собственная находчивость его изумила. Уж больно жаль ему стало гусара – и не мог он отказать тому в слове ободрения. А ведь радоваться бы следовало быстроте продвижения несущих свободу французов!

Сергей Петрович хотел было ответить парню благодарной улыбкой, да получилось как-то не так. И блеснули из-под усов ровные зубы – да не со знакомым Мачу добродушием, хищным оскалом они блеснули. А синие глаза, которых гусар не в силах был оторвать от холки Аржана, наливались странным светлым блеском – то ли слезы в них встали, то ли две отчаянные искры нарождались.

– Экая нелепость! – скрывая под сердитым тоном свое расстройство, заявил гусар. – И как же это я от своих отбился? Не слыхал ли ты, братец, где теперь Энский гусарский полк?

– Как не слыхать! Ему-то досталось в арьергард! – с легкой завистью отвечал гренадер. – Хоть с врагом переведается.

– Ну, спасибо тебе, братец. Счастливый путь…

Но путь уж никак не был счастливым, и оба служивых прекрасно это понимали.

– Когда последняя телега скрылась за поворотом, гусар вдруг, нет сходя с коня, наклонился и коротко, сильно обнял Мача.

– Вот тут мы и расстанемся. Дальше тебе со мной ехать небезопасно.

– Как же вы?.. – даже растерялся Мач.

– Ты – домой, а я – в полк. Тут уж провожатый более не нужен.

Мач призадумался.

Конечно, следовало сейчас намекнуть гусару, что и провожатому кое-что причитается. Раз у него нашлись деньги для овечьего вора, то услуги Мача тоже будут оплачены… И нестись домой, где умные братья уже радуются прекрасным переменам и свободе!

Домой-то домой, сказал себе Мач, а что, если свобода еще не дошла до баронских крестьян? И, примчавшись, он первым делом окажется перед грозным старостой? Только что Мач видел, как часовое промедление повлияло на гусарский путь. Не вышло бы так, что свобода заявится на баронскую конюшню аккурат после порки ее главного провозвестника Мача…

Видно, не зря уродился парень в семье третьим сыном. Кроме прочих своих странностей, он еще и не мог сейчас бросить синеглазого гусара на произвол судьбы. Так что, видно, их совместное путешествие все же продолжалось.

Быстренько подумал Мач, пообещал себе, что это уж будет его последнее мальчишеское дурачество (вслед за свободой настанет осень, и можно будет посвататься к Каче как полагается), и решился.

– Сергей Петрович! – попросил он. – Не гоните меня раньше времени, от меня еще будет польза. Вот найдем ваш полк, тогда я и поеду домой. А его еще найти нужно.

Больше ничего не сказал Мач, только смотрел в глаза гусару.

Сергей Петрович медленно снял руки с его плеч и призадумался.

– А ты, гляжу, товарищ надежный! – вдруг весело воскликнул он. – Ты мне нравишься, ей-Богу! Ну, раз так, то поехали!

И вдруг скомандовал полнозвучно и протяжно:

– По трое в ряд – за-ез-жа-ай!

Мач улыбнулся. Их было-то всего двое. Но гусар так приосанился в седле, что стало ясно – он командовал воображаемому эскадрону.

Заезжай – так заезжай. Всадники, не сговариваясь, послали коней вперед…

И опять им пришлось помянуть зайца недобрым словом. Энский гусарский полк как сквозь землю провалился.

Во всяком случае, на подступах к Митаве его не было. Укрывшись на холмике за кустами, Сергей Петрович и Мач наблюдали, как в город входит в полном походном порядке прусский корпус.

И это было для парня неприятным сюрпризом – как он ни таращился, а не видел впереди колонн прекрасного триколора – французского знамени, несущего свободу. Как выглядит триколор – он уже тоже откуда-то знал.

– Гляди, и артиллерия, и обозы, чин чином идут… – говорил между тем Сергей Петрович. – Экой змеей растянулись! Не менее пятнадцати тысяч народу, и что же из сего следует? А?

Мач, естественно, не знал.

– Армия господина Бонапарта припасов с собой не возит, – объяснил гусар. – А кормить-то такую прорву надо? Значит, ждите фуражиров!

– Кого? – за этот день Мач столько незнакомых слов услышал и непонятным образом вспомнил, что несколько от них ошалел.

– Ну, как бы тебе объяснить… Вот в нашей армии есть обоз, есть полковые кухни. А у них, скажем так, кухни есть, а в котел-то положить и нечего. Выходит, посылают дюжину солдат с капралом или еще кем-то из младших чинов, с оружием, с мешками, с телегой. Идут они недалеко – до ближней деревни. Найдут помещика – хорошо, не найдут – и так возьмут съестного, сколько им надо. Круп там для каши, поросят, кур, понимаешь? – доходчиво втолковывал гусар. – А коли деревенька маленькая, могут и все подчистую вывезти, тем армия господина Бонапарта славится… Гляди, как бы до твоих не добрались!

– Ну, они, наверно, помещичьих имений трогать не станут, – нерешительно сказал Мач, – они, наверно, по государственным имениям пойдут… У нас тут государственных много.

– Больно они разбирают… – буркнул гусар.

– Не беда, – решил парень. – Попросят – дадим. Они же нас освобождать пришли…

Сказал – и испугался. Вовсе незачем было гусару знать, что на самом деле крестьяне ждут его врага Бонапарта с великими надеждами. Но Сергей Петрович, видно, не понял, что Мач имел в виду.

– От хлеба они вас освободят, – хмуро сказал он. – И от скотины. А если задержатся подольше – то и от лошадей.

– Французы? – ушам своим не поверил Мач.

– Может, и французы. Но, скорее всего, пруссаки. Ну, глянем-ка, где у нас солнышко… Ага! Ну что же, к Риге нам пока все равно дороги нет. Чего доброго напоремся на прусских фланкеров, они же один Бог знает какими путями колонны сопровождают… Стало быть, будем мы пробиваться… на восток! В направлении Двинска.

Но и в Двинск они тоже не попали.

Навстречу им по лесной дороге принесся стук копыт.

– Один человек скачет, – сказал Мач. – Сумасшедший какой-то – по лесной дороге и галопом. На хорошем коне.

– Точно определил, – заметил Сергей Петрович. – А кто, по-твоему, может в одиночку нестись лесом в военное время?

– Мач пожал плечами.

– Курьер! – торжествующе провозгласил гусар. – Только любопытно, чей. Ну-ка…

Он снабдил парня одним из своих пистолетов, и оба забрались в орешник – стали в засаду.

Расчет гусара был прост – если это русский, то выведет к своим, а если враг – то хоть, вдохновленный пистолетными дулами, изложит боевую обстановку…

Расчет Мача был несколько туманнее. Если прискачет русский курьер – пусть гусар разбирается с ним, как знает. Если француз – то, видимо, нужно будет освобождать от гусара этого освободителя… А если пруссак – и вовсе неизвестно, как быть. Наезжали в имение к господину барону его прусские родственники, охотились, поля потоптали, и потому Мач к ним никакой нежности не питал.

– Не наш… – шепнул гусар Мачу, едва заметив всадника в незнакомом мундире, и резко приказал: – Навпереймы!..

Неприятель налетел на Мачатыня, которого Сергей Петрович буквально выпихнул из кустов. Гнедой вскинулся на дыбки, загородил дорогу.

Впервые в жизни Мач испытал настоящий страх – всадник ловко выхватил пистолет, и длинный этот пистолет вмиг составил продолжение руки всадника, и дуло почти уперлось в грудь парня.

Казалось бы, еще мгновение осталось до смертельного выстрела – хотя всадник и видел, что перед ним всего-навсего перепуганный крестьянский мальчишка на низкорослом коньке, рука готова была сделать свое привычное дело, тем более – приказ начальства обязывал его, всадника, прокладывать себе дорогу любыми средствами.

Но тут снизу по этой смертоносной руке что-то ударило, кавалерийский пистолет взлетел вверх, и тут же крепкая рука гусара, поднырнув, захватила противника за шею. Аржан впритирку к коню неприятельского курьера сделал два шага – и Сергей Петрович очень даже ловко и аккуратно вытащил ошалевшего всадника из седла.

– А ты чего зеваешь, лихорадка вавилонская?! – крикнул он Мачу. – Возьми на прицел!

Деревянное седло не позволяло парню так ловко управляться с конем, как это проделывал гусар. Опять же, Аржан привык слушаться гусарских колен, да и в делах такого рода не раз побывал. Но Мач сладил-таки со своим гнедым и уставил в грудь спешенному курьеру увесистый тульский пистолет. Держать эту штуковину ему пришлось двумя руками – черная железяка была непривычна и сама норовила ткнуться дулом в землю.

– Мы, сударь, вам вреда не причиним, – начал Сергей Петрович, к большой зависти Мача, поигрывая таким же тяжелым пистолетом вполне уверенно. – Вы, судя по мундиру, никак не француз, а кто же?

– Баварец, – отвечал пленный, решив, что фасон и цвет его мундира все равно военной тайны не представляют.

Был он чуть повыше ростом поручика Орловского, но таскал на себе фунтов сорок лишнего веса, что, впрочем, к нему даже шло. Румяная и круглая его физиономия прямо лучилась здоровьем.

– Оказывается, у вашего корсиканца и баварцы имеются. Не войско, а вавилонское столпотворение! – обратился задиристо гусар к Мачу. – Французы, испанцы, итальянцы, поляки, пруссаки… кто еще?.. Бонапартова корсиканская родня? Не хватает этому господинчику лишь китайцев и эфиопов. Мач, ты хоть видел когда живого эфиопа?

Мачатынь молчал, занятый лишь пистолетом. Он боялся двух вещей: нечаянно выстрелить без надобности или же в миг, когда выстрел действительно потребуется, не совладать с пистолетом.

– А теперь, сударь, – уже серьезно обратился гусар к пленному, – говорите прямо, кто вы и куда посланы.

– Этого я вам, сударь, не скажу, – беззаботно отвечал баварец.

– Ну так я и сам догадаюсь, сударь, что вы едете с донесением в Митаву. Не так ли?

– И этого я сказать не могу.

– Значит, с донесением… – задумчиво промолвил Сергей Петрович. – Что же мне с вами, сударь мой, делать? Придется взять с собой в Двинск.

Тут баварец высокомерно рассмеялся, глядя на гусара даже с некоторым сожалением.

– В Двинск? Ну, это меня вполне устраивает, – сказал он. – Если вы, сударь, изволите обождать, пока я выполню поручение, с радостью составлю вам компанию.

– Неужто и Двинск взят? – воскликнул гусар.

И восклицанием этим оплошно себя выдал.

Пленный сразу же сообразил, что имеет дело не с разведкой какой-то регулярной русской части, а с человеком, отставшим от своих и пробирающимся к ним наугад. Понял он также, насколько пылкий гусар не осведомлен в военной обстановке.

– Нет еще, – небрежно бросил баварец. – Но для маршала Удино это несложная задача. Вы ведь, сударь, осведомлены, что правобережные укрепления Двинска даже не достроены до конца. К тому же, ожидается та колонна нашего корпуса, что идет через Либаву.

С одной стороны, ни слова лжи не было в этом сообщении. Действительно, укрепления не были достроены, а колонна войск и впрямь ожидалась. Хитрый баварец лишь не счел нужным добавить, что после неудачной попытки взять предмостные укрепления маршал Удино не стал связываться с совершенно никому не нужным в этой войне Двинском, а немедленно увел свои полки вверх по Двине, к Полоцку. Так что, с другой стороны, сведения баварца были совершенно лживы.

Видя, что гусар озадачен, пленный перешел в наступление.

– Еще три дня – и вся Курляндия будет занята маршалом Макдональдом, – ласково сообщил он. – А теперь, сударь, коли вы разумный человек, можете последовать за мной в Митаву. Генерал Граверт военнопленных не обижает, тем более, вы, сударь, офицер.

И добавил ехидно:

– Ведь в одиночку вы воевать все равно не сможете.

Мач недоуменно уставился на гусара. Тот, потупив ясный взор, по всей видимости, обдумывал всерьез предложение баварца о сдаче в плен.

У парня даже рот приоткрылся.

С одной стороны, это решение сразу бы все упростило. Они втроем поехали бы обратно в Митаву – и не пришлось бы больше ломать голову, кто из них несет долгожданную свободу, а кто встал на пути к ней.

А с другой стороны – Мач и помыслить не мог, чтобы отчаянный гусар так просто принял предложение, даже по разумению деревенского парнишки, не знающего тонкостей военной чести, оскорбительное.

Вдруг Сергей Петрович резко вскинул свою бедовую голову, тряхнул чубом – и не успело улечься обратно на лоб взволновавшееся серебро, как баварец был ловко разоружен. Мач и не сообразил, как это гусару удалось выдернуть саблю из портупеи баварца и одновременно лишить его оставшегося пистолета.

Тот же от гусарской внезапной дерзости лишился дара речи.

– Шутить изволили, сударь! – звенящим голосом отрезал Сергей и, не глядя, кинул саблю пленника Мачу. – Или же впервые русского офицера вблизи видите. Так запомните же, сударь, что пока русский офицер жив, он помышляет не о почетной сдаче в плен, а о победе! Вот помрет – тогда другое дело…

По-военному четко поклонившись пленнику, гусар вскочил на Аржана.

– Управляй счастием, – подняв вверх указательный перст левой руки, поучительно сказал он на прощание. – Как учил Александр Васильич, один миг доставляет победу!

Мач поймал внезапно брошенную саблю лишь потому, что она ударилась ему прямо в грудь, чуть не выбив из рук пистолета. Он удержал клинок от падения локтями – и сидел на коне скрюченной загогулиной, пока Сергей Петрович, оценив положение, но удержавшись от комментариев, молниеносно не цапнул пистолет за дуло и не отнял это опасное оружие. Тогда Мач, не имея портупеи, просто взял саблю подмышку, и они рысью покинули баварца, ошалело глядевшего им вслед.

Тот же, опомнившись, покачал головой и негромко рассмеялся – возмущенный его предложением гусар напрочь позабыл отнять у него пакет с донесением… Сабель же в прусском корпусе, судя по этому добродушному смеху, было более чем достаточно.

– Так что же будем делать, Сергей Петрович? – спросил парень гусара, когда они отъехали достаточно далеко.

– Право, братец, не знаю, – задумчиво отвечал тот. – Однако ж господин в баварском мундире прав – в одиночку воевать нельзя. Попробую все же пробиться к своим.

– А кто этот, который вас учил? Про счастье? – поинтересовался Мач, потому что слова ему понравились, такими словами можно было удивить даже знающую множество присказок Качу.

– Александр Васильич? Ну, он не только меня – он всю русскую армию учил уму-разуму! – усмехнулся гусар. – Граф Александр Васильич Суворов… Ты, чай, и не слыхивал сего славного имени… Теперь будешь знать. И маршала Макдональда Суворов бивал! Думаешь, почему Бонапарт его на Москву не послал?

Гусар уставился на Мача – но тому, понятно, ответить было нечего.

– Он знает – Макдональд против русских слаб! – торжественно сам себе ответил гусар. – Все знают, как поляки и французишки из его корпуса удирали в Италии от наших донцов! Тому уж лет двенадцать, пожалуй, будет… Или все четырнадцать?..

Мач с недоверим выслушал гусара. Если Германия и Франция для него были как-то малореальны, то уж Италия и вовсе… Странным ему показалось также, что нашлась в лице какого-то русского графа управа на непобедимых наполеоновских маршалов, несущих народам свободу.

– Так что же все-таки делать будете, Сергей Петрович? – прервал трезвомыслящий провожатый углубившегося в арифметику гусара.

Сергей недовольно на него глянул – и тут только увидел, как парень держит саблю. Но готовый раскатиться смех он сдержал, чтобы не охлаждать в Маче нарождавшегося воинского рвения.

– А вот что, – заявил гусар. – Раз уж ты решился меня сопровождать, так будь готов к любым передрягам. Стрелять нам сейчас небезопасно, а на саблях можем попробовать. Глянь, как ты здорово вооружен. Научись еще только оружие в дело употреблять – и хоть сейчас в полк!

Мачу вроде бы и не больно хотелось заниматься военной наукой. Он и представить себе не мог, что от его удара прольется чья-то кровь. Но память, с утра преподносившая сюрпризы, услужливо ему сообщила, что при добывании свободы не обойтись без крови… И про предков напомнила – про их короткие тяжелые мечи…

– Вы хотите научить меня биться саблей? – нерешительно спросил Мач.

– Сие называется таинство побивания неприятеля холодным оружием, – поправил Сергей Петрович. – Опять же – слова Александра Васильича. Ну, начнем, что ли? Спешивайся!

Таинство давалось Мачу с трудом. И виной тому был, скорее всего, сам его учитель. На словах-то гусар толково объяснял про выпады, позиции и парады, и показывал все это с азартом и красиво, а как доходило до учебной схватки – начисто позабывал всякую педагогику, и сабля в его руке была неуловима для взора. Лишь свист воздуха слышал Мач, и в недоумении опускались у него руки.

Однако заметил Сергей Петрович кое-какие успехи и похвалил ученика, заметив при этом, что не успеет война кончиться – как Мач выйдет в великие фехтовальщики.

И предложил перекусить.

Мач твердо помнил, что из корчмы они уехали впопыхах и припасов не брали. Каково же было его удивление, когда гусар снял немалой высоты кивер и извлек оттуда хлеб с салом…

– Мне в нем и бутылки проносить доводилось, – сказал Сергей Петрович онемевшему парню. – Сие сооружение порой надежнее солдатского ранца, только после этаких экзерциций с бутылками шея болит…

Мачу бы запомнить странное это признание, но он и подумать не мог, что оно когда-либо пригодится.

Во фляге еще оставалась вода. И оба фехтовальщика перекусили, беседуя почти на равных о тонкостях сабельного боя, и о кавалерийских атаках, и о многом ином, чего ранее не касались.

В свете грядущей свободы все это было для парня крайне увлекательно.

Мач больше не спрашивал, что делать дальше и куда ехать, а напрасно. Двинулись они в общем-то наугад, и в какой-то час Мач понял, что они возвращаются к его родимым местам. Но выехали они прямиком к вражескому биваку.

Увидев одинокого русского гусара, прусские черные уланы удивлялись недолго, а вскочили наконец и поскакали к нему. Сергей Петрович и Мач опомниться не успели, как неприятель оказался совсем уже близко.

Мач потянул из ножен баварскую саблю, но что с ней делать дальше – моментально забыл. А двое пруссаков, видя, что он как будто изготовился к бою, направили коней прямо на него, и спасения уже не предвиделось.

Сергей, метнув взгляд, все понял.

– Беги, дурень! – свирепо крикнул он. И рассек над головой воздух стремительным клинком.

Мач кинулся бы на помощь, непременно кинулся бы, но… но разве сам гусар не велел сейчас убегать?.. А он знает, как себя вести, не впервые в бою!.. И медлить уж некуда…

Быстрый звон и скрежет клинков вернули Мача от перепуганных мыслей к действительности. Пятеро улан, окружив Сергея Петровича, напоролись на неожиданное и отчаянное сопротивление. И один уже покатился под копыта собственному коню.

Секунду глядел Мач на схватку, словно навеки запоминая ее, а потом повернул гнедого и понесся вскачь.

Трое улан, из тех, что весело следили за неравным боем, переглянулись, вскочили на коней и помчались в погоню. Поскольку всадник, чьего лица они не разглядели толком, одетый в домотканую рубаху и такие же штаны, но вооруженный саблей с богатым эфесом, еще неизвестно кем мог оказаться. И то, что отчаянный гусар жертвовал собой, спасая его, о многом говорило…

Мач гнал коня, как только мог, но коротконогий крепыш был не соперник кавалерийским скакунам. Хорошо хоть, дорога петляла, то роща выручит, то орешник. Для пистолета парень пока был недосягаем, но и укрыться было негде.

Навстречу ему кто-то ехал на телеге. Миновав поворот, парень оказался, увы, на открытом месте. И увидел цыганскую кибитку.

Вожжи держали два замурзанных цыганенка. Остальные возились и визжали внутри. А рядом с лошадью неторопливо шагали Ешка и Рингла, о чем-то оживленно беседуя.

Мач в надежде на спасение придержал коня.

Ешка и Рингла замолчали, с интересом глядя на странного всадника.

– А-а, это ты! – первым признал его Ешка. – А куда ж ты девал цыганского благодетеля?

– Гонятся за мной! – воскликнул парень. – Слышишь?

– Слышу… – озадаченно сказал цыган. – Эти?.. Как их там?

– Они, – подтвердил Мач.

– Ну-ка, Пичук, покажи свое умение! – распорядился цыган. – А ты – с коня!

Десятилетний мальчик, как видно, старший Ешкин сын, выскочил из кибитки.

– А ну, бери ноги на плечи, живот подмышку! – скомандовал Ешка, одной рукой указывая на гнедого, а другой давая Пичуку легкий подзатыльник. – Запутай следы и возвращайся.

Сам он ловко расседлал гнедого и бросил деревянное седло – в кусты, а старые покрывала, заменявшие потник – Рингле в охапку.

– В кибитку! – крикнула Мачу девочка. – Живо! И накройся с головой!

В черных глазах Пичука сверкал неугасимый восторг. Мальчишка перехватил у Мачатыня повод и, едва коснувшись босой ногой ступицы колеса, взвился на коня. И поскакал, подобравшись по-кошачьи, с места подняв гнедого в галоп.

Мач боком ввалился в кибитку, и там на него обрушились цыганята. Сделали они это вовремя – к кибитке подскакали черные уланы.

– Эй, цыган, тут никто не проезжал на гнедой лошади? – крикнул один.

– На гнедой лошади? – задумчиво переспросил Ешка. – Да вроде проезжал тут один. Только чего же мне на чужую лошадь смотреть? Цыган даже если только поглядит на коня, все уже вопят – украл!

– Давно он проехал? – сразу два голоса перебили цыгана.

– А это как смотреть, милостивый господин! – развел руками Ешка. – Время у такого знаменитого офицера и у бедного цыгана по-разному тянется. Если, скажем, у господина оно от обеда до ужина бежит быстро, то у цыгана ох как долго, потому что ужин у него, может быть, еще только через два дня случится…

– Да вот же он!..

Уланы разглядели-таки довольно далеко наездника на гнедом коньке. Он как раз огибал немалый овраг и должен был вот-вот скрыться из виду.

И скрылся!

Уланы переглянулись – им и с Ешкой хотелось рассчитаться за его цыганскую философию, и беглеца догнать. Предпочли они беглеца.

Когда стук копыт стих, Мач высунул голову из кибитки.

– Как же ты мальчишку послал?.. – с запоздалой тревогой напустился он на цыгана. – Они же его изувечат!

– Пусть сперва поймают! – гордо отвечал Ешка. – Парень – золото, во всех таборах такого не сыскать! За его будущее я могу не беспокоиться. Лучшим конокрадом во всей Курляндии будет! Так куда же все-таки цыганский благодетель девался?

Мач опустил голову.

– Он нам тогда здорово помог, – как бы через силу молвил Ешка. – Ну, что там у вас стряслось?

Мач совсем коротко рассказал.

– Плохо дело, – постановил цыган. – Могли зарубить. Могли принять за лазутчика и взять живым.

– Не дался бы он живым! – уже уяснив себе отчаянную гусарскую натуру, буркнул Мач.

– А если ранен?

Мач не ответил. Распихав лежавших на нем цыганят, он выбрался из кибитки, заправил рубаху в штаны и сказал решительно:

– Ну, спасибо тебе. Коня моего можешь оставить на долгую память. А если у тебя совесть есть – к родителям моим отведи… Будь здоров.

– Куда ж ты собрался? – спросил обеспокоенный цыган.

– Выручать Сергея Петровича. Если только жив…

И покраснел парень, вспомнив, как услышал себе оправдание в крике: «Беги, дурень!..»

Тут Ешка подошел к нему поближе, изогнулся, заглянул в глаза – а выпрямился почему-то уже стоя за спиной у Мача, что и дало ему возможность отвесить парню хороший подзатыльник, как своим цыганятам.

– Умная голова, а дураку досталась! – сердито заметил он. – Ну, что ты сделаешь с целым полком? У тебя и ножа-то порядочного нет. А тот, что есть, подари моему младшему, Янке. Знаю я ваши тучики – ведь вы их так зовете? Ими только в зубах ковырять!

Про баварскую саблю он не сказал ни слова – и правильно сделал. Толку от нее в руках у Мача не было ни на грош.

Высказавшись, Ешка оперся о борт кибитки и задумался. Ему под руку подвернулась Рингла.

– Я все слышала! – прошептала она. – Давайте, я пойду! Я и погадаю, я и спляшу! Пусти, Ешка…

Ешка, не вслушавшись, дал и ей подзатыльник.

– Да пусти же ты меня! – не обижаясь, продолжала цыганочка, и в огромных ее глазах была тревога. – Я узнаю, что с ним… с тем господином…

– С Сергеем Петровичем, – хмуро поправил Мачатынь.

– …и вернусь! Не бойся, Ешка, никто меня не обидит!

Она долгим умоляющим взглядом смотрела в глаза приемному отцу. Тот засопел и яростно поскреб в затылке.

– Ну, что за цыганская судьба такая! Вечно всякие передряги! – вдруг пожаловался Ешка – и не Рингле с Мачем, а синему небу и зеленым лугам. – Ни самому покоя нет, ни детям! И за что ты только, парень, мне на шею свалился? Мало мне разве было того проклятия? Так еще и ты! И зачем только я этой дорогой поехал? И черт меня дернул принять тогда эти деньги!..

Тут Ешка стал перечислять в обратном порядке все несчастья – как свои лично, так и цыганского племени вообще, перемежая их упоминаниями некого мерзкого проклятия. И добрался бы он в конце концов, закапываясь все глубже в историю, до исхода своих предков из Индии, с чего и начались все цыганские беды, но вдруг померещился ему стук копыт, и замер он, прислушиваясь, склонив набок молодое, полное необъяснимого обаяния лицо.

Помолчав же, сказал не хныкливым да причитающим, а обычным человеческим голосом:

– Ладно, Рингла… Ладно, парень… Вот сейчас вернется Пичук, сядем и что-нибудь придумаем… Да не смотрите вы так тоскливо! Мне и самому тошно…